"Публичные лекции о гомеопатии" - читать интересную книгу автора (Бразоль Лев Евгеньевич)

О гомеопатической фармакологии

Публичная лекция, читанная в Большой аудитории Педогогического музее 10 ноября 1887 г. (Записана стенографически)

Милостивые государыни и милостивые государи!

В первую мою беседу я имел честь остановить ваше внимание на гомеопатическом законе подобия, который, если вы припомните, заключается в том, чтобы лечить разнообразные болезненные состояния посредством лекарственных веществ, имеющих способность воспроизводить в здоровом человеческом организме в высшей степени сходные с ними патологические состояния. Сегодня нам предстоит общее рассмотрение способов исследования тех лекарственных орудий, посредством которых мы осуществляем наш терапевтический принцип. Предмет этот имеет несколько специальный характер, но, так как я убеждён, что большинство слушателей, почтивших меня своим посещением, явилось сюда не с целью пустой забавы или лёгкого развлечения, а с более серьёзным настроением, то я льщу себя надеждой, что некоторая сухость содержания или изложения моей сегодняшней беседы не будет вами слишком строго осуждена. Тема моей будущей беседы, несомненно, представит более оживленный и общий интерес; но сегодняшний очередной вопрос сам по себе настолько важен, что его невозможно обойти в популярных лекциях о гомеопатии и он должен занять непосредственно ближайшее место вслед за изложением закона подобия.

Я уже имел честь вкратце напомнить вам историю происхождения этого закона. Если вы припомните, Ганеман был наведён на мысль о существовании в природе всеобщего терапевтического закона или принципа испытанием на самом себе, будучи в здоровом состоянии, действия хинной корки, которая в больших приёмах, а именно по два раза в день по 240 гран в течение нескольких дней, вызывала у него комплекс симптомов лихорадочного свойства, в высшей степени сходных с той лихорадкой, которой он сам страдал прежде и которая излечивалась сравнительно малыми дозами той же самой хинной корки. Этот факт заставил призадуматься гениального наблюдателя, каким образом одно и то же лекарственное вещество в одном случае излечивает болезнь, а в другом производит в высшей степени сходную с ней болезнь, и вот он стал доискиваться, составляет ли такой парадокс двоякого лекарственного действия единичный и исключительный факт в природе или же, быть может, лишь частное проявление более общего лекарственного закона. Тогда он стал разбирать в течение нескольких лет случаи исцеления посредством лекарственных веществ, рассеянные в медицинской литературе и полученные им в собственной практике, и, изучая затем действие этих лекарственных веществ, он каждый раз находил, что вещества эти вызывают в здоровом организме болезненное состояние, в высшей степени сходное с только что им излеченным. Так, например (его собственные примеры), Belladonna, излечивающая некоторые случаи бешенства и падучей болезни, производит у здоровых людей маниакальное состояние и эпилептоидные припадки. Hyoscyamus излечивает, а также и производит известный род умопомешательства. Мегсurius излечивает и производит разъедающие язвы кожи. Arsenicum излечивает хронические сыпи и вызывает их в здоровом организме. Rhus излечивает, а также и вызывает в здоровом организме рожистое воспаление кожи. Rheum излечивает у больных и производит у здоровых известный вид поноса и т. д.

Первый эксперимент Ганемана с хинной коркой был произведен им в 1790 г., и только через 6 лет усердных наблюдений и размышлений, а именно в 1796 г., он в первый раз, с известной осторожностью, решается высказать мысль, что подобное может излечиваться подобным. В статье под названием «Опыт нового принципа для нахождения целебных свойство лекарственных веществ»[24], он пишет следующее: «Нужно подражать природе, которая иногда излечивает хроническую болезнь посредством другого нового заболевания и следует применять против болезни, подлежащей излечению (особливо хронической), такое лекарственное вещество, которое в состоянии вызвать другую наивозможно сходную искусственную болезнь, и первая, таким образом, будет излечена: similia similibus». Это его собственные слова в 1796 г. Но он ещё в то время не решался допустить широкое обобщение своих наблюдений, ограничивая предлагаемое им правило только для хронических болезней и не отрицая возможности антипатического лечения по принципу contraria contrariis для острых заболеваний. Он в это время ясно сознавал, что для того, чтобы лечить болезненные состояния посредством лекарственных веществ, способных производить в здоровом организме сходное болезненное состояние, и для того, чтобы воздвигнуть всеобщий лекарственный закон, необходимо прежде всего изучить физиологическое действие многочисленных и разнообразных лекарственных веществ на здоровый человеческий организм, нужно иметь фармакологию. Озираясь же за необходимыми сведениями в старой и современной ему медицине, Ганеман не находил и не мог найти в ней никакой помощи, потому что до него фармакологии не существовало, а ходячие сведения о действии лекарств черпались из народной медицины и домашних травников и представляли большей частью бессвязный набор небылиц и выдумок и суеверных и фантастических рассказов, унаследованных из глубокой старины и средневековой алхимии и астрологии. Ему предстояла великая задача — и он нисколько не скрывал от себя предстоящего колоссального труда — преобразовать всю фармакологию и воссоздать новое физиологическое лекарствоведение, и для этой цели он выбрал единственно верный и правильный путь исследования лекарств в простом виде, без всяких npuмесей, на самом себе и на других здоровых людях.

С беспримерной энергией и пламенной преданностью делу он приступил к своей исторической задаче, и уже в 1805 г. издал сочинение на латинском языке под заглавием «Фрагменты (т. е. отрывочные материалы) к изучению положительного действия лекарств, наблюдаемого в здоровом человеческом организме»[25]. Это сочинение представляет сборник болезнетворных или патогенетических симптомов 27 лекарственных веществ, испытанных им частью на самом себе, частью на других здоровых людях, и отчасти дополненных историями отравлений. Затем с 1811 по 1821 г. стали последовательно являться отдельные темы его «Чистого лекарствоведения» (Reine Arzneimittellehre), которая содержит испытания 61 лекарства, из которых 22 встречаются уже в первом сборнике, но тут дополнены многочисленными наблюдениями, опытами и историями болезней. С 1822 по 1827 г. стало выходить второе издание этого сочинения, в котором мы встречаем ещё три новых средства и многочисленные дополнения к прежним. С 1828 по 1830 гг. в своих «Хронических болезнях» он даёт нам испытания ещё 17 новых лекарств, а во 2-м издании этого сочинения, выходившем между 1835 и 1839 гг. — ещё 13 новых средств.

Посвятивши, таким образом, бóльшую часть своей долгой и плодотворной жизни исследованию физиологических свойств лекарственных веществ, изучая болезненные картины, производимые этими веществами в здоровом человеческом организме, и назначая эти вещества в болезненных состояниях, сходных с болезненной картиной, производимой соответствующим лекарственным веществом, Ганеман всё более и более убеждался в верности предвиденного или предчувствованного им закона не только для хронических, но и для острых заболеваний, и, с другой стороны, приходил к всё более твёрдому убеждению, что другие методы лечения, как антипатический, аллопатический, отвлекающий, паллиативный и т. п., хотя и могут и должны найти своё ограниченное применение в известных случаях, но что сфера их действия, по мере развития фармакологии, должна всё более суживаться и уступать место гомеопатическому лечению.

Таким образом, он оставил нам истории лекарственных болезней или патогенезы почти 100 лекарственных веществ (позволю себе сделать здесь оговорку. В течение лекции мне придётся неоднократно употреблять слова «патогенетический» и «патогенез», потому что они уже пользуются правом гражданства в гомеопатической литературе. «Патогенетический» значит болезнетворный, а, «патогенез» означает историю лекарственных болезней или совокупность тех болезнетворных симптомов, которые лекарство вызывает в здоровом человеческом организме. Затем продолжаю дальше). Конечно, не все лекарственные вещества изучены Ганеманом с одинаковым совершенством и полнотой, и не все оставленные им патогенезы обладают одинаковым значением с точки зрения их внутреннего содержания. Справедливость требует признать, что первые его испытания, заключающиеся в «Фрагментах», и в первом издании «Лекарствоведения», имеют значительно более глубокое значение, чем исследования, содержащиеся в «Хронических болезнях». Первые испытания его были производимы исключительно над здоровыми людьми, причем испытания производились большей частью посредством больших или малых фармакологических доз, и полученные результаты представляют большей частью чистое физиологическое действие этих лекарств. Между тем, в последний период своей жизни он несколько уклонялся от первоначально намеченного им пути и стал делать наблюдения над своими пациентами, т. е. над больными субъектами. Относительно испытания лекарств над больными, он сам говорит в «Опытной медицине» (Heilkunde der Erfahrung), что«…распознавание лекарственных сипмтомов из целой группы симптомов естественных болезней есть дело индуктивных умов высшего порядка и должно быть предоставлено исключительно мастерам в искусстве наблюдения». И хотя мы преклоняемся перед Ганеманом как величайшим наблюдателем, не имеющим себе равного в целой истории медицины, тем не менее, мы должны сказать, что испытание лекарственных веществ на больных, даже в руках великого наблюдателя, не может быть отнесено к «чистым» источникам лекарствоведения и так как, кроме того, он нередко производил эти испытания в последнем периоде своей жизни, назначая больным тридцатые деления лекарств, то мы, не отрицая возможности действия инфинитесимальных доз на восприимчивый человеческий организм, о чём речь в следующий раз, тем не менее, должны относиться с некоторым скептицизмом к такого рода наблюдениям, требующим такой из ряда вон выходящей восприимчивости, и должны принимать такие наблюдения не раньше, как после физиологической и клинической их проверки.

Ганемановские испытания лекарств представляют колоссальный труд, не имеющий себе равного во всей медицинской литературе. Поэтому нет ничего удивительного, если в нём встречаются недостатки, иногда даже довольно важные. К числу этих недостатков, прежде всего, нужно отнести значительный перевес субъективных симптомов над объективными или слишком широкое предпочтение симптоматике в узком смысле слова, в ущерб патологии, а вместе с тем и стремление, с одной стороны похвальное, дать по возможности полную и совершенную картину лекарственных болезней, вследствие чего, с другой стороны, он воспринимал нередко вовсе несущественные, малозначительные и часто воображаемые или случайные симптомы, не принадлежащие лекарственному веществу, но которые, тем не менее, вносились им в протокол под видом физиологических или патогенетических. Это значительно засорило нашу фармакологию, которая, вместе с тем, представляется поверхностному взгляду непривлекательной и тривиальной и служит удобным предлогом для лёгких насмешек и дешёвого остроумия тем критикам и преподавателям, которые не углубляются в суть нашего учения, а только ищут в нём источник для увеселения своих слушателей и читателей. Тем не менее, вышеуказанный недостаток существует, и обязанность моя его указать.

Второй не менее важный недостаток заключается не столько в содержании, сколько в форме изложения, а именно в искусственной анатомической схеме распределения симптомов. Вместо того, чтобы представить потомству подробные протоколы самых испытателей, Ганеман втиснул их в искусственную систему, разъединив каждый отдельный спмптом из его естественной и физиологической связи с группами остальных симптомов, возникших у известного испытателя в одном и том же испытании, и распределивши эти разрозненные симптомы в новую категорию сообразно анатомическим областям тела. Так, он извлекает все симптомы, касающиеся, например, головы, ушей, носа и т. д. у всех испытателей одного и того же лекарства и помещает их все вместе под рубрикой: «голова», «уши», «нос» и т. д. По меткому выражению или сравнению доктора Дёджона (Dudgeon), это всё равно, как если бы художник, рисуя семейную группу, разместил бы глаза всех членов семьи в одном углу картины, носы — в другом, уши — в третьем и т. д. Из такого способа изображения, как бы ни были верно и точно переданы отдельные части и черты, было бы невозможно составить себе представление о каждой отдельной личности. Точно также и при таком топографическом описании симптомов обезображиваются и искажаются истинные черты лекарственных болезней и, за отсутствием оригинальных протоколов, становится невозможным или, во всяком случае, очень трудным связать эти разчленённые симптомы с внутренним патологическим состоянием испытателя[26].

Эти главнейшие недостатки уже сознавались ближайшими последователями Ганемана, и лучшие из его учеников уже вскоре задались мыслью исправить эти недостатки, проверить, истолковать и дополнить ганемановскую фармакологию, очистить, провеять и отсортировать его патогенезы, так сказать, отделить плевелы от пшеницы и извлечь из кучи сора те драгоценные жемчужины, которых так много в богатейшей фармакологии, завещанной нам великим учителем. Первая заслуга, оказанная в этом отношении гомеопатии, принадлежит Обществу австрийских врачей, которые в 40-х годах с примерным трудолюбием и образцовой точностью предприняли труд переиспытания ганемановских патогенезов в духе современной науки и приведения их в согласие с данными патологической анатомии и токсикологии. Таковы же и позднейшие испытания немецких, английских и американских врачей-гомеопатов, рассеянные в многочисленных журналах и отдельных монографиях, удовлетворяют самым строгим требованиям научного исследования и составляют лучшие источники нашего современного лекарствоведения. Они служат важным подтверждением ганемановской фармакологии и поставили вообще нашу фармакологию на ту высоконаучную точку, на которой она в настоящее время и находится. И так как весь этот позднейший процесс роста, развития и совершенствования гомеопатии в связи и параллельно с развитием физиологии и патологии почти совершенно неизвестен даже наиболее добросовестным нашим противникам, то в сегодняшней беседе я постараюсь вкратце представить современное состояние гомеопатической фармакологии и в кратких штрихах очертить то направление и те цели, которые в настоящее время проследуются нами в этой науке.

