"Неизвестный венецианец" - читать интересную книгу автора (Леон Донна)

Глава одиннадцатая

Назавтра была пятница. Брунетти решил, что стоит наведаться в квестуру Венеции и разобрать всякие бумажки и почту, что поступила на его имя за неделю. За утренним кофе он признался Паоле, что ему не терпится узнать, что новенького в «Il Caso Patta» [18].

— Ни «Дженте», ни «Оджи» ничего не сообщают, — доложила Паола, ссылаясь на два самых популярных «желтых» журнала. — Хотя, скорее всего, синьора Патта не настолько знаменита, чтобы о ней писали «Дженте» или «Оджи».

— О да! Только ей об этом не говори, — засмеялся Брунетти.

— Я очень надеюсь, что синьора Патти никогда не услышит от меня ни слова, — сухо заметила Паола. Впрочем, ради продолжения разговора она тут же смягчилась и спросила: — Как ты считаешь, что станет делать Патта?

Брунетти ответил не прежде, чем допил кофе и аккуратно поставил чашку на стол:

— Ждать, пока она надоест Бурраске или пока Бурраска ей надоест и она приползет обратно. Что же ему еще остается?

— А что за человек этот Бурраска?

Спрашивать, есть ли в полиции на него досье, было излишне, и Паола не спрашивала, зная, что на любого богатого итальянца в полиции имеется досье.

— Насколько я слышал, это редкий мерзавец. В Милане он держит наркоторговлю, разъезжает на шикарных авто с шикарными безмозглыми девицами.

— Что ж, на этот раз ему пришлось довольствоваться половиной того, к чему он привык.

— Как это?

— Синьора Патта. Она хоть и не девица, но зато безмозглая.

— А ты хорошо ее знаешь? — Брунетти давно перестал удивлялся тому, что Паола всех знает. И все.

— Нет. Но я знаю, что она вышла замуж за Патту и до сих пор не развелась. Чтобы уживаться с таким надутым индюком, надо быть ему под стать.

— Как же ты уживаешься со мной? — Брунетти улыбнулся, напрашиваясь на комплимент.

Она глянула на него в упор:

— Ты не индюк, Гвидо. Иногда с тобой трудно, иногда ты просто невыносим, но самодовольства в тебе нет.

Так, пятница не день комплиментов, заключил про себя Брунетти, вылезая из-за стола.

На работе его ожидала гора корреспонденции. Просмотрев все, он, к своей досаде, не обнаружил известий из Местре. В дверь постучали. «Avanti!» [19] — крикнул он, думая, что это Вьянелло. Но вместо сержанта он увидел молодую темноволосую женщину с папкой в руке. Она улыбнулась, подошла к его столу и спросила, раскрывая свою папку:

— Комиссар Брунетти?

— Да.

Она вынула несколько листков бумаги и положила их на стол:

— Какой-то человек оставил это для вас у дежурного, Dottore.

— Спасибо, синьорина, — поблагодарил Брунетти, пододвигая себе бумаги.

Она не уходила, ожидая, наверное, что он поинтересуется ее персоной. Представиться самой ей, очевидно, мешала застенчивость. У нее были большие карие глаза, круглое лицо и ярко накрашенный рот.

— Как вас зовут? — спросил Брунетти с улыбкой.

— Элеттра Дзорци. Я новый секретарь вице-квесторе Патты.

Так вот для чего Патте понадобился стол. Уже не первый месяц он ныл и сетовал на писанину, которой якобы становилось слишком много. С упорством свиньи, учуявшей трюфель, он вдоль и поперек изрыл весь бюджет, пока наконец не отрыл денег для ставки секретаря.

— Очень приятно, синьорина Дзорци, — сказал Брунетти и подумал: распространенная фамилия.

— Я буду и вашим секретарем, комиссар.

Ну уж этому не бывать, или он плохо знает Патту.

— Чудесно, синьорина.

После этого Элеттра Дзорци решила, что ей пора. Брунетти не удержался от того, чтобы проводить ее взглядом. Юбка, не короткая и не длинная, и красивые ноги. Очень красивые. В дверях она обернулась и, заметив, что он смотрит на нее, снова улыбнулась. Брунетти уткнулся в бумаги.

