"Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира" - читать интересную книгу автора (Бартон Элизабет)






Серийное оформление Сергея ЛЮБАЕВА


«Старая добрая Англия» Элизабет Бартон

Книга Элизабет Бартон, впервые увидевшая свет в 1958 году, представляет собой своеобразный памятник исторической мысли послевоенной эпохи, на первый взгляд еще достаточно близкой современному читателю, но уже относящейся к тому, что принято называть «уходящей натурой». К началу шестидесятых годов «уходящей натурой» стала и сама Э. Бартон, принадлежавшая к поколению авторов, чье мировоззрение сформировалось в первой половине XX века под сильным влиянием традиционных викторианских ценностей и политических идеалов. К их числу относились патриотизм и неизменная гордость британцев достижениями нации, сумевшей распространить свое влияние без преувеличения на весь мир, высокая оценка «цивилизаторской» миссии Британской империи в Азии и Африке (пусть даже с либеральными оговорками относительно издержек имперской политики), представление о том, что именно Англия даровала миру принципы современного парламентаризма, понятие политических свобод личности и, будучи передовой в экономическом отношении державой, познакомила остальных с новейшими достижениями индустриальной революции. Поколение Бартон с молоком матери впитало представления об уникальности и достоинствах английской нации, прославившейся выдающимися литераторами и харизматичными политиками, оригинальными религиозными мыслителями и эксцентричными филантропами, денди и героями, морскими волками и финансовыми гениями. Давняя и весьма лестная оценка Монтескье, утверждавшего, что «англичане превосходят всех в набожности, свободе и торговле», по-прежнему была способна затронуть чувствительные струны английской души.

Вторая мировая война стала для островной нации проверкой на прочность, и англичане с блеском доказали, что они способны отстоять свою независимость, древние свободы и политические ценности. В первые послевоенные десятилетия на волне победной эйфории появилось множество исторических сочинений, как вполне профессиональных, так и дилетантских, в которых апелляция к прошлому была неразрывно связана с осмыслением недавнего триумфа. Будь то Столетняя война и битва при Азенкуре или разгром Непобедимой армады, эти события неизменно провоцировали упоминания о кампаниях прошедшей войны. Привлекательными в национальной истории оказывались периоды, порождающие ассоциации и параллели с современностью и позволяющие разглядеть некие извечные качества, присущие английскому народу.

С этой точки зрения эпоха Елизаветы и Шекспира была чрезвычайно притягательной: по сути, именно в этот период и сформировалась самобытная «физиономия» английской нации. Во второй половине XVI века она окончательно встала на стезю протестантизма, совершив важный шаг не только в обретении независимости от Рима в церковных делах, но и в становлении суверенного государства в современном его понимании. При Елизавете началась беспрецедентная глобальная экспансия Англии, подданных которой можно было встретить на огромных пространствах от Московии до Северной Африки, от Флориды до Персии и Ост-Индии. Это была пора авантюристов, «морских волков», которые царили в Атлантике и с легкостью огибали земной шар, но также и серьезных испытаний, когда Англии пришлось столкнуться с попыткой иностранного вторжения в 1588 году. Победа над Великой армадой была одним из тех вдохновляющих историко-политических мифов, в которых англичане находили моральную поддержку в годы Второй мировой войны. Однако достижения елизаветинской эпохи несводимы лишь к военным или коммерческим успехам, не случайно вторую половину XVI столетия именуют «золотым веком» английской ренессансной культуры, временем становления национальной литературы, в которой царили Шекспир и Марло, Спенсер и Сидни, Джонсон и Донн[108], способствовавшие триумфу английского языка, покорившего мир в XX веке. Пожалуй, никакой другой период истории не был столь мил национальным чувствам англичан послевоенной поры и не позволял столь явственно разглядеть в образе Англии былых времен прообраз ее будущей и бесконечно любоваться ею как особым малым миром, меняющимся и в то же время неизменным. Не случайно одним из самых успешных и авторитетных историков послевоенного десятилетия был А. Л. Роуз, постоянно обращавшийся к мифологизированному образу елизаветинской Англии в полемике со все менее устраивавшей его политической действительностью[1]. В той далекой эпохе он и многие его коллеги искали примеры вдохновляющего лидерства, энергии и безграничных возможностей, открывавшиеся для незаурядной личности, которых, как им казалось, не хватало в современном мире.