Если мы торжественно провозглашаем, как девиз или лозунг нашей практической деётельности у постели больного, ганемановскую формулу similia similibus curantur, т.e. лечение болезненных состояний посредством лекарственных веществ, воспроизводящих в здоровом человеческом организме в высшей степени сходное болезненное состояние, то ясно, что в основании практического применения этого руководящего принципа в терапии должно лежать изучение действия лекарственных веществ на здоровый человеческий организм, и ясно, что фундаментальным основанием гомеопатической терапии, без которой немыслимо её существование, является фармакология. Лекарственные же вещества, составляющие содержание фармакологии, как я уже имел честь изложить в первой своей беседе, все без исключения имеют свойство вредно действовать на здоровый человеческий организм, т. е. нарушать его физиологическое равновесие и вызывать в нём разнообразные патологические состояния. Каждое лекарственное вещество, будучи введено в организм, сразу ли в больших токсических или постепенно в малых кумулятивных приёмах, имеет способность действовать на него более или менее болезнетворно или патогенно (поэтому я и говорю, что физиологическое действие лекарств есть вместе с тем и патогенетическое), и в этом действии на организм лекарственные вещества подчиняются всеобщему в природе закону причинности, т.e. каждое из них имеет постоянное, своеобразное, ему одному только свойственное и в этом смысле специфическое действие, или избирательное, предпочтительное сродство к известным клеткам, тканям, органам и физиологическим системам. Вся конечная цель нашей фармакологии заключается в том, чтобы определить эту специфичность лекарственных веществ и установить физиологическое взаимодействие между лекарственными веществами и человеческим организмом, как в отдельных его частях, так и в целом составе, т.e. изучить как чисто местное, так и общее или конституциональное действие лекарственных веществ.

Поэтому в основу нашего лекарствоведения должны быть положены следующие составные части или науки:

1) Токсикология, т.e. наука, занимающаяся изучением случайных или умышленных отравлений на людях. Изучение этой науки показывает нам в общих и широких чертах те органы и ткани, на которых лекарственные вещества обнаруживают своё действие, а также в грубых штрихах и характер действия этих лекарственных веществ. Словом, токсикология доставляет нам патологоанатомическое основание нашего терапевтического принципа. Важность этой науки всегда сознавалась Ганеманом, который тщательно изучал её и постоянно уделял ей почётное место в своих фармакологических трудах, а современные гомеопаты, старающиеся упрочить наш терапевтический принцип на твёрдом основании патологической анатомии и, таким образом, связать патологию с терапией, конечно, возлагают ещё большее значение на эту науку, и ожидают от неё в будущем самых плодотворных результатов.

2) Фармакология в том виде, в каком она до последнего времени разрабатывалась господствующей школой, т.e. наука, занимающаяся изучением действия лекарственных веществ на лягушках, кроликах, собаках, морских свинках и вообще животных. Конечно, мы принимаем данные фармакологии с большой осторожностью и удивляемся тому поспешному легкомыслию, с которым так называемые «рациональные» врачи переносят выводы, добытые на лягушках, на человека, особливо если принять во внимание, что эти выводы добываются не только над животными, обладающими другим анатомическим строением, другими физиологическими отправлениями, малодифференцированной нервной системой и вообще сравнительно низкой организацией, но что кроме того эти животные предварительно изувечиваются перерезкой нервных стволов или спинного мозга, повреждением важных органов или тяжёлыми операциями или отравляются стрихнином, атропином, кураре и другими смертельными ядами. Если подумать, что, например, Digitalis действует гораздо отчётливее на сердце ranae temporariae, чем на сердце ranae esculentae, и что эти два вида лягушек, отличающихся друг от друга, по-видимому, только цветом, дают различную реакцию на одно и то же лекарственное вещество, например, на кофеин или пилокарпин, то отсюда ясно, насколько больше и существеннее может и должно быть различие в действии всех лекарственных веществ с одной стороны на животных, а с другой — на человека. Мы и видим, например, что лягушка переносит, по-видимому, без всякой реакции такое количество морфия, которое живо может оглушить самого здорового человека, или видим, что осёл с наслаждением пожирает громаднейшее количество паслёновых растений, например, дурмана, которое может, однако, убить самого здорового и сильного человека. Кроме того, опыты над животными имеют тот важный недостаток, что исключают возможность исследования субъективной стороны действия лекарственных веществ, о чём речь будет ниже.

Но, с другой стороны, опыты над животными имеют то важное преимущество, что допускают экспериментально-научную обстановку наблюдений, введение одних и исключение других условий, почитаемых нужными или ненужными для дела, и широкую градацию в назначении лекарственных приёмов от слабых физиологических до сильных и смертельных токсических. Поэтому фармакология служит для нас важным дополнением к токсикологии и ведёт нас на одну степень выше её: знакомит нас с физиологическим действием лекарственных веществ на отдельные органы и системы, как-то: на сердце, на кожу, на лёгкие, на отделительные органы и т. д. и, классифицируя лекарственные вещества на рвотные, потогонные, мочегонные и т. п., указывает физиологическую локализацию и общее направление действия веществ, т. е. физиологическое сродство к известным тканям, клеткам, органам и физиологическим системам.

3) Фармакодинамика, т. е. наука, занимающаяся изучением специфического действия лекарственных веществ на здоровый человеческий организм, причём тут принимается во внимание не механическое, физическое или химическое действие лекарств, а исключительно только специфически-динамическое, т. е. являющееся в живом человеческом организме, вследствие присущей ему способности самостоятельно и своеобразно реагировать на известный лекарственный раздражитель под видом изменения нормальных функций различных органов без чувствительного или грубого нарушения органической целости тканей. Эта наука основана нашим великим и бессмертным Ганеманом и с тех пор тщательно культивируется его последователями. Она даёт нам, кроме важных объективных указаний в различных частях тела, ещё всю симптоматологию и субъективную сторону действия лекарств, и обнаруживает тонкое влияние их на нервную систему и психическое состояние организма, словом, ту характеристическую черту заболеваний, которая играет столь важную роль в патологических состояниях больного человека и обусловливает индивидуальность каждого заболевания. Эта важная сторона лекарственного действия совершенно недоступна исследованию в опытах над животными и утрачивается в токсикологии, потому что в бурных и быстротечных симптомах отравления не успевают обнаружиться тонкие характеристические черты лекарственного действия, которые проявляются лишь на зеркальной поверхности сравнительно спокойного и здорового самосознания.

В фармакодинамических наших экспериментах мы употребляем как большие, так и малые дозы, смотря по цели, какой хотим достигнуть. Однократные массивные дозы сильнодействующих веществ воспроизводят острые болезни; между тем малые, но многократно и долго повторяемые дозы тех же самых веществ или других, менее энергических, симулируют картины хронических болезней и, таким образом, мы получаем картинные галереи болезнетворных действий различных лекарственных веществ, в которых опытный глаз в состоянии отличить характерные черты и признаки большинства болезней, которым подвержен наш организм. Следовательно, в фармакодинамике величина лекарственных приёмов колеблется в весьма широких границах. С одной стороны, лекарственный приём увеличивается до тех пор, пока не наступят явления, слишком серьёзные или опасные для жизни или здоровья испытателя; с другой стороны, лекарственный приём уменьшается до тех пор, пока он в состоянии ещё производить какое-либо физиологическое действие. Всё зависит, с одной стороны, от свойства лекарственных веществ, а с другой стороны от восприимчивости испытателя, и если для одного нужны скрупулы и драхмы, то для другого достаточно грана или даже сотой части его, а для сильнодействующих средств даже и стотысячной части грана. Из таких широких экспериментов явствует, что уже нередко минимальные приёмы обнаруживают, хотя и слабое, но явное и несомненное действие на человеческий организм, которое затем постепенно усиливается и доходит, наконец, до существенных и резких патологических изменений, по мере повторения и скопления в организме этих малых доз или усиления лекарственных приёмов, и как клинический анализ болезненного случая нередко получает своё объяснение только по смерти при вскрытии тела в анатомическом театре, так и лекарственные испытания на здоровых людях нередко находят своё истолкование в случайных отравлениях и в опытах над животными. Таким образом, мы получаем бесконечную градацию болезнетворных или патогенетических симптомов, в обширном смысле слова, начиная от едва заметных субъективных и функциональных расстройств, и кончая вполне выраженными отравлениями со всеми их материальными и органическими изменениями. Поэтому между испытанием лекарств в малых дозах здоровыми экспериментаторам с одной стороны, и случайными или умышленными отравлениями посредством больших и смертельных доз с другой стороны, может существовать отчасти только количественная разница, и параллельное изучение действия больших и малых лекарственных доз обнаруживает тот несомненный факт, что лекарства как в малых, так и в больших дозах, способны действовать в различной степени на одни и те же клетки и ткани, анатомические части и физиологические группы органов, и что, следовательно, как в первом, так и во втором случае, между действием и противодействием, или между лекарственным влиянием и производимыми симптомами существует причинное взаимодействие, откуда вытекает важность и необходимость изучения токсикологии, потому что объективные явления, получаемые в токсикологии, служат нам подтверждением и комментарием к субъективным явлениям, получаемым в фармакодинамике, через что эти последние и получают свою физиологическую реальность. Но с другой стороны, между действием больших и малых доз может существовать не только одно количественное, но и качественное различие, в силу того, как я уже сказал, что тонкие характеристические черты лекарственного действия весьма часто не обнаруживаются от массивных доз, а требуют для своего проявления более низких лекарственных приёмов. Так, например. массивные дозы горной тыквы или колоквинта нередко вызывают лишь известные явления со стороны кишечника, боль, резь, схватки, понос и пр., между тем как меньшие приёмы могут не вызвать этих грубых физиологических симптомов со стороны кишечника, но обнаружить действие этого вещества на тройничный нерв, под видом жестокой лицевой невралгии. Отсюда, однако, ещё вовсе не следует, что малые дозы действовали сильнее больших — утверждение, которое нам неоднократно старались подтасовать наши противники — мы этого не говорим. Мы только говорим, что в испытаниях с массивными дозами нередко утрачиваются тончайшие характеристические и субъективные черты лекарственного действия, которые для своего проявления требуют более тонких приёмов или, другими словами, массивные дозы непременно действуют сильнее или интенсивнее, между тем как малые дозы при известных обстоятельствах могут действовать экстенсивнее, т. е. проявляться в таких отдалённых закоулках человеческого организма, куда не проникают массивные или отравляющие приёмы.

Неоднократно говорилось, что наша фармакодинамика не имеет научно-реального содержания, потому что заключающиеся в ней симптомы могут быть воображаемые, мнимые, случайные и находиться в зависимости от массы неуловимых влияний и т. д. Это неверно, или, лучше сказать, это суждение основано на софизме так называемого неполного исчисления (dénobrement imparfait), который заключается в том, что вопрос рассматривается лишь поверхностно, не со всех сторон, и из исключительных единичных фактов выводится общее заключение. Совершенно верно, что гомеопатическая фармакология содержит в себе много воображаемых, мнимых и случайных симптомов, вовсе не принадлежащих соответствующему лекарственному веществу. Совершенно верно, что Ганеман, особенно в последний период своей жизни, вносил иногда в протоколы сомнительные симптомы, на что уже давно указано в нашем лагере. Так, например, профессор Вессельгефт, врач-гомеопат в Бостоне, подвергнувши контрольному испытанию патогенезы Carbo vegetabilis, относящиеся, между прочим, к последнему, менее научному периоду деятельности Ганемана, нашёл в них массу несущественного, неверного, недействительного. Верно и то, что были между нами и такие испытатели, как, например, Вольф в Берлине, который испытывал действиетуи таким образом, что назначал по одной крупинке тысячного деления разом нескольким испытателям и затем описывал под видом патогенетических и физиологических симптомов все изменения здоровья, наблюдавшиеся у этих лиц в течение нескольких месяцев и даже лет после приёма этой одной единственной крупинки туи в тысячном делении, вследствие чего и сливная оспа, случившаяся у одного из зтих испытателей через несколько месяцев от начала испытания, внесена им в патогенезтуи. К этой категории относится и зуд в носу от Lycopodium через несколько дней или недель после приёма крупинки 30-го деления. Я не буду нагромождать таких примеров, ибо, по всей вероятности, вам ещё придется их услышать от моих оппонентов; поэтому избавлю вас от печальной необходимости дважды выслушивать одни и те же неприятности. Скажу одно, что все эти эксцентричности, чтобы не сказать более, впервые указаны, осуждены и заклеймены нами же и потом подхвачены нашими противниками; всё это лишь одни исключения, вытравляемые из современной гомеопатической фармакологии и решительно не имеющие ни малейшего влияния на сущность её содержания и на будущность её развития. Не подлежит никакому сомнению, что научно обставленные и строго проведённые контрольные испытания австрийских, американских, английских и др. врачей блестящими образом подтвердили большую часть ганемановской фармакологии, и не подлежит никакому сомненио, что осмысленные испытания, проведённые параллельно над большими и малыми дозами, подвергнутые строгой экспериментальной критике на большом ряде испытателей со всеми предосторожностями научного опыта, при устранении психических влияний, под условием соответствия субъективных симптомов с объективными, и возникновения их не случайно у одного, а с известным постоянством у многих испытателей, доставляют нам в высшей степени ценные сведения относительно субъективного и объективного действия лекарств на человеческий организм, которыми мы и пользуемся с несомненым успехом у постели больного. И в этом отношении наша фармакодинамика, со всеми её исправимыми недостатками, доставляет нам более твёрдую и надёжную помощь у постели больного, чем фармакология господствующей школы со всеми её неисправимыми достоинствами, потому что они неприменимы и неприложимы к практическим требованиям врача-терапевта.

