Волознев Игорь Валентинович Граф Рейхард

Тёмный ужас пронзил сердце благородного рыцаря, когда он в сумерках направил коня по средней из трёх дорог — той, что вела через горные отроги к герцогскому замку. Правая дорога привела бы его в привольные и многолюдные земли Богемии, маркграф которой был его дальним родственником; там бы он нашёл желанный отдых в своём многотрудном и опасном возвращении из Палестины. Левой дорогой он спустился бы по перевалам к Женевскому озеру, к богатым замкам и городам, что также было бы для него неплохо. Но золотая игла сарацинского колдуна, сидевшая в самом сердце графа Рейхарда, кольнула его, и он почти в беспамятстве пришпорил заржавшего коня, заставив его двинуться по срединному пути.

Краткий обморок, сковавший сознание рыцаря, отпустил так же внезапно, как и нахлынул. Правая рука уверенно сжала поводья, глаза вгляделись в вечернюю тьму. Граф Рейхард направлялся к замку герцога фон Гензау, своего друга и соратника, с которым он пятнадцать лет плечо к плечу сражался за освобождение Гроба Господня. Герцог пал при штурме Яффы, грудью закрыв короля Ричарда Львиное Сердце от вражеского копья. В замке осталась юная Леонора, дочь герцога и невеста графа Рейхарда. От неё уже много лет не было известий, а доходившие слухи повергали в ужас и смятение. Говорили, будто старинный замок Гензау захвачен нечистой силой и юная Леонора оказалась у неё в плену. Исполняя обещание, данное её отцу и своему другу, граф скакал в замок, чтобы всё выяснить на месте. Едва заметная в сумерках дорога поднималась в горы. Графу приходилось объезжать глубокие рытвины и валуны, перескакивать через поваленные деревья, переходить вброд ручьи, бурливые струи которых серебрились при свете звёзд.

Внезапно конь тревожно заржал и встряхнул гривой. Откуда-то слева донёсся пронзительный женский крик. Рука графа непроизвольно легла на рукоять меча. Слов разобрать было нельзя, слышался только крик, но в нём было столько муки, отчаяния и мольбы о помощи, что граф натянул поводья и поворотил налево. Конь храпел и сопротивлялся, графу пришлось несколько раз хлестнуть его, прежде чем скакун направился к темнеющему гребню ближней гряды. Казалось, там, за этим взгорьем, мучили женщину, она отбивалась из последних сил и кричала в тщетной надежде, уповая лишь на милость провидения. Граф торопился, пришпоривал коня, и чем быстрее он приближался к вершине холма, тем неистовей и пронзительней становились крики. Обнажив меч, граф заставил коня пуститься вскачь, но как только он достиг гребня, конь громко заржал и поднялся на дыбы, каким-то чудом удержавшись на самом краю головокружительной пропасти, на дне которой клубился белый туман и вспыхивали багровые огни. Таинственный крик внезапно смолк и всё погрузилось в зловещую тишину, разрываемую храпением испуганного коня.

Несколько страшных мгновений конь сохранял шаткое равновесие на краю бездны. Его передние копыта вознеслись над пропастью, из которой сама Смерть смотрела на рыцаря налитыми кровью глазами.

Верный скакун всё же отпрянул, и граф перевёл дух. Пронзительно взвыл ветер, где-то в горах прокатился отдалённый гром. Граф вернулся на дорогу и продолжал путь, высматривая огни придорожной таверны. Всё чаще ему попадались могучие кряжистые дубы, не раз испытавшие на себе удары молний, и вскоре дорога пошла непроглядно тёмным лесом. За стволами блуждали бледные огни; иногда до слуха путника долетали отдалённый хохот, плач и завывания; покрытый пеной конь беспокойно ржал, навострив уши. Но едва графу приходила мысль повернуть вспять, как в сердце кололо, и он пришпоривал коня.

В деревушке, где он ночевал в последний раз, ему настойчиво советовали не идти этим путём, и тем более — останавливаться в таверне под горой, поскольку её хозяин будто бы спутался с нечистью. Многие даже сомневались в самом существовании таверны, утверждая, что она, как и вся эта мрачная местность в предгорьях, давным-давно покинута людьми. Граф уже подумывал о том, чтобы спешиться и заночевать в лесу, как вдруг за новым поворотом дороги показался ровный, немигающий огонь, верный признак человеческого жилья.