Элеттра… Ну и имечко. Кто же так ее назвал? И когда это было? Лет двадцать пять назад? Брунетти знал немало людей по фамилии Дзорци, но никто из них не стал бы давать дочери имя Элеттра. Когда за ней закрылась дверь, его мысли снова вернулись к документам. Скукотища. Все преступники Венеции взяли отпуска и разъехались кто куда.

Далее по плану следовало навестить Патту. Войдя в его новую приемную, Брунетти обомлел. В течение многих лет здесь обитала только допотопная вешалка и стол со старыми журналами, вроде тех, что обычно находишь в приемной дантиста. Теперь журналы исчезли, а вместо них появился компьютер и принтер на металлической подставке слева от стола. У окна, где раньше была вешалка, возник миниатюрный деревянный столик, а на нем огромный букет оранжевых и желтых гладиолусов в высокой стеклянной вазе.

Либо Патта заказал репортаж о себе ежемесячнику «Дизайн и интерьер», либо его новая секретарша решила, что приемная должна догнать по роскоши кабинет шефа. Не успел Брунетти так подумать, как появилась сама синьорина Дзорци, груженная очередной порцией документов.

— Очень мило, — одобрил Брунетти, поводя рукой вокруг.

Она положила бумаги на стол и сказала:

— Я рада, что вам понравилось, комиссар. Если бы тут все осталось как раньше, было бы просто невозможно работать. А эти ужасные журналы… — Она поежилась.

— Какой красивый букет. Это в честь вашего прибытия?

— О нет. — Она с улыбкой покачала головой. — Цветы будут теперь регулярно привозить от Фантена. Два раза в неделю, по понедельникам и четвергам. — Фантен: владелец самого дорогого цветочного магазина в городе. Два раза в неделю. Сотня букетов в год? — Если уж вице-квесторе поручил мне составлять финансовый отчет, то я включила эту статью в раздел обязательных расходов.

— И ему в кабинет станут доставлять цветы от Фантена?

— Боже мой, нет, конечно, — воскликнула она — похоже, с неподдельным удивлением. — Вице-квесторе сможет сам купить себе цветов, если захочет. Не годится тратить на это деньги налогоплательщиков. — Она уселась за стол и включила компьютер. — У вас будут ко мне поручения, комиссар? — Вопрос о цветах был для нее явно исчерпан.

— Не сейчас, синьорина.

Вполне удовлетворившись его ответом, она забарабанила по клавиатуре.

Брунетти постучался и вошел, когда Патта крикнул: войдите. Патта по-прежнему восседал на своем месте за столом, но все вокруг переменилось. Стол, на котором обычно не было ничего относящегося к работе, сейчас был завален папками и бумажками. С краю лежала скомканная газета, но не «Л'Оссерваторе Романо», которую Брунетти привык видеть у шефа, а «Ла Нуова», газета демократического толка для любителей сплетен и скандалов, каковых, судя по огромным тиражам, в Италии водилось предостаточно. Даже кондиционер, достояние лишь нескольких кабинетов квестуры, сегодня был выключен.

— Садитесь, Брунетти, — скомандовал Патта.

Будто опасаясь, как бы взгляд Брунетти не измарал его бумаг, Патта быстро сгреб все, что валялось на столе, кое-как уложил в одну стопку, прикрыл ее рукой и лишь затем поинтересовался:

— Что у вас в Местре?

— Нам пока не удалось установить личность убитого, синьор. Мы показывали его портрет многим людям в городе, о которых известно, что они трансвеститы, но никто его не опознал. — Патта сидел молча. — Правда, один из тех, кого опрашивал я, сказал, что лицо на портрете кажется ему знакомым, однако чего-либо конкретного он припомнить не смог. Похоже, что другой из опрошенных, по фамилии Креспо, узнал его, хоть и утверждал обратное. Мне хотелось бы снова поговорить с ним, но, боюсь, возникнут проблемы.

— Сантомауро помешает? — спросил Патта.