Наконец, есть ещё четвёртый источник сведений о действии лекарств на человеческий организм, это

4) Клинические наблюдения над влиянием лекарств на больной организм и над «побочным» действием слишком больших доз, назначаемых больным, материал для каковых наблюдений в достаточной мере доставляется нам нашими противниками. Нельзя отрицать, что и эмпирическое назначение лекарств, на основании пользы их в известных ранее наблюдавшихся аналогичных случаях, не должно быть вовсе отрицаемо при нынешнем ещё несовершенном состоянии фармакологиии. Есть такие лекарственные вещества, действие которых мы знаем почти исключительно из наблюдений над больными, например, Kali bromatum, Natrum salycilicum и др. Таким же путём добыты весьма полезные сведения о действии атропина на эпилептиков; также и большое число так называемых «характеристичных» лекарственных симптомов, имеющих значение в гомеопатии, например, действие арники при ушибах, действие Rhus или дулькамары при страданиях от простуды и т. д., почерпнуты нами ex usu in morbis, т. е. из наблюдений над больными. Поэтому случается, что и мы назначаем лекарственные вещества лишь на основании клинического и практического опыта, хотя бы даже соответствующие физиологические свойства их ещё не были достаточно изучены. Но, тем не менее, нужно сказать, что этот источник сведений о действии лекарств на человеческий организм, хотя и может играть известную роль в практической деятельности врача, но в чистой фармакологии должен занимать только второстепенное по значению место.

Таким образом, гомеопатическая фармакология основана на следующих составных науках: во 1-х, на токсикологии, во 2-х, на фармакологии, в 3-х, на фармакодинамике и в 4-х, отчасти на клинических наблюдениях у постели больного. Изучение фармакодинамики в связи с данными токсикологии и фармакологии открывает всю эволюцию или историю развития лекарственных болезней, начиная с едва заметных уклонений от нормального физиологического течения и кончая разрушением органической деятельности наиважнейших жизненных функций. Следовательно, наша фармакология обнимает очень широкое поле зрения и должна занять важное место в ряду биологических наук.

Теперь я должен сделать одну необходимую оговорку. Я начал с указания недостатков ганемановской фармакологии. Было бы несправедливо и непростительно с моей стороны оставить вас под впечатлением, будто бы ганемановский труд ничего, кроме недостатков, не содержит. Я слишком далёк от этой мысли. Наоборот, чем более углубляешься в дух ганемановского учения, чем более изучаешь гомеопатическую фармакологию, тем более убеждаешься, что эти недостатки бледны, слабы и ничтожны сравнительно с его великими заслугами перед наукой и, по мере развития и усовершенствования науки и её методов исследования, эти недостатки сглаживаются и устраняются, а великие его достоинства и заслуги выступают всё определённее и рельефнее, и бессмертное имя Ганемана всё ярче и ярче выступает в летописях истории медицины.

Из этих заслуг первая и самая главная — это проведение и осуществление плодотворнейшей по последствиям мысли, что истинные свойства лекарственных веществ должны быть открыты не на лягушке, а на человеке, и притом не на больном, а на здоровом человеке, потому что в больном организме трудно разграничить симптомы болезни от симптомов лекарств. И хотя незадолго перед этим знаменитый Галлер высказывал также мысль о необходимости такого исследования лекарств, а Штёрк, в числе немногих других, даже пробовал на себе действие нескольких лекарств, но ни один из врачей до Ганемана так глубоко не прочувствовал этой первейшей необходимости испытания лекарственных веществ на здоровом человеке как conditio sine qua non рациональной фармакологии и основанной на ней физиологической терапии, и ни один из врачей ни раньше, ни после не проводил этого на деле с такой пламенной энергией, с таким беспримерным самопожертвованием и в таких грандиозных размерах, как Ганеман. Затем, нужно удивляться его необычайному дару наблюдательности, его тонкой способности схватывать характерные и своеобразные черты лекарственного действия и особливо искусству, ещё никем не превзойдённому, различать в массе по-видимому малозначительных и несущественных симптомов зародыши весьма существенных и значительных патологических состояний. Словом, Ганеман есть отец экспериментальной фармакологии и как тонкий знаток лекарственных орудий не имеет себе равных в истории медицины.

Но этого мало. Он не только создал фармакологию на твёрдом и незыблемом основании опыта, т. е., возвёл её на степень науки, но ещё, кроме того, дал закон, посредством которого мы можем пользоваться этой наукой, указав, что физиологические свойства лекарственных веществ должны служить для врача истинным, безошибочным и неизменным руководством для терапевтического употребления этих лекарственных веществ, а именно в том смысле, что лекарственные вещества должны излечивать такие болезненные состояния, которые представляют наибольшее сходство с собственным физиологическим действием. И так как на основании этого индуктивного закона терапевтическая сфера лекарств всецело совпадает с их физиологической сферой действия, то с изучением физиологического действия лекарств, вместе с тем, открываются границы и содержание их терапевтического действия; физиологическая специфичность является, вместе с тем, и терапевтической и, таким образом, «similia similibus curantur» служит руководящей нитью не только для практического назначения лекарственных веществ, но и для открывания новых терапевтических сокровищ. Затем, Ганеман пламенным словом в своих многочисленных сочинениях и живым делом в своей практической деятельности неустанно поучал необходимость назначения лекарств в простом виде, без примеси каких-либо других веществ, откуда только и можно почерпнуть истинное познание о чистом терапевтическом свойстве лекарственных веществ. В этом отношении Ганеман не только опередил свой век более чем на целое столетие, но и теперь ещё стоит, как гигант, целой головой выше толпы его современных карикатуристов. Поэтому Ганеман есть не только основатель экспериментальной фармакологии, но и отец научно-рациональной физиологической терапии.

В дополнение к сказанному о нашей фармакологии, я считаю необходимым прибавить ещё следующее. Так как в наших фармакологических исследованиях мы ищем клинических отражений естественных болезней человека, то наша фармакология, конечно, должна показать, что лекарственные вещества действительно вызывают в здоровом человеческом организме такие патологические состояния в органах и тканях, против которых они же должны служить лекарственным орудием; она должна ясно обнаружить, что каждая клетка, каждая ткань, каждый орган и все физиологические системы человеческого организма так или иначе поражаются тем или другим лекарственным веществом, и что органический субстрат почти всех патологических состояний, которым подвержен наш организм, находит своё искусственное подражание в патологическом действии лекарственных веществ; она должна дать патологические портреты естественных болезней, если не в полном их развитии, то, по крайней мере, в зачаточном и начальном периоде их возникновения, и в этом отношении мы ищем дополнительных сведений в опытах над животными и в истории отравлений, потому что не можем доводить эксперименты у человека дальше известных опасных для жизни границ. Таким образом фармакология, конечно, должна дать известные патологические шаблоны естественных болезней.

Но этого мало, Нам недостаточно ещё знать, как то или другое лекарство действует на тот или другой орган человеческого тела, например, на почки, сердце и т. д. Нам нужны не столько аналитические детали, сколько синтетические образы, т. е. живые, полные и колоритные картины лекарственных болезней, вызывающие в уме ясное и определённое представление о других аналогичных естественных болезнях. Поэтому протокол лекарственного испытания должен соответствовать клиническому описанию индивидуальной разновидности какой-либо болезненной формы и должен быть описан терминами, свойственными специальной патологии и удовлетворять требованиям индивидуализирующей терапии; и на самом деле, клиническая точка зрения, принимающая в соображение всю совокупность объективных и субъективных симптомов, представляющихся анализу наших чувств, всё равно, вооруженных или нет, для нас несравненно важнее патологической. Раньше я поставил в вину Ганеману значительный перевес субъективных симптомов над объективными или слишком широкое предпочтение симптоматике в узком смысле слова перед патологией. Но этим я вовсе не думал умалять значения симптоматологии. Я только хотел возвысить значение патологии, хотел выразить мысль, что не следует пренебрегать патологией. и что обе эти науки — патология и симптоматология — должны идти рядом рука об руку и взаимно освещать и дополнять одна другую. Скажу больше: симптоматология, в смысле разумной оценки всех наличных симптомов болезни, в обширном смысле и значении, даёт гораздо более надёжную опору для терапии, чем патология, подверженная многоразличным колебаниям во взглядах и находящаяся в зависимости от изменчивых гипотез и спекулятивных предположений. Патологический диагноз может быть неверен, что сплошь и рядом обнаруживается лишь при вскрытии, между тем как разумное сравнение наличных симптомов в большинстве случаев безошибочно приводит к цели. Патологическия теория и гипотезы меняются чуть ли не из году в год и, следовательно, никогда не могут служить основанием для рациональной терапии, между тем как клинические черты известной болезни остаются всегда те же и неизменны, и из метко и выразительно набросанных клинических картин какого-либо Сиденгама или Гиппократа мы так же живо узнаём болезнь, существовавшую 100 или 1000 лет назад, как бы она находилась теперь перед нашими глазами. Следовательно, симптоматология может во многих случаях заменить или, во всяком случае, дополнить диагноз.

Кроме того, симптоматологический метод важен в том отношении, что даёт возможность распознавать болезни в самом раннем периоде их возникновения, когда они выражаются лишь субъективными симптомами. Не могу пропустить случая, чтобы опять не указать на необходимость и важность анализа субъективных симптомов. Как часто вся история болезни пациента состоит исключительно из одних субъективных симптомов, и в таких случаях врач, произведя полное физикальное исследование груди и живота, исследовав все отделения, испытавши нервную и мышечную чувствительность, начертав кривую пульса, взвесивши пациента, словом, проделав над ним всевозможные методы исследования и не найдя в пациенте ничего ненормального, объявляет ему, что он здоров и называет его болезнь мнительностью, ипохондрией, истерией и т. п., и отпускает ого домой с рецептом Kali bromati одну драхму на 6 унций воды. Но от этого универсального и всеисцеляющего бальзама больному не легче. В нём может сидеть глубокое сознание какого-то внутреннего беспокойства, недомогания или недостатка где-то какой-то точки опоры, он чувствует смутную неопределённую боль, или, хуже чем боль, чувство неминуемо угрожающей болезни; он не может отделаться от мучительного сознания какой-то болезненной деятельности своего сердца или неестественного состояния своего мозга; он замечает в себе какую-то беспричинную и безотчётную физическую усталость; он тревожим предчувствием разыгрывающейся болезни, предчувствием, исходящим из самой глубины его существования — словом, он чувствует себя больным, несчастным и страдающим. И это страдание может иметь реальное основание. Вчера врач объявил его здоровым или «нервным», а завтра читает в газетах, что этот самый пациент, искавший у него помощи от болезни сердца и признанный им здоровым, скоропостижно умер на улице от разрыва сердца, или слышит, что другой, жаловавшийся на какое-то душевное беспокойство, сошёл с ума или лишил себя жизни, или узнаёт, что третий пациент, представлявший непонятную для него картину субъективного страдания, пал жертвой какого-нибудь неисцелимого хроническаго недуга. Это факты не единичные и исключительные, а огульные, валовые, ежедневные. Гомеопатическая школа всегда внимательно изучала симптоматику болезней и никогда не теряла из виду, что болезненные субъективные ощущения составляют важную интегральную часть болезней чсловека. Поэтому она всегда обращала должное внимание на эту сторону и в испытаниях лекарств, в которых также встречаются такие же жалобы и субъективные ощущения. Критически размышляющий врач ганемановской школы, конечно, сумеет разобрать, где известное страдание распустилось на эфемерной почве фантазий и воображения, а где оно имеет реальное и глубокое основание, но он никогда не упустит из виду, что, пренебрегши этими симптомами больного человека, он утратил бы нить к пониманию сущности его болезни, и всегда будет помнить, что субъективные симптомы доставляют нам самые ранние признаки или предостережения будущих болезней. Поэтому, своевременно побеждая такие состояния, он, вместе с тем, искореняет зародыши будущих опасных и тяжёлых страданий, т. е. действует не только симптоматически, но и профилактически, т. е. исполняет самую важную задачу терапии — предупреждать развитие важных и серьёзных заболеваний.

На это нам говорят, что мы, значит, лечим симптомы, а не болезнь. Это неправда. Симптомы служат для нас только руководством для выбора лекарства, но не составляют единственной цели нашего назначения. Если путешественник идёт по незнакомой ему дороге от одного верстового столба к другому, от одной указательной вехи к другой, то это ещё не значит, чтобы эти столбы, вехи и указательные вёрсты на перекрестках составляли единственную цель его путешествия; они служат для него только полезными указаниями или внешними симптомами, что он находится на верном пути. Нам говорят с презрением, что, значит, наш терапевтический метод есть «симптоматический», думая этим нанести нам непоправимый удар. Нисколько! Да, наш метод есть симптоматический в обширнейшем смысле слова, понимая под ним всю совокупность как объективных, так и субъективных признаков болезни. Этот упрёк, обращённый в нашу сторону, отскакивает рикошетом в наших противников, потому что они, назначая слабительное против запора, вяжущее против поноса, антипирин или антифебрин против всех лихорадочных болезней и т. д., действуют не против сущности болезни, а только против одного из её симптомов, часто даже не самого существенного, т. е. в грубом и примитивном смысле симптоматически. Между тем врач-гомеопат, действуя на всю органически заболевшую область посредством сходно действующего на ту же область лекарства, уничтожает и всю совокупность всех наличных симптомов и, таким образом, ближе всего приближается к идеалу рациональной терапии, удовлетворяя в значительной степени важному показанию сущности болезни (indicatio morbi), хотя бы последняя и оставалась для нас неизвестной, потому что удаление всех симптомов болезни равносильно удалению самой болезни. Болезнь без симптомов или без внешних признаков её существования мы понять не можем, или, во всяком случае, такое понятие о болезни было бы несовместимо с общепринятым понятием о здоровье и болезни.

