ЛЫЖИ

- Гренадеры, смирно! - Так дед Евсей встретил, ребят, когда они на следующий день пришли с досками на пасеку.- Кончилась ваша вольница! Я теперь генерал над вами!

Мальчишки подхватили шутку и закричали:

- Маршал!

- Генералиссимус!

Старик довольно погладил усы.

- Ладно, - сказал он. - Не генерал и не маршал… Я старшина! Это поважней любого генерала!

Пасечник словно помолодел за последние недели. Он сменил потерявшую цвет рубаху на новую гимнастерку, которую подарил ему командир взвода саперов. Дед Евсей и сам мог бы купить себе любую одежду, но не считал это нужным. Другое дело - подарок! Значит, оценили человека! И хотя гимнастерка была великовата, старик носил ее с удовольствием и, ложась спать, аккуратно расправлял складки, заутюженные еще на фабрике.

За гостеприимство саперы наградили бы деда Евсея и брюками, но во всем взводе не нашлось новых, а поношенные дарить не хотелось. Из-под новенькой гимнастерки у старика вылезали заляпанные воском и медом мешковатые штаны.

Одернув гимнастерку, дед Евсей спросил у ребят:

- С Иваном Прокофьевичем говорили?

- Говорили! - ответил Мишук.

- Все узнали?

- Все! Только кто еще с нами пойдет, - он не сказал. Не решено окончательно… Ты не слышал, дедушка?

- Кого назначат - тот и пойдет, - уклончиво сказал старик. - Вот меня назначили - и иду! Потому - приказ!… И не пошел бы, а иду потеху вам справлять. И что с вами возятся? Помню, когда мне двенадцать было…

- Дедушка! - перебил старика Вовка, зная, что сейчас пойдут бесконечные воспоминания. - Ведь утонем в болоте без тебя!

Пасечник посмотрел на благообразную Вовкину рожицу. На ней не было и тени каких-то других, невысказанных мыслей.

- Что верно, то верно! - произнес польщенный старик. Любил дед Евсей чувствовать, что он нужен людям, что без него нельзя обойтись. Хорошее чувство, светлое! Как раз оно и заставило уступить Ивану Прокофьевичу, который попросил пасечника возглавить поход по болотным тропам. Не стариковское это дело, но раз просят, значит, надо забыть о больной пояснице и о ногах, которые ноют по ночам. И пасечник согласился, проворчав почти то же самое, что и ребятам:

- И что ты с ними возишься, баловство разводишь? Помню, когда мне лет двенадцать…

Иван Прокофьевич был более терпелив, чем мальчишки. Он выслушал старика до конца и сказал:

- Евсей Митрич, давай тогда вернемся к прошлому! Согласен? Оденем наших парней в домотканые рубахи и…

- Это зачем? - возмутился пасечник.

- Вот и я говорю: зачем? И не баловство мы разводим! Это поощрение за хорошую работу! Ребята-то у нас молодцы, умельцы! И поощрение им потому не простое, а хитрое, с начинкой. Болото - это не парк для прогулок. Сходят - и еще кой-чему научатся, а ты вроде учителя будешь. Хотя бы лыжи, о которых ты говорил… Их еще сделать надо! Вот оно какое баловство получается!

«Лыжная фабрика» открылась под навесом, где старик мастерил новые и ремонтировал старые ульи. Первую доску он обстругал сам. Ребята стояли вокруг и внимательно смотрели.

- Уме-ельцы! - ворчал дед, вспоминая разговор с Иваном Прокофьевичем. - Вы мне рубанок да стамеску научитесь в руках держать!

Старик не пользовался никакими измерительными инструментами. Левый глаз и толстый, как маленькое копытце, ноготь на большом пальце заменяли ему и линейку, и циркуль, и карандаш. Ногтем он делал пометки, проводил прямые и закругленные линии. Объяснял отрывисто, но понятно.