Конь упирался, чуя недоброе, ржал и норовил повернуть назад. Графу пришлось спешиться, взять его под уздцы и вести почти насильно. Вскоре в подсвеченной звёздами темноте показался силуэт островерхой крыши. Огонь горел в единственном окне бревенчатого здания, прилепившегося к обрывистому склону горы справа от дороги. Заслышав ржанье, на порог вышел хозяин таверны и низким поклоном приветствовал путника.

В ночном свете его худощавое лицо казалось иссиня-белым, глубоко запавшие глаза походили на чёрные дыры. Криво улыбаясь безгубым ртом, он заверил благородного рыцаря, что в таверне его ждёт сытный ужин и удобная постель, а скакуна — овёс и стойло. Граф, привыкший не доверять своего коня посторонним людям, сам отвёл его под навес и задал овса. Конь вздрагивал, храпел и прядал ушами, а когда граф направился к таверне, беспокойно заржал.

Сопровождаемый хозяином, Рейхард вошёл в низкую, сумеречно освещённую залу. Больше всего его удивило то, что здесь были посетители. В этих пользующихся недоброй славой местах должно было царить полное безлюдье, а между тем в зале сидело не меньше полудюжины постояльцев. У стены при свете чадящего факела компания оборванцев играла в кости, проигрывая друг другу целую груду золотых монет. Графу подумалось, что золото они раздобыли не иначе, как ограбив кого-нибудь, и на монетах наверняка ещё осталась кровь их невинных жертв. Ближе к камину сидели два здоровенных молодца, с виду — богатые крестьяне или торговцы, и слушали цыганку, раскладывавшую перед ними карты. Поодаль, в тёмном углу, пил вино рослый человек в тёмном плаще с капюшоном, глубоко надвинутом на лицо. Графа поразила тишина, стоявшая в зале. Оборванцы играли молча, кости катались по столу с глухим стуком, тихо шептала цыганка. На гостя никто не обернулся.

Он сел у окна, кинул на стол золотой дукат и тотчас хозяин поставил перед ним бутыль вина, бокал и тарелку с жареным мясом, приправленным подливой, похожей на чёрную кровь. Пересиливая оторопь, которую внушали ему мрачная таверна и её обитатели, граф завёл с хозяином разговор о замке Гензау. Хозяин озабоченно морщил лицо, озирался и шёпотом объяснял, что о замке он давно ничего не слышал, потому что редкие путники, которые направляются в ту сторону, никогда не возвращаются обратно.

- Советую и тебе, добрый господин, повернуть назад, пока путь до развилки трёх дорог ещё безопасен, — приговаривал он то и дело. — Поезжай назад, пока не поздно, поезжай…

- Почему ваши края обезлюдели? — продолжал спрашивать Рейхард, не обращая внимание на его настойчивые советы. — Что тут стряслось? Неужели герцогство подверглось опустошительному нашествию, вынудившему население уйти отсюда?

- Никакого нашествия не было, государь, напротив, уже многие годы здесь царит полное затишье.

- Тогда почему дорога к замку содержится в таком скверном виде и на всём пути до таверны я никого не встретил?

- Говорят, что в окрестных лесах водятся то ли разбойники, то ли демоны, которые убивают всех, кто вторгается в их владения, — ответил хозяин и снова оглянулся, будто боясь, что его кто-то мог услышать. — А потому лучше беги из этих мест, если хочешь остаться жив.

- Что ты слышал о владелице замка, герцогине Леоноре? — задал граф свой главный вопрос.

Хозяин развёл руками.

- Давно не имею о ней сведений. Ходят слухи, что она умерла… Ворота её замка всегда на запоре и доступа в него нет…

Его запавшие глаза при свете факела вспыхивали зловещим красным огнём, а при одном взгляде на его посинелое лицо, с которого, как у прокажённого, уже начинала сползать кожа, графа мутило от невыразимого ужаса.

- Я не верю в её смерть, — произнёс он твёрдо, стараясь ничем не выдать своей тревоги.

- А ты спроси о ней у гадалки, — сказал хозяин. — Она умеет предсказывать судьбу, ворожить и общаться с душами умерших. Уж она-то тебе скажет всю правду.

Граф оглянулся на дальний столик и немало удивился, обнаружив, что цыганки там уже нет.

- Я здесь, доблестный рыцарь, всегда к твоим услугам, — раздался женский голос за его спиной, и он вздрогнул, увидев цыганку рядом с собой. — Если хочешь, я подробно расскажу тебе о герцогине Леоноре, к которой ты так стремишься…

И она, не дожидаясь приглашения, села перед ним и взмахом руки раскинула карты.