Теперь, рекапитулируя в коротких словах сказанное в двух моих беседах, но нисколько не задаваясь мыслью представить подробную параллель между аллопатией и гомеопатией, на что сегодня у меня нет достаточно времени в распоряжении, я желаю только вкратце указать на следующие выдающиеся отличия между этими двумя системами лечения.

1) Что касается фармакологии, то для фармакологии господствующей школы объектами исследования являются лягушки, кролики, собаки и вообще животные, для гомеопатической же фармакологии — здоровый человеческий организм, а опыты над животными имеют лишь относительное значение, посколько они служат разъяснением и дополнением физиологического действия лекарств на человека.

2) Фармакология господствующей школы почти совершенно игнорирует симптоматологию или субъективную сторону действия лекарств, что отчасти обусловливается экспериментированием почти исключительно над животными. Гомеопатическая же фармакология внимательно изучает симптоматику лекарственных веществ и уделяет ей такое же почётное место, как и патологической анатомии лекарственных болезней. Поэтому она шире, полнее и разностороннее изучает предмет, подлежащий её ведению.

3) В диагнозе или распознавании болезней господствующая школа, за немногими исключениями, до сих пор также ещё мало оценивает значение симптоматологии или, во всяком случае, бессильна выводить из симптоматологии рациональные терапевтические показания. Между тем, в гомеопатической школе диагноз болезни непременно содержит в себе все составные элементы диагноза господствующей школы, плюс точный физиологический анализ субъективных ощущений и симптоматики болезни, дающей важную точку опоры для гомеопатической терапии. Из чего следует, что диагноз врача-гомеопата полнее, шире, подробнее и труднее диагноза, удовлетворяющего врача-аллопата. Последний, поставив общий родовой диагноз болезни, уже вполне удовлетворён. Между тем, для врача-гомеопата тут только и начинается дифференциальный диагноз видовой или подвидовой формы болезни, т. е. обособление тех своеобразных признаков, которые придают каждой болезни её индивидуальный характер. Поэтому,

4) Индивидуализирование каждого болезненного случая, как в диагнозе, так и в терапии, присуще в неизмеримо большей степени гомеопатической школе, чем аллопатической, вследствие первая и стоит ближе второй к идеалу рациональной терапии[27].

5) В терапии важное отличие заключается в том, что аллопат действует на здоровые части, а гомеопат — на больные. Чтобы пояснить это положение, я позволю себе иллюстрировать его примером. Возьмем, положим, ложный или смазмодический круп. Терапевтическими показаниями для врача старой школы является одно из следующих или чаще все вместе: вызвать рвоту и испарину, произвести раздражение кожи, поставить мушку или горчичники, дать слабительное, умерить раздражительность нервной системы и т. д. Во всех этих случаях производится насильственная атака на здоровые части организма: производится рвота при совершенно здоровом состоянии желудка; вызывается пот, т. е. усиленная и ненормальная деятельность кожи, или производится её воспаление посредством мушки при совершенно здоровом и нормальном состоянии кожи; даётся слабительное, положим, каломель, т. е. раздражаются кишки, да заодно и печень, при совершенной невиновности этих органов в соответствующем местном заболевании; умеряется раздражительность нервной системы посредством оглушения или угнетения нормальной деятельности здоровых частей мозга. Словом сказать, производится анестезия, наркоз, оглушение, угнетение, раздражение и воспаление всех здоровых частей тела, между тем как больная часть — центр тяжести всего заболевания — оставляется без всякого внимания. Больного человека хотят вылечить тем, чтобы привести в больное состояние здоровые части его организма, т. е. сделать его ещё более больным. Гомеопатическая школа, наоборот, оставляет здоровые части здоровыми, а действует лишь на больные части посредством лекарственных веществ, имеющих специфическое или избирательное сродство к этим больным частям (в данном случае Ipecacuanha, Belladonna, Platina, Cuprum и пр.). В задачу её терапии вовсе не входит вызывать рвоту, понос, пот, воспаление и т. д. Её единственная цель состоит в том, чтобы излечить больного, т. е. удалить болезненный процесс, что и достигается посредством нежных приёмов лекарственных веществ, действующих на больные части и вызывающих в них целительную реакцию.

6) В числе успехов современной терапии профессор Манассеин в своём прекрасном, но, к сожалению, неоконченном руководстве к общей терапии, усматривает стремление направить лечение внутренних болезней прямо на больные органы, т. е. сделать его, по возможности, чисто местным («Лекции общей терапии», стр. 25–27), что, по-видимому, стоит в противоречии с только что перед этим высказанным мною положением. Но этот кажущийся парадокс находит своё объяснение в том, что почтенный профессор понимает «местное» лечение в довольно грубом и чисто механическом смысле, именно в смысле промывания желудка, вырезание привратника желудка, операции кисты или заворота кишок, расширения гортани, впрыскивания лекарственных растворов прямо в лёгкие и т. п.

Мы тоже усматриваем прогресс терапии в усовершенствовании местного лечения, но местное лечение понимаем не в смысле удаления важных для жизни органов или действия на физическую поверхность какого-нибудь органа посредством вяжущих или прижигающих, но в смысле локализации лечения на больные клетки, в силу специфического или предпочтительного сродства лекарственных веществ к этим самым клеткам, вследствие чего лекарственные вещества, будучи введены в кровь и пустившись в лабиринт кровообращения, отыскивают себе части своего избирательного сродства и вызывают в них реакцию, оставляя все другие части здоровыми и незатронутыми. Целлюлярная или микроскопическая патология требует и целлюлярной терапии, и гомеопатическая терапия приближается к такому идеалу. Профессор Гёксли высказывает надежду, что со временем фармакология доставит терапевту возможность действовать в любом направлении на физиологические функции каждой элементарной клетки организма; он надеется, что вскоре станет возможным вводить в экономию человеческого организма такие молекулярные механизмы, которые, наподобие хитро придуманной торпеды, будут в состоянии проложить себе путь к известной группе живых клеток и произвести между ними взрыв, оставляя все другие клетки нетронутыми и неповреждёнными. Гомеопатическая терпия стремится именно к такой локализации действия лекарственных веществ посредством изучения их специфических свойств, и в этом отношении сделала уже огромные успехи, хотя многое ещё остаётся сделать будущим поколениям. Гомеопатическая терапия, в её будущем развитии и усовершенствовании, принимающая в соображение всю совокупность болезненных явлений, представляет в одно и то же время чисто местную, атомистическую или целлюлярную, и в тоже время общую или конституциональную терапию, удовлетворяющую более всякой другой важному требованию indicationis morbi и ближе всякой другой приближающуюся к идеалу рациональной науки.

7) Старая медицинская школа до сих пор не может отделаться от микстурного маскарада, доказательством чего служат не только ворохи рецептов, как вещественные доказательства хранящиеся на руках у пациентов, но и руководства к общей и частной терапии и карманные книжки рецептов, находящиеся в обращении у врачей и студентов. От сложности и пестроты предлагаемых там формул рябит в глазах и тошнит от одного их чтения, и если в старину имело силу мнение, что medicamentorum varietas ignorantiae filia est, то теперь и подавно справеделиво, что полифармация или многосмешение есть убежище медицинской посредственности. Старая школа, назначая смеси, никогда не знает, что в данном случае помогло и повредило, и поэтому пребывает в полном неведении терапевтических свойств лекарственных веществ. Гомеопатическая же школа, изучая местное и специфическое действие лекарственных веществ в простом виде, без примесей с другими, и применяя эти вещества к болезненным состояниям в том же самом простом виде, всегда приходит к определённым, позитивным и недвусмысленным результатам относительно их физиологических и терапевтических свойств. И в этом отношении эпитет невежества, столь часто расточаемый на нашу долю нашими противниками, относится, во всяком случае, не к нам. Нисколько не впадая в резкий, раздражительный или полемический тон, напротив, я могу совершенно спокойно и объективно сказать, что проповедью невежества является каждая страница таких руководств, предлагающих такие невозможные лекарственные формулы, и каждый рецепт, подписываемый клинической известностью и препровождаемый в аптеку. К чести русской школы врачей я должен сказать, что, под давлением гомеопатической системы лечения она, в лице своих лучших представителей, значительно вывела из употребления сложные смеси, микстуры и пилюли, стремится к простым назначениям и значительно уменьшает величину лекарственных приёмов, так что в этом отношении прогресс совершается по направлению к гомеопатии. Немецкая же школа врачей, по крайней мере у нас, в Петербурге, всё ещё вязнет в средневековой рутине, прописывает безобразнейшие рецепты и отравляет своих больных в буквальном смысле лошадиными дозами лекарств.

8) Назначение лекарств врачами-аллопатами не находится ни в какой зависимости от какого бы то ни было руководящего принципа или закона, а происходит большей частью эмпирически или на основании доверия к известному клиническому авторитету, рекомендующему в такой-то болезни то или другое средство. А так как клинических авторитетов на белом свете много и каждый из них рекомендует против одной и той же болезни своё излюбленное средство, и так как, кроме того, эти излюбленные средства против одной и той же болезни у одного и того же авторитета меняются им непременно ежегодно или даже ежемесячно, то отсюда вытекает то бесконечное разнообразие грубо-эмпирических средств, которые предлагались и предлагаются против всякой болезни, и врач, в данное время назначающей против известной болезни именно это, а не другое средство, действует не сознательно, под влиянием какой-либо необходимости или на основании известных физиологических соображений или терапевтического закона, а, так сказать, принудительно или бессознательно, под влиянием модных веяний и течений. Против всех болезней сердца вчера он назначал Digitalis, сегодня — Adonis, завтра — ландыш, послезавтра — гринделию, а через неделю ещё что-нибудь новое, смотря по внушению свыше. Врач-гомеопат назначает лекарственное средство не потому, что оно превосхваляется тем или другим авторитетом, а потому, что это лекарственное вещество, будучи введено в здоровый человеческий организм, имеет способность производить в нём болезненную картину, в высшей степени сходную с подлежащей излечению, т. е. назначает лекарства на основании физиологического закона. Через это медицина в первый раз становится на степень точной науки, основанной на неизменных законах природы.

9) Отсюда вытекает довольно интересное различие между двумя школами — это резкий контраст в результате и механизме медицинских консультаций или врачебных совещаний у постели больного. Врачи старой школы, даже в случае согласия относительно диагноза (что, как вам известно, случается столь редко), всегда спорят, расходятся в своих взглядах, навязывают свои личные мнения или, если и соглашаются, то в силу раболепного отказа меньшей братии от собственного мнения и суждения перед влиятельным авторитетом. В гомеопатии личные мнения и импонирование собственным «я» не имеют никакого значения: болезненный случай внимательно исследуется со всех сторон, и затем сообща избирается то лекарственное вещество, которое в своем физиологическом действии ближе всего воспроизводит данную болезненную картину. При точном, всестороннем и внимательном анализе патологии и симптоматологии болезненного случая и при достаточных познаниях в гомеопатической фармакологии, в большинстве случаев все врачи, участвующие в консилиуме, скоро и единодушно приходят к соглашению[28].

10) Наконец, последнее отличие, прямо вытекающее из всего сказанного — это то, что моды в гомеопатии не существует. Лекарственные вещества, предложенные против известной болезненной формы почти сто лет тому назад Ганеманом, так же верны и действительны и в настоящее время. Так как выбор лекарственных веществ в гомеопатии не находится в зависимости от изменчивых патологических гипотез или теорий, а обусловливается исключительно физиологическим анализом клинических признаков болезни, которые остаются всегда те же и неизменны, то лекарственное вещество, полезное против известной болезненной формы сегодня в силу того, что оно в состоянии производить в организме сходную болезнь, будет одинаково полезным против этой болезни и завтра, и через год, и через 1000 лет. Таким образом, в гомеопатии медицина в первый раз эмансипировалась от модных течений и судорожной погони за вечно новыми средствами.

Вот те признаки, которые обусловливают научность нашей терапии и должны раньше или позже отвоевать нашей гомеопатической фармакологии почётное место среди медицинских наук.

Итак, вы видите, что изучение фармакологии у нас идёт рука об руку с изучением патологии; обе науки движутся рядом и вперёд по двум параллельным линиям и на каждой точке своего прогрессивно поступательного пути взаимно друг друга контролируют, освещают и дополняют. Изучая какую-либо форму естественной болезни, мы рассматриваем, какое лекарственное вещество в своём физиологическом действии представляет наиближайшее с ней сходство и, изучая физиологическое действие какого-либо лекарственного вещества, мы рассматриваем в патологии, какая болезненная форма представляет аналогичную болезненную картину. В силу такого сравнительного изучения фармакологии, она получает необычайное значение и громадный интерес. И если врач старой школы, получивши лекарский диплом, стремится скорее запастись карманной книжкой рецептов и торопится забыть записки фармакологии как ненужный балласт в его предстоящей деятельности, то врач новой школы, наоборот, весь проникнут сознанием важности изучения тех лекарственных орудий, которыми ему приходится владеть у постели больного, посвящает весь свой досуг на фармакологические студии и будущность терапии усматривает в развитии фармакологии. Гомеопатическая фармакология является соединительным мостом между патологией и терапией и возводит терапию с уровня эмпирического и грубоватого искусства на степень божественной науки, обучающей нас сознательно исцелять и облегчать недуги бедствующего и страдающего человечества.