- Болотная лыжа пошире снежной должна быть. И короче: лишняя длина ни к чему. По мху шибко не побежишь! Шагать надо, а не ехать. Носок загнуть покруче. С малым носом обязательно зацепишься. А как зацепишься, - своим носом в болото уткнешься!

- Чем же его загнешь, нос-то? - спросил Вовка.

- Это свой нос задирать не следует! А у лыжи загнем! - ответил старик. - На что у меня спина неразгибчива, а и то, как попаришься, - полегчает… Парить лыжи будем… Носок к тому же потоньше делать надо - послушней станет.

- Способ… дедовский! - вырвалось у Саньки.

Он не хотел обидеть старика. Язык сам выболтнул это слово. Но пасечник не обиделся.

- Дедовский! - согласился он. - Надежный!

Иван Прокофьевич приказал сделать тринадцать пар лыж. Усачей было девять. С Катей и дедом Евсеем - одиннадцать. Кто же еще пойдет в поход? Иван Прокофьевич держал пока это в секрете, и ребята никак не могли догадаться. Но они не спорили и готовили лыжи на тринадцать человек.

Верстак под навесом рядом с избой деда Евсея никогда не пустовал. Столярные работы выполняли трое: Сема, Мишук и Вовка. Все остальные занимались другими делами. За пасекой, у колодца, ребята сложили из валунов печку, вмазали большой котел и парили над кипящей водой заостренные концы досок.

Дед Евсей сколотил станок: две обтесанные плахи, между которыми была оставлена узкая щель. Распаренный конец доски вставляли в эту щель, а к пятке будущей лыжи привязывался груз. В таком положении доска высыхала. Получалась лыжа с задорно отогнутым кверху носком. Оставалось приделать ременное крепление.

Как- то к вечеру Иван Прокофьевич попросил ребят обежать деревню и напомнить колхозникам, что в восемь часов -собрание. Обычно всякие мероприятия проводились в Обречье - в правлении или в клубе. А в тот вечер колхозников из Усачей приглашали в избу секретаря парторганизации.

- Семейный разговор будет! - пошутил он. - Народ уже знает, но стоит напомнить… И вы приходите - это всех касается…

В восьмом часу ребята пошли по домам собирать народ на собрание. Помог автобус универмага. Он остановился посреди деревни и призывно загудел, созывая колхозников.

Распахнулась задняя дверь. Под потолком в автобусе зажглись матовые плафоны и осветили два прилавка. Слева у входа белела кабинка. Здесь закройщик принимал заказы на пошивку верхней одежды и выдавал готовые платья и костюмы.

Первыми на зов гудка вышли женщины. Потом показались и мужчины. Ребята забрались в автобус и медленно прошлись по узкому проходу между прилавками. Товаров было много. Лежали рулоны разноцветной материи. На отдельной полке поблескивала обувь. За стеклом искрились бусы, часы, кольца, серьги.

- Мальчики! - сказала Катя. - Смотрите!

Она взяла с прилавка брюки защитного цвета и прикинула их на Саньку.

- Хорошие? - спросила она.

- Мне не надо! - грубовато возразил Санька.

- А деду Евсею надо! - воскликнула Катя.

Санька выхватил у нее брюки и уже сам прикинул их длину.

- Сколько? - спросил он у продавщицы.

- Семь сорок!

У меня полтора есть! - сказал ребятам Санька. - Кто богатый?

- У меня два! - отозвалась Катя. - Могу еще у мамы попросить!

Мишуку это предложение не понравилось.

- У мамы!… Дома и я могу попросить! Надо на свои! Подарки на чужие не покупают! По копейке, а соберем!

Видя финансовое затруднение ребят, продавщица спросила:

- Вы что - в колхозе не работаете? Трудодней у вас нету?

- Есть! - сказал Мишук.

- Много?

- Хватит!

- На брюки хватит?

Мальчишки зафыркали.