Впервые за все годы, что они работали вместе, Патта сумел удивить Брунетти.

— Откуда вы знаете? — выпалил он и, спохватившись, добавил: — Синьор?

— Он мне три раза звонил. — Патта выдержал паузу и добавил очень тихо, но отчетливо, чтобы Брунетти расслышал: — Мерзавец.

После этой якобы непрошено сорвавшейся с языка грубости Брунетти насторожился и пустился, точно паук, проверять паутинки, которые у него в памяти соединяли этих двоих. Сантомауро — знаменитый адвокат, его клиенты — бизнесмены и политики со всей области Венето. Одного этого было бы достаточно, чтобы Патта ползал перед ним на брюхе. Потом Брунетти вспомнил: Матерь наша Святая Церковь и Сантомаурова Лига по защите нравственности, женским отделением которой руководит ныне отсутствующая Мария Лукреция Патта. Нетрудно вообразить, что за проповедь о браке, священности его уз и обязанностей довелось выслушать Патте по телефону от Сантомауро.

— Правильно, он адвокат Креспо, — сказал Брунетти, не пожалев для пользы дела половины собранной информации. Если Патта поверит, что комиссар полиции не находит ничего странного в том, что юрист ранга Сантомауро якшается с кем-то вроде Креспо, то пусть себе верит на здоровье. Так будет лучше. — Что же он вам сказал, синьор?

— Он сказал, что вы шантажировали и запугивали его клиента. Говоря его словами, вы проявляли «неумеренную жестокость», чтобы заставить этого Креспо говорить. — Патта провел ладонью по щеке, и Брунетти вдруг заметил, что он сегодня не брит.

— Я ему, конечно, ответил, что не потерплю безосновательных обвинений в адрес комиссара полиции, и если он хочет, то пусть подает официальную жалобу. — В любом другом случае Патта в ответ наверняка пообещал бы влепить негодяю дисциплинарное взыскание, а то и упечь на три года в Палермо. И в любом другом случае Патта наверняка выполнил бы свое обещание, не вдаваясь в суть дела. Теперь же он продолжал разыгрывать роль поборника всеобщего равенства перед законом. — Я сказал, что гражданские лица не имеют права напрямую вмешиваться в работу государственных служб. — А это, рассудил про себя Брунетти, примерно означает, что Патта имеет тайный зуб на Сантомауро и будет рад любой возможности его унизить.

— То есть вы считаете, что мне следует повторно расспросить Креспо?

Каковы бы ни были чувства Патты к Сантомауро, было бы слишком наивным ожидать, что он, забыв осторожность, отдаст приказ, который ущемляет интересы столь влиятельной фигуры.

— Действуйте по своему усмотрению, Брунетти.

— Еще что-нибудь, синьор?

Патта молчал.

— Послушайте, комиссар, — сказал Патта, когда Брунетти поднялся, чтобы идти.

— Да, синьор?

— Вы, кажется, говорили, что у вас есть знакомые газетчики, так? — Неужели Патта собрался просить его помощи? Этого еще не хватало. — Брунетти вяло кивнул, глядя в сторону. — Не могли бы вы с ними связаться? — Брунетти кашлянул и потупился. — У меня сейчас неприятности, Брунетти, и надо с этим что-то делать. — Тут Патта замолчал.

— Я сделаю все, что в моих силах, синьор, — без тени воодушевления пообещал Брунетти, вспоминая своих знакомых газетчиков: два журналиста, пишущие на экономические темы, один искусствовед и один политолог.

— Хорошо, — сказал Патта. — Я дал поручение новой секретарше навести справки о его налогах. — Чьи налоги имелись в виду, было ясно и без слов. — Все, что она найдет, она станет отдавать тебе.

От удивления Брунетти смог лишь кивнуть.

Видя, что Патта склонился над бумагами, Брунетти понял, что аудиенция окончена, и вышел.

Синьорины Эллетры на месте уже не было. Брунетти быстро нацарапал записку и оставил ей на столе: «Посмотрите, что там есть в вашем компьютере о деятельности адвоката Джанкарло Сантомауро».