Э. Бартон принадлежала к числу таких историков. Она преисполнена ностальгической любви к «старой доброй Англии», на которую переносит и пристрастия, и представления своего времени. Елизаветинцы предстают у нее «фанатично приверженными свободе» и пожинающими плоды широких социальных возможностей, открывающихся перед ними. В ее Англии царят мир и социальная гармония, а королева даже не собирает налогов со своих подданных — труднообъяснимое заблуждение нашего автора. Наивные преувеличения, подчас встречающиеся в тексте ее книги, есть также плод безоглядной влюбленности Э. Бартон в темпераментных современников Шекспира. Только в ее фантазии иноземцы были способны восхищаться английской кухней и обилием потребляемых здесь продуктов. (Симптоматична при этом оговорка о том, что даже арестанты в тюрьмах XVI века ели лучше, чем англичане в эпоху немецкой блокады и продовольственных карточек.) И только ее стойкому патриотизму можно приписать утверждение о том, что елизаветинские дворцы были украшены полотнами «лучших мастеров» (следует признать, что королеве Елизавете так и не удалось заманить к своему двору кого-нибудь из действительно первоклассных европейских художников). Э. Бартон снисходительна к своим соотечественникам, даже когда они проявляют далеко не лучшие свои качества — склонность к мошенничеству и воровству, жестокость или невежество, — поскольку уверена, что все это будет переплавлено в горниле истории и ляжет в основу английского национального характера.

Собственно поиски истоков «английскости»[2] и являются основной задачей работы Элизабет Бартон, по мнению которой, национальная самобытность выкристаллизовалась из смеси «ревностного патриотизма, крайнего индивидуализма и благородной, а порой и надменной сдержанности». Как и ее более маститые современники — Дж. Нил и А. Л. Роуз.

Э. Бартон стремилась создать на страницах своей книги целостный образ ушедшей эпохи, обращаясь при этом к «молчаливому большинству» англичан, которые не оставили после себя пространных мемуаров, дневников или иных письменных свидетельств. Она пыталась проникнуть в их внутренний мир, анализируя детали внешнего быта. Пристрастия и предрассудки елизаветинцев, их почти научные или совершенно фантастические представления, формы времяпрепровождения, еда, гигиена, болезни и смерть, облик поселений и интерьеры жилищ, архитектура, прикладные искусства — все это попадает в поле зрения автора. Однако и по своему замыслу, и по структуре работа Бартон — это не столько история повседневности в ее современном понимании, сколько традиционная для историко-культурной школы XIX — первой половины XX века попытка воссоздать трудноуловимый «национальный дух», через изучение «народного быта». Такая постановка задачи позволяет автору говорить о самых разных сторонах жизни елизаветинцев, не слишком заботясь об отборе тем и иерархии значимости сюжетов — чем больше красок, тем ярче общая палитра. Поэтому на страницах книги рассуждения о роли королевы Елизаветы в национальной истории соседствуют с рассказами о лондонских развлечениях и изобретателе ватерклозета, а глава об устройстве частных домов изобилует сведениями о любви англичан к публичному театру.

Так писали в конце пятидесятых годов, однако уже вскоре появление книг, написанных в подобной манере, стало практически невозможным. В 60—70-х годах весь ландшафт британской исторической науки изменился до неузнаваемости. Университетские реформы и появление множества новых научных центров, где стали углубленно заниматься локальной историей и историей труда, технологиями и тендерными отношениями, широкие дискуссии о социально-экономических проблемах XVI века, переоценка идеологических ценностей и, в частности, отказ от наивного патриотизма и мифологизации национальной истории — все это делало повествование в стиле Э. Бартон устаревшими.