(Продолжительные рукоплескания)

* * *

(После 20-минутного перерыва)

Председатель, генерал-майор Коховский: Открывая вторую нашу беседу о гомеопатии, считаю нужным в нескольких словах напомнить то, что я говорил в прошлой беседе. Комиссия Педагогического музея не брала на себя решения вопроса об отношении гомеопатии к общей медицине. Это решение всецело принадлежит медицинским учреждениям. Задача комиссии была придать чтениям о гомеопатии такую форму, которая допускала бы обмен мыслей между членами комиссии. Это она и сделала, устроив «научные беседы». Говорить будут только члены комиссии Педагогического музея. Быть может, мы встретимся со взглядами диаметрально противоположными нашим собственным, но, во всяком случае, можно наперёд утверждать, что каждым говорящим будет руководить стремление разъяснить, по возможности, истину, и с этой точки зрения, как бы ни были речи говорящих несходны с нашими воззрениями, эти речи будут заслуживать всякого уважения.

Г. Гольдштейн: Милостивые государи и милостивые государыни! Я принял на себя обязанность в качестве неврача делать те замечания по поводу беседы о гомеопатии, какие считаю необходимыми для выяснения истины. Эту обязанность я сохраняю за собой на все лекции д-ра Бразоля, потому что полагаю, что если врачи по каким-либо причинам не считают возможным делать свои замечания, то обязанность всякого члена комиссии, которому дороги интересы истины, принимать участие в таких дебатах, которые имеют существенное влияние на отношение общества к вопросу научному и практическому. Поэтому, не защищая вообще ни аллопатии, ни гомеопатии, так как я не профессиональный врач и лично не заинтересован в успехах той или другой, я должен только с самого начала стать на такую точку зрения. Читая кое-что по этому предмету, я задал себе вопрос: с чем мы имеем дело, когда мы слышим о так называемой гомеопатии? имеем ли мы дело с научной системой, с отдельной областью науки, или же со способом лечения больных? Можно прилагать ту и другую точку к разрешению этого вопроса. Первая точка — именно в какой мере гомеопатия есть наука в строгом смысле слова — даст мне повод сказать несколько слов о настоящей беседе Что касается до того, в какой мере излечиваются больные гомеопатическими лекарствами, то этого вопроса я обсуждать не могу по самой простой и существенной причине: я отлично знаю, что в настоящее время больные излечиваются — и аллопаты это признают — такими лекарствами, которые даже уже не представляют лекарств, но просто мысли, приказания и т. п. Следовательно, этого вопроса я трогать не могу. Я могу только отстаивать интересы строгой науки, как это было в прошлый раз, когда я позволил себе высказать перед почтенным собранием своё мнение[30]. В этом смысле я и коснусь одного существенного вопроса, который, по моему мнению, гомеопаты должны выдвигать на первый план, должны его доказать и который был обойдён доктором Бразолем и в первой беседе, и в настоящей. Вопрос состоит в следующем. Но прежде всего, ввиду того, что, как мне известно, здесь есть много лиц, сочувствующих лечению гомеопатией, я прошу отнестись к тому, что я говорю, как к тому, что мной руководят мотивы исключительно научного свойства. Вопрос состоит в следующем.

Одно из существеннейших, по совершенно справедливому указанию д-ра Бразоля, достоинств нового ганемановскаго метода лечения и новой ганемановской фармакологии, состоит в том, что она не желает тех ужасных смесей лекарств, которые последователи старой школы в таком обилии раздают своим больным. Правда, д-р Бразоль сам указал, что в этом отношении и последователи старой школы уже начинают отказываться от того, чего они держались, т. е. что они это обилие лекарств считают довольно неуместным и стараются, по возможности, уменьшить эту массу смесей, всевозможных экстрактов и т. д. Но это мы оставим в стороне, а вот в чём вопрос: действительно ли гомеопатические лекарства так просты, так однородны в своём составе, как об этом думают гомеопаты? Я позволю себе утверждать — и, мало того, утверждаю, что никто на это мне не возразит, — что гомеопатические лекарства весьма сложны, что они гораздо сложнее, чем все лекарства, выдуманные старой медициной, и я это могу подтвердить. Вот в чём их сложность. Многим известны названия гомеопатических лекарств. Мы имеем, например, в гомеопатии одно из сильных средств Silicea, затем Sulfur, Phosphorus, Natrum chloratum и т. д., и т. д. У меня здесь целая фармакология гомеопатическая, которая вся наполнена гомеопатическими лекарствами, и если бы я стал все их перечислять, то на это потребовалось бы много часов. Предлагают, например, лекарство Sulfur. Я спрашиваю тех, которые пользовались этим лекарством и убедились в его прекрасном действии — что они принимали? Я утверждаю, что они принимали нижеследующие вещества: Sulfur, Silicea, Kalium, Phosphorus, Natrum и Ferrum. Все это они принимали одновременно. Почему? А вот почему. Гомеопатическая фармакология готовит, например, Sulfur или другое вещество — мне тут неважно, какое именно — таким образом, что это вещество берётся, приготовляется из него раствор в спирте и всё это взбалтывается в течение многих дней, иногда месяцев — для того, чтобы было так называемое правильное распределение веществ — в стеклянной посуде. Между тем, стеклянная посуда имеет следующие составные части: кремневую кислоту, железо, марганец, известь, свинец. Если бы гомеопаты употребляли такие же дозы, как аллопаты, т. е. лошадиные, как их называл д-р Бразоль, то, конечно, мне не нужно было бы бояться, потому что в стекле лошадиных доз железа нет. Но гомеопаты употребляют нежные дозы, и самый Silicea они готовят следующим образом: приготовляют абсолютно чистую кремневую кислоту и взбалтывают в течение многих месяцев с водой. У нас в химии считается, что кремневая кислота нерастворима в воде, но, конечно, нерастворима в воде в грубом смысле, ибо нет нерастворимого вещества. Но если кремневая кислота растворима, то она будет подобна растворам кремнекислых солей, которые входят в состав стекла. Следовательно, я утверждаю, что с гомеопатической точки зрения нет такого лекарства, которое было бы однородно.

Затем, позволю себе указать ещё на одно обстоятельство, которое, мне кажется, будет вполне доступно неспециалисту. Прекрасно! допустим даже, что вам дали Sulfur или другое вещество абсолютно чистое, в котором нет действительно ничего, кроме Sulfur'а. Вы берёте его в рот, а между тем раньше вы съели яйцо, кусок хлеба, стакан бульона. Спрашивается, что в этом бульоне, яйце или хлебе было раньше? Спросил ли раньше гомеопат пациента: позвольте узнать, не принимали ли вы раньше Sulfur, потому что в яйце имеется огромное количество этого Sulfur, в хлебе — огромное количество кремнезёма, а также поваренная соль. Эти вещества входят в желудок, где наталкиваются на соляную кислоту, на различные щёлочные вещества и все это перемешивается с пищей. Я спрашиваю вас: где эта чистота, о которой говорят? Затем я возьму специально одно из употребляемых веществ, именно Ferrum. Оно вошло в желудок, прошло в кишки. Положим, желудок так пуст, что в нём ничего не содержится. Это вещество начинает, наконец, оказывать лекарственное действие, т. е. проникает в кровь и ищет те органы, на которые оно должно воздействовать. На что в крови это вещество наталкивается? Гомеопатам, конечно, отлично известно, что в крови находится бесчисленное множество составных частей, но если вы ввели в кровь это самое железо в миллионной или биллионной дозе золотника, грана и т. д., то я опять обращаюсь к спокойному исследованию дела и спрашиваю: какое железо излечивает больного? То, которое раньше находилось в крови, или то, которое вы ввели, и если действует то, которое ввели, то почему не действовало то железо, которое было в крови раньше? Затем, в гомеопатической фармакологии одно из сильных лекарств есть обыкновенная поваренная соль, которую мы поглощаем ежедневно в огромном количестве. Если приходит гомеопат, находит у больного целый комплекс явлений, которые заставляют его из всех лекарств выбрать поваренную соль и прописывать буквально поваренную соль, но не в десятом делении, а в первом делении, в нулевом, то эта соль вызовет такую массу явлений, что если бы я перечислил эти явления, вы подумали бы, что вы ежедневно и постоянно должны находиться под опасением этих явлений, потому что вы принимаете ежедневно столько поваренной соли, что с ней ничтожна та поваренная соль, которую вы принимаете по назначению врача. Тем не менее, когда после назначения поваренной соли у больного наступает целый комплекс явлений, врач-гомеопат говорит, что у него наступил комплекс явлений совершенно соответственно тому, как должна действовать поваренная соль. Я спрашиваю: отчего соль, которую больной принял за обедом, раньше не произвела этих явлений и не вылечила? Затем, такие больные сначала перемогаются, лечатся у аллопатов, у кого угодно, словом, предварительно они много прошли, прежде чем пойдут к гомеопату. Может быть, это неверно, может быть большинство людей заблуждается, но так это бывает. Теперь я спрашиваю: если эти больные пьют невскую воду, разные вина, водки и т п., если во всём этом содержатся все те вещества, которые в изобилии имеются в гомеопатической фармакологии, и если они не действовали раньше, то почему они действуют теперь? Мне могут, правда, предложить такой вопрос: почему эти самые вещества действуют у аллопатов? На это я отвечу словами д-ра Бразоля весьма просто: ими отравляют, там дают лошадиные дозы. Но я понимаю, почему они действуют. Если ввести в кровь человека много составных частей в таком количестве, в каком кровь их не имела, то наступит целый ряд пертурбаций болезни и т. д. С точки зрения науки это понятно. Но для меня представляется абсолютно мистическим обстоятельством, каким образом миллионы частей соли не действовали, а прибавили одну часть и она произвела действие?

Поэтому, не касаясь тех подробностей, которые так талантливо изложил лектор, я могу сказать, что то, что изложил д-р Бразоль, до такой степени правильно во многих отношениях с точки зрения современных врачей, что если бы я не знал, что сегодня лекция о гомеопатии и если бы не было девяти тезисов, между которыми, замечу в скобках, закона подобия не упомянуто[31], то я думал бы, что нахожусь на лекции молодого и даровитого профессора, который читает об основных началах рациональной современной медицины, и я, может быть, не стал бы и возражать. Я хотел только указать на то обстоятельство, почему у людей, не имеющих ничего ни за, ни против гомеопатии, а относящихся безразлично, гомеопатическое учение Ганемана вызывает некоторые сомнения. Затем, я хотел на это указать отнюдь не потому, что вас, милостивые государи, думаю в этом разубедить — нисколько! Но здесь масса молодёжи, студентов, будущих медиков, и их-то главным образом я имел в виду. Они пришли сюда, зная, что может быть здесь действительно встретят преследуемое учение; что, может быть, им нужно действительно сделаться прозелитами нового учения. Я хотел им выяснить, где корень тех основных недоразумений, которые не позволяют по сие время аллопатам и вообще учёным людям принять гомеопатию как научную систему. Если же её принять как метод лечения, то не сомневаюсь, что многие были излечены гомеопатическими дозами чудесным образом, что и чистой дистиллированной водой многие излечиваются; что, наконец, люди излечиваются просто внушениями, как это блистательно подтверждается теперь, но усомнился бы в том, чтобы они излечивались от данных лекарств. В этом отношении я явился здесь, как последователь строгой науки, только с тем, чтобы указать, что в самом существе гомеопатического лечения есть, по моему крайнему убеждению, некоторый nonsens, который требует разъяснения. Только это заставило меня возражать.

(Рукоплескания)

Доктор Бразоль: Подробно отвечать почтенному оппоненту я не буду, так как не хочу отнимать времени у других оппонентов, которые, может быть, пожелают разъяснить вопрос с другой стороны, но вкратце отвечу только следующее.

Г. Гольдштейн указывает на то, что гомеопатические лекарства вовсе не так просты, однообразны и однородны, как думают гомеопаты. Но ни один гомеопат, назначая какое-либо из так называемых простых средств, например, Sulfur, Phosphor и т. п., вовсе не думает, чтобы он назначал абсолютно чистое, химически простое тело. Он знает только одно, что, изучая физилогическое действие лекарственного вещества в том простом виде, в каком оно ему доставляется в природном или искусственном виде, он в этом же самом простом виде назначает его у постели больного. Но мы имеем известный комплекс симптомов, который мы получаем из испытания известного простого лекарственного вещества, и если такой же самый комплекс симптомов встречается у больного человека, то это служит для нас руководящей нитью для назначения соответствующего вещества в том простом виде, в каком мы его подвергали испытанию. Относительно однородности или однообразия его состава, абсолютной его простоты или химической чистоты в гомеопатии нет и речи.

Что касается поваренной соли, скажу следующее. Я уже в прошлый раз указал, что поваренная соль в количестве, обыкновенно принимаемом в пищу, не в состоянии, может быть, вызвать очень резких физиологических или токсических симптомов; но в больших дозах, часто повторяемых в течение продолжительного времени, т. е. при злоупотреблении солью, она несомненно вызовет болезненную картину, которую можно назвать болезнью поваренной соли, и в настоящее время даже существуют целые сочинения различных авторов, которые известную группу болезней приписывают элоупотреблению поваренной солью. С другой стороны, несомненно, что поваренная соль может быть и лекарственным веществом и вовсе не потому, как думает г. Гольдштейн, что аллопатическая система лечения применяет его в лошадиных дозах или в таких сильных приёмах, которые доступны непосредственному пониманию. Наоборот, аллопаты посылают больных в Крейцнах, т. е. на воды, содержащие очень слабый раствор соли. Следовательно, лекарственное значение соли зависит совсем не от количества её, а от других причин. Каждый день мы употребляем соль в гораздо большем количестве, чем то, которое содержится в стакане крейцнахской воды, между тем ни один аллопат не отрицает лекарственного значения этой воды. Отсюда видны два параллельных факта: с одной стороны патогенетическое действие поваренной соли, а с другой стороны — лекарственное значение сравнительно малых доз соли на человеческий организм.