Он шел наверх к себе в кабинет, а жара тем временем растекалась по зданию, лезла во все закоулки и щели; толстые стены и пол из мрамора были ей нипочем, и вместе с жарой густо валила душная сырость, от которой листы бумаги заворачивались по углам и липли к рукам. Окна в его кабинете стояли настежь. От этого, впрочем, жары и духоты только прибывало. К прочим неприятностям примешивалась вонь. Запах гнили всегда витал над городскими каналами, но теперь, в отлив, воняло даже здесь, вблизи Сан-Марко и открытой воды. Брунетти стоял у окна. Его рубашка и брюки отсырели. Сухим оставался разве что ремень. Он вспоминал горы в Больцано и толстые пуховые спальные мешки, в которые они забирались на ночь в прошлом августе.

Подойдя к столу, он нажал кнопку на коммутаторе и приказал дежурному прислать к нему Вьянелло. Вьянелло явился через пару минут. Обычно к этому времени он успевал забронзоветь от загара и напоминал кусок bresaola, вяленой говяжьей вырезки, которую обожала Кьяра. Но в этом году Вьянелло носил свою зимнюю шкуру. Подобно многим итальянцам своего возраста и происхождения, сержант всегда был уверен в том, что застрахован от болезней и несчастных случаев. Курильщики умирали от рака легких, обжоры умирали от инфарктов и инсультов, а он только читал статистику смертей в разделе «Здоровье» газеты «Коррьере делла Сера», хоть и знал, что это его не касается.

Однако прошедшей весной из его спины и плеч вырезали пять предраковых меланом, и врачи запретили ему загорать. Вьянелло переменился подобно апостолу Павлу, который на пути в Дамаск был ослеплен Господом, чтобы прозреть затем для веры истинной, и, как Павел, стал истовым ее проповедником. Однако до тех пор он не подозревал, что итальянцы по природе всезнайки и любой итальянец — сам себе Павел. Стоило ему заговорить с кем-нибудь, как тут же оказывалось, что собеседник гораздо более его осведомлен в вопросах профилактики рака, озоновых дыр, ультрафиолетового излучения и его влияния на атмосферу. Более того, все до единого были убеждены, что эти разговоры о вреде солнечного света не что иное, как очередная химера, обман, надувательство, хотя никто и не понимал, кому и какая от этого надувательства выгода.

Когда же Вьянелло, воистину наделенный Павловым усердием, обнажал на глазах неверных свою спину в шрамах, ему говорили, что его случай еще ничего не доказывает, что статистика врет, ну и потом — с ними такого никогда не случится. И тогда он уяснил самую замечательную черту итальянского характера: покуда итальянец на собственном опыте не убедится в чем-либо, этого для него не существует, и никакие доказательства не помогут переубедить его. В конце концов, Вьянелло, не будучи все-таки Павлом, оставил свою миссию и купил себе тюбик солнцезащитного крема, которым стал намазываться круглый год.

— Вызывали, Dottore?

Вьянелло был в форменной рубашке с короткими рукавами и синих форменных брюках, куртку и галстук он оставил внизу. С тех пор, как в прошлом году жена родила ему третьего ребенка, он сильно похудел и собирался еще сбросить вес, чтобы быть в лучшей форме. Немолодые отцы маленьких детей обязаны думать о своем здоровье, следить за собой, объяснял он Брунетти.

— Присаживайтесь.

Когда они оба уселись, Брунетти спросил:

— Что вы знаете об этой Лиге по защите нравственности?

Вьянелло вопросительно прищурил один глаз, ожидая пояснений. Но пояснений не последовало. Тогда говорить пришлось ему самому.

— Я особенно ничего и не знаю, синьор. Кажется, они собираются в одной из церквей. Всех Святых? Ах нет: это экуменисты там собираются. Ну, эти, с гитарами, у которых по десять человек грудных младенцев на каждого. А Лига проводит собрания в частных домах. Я слышал, что политика их не интересует. Не могу вам сказать, что же они делают на своих собраниях. Если судить по отдельным известным персонам, которые состоят членами, то они, наверное, садятся в кружок и рассказывают друг другу, какие они хорошие и какие все вокруг плохие.