- Пятнадцать лет назад, вскоре после твоего отъезда в Палестину, юная герцогиня в своём замке претерпевала жестокие душевные муки и скорбь из-за разлуки с тобой, — вещала цыганка. — Кончилось тем, что она в порыве безутешного горя бросилась с башни и разбилась насмерть. С тех пор её неупокоенный дух бродит в этих местах и ждёт тебя, чтобы убить твоё бренное тело, завладеть твоей бессмертной душой и навеки унестись с ней в чертоги Ангела Тьмы…

Граф молчал, поражённый её словами, и глядел на карты, которые словно бы сами собой взлетали и ложились на стол. На их чудесно оживавших картинках раскачивались висельники, скалили зубы волки, рубили головы палачи, гроба раскрывались и из них высовывались покойники, уродливые шуты хохотали и трясли головами в колпаках с бубенцами.

- Карты не лгут, — цыганка придвигала к графу то карту с изображением волка, то карту с изображением висельника. — Видишь, всё на пути к замку Леоноры предвещает тебе гибель! Уезжай из этих мест, рыцарь, пока ещё свободна дорога назад!

- Уезжай, уезжай, — как эхо, вторил ей хозяин.

Объятому ужасом графу больше всего на свете хотелось вскочить и броситься вон из этого страшного дома, но тут сарацинская игла снова, с особенной силой кольнула его в сердце, и он застонал, схватившись за грудь.

Рана, нанесённая ему колдуном в долгой изнурительной схватке в сирийской пустыне, мучила его все эти долгие месяцы. Колдун предстал перед ним в облике рыцаря с чёрным лицом и двумя выступающими изо рта кривыми клыками. Увидев графа, он засмеялся и крикнул, что уже много недель плутает в одиночестве в этой пустыне и желает утолить жажду человеческой кровью, после чего обнажил чёрный меч и бросился на крестоносца. Граф бесстрашно принял вызов, сойдясь с ним в поединке. Сарацин был коварен и искусен в бою, мечи звенели, скрещиваясь и высекая искры, и в конце концов графу удалось пронзить зловещего сарацина точно в сердце. И тут произошло чудо, повергшее рыцаря в ужас: сарацин, содрогаясь в предсмертных муках, принял свой истинный облик. Перед графом издыхало невиданное существо, покрытое шерстью из золотых игл, с головой дракона, лапами орла и хвостом крокодила. Изо чудовищной пасти выходил чёрный дым, когтистые пальцы скребли землю и тянулись к графу. Подавив в себе страх, рыцарь кинулся на оборотня и нанёс ему последний, смертельный удар, но оборотень из последних сил кинулся на него и изранил рыцаря своей игольчатой шкурой, а одна из игл вошла в грудь Рейхарда, пронзив сердце и оставшись в нём, так что даже знаменитый арабский лекарь, впоследствии осматривавший его, не решился извлечь её оттуда, говоря, что в этом случае граф сразу умрёт. Возвращение из Палестины прошло под знаком неотвязной, мучительной боли, которая стала слабеть лишь в последнее время, когда граф приблизился к родным местам. Но хоть боль и утихла, от сердца стало расползаться онемение, охватившее уже почти всю левую половину тела. Плохо слушалась левая нога, левая рука совершенно отказала и пальцы её сделались словно деревянными; граф Рейхард чувствовал, что это подступает к нему смерть, от которой не было спасения.

Новый укол в сердце заставил его отбросить сомнения.

- Проклятые лжецы! — воскликнул он, отбрасывая от себя колдовские карты, которые взлетели в воздух и закружились за спиной цыганки. — Леонора жива и ждёт меня!

- Конечно, добрый рыцарь, конечно, — поспешил согласиться с ним хозяин, с оскаленного лица которого не сходила кривая ухмылка. — Ты доберёшься до замка и встретишься с герцогиней Леонорой, но прежде тебе необходимо подкрепиться… — Он наполнил бокал вином. — Выпей, это придаст тебе силы…

Граф взял бокал, и в таверне воцарилась мёртвая тишина. Оборванцы, оставив свои кости, и молодчики, сидевшие у камина, уставились на него выжидательно, лишь верзила в капюшоне не пошевелился.