Затем, я рад, что мой оппонент отдал справедливость гомеопатии, по крайней мере в том, что она употребляет простые лекарства без примесей и изгоняет те сложные назначения, которые не приводят ни к каким положительным результатам относительно терапевтического действия лекарств. Что же касается замечания г. Гольдштейна относительно согласия изложенных мною взглядов с рациональной современной медициной, то я это принимаю как величайшую похвалу, лучше которой я не мог и ожидать. Я глубоко убеждён, что гомеопатия, правильно истолкованная, представляет весьма много точек соприкосновения с теперешним направлением современной медицины, или, лучше сказать, рациональная медицина в её теперешнем развитии и усовершенствовании, чрезвычайно приближается к гомеопатическому учению. Если мне удалось это так ясно представить, что мой оппонент не видит в этом отношении разницы в точке зрения между мной и аллопатами, то я могу только поблагодарить его за лестный отзыв.

(Рукоплескания)

Г. Гольдштейн: Виноват, тут маленькое недоразумение, которое следовало бы устранить и на которое я считаю нужным указать. Вероятно, мы не совсем друг друга поняли. Приводя в пример крейцнахскую воду, я отлично знаю, что в ней весьма мало поваренной соли. Но мне также известно, что врачи посылают в Крейцнах не только ради поваренной соли, но и ради других составных частей этой воды, которых нельзя заменить тем, что в ней есть немножко поваренной соли. Крейцнахские воды имеют громадное значение, блогодаря содержанию в них других солей, как-то: хлористого калия, кальция, глауберовой соли и т. п[32]. Но я хотел бы по поводу этой поваренной соли, которая интересует нас уже вторую беседу, сказать, что гомеопатические лекарства, как это и признал теперь д-р Бразоль, действительно не представляются такими простыми лекарствами, как их считают гомеопаты[33]. Следовательно, я позволю себе фиксировать этот факт, ибо фиксация такого факта пойдёт вразрез с тем, что говорят гомеопаты. Если д-р Бразоль признаёт, что действительно гомеопатические лекарства сложны и что, например, Silicea даётся у них вместе с Ferrum, Manganum и т. д., то каким образом гомеопат знает, что произвело действие: Silicea или Ferrum, Ferrum или Мапдапum, а тогда для дифференциальнои диагностики действия лекарств открывается путь обширный и произвольный. Одно стекло имеет один состав, а другое — иной. У нас, например, готовится стеклянная посуда, в которой гомеопатические аптеки приготовляют свои лекарства, и в этой посуде имеются одни вещества. Предположим, что известный заграничный врач-гомеопат говорит: я наблюдал действие Silicea такое-то, а наш врач пробует действие Silicea и наблюдает такое же действие или другое. Я и спрашиваю: что же они наблюдали? Врачи-гомеопаты утверждают, что они наблюдали действие Silicea, потому что они клали туда Siliсеа, а я говорю, что они наблюдали действие Silicea плюс действие железа, плюс действие других составов, входящих в стекло в разных пропорциях. Как же эти различные вещества, данные различным больным, производят такое действие, из которого можно составить фармакологию? Вот мои вопросы.

Затем, я ещё раз обращаю особенное внимание на поваренную соль. Я не отрицаю того, что если ежедневно съедать её по пуду, то, конечно, заболеешь и умрёшь. Но я утверждаю, что если каждый день я принимаю её по 1/4 золотника, а потом вдруг приму миллионную долю, то совершенно непонятно, каким образом эта миллионная доля произведёт действие, между тем как эти 1/4 золотника никакого действия не произвели? А д-р Бразоль говорит, что если мы ежедневно употребляем поваренную соль, то можем получить явления отравления.

Д-р Бразоль: На это я мог бы ответить таким же точно вопросом: каково же тогда действие тех же вод, содержащих слабые растворы поваренной соли и классифицируемых под рубрикой вод, содержащих поваренную соль, потому что, хотя они содержат и другие соли, но эти последние содержатся в них в ещё меньших количествах, и главный их состав, из-за которого туда посылают больных, есть именно поваренная соль и именно от неё ожидают терапевтического эффекта. Я спрашиваю: какое же действие будет этой воды с точки зрения аллопатической, если больной примет 1/4 грана соли и если к этому прибавится сотая или тысячная часть? Дело в том, что тут нужно различать не только количество принимаемого лекарства, но и качество того вещества, которое вводится в организм, Об этом, может быть, речь будет в следующий раз, когда возникнет вопрос о том, что малые дозы лекарств могут обнаруживать действие, отличное от больших доз тех же самых лекарств. Следовательно, тут не так важно количество вещества, поступающего в кровь, сколько важно качество его. Во всяком случае, это маленькое недоразумение не имеет решительно никакого существенного значения для содержания моей сегодняшней беседы[34].

Проф. Тарханов: Некоторые из присутствующих здесь моих знакомых просили меня высказаться по поводу учения о гомеопатии. Прежде всего я должен напомнить, что я не практический врач, а просто физиолог, несколько знакомый с явлениями, протекающими в животном теле. Эти знания, ввиду выслушанной мной лекции, уже нравственно обязывают меня поделиться с аудиторией теми волнениями и противоречиями, которые возбудило во мне выслушанное мною сегодня учение гомеопатов. К сожалению, я не был на первой лекции почтенного д-ра Бразоля. Может быть, кое-что из того, что я затронул сегодня, уже было высказано тогда, но я надеюсь, что Вы не взыщете, если возражения мои выйдут несколько из круга вопросов, изложенных в сегодняшней беседе.

Д-р Бразоль: Я желал бы в этом случае, напротив, специализировать и ограничить тему спора. В споре о гомеопатии особенно важна известная последовательность. В первую беседу я выяснил закон подобия; сегодня я говорил исключительно о фармакологии и был бы очень благодарен уважаемому профессору, если бы он свои возражения направил исключительно на предмет моего сегодняшнего изложения, т. е. на гомеопатическую фармакологию. Я был бы очень рад узнать, что он имеет сказать против взглядов, высказанных мной относительно современного положения гомеопатической фармакологии.

Проф. Тарханов: Я бы согласился с Вами, если бы я не видел в этом некоторой невыгоды для слушателей, так как при более широком обсуждении этого вопроса могло бы выясниться очень многое и могло бы устраниться немало недоразумений. Ограничиваясь же предметом сегодняшней беседы, о котором можно было бы сказать лишь несколько слов, я бы речь свою сделал поневоле менее определённой и слушатели не вынесли бы из наших дебатов никакого цельного впечатления.

Считаю своим долгом, прежде всего, сознаться в своём невежестве по части гомеопатии: я не читал ни одного сочинения, относящегося к ней, и всё, что слышал о ней, сводится лишь к следующему: во 1-х, она лечит болезни по принципу «клин клином вышибай»; во 2-х, это вышибание или искоренение болезни совершается при посредстве такого рода орудия, которое на здоровом человеке вызывает то же заболевание, и, наконец, в 3-х, при этой системе лечения употребляются в дело обыкновенно минимальные дозы, вследствие чего уже самое выражение «гомеопатической дозы» заключает в себе представление чрезвычайной малости чего-то.

В общем, обсуждаемое нами учение сводилось бы, следовательно, к трём основным положениям: к приёму вышибания клин клином, к минимальным дозам и к закону подобия. Принцип вышибания клин клином зиждется на законе подобия, предъявляемого гомеопатами за непреложную истину. Благодаря введению в учение этого последнего закона подобия, мне кажется, что гомеопатия должна была бы считаться не только особенным методом врачевания, но и даже целой особенной наукой, имеющей в основе определённые законы природы, не признаваемые другими биологами, к числу которых, в частности, относятся и представители аллопатической медицины. Повторяю, я бы склонен был назвать гомеопатию наукой ввиду того, что исходной точкой её служит признаваемый ею закон подобия, по которому каждую болезнь следует лечить такими средствами, которые на здоровом человеке вызывают соответствующую форму заболевания. Такой закон, если бы он был действительно установлен, кроме своей теоретической важности, имел бы ещё и громадное практическое значение, так как тогда уже не приходилось бы ощупью и чисто эмпирически подыскивать средства для борьбы с разными формами болезней, а, руководясь им, можно было бы вполне сознательно и научно привести в систему лекарственные агенты против определённых болезней. Закон подобия служил бы в этом деле руководящим рулём.

В законе подобия лежит центр тяжести всего учения о гомеопатии и потому с ним-то и приходится прежде всего считаться людям, не признающим этого учения. Между тем, для человека, несколько знакомого с явлениями животной жизни, закон этот представляет немало странного и загадочного. Как, в самом деле, переварить следующие, например, факты, непосредственно вытекающие из закона подобия: у человека рвота, следовательно, чтобы прекратить её, следует дать страждущему вещество, возбуждающее в здоровом человеке рвоту, т. е., другими словами, рвотное же. У человека тиф, представляющий собой определённый комплекс патологических явлений; значит, для прекращения болезни следует давать средства, способные вызывать на здоровом человеке картину тифозного заболевания. Способы предохранительной прививки ослабленнаго яда сибирской язвы, бешенства, оспы и т. д., по-видимому, говорили бы в пользу закона подобия, и я бы склонен был считать их за наиближайшие доказательства его, если бы приёмы эти на самом деле оказались действительными в борьбе с соответствующими формами заболевания. Но Вы лично уже никак не можете пользоваться предохранительными прививками в качестве доказательства закона подобия, так как Вы прямо, в известной мне брошюре Вашей об оспопрививании, категорично отвергаете всякую пользу оспопрививания. Если, однако, устранить из ряда доводов предохранительные прививки, то что же, спрашивается, остаётся в пользу реальности закона подобия, представляющаго с логической стороны много непонятного.

И в самом деле, как понять с логической стороны следующего рода суждения: каждая болезнь является выражением действия какого-нибудь определённого болезнетворного агента; чтобы нейтрализировать действие этого агента и, следовательно, перебороть болезнь, гомеопат советует прибегнуть к такому лекарственному агенту, который на здоровом вызывает ту же форму заболевания. На каком, однако, основании можно ожидать этого? Ведь логика ума требует прежде всего признать, что если каждый из двух агентов, действующих отдельно на тело, влияет на него в одном и том же болезнетворном направлении, то результатом совокупного действия их должно быть не обоюдное нейтрализирование их, не ослабление и прекращение болезни, а суммирование их действий, т. е. усиление болезни.

Есть единственная только возможность выйти, на мой взгляд, из этого затруднения: это признать (и быть может это и делают гомеопаты), что введением по закону подобия в тело лекарственного вещества, усиливающего в первое время болезнь, усиливается в то же время и при том в несравненно больших размерах и естественная реакция организма против болезни, и последний, благодаря этому, выходит из неё победителем. Прежде, однако, чем говорить об этом, следует выяснить, в чем состоят эти естественные реакции организма и усиливаются ли они на самом деле при введении гомеопатических средств? Сущность этих реакций организма против болезней известна нам лишь в общих чертах и то в весьма смутной форме, и по необходимости приходится пока ограничиться вопросом о том, усиливают ли реакционные восстановительные процессы в теле гомеопатические лекарственные вещества, прописываемые на основании закона подобия? Доказать это можно или теоретически, изучением законов, управляющих явлениями реакций в теле, или фактически, излечивая гомеопатическим способом разного рода болезни.

Первый приём представляется ещё даже и непочатым в науке, и потому нам нечего о нём и говорить; посмотрим же, насколько доказательна казуистика излечения больных.

Я согласен прежде всего сказать, что вылечивание больных представляет вещь в высшей степени условную. Еще в начале этого года я имел случай выяснить, какой массой естественных сил снабжён организм для борьбы с разнообразными болезнетворными влияниями, из которой он выходит в большинстве случаев победителем без всякого содействия врача-аллопата или гомеопата, лишь бы только больной организм был поставлен в сносные или хорошие гигиенические условия, при которых могли бы нормально функционировать разнообразные органы нашего тела. Истории излечения крестьянского люда от самых серьёзных заболеваний помимо всякого участия врача, воочию доказывают верность только что сказанного[35].

На этом основании я не считаю возможным научно обосновывать гомеопатический закон подобия на казуистике излечивания больных, лечимых гомеопатическим способом, так как нет никакого ручательства в том, чтобы те же больные, но поставленные в определённые гигиенические условия, не излечились бы и без всякого приёма внутрь гомеоопатических лекарственных веществ. Строить закон подобия возможно лишь на строгих экспериментальных данных, подобно тому, как это делается при установке других законов природы.

Какие же экспериментальные научные данные приводятся в качестве опоры этого закона подобия? Для установки закона подобия гомеопаты пользуются в качестве объекта исследования человеческим организмом в его больном и здоровом состоянии. Но я полагаю, что приём этот негуманен, невозможен, непозволителен и допустимо ли, в самом деле, экспериментировать над здоровым человеком, после того, как ещё в прошлом году мне были воспрещены Обществом покровительства животных на моих публичных лекциях опыты над лягушкой. Все мы, в сущности, члены Общества покровительства своих ближних, и я первый бы отказался наотрез служить объектом для изучения влияния на мой организм разнообразных, неизвестных мне ещё лекарственных веществ и притом в различной дозировке. Я полагаю поэтому, что объектами для научного экспериментального обоснования закона подобия должны служить не люди, а животные, наиближе стоящие к ним по своей организации, т. е. обезьяны, собаки и т. д.