Теперь, вслед за своими французскими коллегами англичане обратились к изучению извечных «структур» повседневной жизни, существующих вне хронологических рамок искусственно выделенных исторических эпох. С подчеркнутым вниманием стали относиться к климату, историческому ландшафту, среде обитания людей, к таким важным параметрам развития цивилизации, как ее техническая вооруженность, источники энергии и двигатели, системы коммуникации. Объектом современного исследования повседневности сделались демографические процессы и ролевые взаимоотношения полов, структура питания и шире — потребления вообще, феномен моды как показатель динамичности общества и его способности к обновлению. Материал подобного рода перестал играть роль лишь вспомогательного, иллюстративного при создании «портрета» той или иной эпохи. Напротив, формы повседневности стали тем стержнем, который помогал скрепить разные типы истории — экономической, социальной, культурной, политической.

Однако новые методологические подходы и прогрессирующая научная специализация имели и определенные негативные последствия, с точки зрения интересов широкой читающей публики. Теперь едва ли кто бы то ни было решился написать обобщающую историю повседневной жизни Англии в XVI веке, не избежав упреков в непрофессионализме и поверхностности. Отдельные ее стороны стали предметом тщательного изучения. Дорожная инфраструктура и почтовая служба, развитие транспорта и картографирование страны, техника и технологии, строительство и архитектура, текстиль, печатная продукция и круг чтения, система образования и воспитания, грамотность среди мужчин и среди женщин, индивидуальное благочестие и народные развлечения, символический язык в быту, семейных отношениях, играх — попытка на новом витке знания свести все эти сюжеты воедино выглядела бы по меньшей мере самонадеянно. Но читатель, не слишком озабоченный методологическими увлечениями профессионалов, и планками, которые они ставят перед собой, по-прежнему хочет знать, «как жили люди в эпоху Шекспира и Елизаветы I». И для него некогда вышедшая из моды книга Э. Бартон может неожиданно вновь оказаться увлекательным и полезным чтением. При ближайшем рассмотрении оказывается, что она дает ответы на целый ряд вопросов, сформулированных современной наукой о повседневности. Бартон инстинктивно уделяет много места роли королевского двора, который активно вторгался в повседневную жизнь подданных английской короны, по-новому организуя ее (привлекая их к участию в официальных церемониях в столице или водворяясь на постой в их домах во время летних поездок королевы по стране). Она дает представление о разнообразии и богатстве форм народной культуры, в которой, выражаясь современным языком, «соучаствовали» представители всех слоев общества, вне зависимости от их социального статуса (ибо и аристократ, и простолюдин с одинаковым энтузиазмом воспринимали театральные спектакли и медвежьи бои, собачьи травли и игру в мяч, предавались азартным играм, курению табака, играли в теннис или футбол). Автор подмечает важные сдвиги в рационе англичан, порожденные Великими географическими открытиями и заимствованием новых культур из Америки, и многие другие явления, отражающие глубинные экономические сдвиги, происходившие в XVI веке.

Но главным достоинством этой книги, безусловно, остается богатство фактического материала, почерпнутого из разнообразных источников: голос современника, пытающегося осмыслить перемены в окружающей жизни, колоритные детали и эпизоды, фантастические рецепты (подобные знаменитому маслу из собаки с рыжей шерстью, позволяющему сохранить вечную молодость), несгибаемые характеры (чего стоит только неутомимая строительница Бэсс Хардвикская, верившая в то, что она будет жить, пока в ее поместьях работают каменщики, и умершая в период их вынужденного простоя в холода). Современный читатель, без сомнения, сможет простить Э. Бартон некоторую хаотичность ее повествования за одно лишь удовольствие узнать, что македонские драконы, по мнению елизаветинцев, были самыми доброжелательными и любили играть с детьми. И, быть может, прочитав эту книгу, он согласится с английским алхимиком в том, что душа хорошего автора (а значит, и ностальгирующей по славному прошлому елизаветинской Англии Элизабет Бартон) должна непременно источать приятный аромат.

О.В.Дмитриева