До графа донеслось тревожное ржание. Он вздрогнул и невольно обратил взгляд на окно, в слюдяных стёклах которого чернела ночь и отражались тускло освещённая зала, камин, длинные столы и его собственное худощавое лицо, обрамлённое седеющей бородой. Какое-то время он смотрел на своё отражение, не понимая, что в нём так его поразило, как вдруг до него дошло, что он не видит отражений сидевших перед ним хозяина и цыганки!

- Колдуны! Мерзкие колдуны! — закричал он, вскочил со скамьи и плеснул в них вином.

Те сдавленно охнули, подаваясь назад. Отравленное вино оставило на их лицах страшные ожоги, на месте которых стала сползать кожа, обнажая гнилое покойницкое мясо и пожелтевшие кости.

- Леонора мертва! — взвизгнула цыганка, ловя на лету одну из карт и показывая её графу. — Повешенный указывает на то, что она в преисподней!

Тут страх окончательно покинул рыцаря, оставив в его душе только холодную, нерассуждающую ярость.

- Лжёшь! — крикнул он громовым голосом.

Двое молодчиков, которых граф принял за крестьян или торговцев, угрожающе надвинулись на него с обнажёнными мечами. На их тёмных лицах мрачно горели глаза, рты кривились в зверином оскале.

- Порождения сатаны, вы хотите убить меня? — Он тоже обнажил меч. — Но погодите, прежде я вас самих отправлю к вашему чёрному господину!

И он ринулся на молодчиков, в первую же минуту схватки раскроив одному из них череп. Второй оказался более опытен во владении мечом и отразил его бешеный натиск. Зазвенели клинки, с грохотом повалились опрокидываемые столы и посуда. Оборванцы окружили сражающихся, выжидая исхода боя. Граф сразил и второго противника, разразившись торжествующим смехом, каким смеялся в гуще жестокой сечи, окружённый неприятелями.

- Что, гадкие твари, думаете, что зверь затравлен и вас ждёт лёгкая добыча? — закричал он, угрожающе поводя окровавленным мечом. — Я хром и меня слушается только одна рука, но даже и такой я расправлюсь с вами! Ну, что же вы встали? Вот он я, однорукий инвалид, ваша верная жертва!…

Оборванцы выхватили из-под лохмотьев мечи и всей сворой кинулись на него. Граф с лёгкостью отбил их натиск и сам ринулся в атаку, раздавая смертельные удары направо и налево. Как только последний оборванец с пронзённым горлом рухнул на пол, цыганка вцепилась графу в руку и зашептала:

- Уходи отсюда! Возвращайся к развилке трёх дорог и иди по любой, только не по средней. На тех дорогах тебя ожидают богатство и удача… Там же, куда ты направляешься сейчас, ты погибнешь… Десятки рыцарей, таких же храбрых и благородных, как ты, пытались проникнуть в замок Леоноры, и всех их постигла смерть. Их души прокляты и бродят в этих местах, подстерегая живых… Смотри, граф, с кем ты дрался!

Рейхард взглянул на мертвецов и лоб его покрылся испариной. Рваная одежда, покрывавшая тела убитых, в мгновение ока сгнила и истлела. Так же стремительно истлело мясо. У ног графа лежали высохшие скелеты!

Внезапно они задвигались. Сначала один, затем другой попытались приподняться. Их пожелтевшие черепа пустыми глазницами обратились на оцепеневшего от ужаса крестоносца.

Цыганка расхохоталась:

- Беги, рыцарь! Спасайся! Путь назад ещё свободен!

Скелеты, бряцая костями, начали вставать, и не успел граф опомниться, как они подобрали мечи и окружили его. Графу пришлось снова вступить в бой. Под ударами его меча с треском дробились и вылетали из суставов ссохшиеся кости, но кошмарные создания, даже теряя руки и черепа, продолжали наступать, тесня рыцаря к стене, где им удобнее всего было нанести смертельный удар.

Силы графа таяли, и наконец один из скелетов, у которого в целости был череп, изловчился и пронзил его в левый, наименее защищённый бок. И в тот же миг пронзивший графа меч исчез, а скелет, нанёсший удар, рухнул и рассыпался в прах.

Рейхард замер, потрясённый. Другой скелет ударил его мечом по левой руке, но меч испарился в воздухе, а сам скелет рухнул и рассыпался. Внезапная догадка пронзила ум рыцаря. Выходит, игла, медленно точившая его организм, обладала чудодейственной силой, над которой не властны были эти чудовищные порождения ада! Воспрянув духом, он сунул меч за пояс, здоровой рукой приподнял свою безжизненную левую руку и обрушил её на окруживших его мертвецов. При малейшем соприкосновении с нею они падали как подкошенные. Через минуту возле графа не было ни одного скелета.