Что же мы наблюдаем, однако, на них? Нам известен яд кураре, который после введения в тело животных вызывает у них паралич всех произвольных движений, благодаря парализующему действию этого яда на окончания двигательных нервов в мышцах. Может ли этот кураре в каких-либо дозах вызывать что-либо другое, кроме паралича, и способен ли яд этот в случаях развившегося от чего-либо паралича устранить этот последний при употреблении его в минимальных или каких-либо других дозах? Ответа на этот вопрос путём точного эксперимента гомеопатия не даёт, а между тем едва ли можно сомневаться в том, что введение кураре в разбитый параличом организм животного может только усугубить его болезненное состояние. С другой стороны, нам известен возбуждающий страшные судороги яд стрихнин, как в малых, так и в больших дозах, и кому же неизвестно, что введением этого вещества в организм страдающего от чего-либо судорогами и столбняком можно только ухудшить это состояние, т. е. только усилить те же болезненные припадки. Между тем как малыми дозами кураре, не угрожающими жизни, можно устранять припадки сильных судорог или столбняка, а слабыми дозами стрихнина устранять нередко парезы и ослабленную нервно-мышечную деятельность организма. С явлениями той же категории мы встречаемся при изучении действия атропина и пилокарпина на отделение слюны, на потоотделение, на задерживающий нервный аппарат сердца. Первый из указанных ядов парализует все перечисленные функции, второй же, наоборот, возбуждает их. Врач, разумно пользуясь атропином, может ослабить, если это нужно, в больном животном организме слюнотечение, потоотделение и участить деятельность сердца, а применением пилокарпина вызвать как раз обратные явления, но ни в каком случае нельзя было ещё экспериментально доказать, чтобы атропин, например, задерживающий потоотделение в здоровом организме, мог бы на больном, страдающем отсутствием испарины, вызвать её в каких-либо дозах и т. д. Наконец, эффекты влияния атропина на организм могут быть умерены или устранены введением пилокарпина и обратно. Следовательно, мы встречаемся в точной науке везде с законом борьбы антогонистов, а отнюдь не с борьбой подобий, лежащей в основе гомеопатического закона подобия. Как бы ни была, однако, непонятна для ума борьба подобий, я всё же должен признать, что раз будут представлены бесспорные факты в пользу неё, закон подобия должен быть признан. Пока же мне приходится поневоле настаивать на диаметрально противоположном мнении, а именно, что эффекты влияния на организм двух подобно действующих агентов всегда суммируются, а эффекты антагонистов вычитаются. Я, как непрактик, могу говорить об этом только с биологической точки зрения и совершенно объективно. Докажите же мне на основании точных экспериментальных данных, что выраженное мной положение неверно; если удастся привести Вам факты, подрывающие в корне выраженный мной биологический закон, то я тотчас же готов буду подчиниться Вам. Предупреждаю Вас только ещё раз об одном: не прибегайте к примерам излечения больных людей на почве закона подобия, так как примеры эти, скажу Вам вперёд, будут для меня вовсе недоказательны. Почему? О том я уже говорил несколько раньше и прибавлю ещё несколько новых соображений. Я уже сказал, что излечивание больных есть дело в высшей степени условное и весьма часто вовсе причинно не связанное с даваемыми больному лекарствами. Судя по обнародованным недавно опытам на людях, произведённым в Париже, Нанси, Рошфоре и т. д., дело доходит, по-видимому, до того, что лекарства могут, будто бы, влиять

не только при приёме их внутрь, но и на расстоянии. Загипнотизированному человеку ставят атропин в закрытом флаконе сзади, и у него зрачки будто бы расширяются, как это на самом деле получается при введении атропина в тело; ставят ему сзади рвотное и его начинает будто бы рвать и т. д., и т. д. Вы, гомеопаты, хотя что-нибудь, да всё же даёте вашим больным для получения того или другого эффекта; тут же влияние лекарственных веществ выражается на расстоянии, когда ни атом вещества не в состоянии перейти из крепко укупоренной стеклянки в тело человека. Согласитесь, что гомеопатические минимальные дозы в сравнении с подобным влиянием лекарств на расстоянии уже должны считаться максимальными аллопатическими дозами и вся чудесность её минимальных доз всецело меркнет перед непостижимой тайной подмеченных будто бы влияний лекарств на расстоянии. А что же сказать ещё о влиянии мысленного внушения, которого коснулся в своей речи г. Гольдштейн? Загипнотизированному человеку внушают сделать то или другое, изменить расположение духа, сделаться прилежным, ускорить сердцебиения, замедлить их и т. д., и все эти приказания, как говорят, строго выполняются; мало того, больной, страдающей истерическим параличом конечностей, приказывают, путём внушения, быть здоровой, и параличи разрешаются как бы по мановению волшебного жезла и т. п. Легко из всего этого себе представить, как громадна область влияния психических явлений на телесные процессы в организме и как, следовательно, много может влиять на строение больного ход его идей, возбуждаемые врачом ожидания и надежды на течение болезни помимо всякого приёма каких-либо минимальных доз, в особенности при гигиенической обстановке больного.

Кстати, напомню здесь того французского солдата в Париже, жившего в конце прошлого и начале настоящего столетия, к которому, как к кудеснику, являлись десятки тысяч страждущих и получали от него исцеление, благодаря пилюлям, состоявшим, как оказалось потом, просто из белого хлеба. Поразительно, в каких обширных размерах сказывается влияние психики у человека на течение даже болезненных процессов и неудивительно после всего этого, если наступит время, когда умелым пользованием психических сторон человека врачи, как аллопаты, так и гомеопаты, достигнут результатов, способных произвести глубокий переворот в искусстве лечения болезней. Пока же мы переживаем век чудес, крайне запутанный и во многом для нас тёмный.

Все сказанное, надеюсь, ясно доказывает, каким дурным объектом для доказательства гомеопатического закона подобия служит человеческий организм, подверженный, кроме физических, ещё и целой массе неуловимых психических влияний; повторяю, излечение больных людей гомеопатическими веществами, если бы таковое и действительно было признано всеми, было бы для меня лично недоказательно в смысле научной опоры закона подобия, так как источники выздоравливания больного человеческого организма представляют бесконечное разнообразие. В этом отношении все преимущества на стороне больных животных, у которых круг действия психических влияний неизмеримо меньше. Поэтому, чтобы покончить наш разговор, я попрошу Вас указать мне прямо на те непреложные экспериментальные данные, которыми доказывается гомеопатами закон подобия.

Если закон этот иллюстрируется фактически и убедительно для всякого беспристрастного человека, то я с этой же минуты сделаюсь гомеопатом без всякого разговора.

(Рукоплескания).

Доктор Бразоль: Я чрезвычайно благодарен глубокоуважаемому профессору И. Р. Тарханову за честь, которую он мне оказал посещением моей сегодняшней беседы, но ещё более за возражения, которые я только что выслушал от него. Я очень ему благодарен за его попытку, так сказать, объяснить механизм действия закона подобия, и в этом отношении он сам даёт мне в руки материал, которым можно было бы воспользоваться для обоснования нашего терапевтического закона.

Что касается до учения о предохранительных прививках, о которых он говорил, то оно неоднократно служило для гомеопатов доказательным примером по аналогии в пользу их системы лечения. Во многих лечебниках, руководствах и общих сочинениях по части гомеопатии, вы часто найдёте этот пример, который, по-видимому, доказывает действие закона подобия — именно предохранительную силу вакцинации. Я же потому не пользуюсь этим примером, что, собственно, не вижу здесь строгой аналогии. Прививка сибирской язвы против сибирской язвы, т. е. введение в организм животных против известной болезни однородного с ней контагия той же болезни, это принцип не гомеопатический, а изопатический, который можно выразить формулой «аеqualia aequlibus curantur», и который не имеет ничего общего с гомеопатией, кроме одной внешности. Гомеопатический принцип непременно требует двух разнородных причин, действующих в одном направлении: с одной стороны естественная причина болезни, которая может быть нам известна или неизвестна, с другой стороны — искусственная, лекарственная причина, и мы утверждаем, что для того, чтобы излечивать патологические состояния в человеческом организме, нужно непременно, чтобы эти две причины были различны, чтобы на нейтральной почве сошлись непременно две разнородных силы, которые, в силу ещё не вполне изученного механизма, приходят в известное взаимодействие, результатом которого является приведение патологического процесса к излечению. Поэтому столь модное теперь лечение различных болезненных форм посредством ослабленных контагиев той же самой болезненной формы относится не к гомеопатии, а к изопатии. Эта система была введена в медицину ветеринарным врачом-гомеопатом Люксом, и несколько врачей-гомеопатов в 40-х годах, Геринг, Штапф, Гросс, Дюфрен и др. ухватились за эту систему лечения, применяли её на больных и имели благоприятные результаты, но при проверочных опытах это дело как-то не пошло, результаты не подтвердились и дело заглохло. Но за последнее время оно воскресло в новой форме, в какой и применяется теперь Пастером в Париже. Пастер, следовательно, пошёл по следам гомеопатов 40-х годов и практикует настоящую изопатию.

Что же касается собственно оспопрививания, то вопрос стоит так, что мы до сих пор не знаем ни происхождения, ни причин коровьей оспы[36]. Если бы коровья оспа была тождественна с натуральной человеческой оспой, то оспопрививание могло бы быть подведено под изопатическое лечение, которое мы резко отличаем от гомеопатического. Если же коровья оспа представляет болезнь не тождественную с натуральной оспой, но разнородную, как думает большинство, хотя и сходную с ней, то дженнеровское оспопрививание представляло бы пример гомеопатического лечения, неправильно применяемого, потому что similia similibus требует применения сходно действующего средства против уже существующей, а не возможной в будущем болезни. Исходя из этого положения, некоторые гомеопаты (Landell, Katzkovski, Mayntzer, Jousset и др.), оставаясь верными своему принципу, лечат натуральную оспу посредством назначения внутрь Vaccininum'a (разведённого контагия коровьей оспы) и довольны результатами. Для доказательства же закона подобия я не опираюсь на оспопрививание, во 1-х, потому, что польза его для меня совершенно сомнительна; во 2-х, потому, что гомеопатический принцип относится к лечению существующих, а не к предупреждению несуществующих болезней[37].

Переходя затем к сущности возражений профессора Тарханова, я должен заметить, что относительно содержания моей сегодняшней беседы уважаемый профессор сделал только одно беглое замечание против производства экспериментов на людях…

Председатель: Так как теперь уже довольно поздно, то не согласитесь ли Вы перейти к последнему вопросу, которому, собственно, и посвящена была большая часть речи профессора Тарханова, т. е. вопросу о законе подобия.

Доктор Бразоль. Я должен только воспользоваться примерами, которые привёл почтенный профессор. Известно, что кураре развивает паралич; вот потому-то кураре и есть гомеопатическое средство против паралича и употребляется в гомеопатической терапии в этой патологической форме, и несомненно в состоянии её излечивать. Стрихнин вызывает судороги; поэтому стрихнин, по гомеопатическому закону подобия, и будет гомеопатическим средством против известного вида судорог. Профессор Тарханов указывает на антидоты, на явления отравления известным лекарственным веществом и парализования его действия посредством его физиологического противоядия. Конечно, это возможно, мы этого не оспариваем. Лечение отравлений требует совершенно другого принципа. Тут первое условие — indicatio causalis, т. е. удалить яд или парализовать его вредное дйствие, и закон подобия не имет решительно ничего общего с лечением отравлений, для которого главное и существенное показание есть причинное назначение соответствующих противоядий.

Затем, оставляя по необходимости все замечания профессора Тарханова без возражения[38], перейду к концу. Профессор Тарханов ставит, собственно, вопрос о том, каким образом можно доказать действие или действительность нашего закона подобия. В ответ на это могу только обобщить вопрос и спросить: какой же мы имеем вообще критериум для суждения об успешности какой бы то ни было системы лечения? Если мы не можем пользоваться нашими терапевтическими, клиническими и госпитальными данными, то что же остаётся? Какой остаётся критериум для суждения о всякой другой терапевтической системе? Критериум должен быть один и тот же самый, и я прошу профессора Тарханова ответить, какой он имеет критериум для суждения об аллопатической системе лечения, если устранить результаты клинических и практических опытов врача у постели больного?

Проф. Тарханов: Я уже указал Вам на причины, по которым казуистика излечивания больных людей гомеопатами не может служить строгим научным материалом для вывода из него закона подобия. Поэтому, прошу Вас вперёд, во избежание излишней траты времени, ограничить круг Ваших доказательств экспериментальными данными на животных, так как явления, наблюдаемые на них, поддаются более точному и разностороннему анализу, и к тому же они не осложняются никакими посторонними психическими влияниями. Для меня, привыкшего работать над животными и получать на них без осечки те или другие явления при точно определённых условиях, примеры вроде того, что в некоторых случаях минимальные дозы стрихнина, применяемые гомеопатами, устраняли судороги у больных людей, а применение кураре излечивало параличи, примеры эти, повторяю, не представляются доказательными, так как известно, что немалое число судорог и параличей у людей устраняется простым внушением или даже пилюлями из белого хлеба, лишь бы эти последние внушали больному доверие и возбуждали в нём твёрдые надежды на выздоровление. Я вполне сознаю, что, ограничивая круг Ваших возражений экспериментальными данными на животных, я ставлю Вас в стеснительные условия и сильно обезоруживаю Вас в деле защиты закона подобия, но поступить иначе я не в состоянии, так как для обоснования столь серьёзного и важного закона подобия требуются безупречные научные данные. Объектами для вывода этого закона должны служить поэтому животные наиближайшие к человеку, и они, на самом деле годны для этой цели ещё и потому, что, как Вам известно, на обезьянах, собаках, морских свинках и т. д. можно, по желанию, вызывать ряд заболеваний, весьма близких к тем, какие наблюдаются на человеке, а именно разнообразные формы лихорадок, воспаления, параличи, судороги и даже эпилепсию и т. д. Такие больные животные и должны служить пробным камнем для проверки гомеопатическаго закона подобия. Допустим, например, что тем или иным поражением центральной нервной системы была вызвана у животного болезненная картина паралича; возможно ли устранить этот паралич введением каких-либо доз кураре? Если бы хотя у одной собаки наступило при этом излечение не подлежавшего сомнению паралича, то я тотчас же сделался бы адептом гомеопатии. То же самое относится, конечно, и к случаям излечения судорог у животных введением в них стрихнина и ко всяким случаям излечения больных животных веществами, подобранными согласно закону подобия. Повторяю, я бы ни минуты не колебался признать закон подобия и присоединиться к учению гомеопатов, раз были бы представлены мне подобные неоспоримые данные, не осложнённые никакими смутными ещё для нас психическими влияниями.