- Да мы весь автобус купить можем! - сказал Вовка.

Продавщица достала из-под прилавка чистый лист бумаги.

- На кого записать?

- На всех! - ответил Мишук. - У нас и трудодни общие! Так и пишите: звено усачей. В правлении знают!

Звеньевой размашисто подписался внизу листа, и ребята, забрав покупку, с достоинством протопали к выходу.

Начало собрания задержалось. Прибыл на газике Павел Николаевич. В избе Ивана Прокофьевича осветились окна. В большой комнате расставили скамейки.

Наконец автобус с товарами уехал, и колхозники прямо с обновками вошли в дом. Здесь собралось все население Усачей. Явился и дед Евсей. Не обращая внимания на удивленные взгляды односельчан, никогда не видавших старика таким нарядным, он пробрался вперед и, прежде чем сесть, несколько раз провел по скамейке ладонью. Он был в новых брюках.

- Нарядился-то! - ахнул кто-то. - Будто за ордером на новую квартиру пришел!

- Евсей Митрич! - крикнул женский голос. - Тебе какую: двух- или трехкомнатную?

- Ему с залой для пчел, а на крыше - оранжерею с цветами, чтоб далеко не летать!

Дед Евсей слушал, слушал, а потом встал и повернулся лицом к собравшимся.

- У моих пчел жилье привольное! - сказал он. - Один дом на каждую бригаду, и живут они, считай, при коммунизме. А мы после работы, что мыши, по своим норам разбегаемся! А мне она - халупа моя - опостылела! Сидишь один, как сыч сумеречный!

- Правильно, дедушка! - не вытерпел Санька.

В комнате зашумели. С этого и началось собрание. Дед Евсей, минуя вступительную часть, высказался по основному вопросу и нарушил план, тщательно продуманный председателем колхоза. Павел Николаевич хотел сделать обстоятельный доклад, но после пасечника ему не дали говорить.

- А сам переедешь в новый дом? - спросил кто-то.

- Если пустите! - ответил председатель. - Но чтоб потом упреков не было: председатель, мол, отхватил квартирку незаконно, вне очереди!

Шутка несколько разрядила напряженность, но вопросов было много и дельных, и наивных: что будет с огородами, с личным скотом, куда денут старые избы, что скажут другие бригады колхоза, кто будет строить дом. Павел Николаевич отвечал без запинки. Он все продумал, предусмотрел.

- Избы, - говорил он, - разберем и построим общий двор для личного скота. Которые получше, - оставим! Вот эту, например, нашего парторга… Откроем тут магазин без продавцов - за товары сами отвечать будем! Под огороды отрежем единый клин хорошей земли. А каменный дом заложим около сада с окнами на речку, с балконами! Каждой семье - отдельную квартиру! А в отношении других бригад не беспокойтесь. Деньги тратим общие - без их согласия правление на такие расходы не пойдет! Согласие получено! Я убежден, что через два - три года около сада вырастет многоэтажный поселок, в котором будут жить все труженики нашей большой сельскохозяйственной артели!

Пока председатель отвечал на вопросы колхозников, Санька и Катя вели агитацию среди мальчишек. Те соглашались, что большой каменный дом вообще-то лучше избы. И все же им было как-то не по себе от мысли, что придет день - и деревни исчезнут. Будут стоять восемь - десять домов, вмещающих в себя все население колхоза.

Часа три продолжалось собрание. Охрипший председатель поставил, наконец, вопрос на голосование.

- Давай, давай! - зашептал ребятам Санька и высоко вскинул руку.

Мишук нерешительно поднял свою. Остальные мальчишки не шелохнулись. Среди взрослых тоже не было единогласия. За новый дом проголосовали Санькины родители, дед Евсей, Иван Прокофьевич, отец и мать Мишука.

- Н-да-а!… Напрасно, значит!… - произнес Павел Николаевич.

Во втором ряду поднялся отец Семы Лапочкина.