— А вы знакомы с кем-нибудь из них лично, Вьянелло?

— Я-то? Бог миловал. — Он осклабился, но потом увидел, что Брунетти и не думает шутить. — Ах, вы серьезно спрашиваете, синьор? Подождите-ка…

Минуту он думал, обхватив руками колено и подняв глаза к потолку.

— Есть одна женщина, синьор, она работает в банке кассиршей. Надя с ней знакома, потому что деньги — это по ее части. Я помню, как-то раз она говорила, что, мол, подумать только — такая милая женщина, а спуталась черт-те с кем.

— А почему она о них так сказала?

— Как?

— Так, будто они ей сильно не нравятся.

— Ну… одно их название чего стоит: Лига по защите нравственности. Кто они такие, чтобы так называться? Кучка ханжей, не иначе. Basibanchi, и только. — Этим словом — чисто венецианским презрительным прозвищем тех, кто, упав в церкви на колени, норовят так низко наклониться, чтобы поцеловать пол под последней скамьей, Вьянелло сумел продемонстрировать и творческую силу родного диалекта, и своей собственный здравый смысл.

— А вы не знаете, давно ли она состоит в Лиге и как она туда попала?

— Нет, синьор. Но я попрошу Надю поинтересоваться. А что?

Брунетти вкратце рассказал ему о том, как наткнулся на Сантомауро в квартире Креспо и как тот потом звонил Патте.

— Странно как-то, синьор, — согласился Вьянелло.

— Вы с ним знакомы?

— С Сантомауро? Раньше он был адвокатом моего двоюродного брата. Прежде чем прославился и подорожал.

— Брат вам что-нибудь о нем рассказывал?

— Немногое. Говорил, что он очень хороший, ловкий адвокат, всегда сумеет обернуть закон себе на пользу.

Распространенный тип адвоката в Италии, подумал Брунетти, где законы хоть и писаны, но довольно неразборчиво.

— Больше ничего?

Вьянелло покачал головой:

— Я уже забыл. Ведь несколько лет прошло.

И добавил, опережая просьбу Брунетти:

— Я позвоню брату. Может быть, он знает других клиентов Сантомауро.

Брунетти благодарно кивнул:

— Еще мне хотелось бы навести справки об этой Лиге: где проходят собрания, зачем собираются, число членов, кто такие.

Раньше Брунетти не задавался вопросом, почему деятельность этой пресловутой общественной организации, чье высокопарное название давно уже вышучивали на каждом углу, до сих пор оставалась в тени. Люди знали вообще, что есть такая Лига по защите нравственности, но что она делает, было для всех загадкой.

Вьянелло достал блокнот и принялся записывать.

— А жена Сантомауро вас интересует? Спрашивать о ней?

— Да, узнайте все, что можно.

— По-моему, она веронка, из семьи банкиров. Еще что-нибудь, синьор?

— Да, еще этот трансвестит в Местре, Франческо Креспо. Разузнайте, не засветился ли он где-нибудь тут.

— А что по нему есть в Местре?

— Только то, что его задерживали два раза за попытку продать наркотики. Он в списке вместе с остальными, но живет сейчас на виале Ронкони, в шикарной квартире. Это говорит о том, что он уже перерос виа Капуччина и городские парки. И спросите, узнал ли Галло, откуда обувь и одежда.

— Понятно, синьор. — Вьянелло сделал еще одну пометку в блокноте.

— Лично изучайте заявления о пропавших без вести, если такие будут. Особенно мужчины лет сорока — сорока пяти. Может быть, новая секретарша со своим компьютером вам поможет.

— Пропавших из какого района, синьор? — Вьянелло снова нацелил карандаш в блокнот. Он не удивился его упоминанию о секретарше — значит, уже слышал.

— По всей стране. И туристов тоже.

— То есть вы полагаете, он не был проституткой?

Брунетти вспомнил тело, виденное им в морге, так страшно похожее на его собственное.

— Нет, такое тело — товар негодный.