Доктор Бразоль: Я очень счастлив выслушать такое заявление и наперёд могу порадоваться приобретению такого адепта, как профессор Тарханов. Я вполне убеждён, что если он задаст себе труд проследить гомеопатическое лечение над собакой или другими животными, то придёт скоро к положительному результату. Действительно, на собаке устраняется психическое влияние, точно так же, как вообще на животных, а также и на грудных младенцах, и потому-то результаты гомеопатическаго лечения в ветеринарной и особливо в детской практике принадлежат к числу наиболее блестящих доказательств действительности гомеопатии. Следовательно, если бы у Вас явился случай, годный для испытания, то не пожелаете ли Вы испытать на нём гомеопатическое лечение; и я уверен, что, согласно Вашему заявление, Вы очень скоро сделаетесь адептом гомеопатии.

Проф. Тарханов: Я никак не могу согласиться с тем, чтобы мне именно нужно было приводить подобного рода доказательства. Ведь Вы, как гомеопат, являетесь на кафедре этой в роли человека, возмущающего мой покой, заявляя о существовании закона подобия на основании удачного лечения болезней по принципам гомеопатии. Я силился доказать Вам, что приём этот не выдерживает критики и что единственными объектами, могущими дать в этом отношении прочный и строго научный ответ, могут служить лишь животные: обезьяны, собаки и т. д. Уж никак не мне, следовательно, приходится доказывать Вам что-либо, так как я ничего нового не утверждаю, а обязанность эта всецело падает на Вас, взволновавшего мой покой.

Доктор Бразоль: Я могу только порадоваться, что мне удалось взволновать душевный покой уважаемого профессора Тарханова. (Смех) Я вполне убеждён, что если только он захочет раскрыть свои духовные глаза и обратить внимание на результаты гомеопатического лечения над животными и грудными младенцами, находящимися вне всякого психического влияния, то он сделается адептом гомеопатии; а затем возможность доказать ему успешность гомеопатического лечения животных прошу его доставить мне в ближайшем будущем.

(Рукоплескания).

Г-жа Манассеина: Ввиду интереса я не могу удержаться от того, чтобы не поучиться у д-ра Бразоля… (не слышно) вопросы чисто медиинские остаются для меня крайне темны, очевидно, ввиду того, что я не подготовлена. Насколько я поняла, одно из заключителеных положений д-ра Бразоля, где он проводил разницу между аллопатией и гомеопатией, состояло в том, что гомеопатия действует не на припадки, а на сущность болезни. Кажется, так?

Доктор Бразоль: Нет, не совсем так.

Г-жа Манассеина: Всё равно, Вы меня поправите. Если это действительно так, то я хочу спросить следующее. Ваше дальнейшее выражение было такое, что главное основание гомеопатического способа лечения — это самонаблюдение, наблюдение субъективных ощущений и вызывание болезни каким-либо лекарственным средством, вызывающим такое же изменение, которое даёт и данная болезнь. Я желала бы знать, каким образом гомеопаты изучают подобным образом, например, болезнь поджелудочной железы. Положим, Вы дадите какое-нибудь средство, которое должно вызвать такие же припадки, как в болезни поджелудочной железы, что таким средством Вы вызовете такое явление как рак поджелудочной железы. Но сознание моё не может этого сознавать, болезнь поджелудочной железы не представляется субъективными симптомами и даже больные, которые страдают этой болезнью, не знают, что у них болит. Тут я этого совершенно не понимаю и желаю, чтобы Вы обяснили. Затем, если гомеопатия действует везде на сущность болезни, то почему Вы не объясните, в чём состоит сущность хотя бы острого сочленовного ревматизма и какими средствами Вы можете вызвать ту картину болезни, крайне неприятной, которую даёт острый сочленовный ревматизм?

Доктор Бразоль: Дело в том, что мы, наоборот, совершенно не вдаёмся в вопрос относительно внутреннего существа болезни, так как патологические теории или гипотезы о сущности болезни не имеют значения для нашей терапии. Напротив того, я говорил, что патологические гипотезы о сущности известной болезни никогда не могут служить основанием рациональной терапии, потому что они изо дня в день меняются; а только одни объективные и субъективные симптомы или клинические картины болезни, остающиеся всегда неизменными, должны служить руководством для назначения лекарств. Что касается до сущности сочленовного ревматизма, то её до сих пор никто не знает; это дело тёмное, мы и не будем касаться этого. Но мы имеем известные лекарственные вещества, которые в действии на здоровый организм воспроизводят сходную картину с сочленовным ревматизмом, например, Bryonia — лекарственное вещество, имеющее специфическое сродство к серозным и фиброзным тканям, и в патогенетическом действии которой мы находим картину, сходную с ревматизмом. Следовательно, на основании нашего закона, бриония и будет один из многих лекарственных веществ против сочленовного ревматизма.

Г-жа Манассеина: Если у Вас действительно есть такое средство, то Вы оставляете клад без употребления, потому что, раз Вы имеете средство вызвать сочленовный ревматизм, то Вы могли бы объяснить, в чём сущность этой болезни.

Доктор Бразоль: Сущности болезней мы вообще не знаем…

Г-жа Манассеина: Я не допускаю, что Вы брионией вызовете картину сочленовного ревматизма. Если бы я сделала опыт в присутствии доктора, то убеждена, что Вы мне этой картины не дадите. Вы будете утверждать, а я буду оспаривать, и это ни к чему не поведёт. Другое дело, если будет сделан опыт с человеком, если он будет записывать свои ощущения, которые у него получатся после приёма известной дозы. Затем я желала бы знать, как Вы определите болезнь поджелудочной железы,

Доктор Бразоль: Действительно, болезнь поджелудочной железы не проявляется никакими резкими наружными симптомами…….

Г-жа Манассеина: Нет, наружные есть, субъективных нет.

Доктор Бразоль: Для лечения известного болезненного состояния нам нужна полная картина как объективных, так и субъективных симптомов. Но так как физиологические функции поджелудочной железы ещё недостаточно выяснены, то и патология этих болезней представляет ещё тёмную область, а симптоматология их ещё больше, поэтому и лечение болезней поджелудочной железы может представлять известные затруднения. Мы вовсе не говорим, чтобы наша гомеопатическая терапия в её современном положении представляла последнее слово науки. Но как только появится лучшее изучение патологии и симптоматологии этой болезни и усовершенствуется фармакологическая разработка лекарственных веществ, оказывающих то или другое влияние на поджелудочную железу, как тотчас явится вместе с тем её рациональное гомеопатическое лечение. Но до тех пор лечение таких болезней, как болезни поджелудочной железы, где и диагноз очень труден, и патология темна, и симптоматология неизвестна, будет сомнительно или будет ограничиваться одними исключительными….

Г-жа Манассеина: Я доказываю вот что. Я назову целый ряд болезней, которых Вы не можете лечить на основании закона подобия, так как у Вас не найдётся средств вызвать эти болезни и наблюдать субъективное их проявление.

Доктор Бразоль: Я говорю не только о субъективном проявлении.

Г-жа Манассеина: Вы же ставите аллопатам в обвинение, что они лечат только на основании объективных признаков, причём были сделаны очень прозрачные намёки на некоторых из аллопатов[39]. Вы очень красноречиво и талантливо описали, как аллопат будет лечить здоровые ткани, как вызовет рвоту, воспаление кожи и т. д., и затем сказали: а гомеопатия будет действовать на те ткани, которые больны. Прошу сказать, какая ткань больна, например, при ложном крупе. Мы тогда разойдёмся в определении ложного крупа.

Доктор Бразоль: Очень возможно, потому что есть масса патологических воззрений на сущность ложного крупа. Я опять возвращаюсь к тому, что патологические теории не приведут к рациональному лечению. Мы не знаем сущности, причин и происхождения ложного крупа; может быть, это местное заболевание гортани; может быть, болезнь головного мозга (гиперемия или серозный выпот вблизи начала блуждающего нерва); может быть страдание шейной части спинного мозга; мало ли есть причин, которые могут играть роль важных факторов в происхождении этой болезни. Вот тут-то и преимущество гомеопатии….

Г-жа Манассеина: Виновата: Вы действуете на то, чего Вы не знаете…

Доктор Бразоль: Сущность болезни на тысячу лет останется неизвестной, но отказываться на этом основании от лечения мы не можем. Мы имеем неизменные картины крупа, который Вы узнаете в описании, сделанном ещё тысячу лет назад Гиппократом. Такую же совокупность симптомов мы имеем в патогенезе лекарственных веществ, и эти лекарственные вещества будут целебными средствами против крупа, хотя бы сущность его была неизвестна.

Г-жа Манассеина: Вы допускаете, что не знаете, какие части больны при ложном крупе. Между тем Вы сказали, что аллопаты действуют на здоровые ткани, а гомеопаты действуют на больные. Вы не имели права сказать, если Вы не знаете, какие части больны.

Доктор Бразоль: Хотя мы и не можем в точности указать патологическую локализацию болезни, но раз мы имеем две совершенно сходные картины болезни, проявляющиеся одними и теми же субъективными и объективными симптомами, из которых одна естественная, а другая лекарственная, то мы вправь подозревать, что болезнь локализируется в одних и тех же органах, тканях и клетках, хотя бы не была известна микрос….

Г-жа Манассеина: Вы знаете, что если у ребенка ложный круп, то лучший диагност, если не может открыть горла, не может отличить ложный круп от настоящего дифтерита. Значит, Вы не знаете, что у Вас: дифтерит или ложный круп. Как же Вы назначите лекарство? Ведь картина одна и та же.

Д-р Бразоль: Во-первых, нет: в картинах болезни будет некоторое тонкое различие. Характер удушья, охриплости и кашля, течение болезни и лихорадочного состояния, периодичность приступов и совершенно светлые между ними промежутки, характеризующие ложный круп, позволяют, в большинстве случаев, отличить его от настоящего. Наконец, местный осмотр и введение, где возможно, ларингоскопа, словом, все те же методы исследования, которые употребляются аллопатами, дают нам возможность убедиться, имеем ли мы дело с крупозным экссудатом или с процессом, независимым……

Г-жа Манассеина: Во всяком случае, теперь круп зависит от чрезмерной возбуждаемости, это есть нервный припадок…..

Доктор Бразоль: Да, это одна из господствующих теперь теорий…

Г-жа Манассеина: Аллопат, который действует на здоровые ткани, действует совершенно логично, а я не понимаю, чем руководствуется гомеопат.

Доктор Бразоль: Только совокупностью объективных и субъективных симптомов……

Г-жа Манассеина: Совокупность одинакова при дифтерите и крупе…

Доктор Бразоль: Потому-то, во-вторых, одни и те же средства могут быть полезны против этих двух болезней, если они сопровождаются одними и теми же объективными и суъбективными симптомами. Это нисколько не противоречит нашей фармакологии.

Г- жа Манассеина: Я осталась вполне неудовлетворена и должна сказать относительно поджелудочной железы, что Вы сознались, что в этом отношении средств у Вас нет. Точно так же Вы должны сознаться, что у вас не будет средств против массы сердечных болезней, потому что, если у больного недостаточность двустворчатой заслонки, то сознание ему ничего не даёт. Следовательно, ваша симптоматология ничего не поможет.

Доктор Бразоль: Пока нет субъективных и объективных симптомов, указывающих на болезнь, ни пациент, ни врач ничего не могут знать о болезни. Больные обращаются за советом к врачу только в тех случаях, когда ощущают или усматривают у себя какое-либо болезненное состояние.

Г-жа Манассеина: Но в медицинских журналах Вы найдёте тысячи случаев, где обращаются к врачу по другим болезням… Следовательно, тут Ваш закон не применяется и, значит, для него тут есть исключения.

Доктор Бразоль: Если бы Вы с этого начали, то я сам сейчас же указал бы Вам границы закона подобия. Мы вовсе не утверждаем, чтобы гомеопатический принцип имел универсальное значение, и если он называется иногда всеобщим законом, то тут, конечно, подразумевается — для своей сферы действия. Закон подобия является всеобщим. посколько он неизменно повторяется при данных условиях, и ограниченным, посколько каждое правило имеет свои исключения.

Г-жа Манассеина: Тогда Вы не имеете права бросать камнем в аллопатов, потому что у них есть объективные факты, на основании которых они ставят очень замечательные диагнозы.

Председатель: Закрывая заседание, прошу позволения выразить нашу благодарность уважаемому лектору и его уважаемым оппонентам.

(Рукоплескания)

Заседание закрыто