- Не напрасно! - сказал он. - Дай нам, председатель, еще несколько дней. Подумаем!

Загремели скамейки. Продвигаясь к выходу, колхозники оживленно переговаривались между собой. Только сейчас и начался настоящий спор, который должен был решить судьбу нового дома.

Санька так рассердился на своих приятелей, что ушел не попрощавшись. Но на следующее утро он вовремя появился на «лыжной фабрике» и весь день «пилил» мальчишек. Те больше отмалчивались. Наслушавшись и спокойных, и горячих разговоров, не прекращавшихся и после собрания, они вконец запутались. А Санька все подливал масла в огонь.

- Почему к вам, в деревню, ехать не хочется? - спрашивал он и отвечал: - Потому, что живете не по-человечески!

- Сашок! Зачем ты так грубо! - сдерживала его Катя. А ты не защищай! - набрасывался на нее Санька. - Сама уедешь осенью, а мне жить здесь!

Мишук лишь изредка и очень осторожно вставлял свое слово в защиту общего дома, за что тоже получил от Саньки нагоняй.

- Какой робенький стал! - возмутился Санька после одного из таких нерешительных замечаний. - Звеньевой ты или кто? Есть у нас дисциплина или нет? Приказал - и конец!

Споры о новом доме велись и в поле, и на ферме - везде, где сходились колхозники. Конца затянувшемуся обсуждению не было видно. И мальчишки не скоро бы перестали волноваться. Но когда тринадцать пар лыж выстроились у стены в штабе, мысли о новом доме сами отошли на второй план. Если и будет это переселение, то еще когда! А в поход можно было выступать хоть завтра, хоть сейчас!

Иван Прокофьевич огорчил ребят, назначив день выхода на послезавтра, а на завтра он объявил последний организационный сбор.

Команда Гени Сокова пришла в штаб чуть не с солнышком. Все как будто складывалось в их пользу. Никто пока не заикнулся о том, что их оставят дома. И лыж сделали тринадцать, и родители помалкивают. Но вдруг в самый последний момент что-нибудь изменится? Не знали они, чего стоили Ивану Прокофьевичу переговоры с каждой из четырех матерей!

К восьми часам подошли и остальные ребята. К удивлению мальчишек, Катя привела с собой маму. Потом к огороду подкатил председательский газик. Первым из него выскочил Плюс. Пес брезгливо отряхнулся. Поездка в машине ему явно пришлась не по вкусу. Газик привез Павла Николаевича, Ивана Прокофьевича и учительницу Марию Петровну. Одновременно к калитке подошел дед Евсей.

Мальчишки растерянно встретили многочисленных гостей.

- Чего застыли? - весело спросил Павел Николаевич.- Ведите в штаб!

Все направились в баню.

Председатель встал у стола, где обычно становился Мишук, и оглядел всех по очереди.

- Кажется, отсутствующих нет? Тогда распределим обязанности. Командиром назначается Евсей Митрич!

- Я! - по-военному ответил пасечник и приподнялся со скамейки.

- Помощником будет Мишук Клевцов!

- Я-а! - все еще растерянно произнес звеньевой.

- Начальником по научной части, - продолжал председатель,- геолог Ксения Даниловна!

Встала Катина мама.

- Я!

- Ну, а инспектором - Мария Петровна!

Учительница поднялась и строго напомнила председателю:

- С правом вето!

- Да-да! - подтвердил Павел Николаевич. - Это непременное условие всего похода! Выдвинуто оно вашими родителями! Если Мария Петровна скажет «нет», никто не может отменить это решение. Оно окончательное и обжалованию не подлежит! Вопросы есть?

Какие после этого могли быть вопросы у мальчишек? Они чувствовали, что все получается не так, как бы им хотелось. Вместо девяти человек в поход отправлялось тринадцать. Против деда Евсея и Катиной мамы ребята возражений не имели. Но присутствие учительницы не обрадовало их.