Цыганка, обернувшись летучей мышью, кружила над ним с громким писком, в котором слышалось:

- Беги прочь! Беги!

Протягивая ладони, на которых плясали языки пламени, к графу приближался хозяин таверны. Граф отступил к двери. Хозяин взмахнул пламенеющими руками и прыгнул на него, но Рейхард увернулся и обрушил на голову служителя сатаны меч. Из расколовшегося черепа, выдыхая огонь и поджигая пол возле себя, выползла змея…

И тут вдруг раздался громоподобный хохот, от которого ходуном заходил весь дом и сверху посыпалась щебёнка. Рыцарь обернулся. У дальней стены, головой достигая потолка, стоял незнакомец. Плащ был скинут с него и при свете факела угрожающе блестели стальные доспехи. Глаза на тёмно-сером, грубом, словно вырубленном топором лице пылали огнём, скалился клыкастый рот.

- Это ты, сатана? — вскричал граф, направляя в его сторону острие меча.

Незнакомец захохотал ещё громче.

- Нет, — проревел наконец он, — я лишь его смиренный слуга, направленный сюда, чтобы остановить тебя, рыцарь. Опомнись и возвращайся, пока ещё свободен путь назад.

- Я должен попасть в замок герцогини Леоноры! — закричал Рейхард. — Что вы с ней сделали? Где она? Пусть я погибну, но я выясню это!…

Услышав эти слова, великан гневно заревел и в его руках появилась извергающая молнии палица. Рыцаря объяла дрожь смертельного ужаса, но тут игла вновь кольнула его в сердце, на этот раз особенно сильно, и он опомнился. Рука его с небывалой дотоле твёрдостью сжала меч.

Чудовище обрушило на него палицу, но граф отпрянул, инстинктивно подставив под удар левое плечо, и палица рассыпалась. В следующий миг стальное лезвие, направленное графом точно в шов на доспехе, вонзилось чародею в грудь по самую рукоятку. Великан рухнул с ужасающим рёвом и исчез, словно его и не бывало.

Между тем пламя, охватившее таверну, разгоралось. За окном слышалось тревожное ржание. Граф Рейхард вскочил на подоконник, плечом высадил раму и выпрыгнул во двор за секунду до того, как с треском обрушилась горящая кровля. Во дворе под навесом бился и испуганно ржал привязанный графский конь. К нему подбиралась огнедышащая змея; её голова подымалась к морде коня, опаляя её огнём, конь рвался с привязи и норовил ударить чудовищную тварь копытом. Граф успел вовремя. Его меч разрубил змею пополам, но дьявольское порождение, разрубленное на две, а потом на три и на четыре части, продолжало жить, каждый обрубок превращался в змею, которая норовила кинуться на графа или опутать ноги его коня.

Тогда граф отвязал скакуна и вскочил в седло. Конь заплясал под ним, одним прыжком перемахнул через пылающую изгородь и заметался на дороге. Граф хлестал его, направляя вверх, к перевалу, конь же пятился и поворачивал в противоположную сторону. Наконец, преодолев страх, конь внял требованию седока и сначала с опаской, чуть ли не шагом, а затем всё быстрее и быстрее поскакал по каменистой, едва заметной впотьмах дороге.

Зарево пожара осталось позади и вскоре путь освещали лишь вспыхивающие в непроглядной тьме зарницы. Графу пришлось полностью положиться на чутьё коня, который нёсся так, что в ушах всадника завывал ветер. Чудесную силу обрёл скакун: он мчался стремительно, ни капли пота не выступало на его гладких, сухих боках, пена не падала с губ, дыхание было ровным, словно бешеная скачка была для него лёгкой трусцою.

Уменьшившийся огонёк горящей таверны то пропадал позади, то вновь возникал при новом повороте дороги. В последний раз оглянувшись на него, граф заметил, что огонёк находится не там, где должен был находиться — он кружил, даже взмывал над лесными вершинами, размахивая огненными крылами, и как будто пытался преследовать его. Граф пришпорил коня. Огненная птица отстала и окончательно пропала за гребнем невысокой горы, которую граф обогнул, прежде чем спуститься в долину.

Ветер выл, стонали и кренились стволы дубов, их ветви хлестали по всаднику, норовя выбить из седла, и в надсадном лесном скрежете слышались человеческие вопли. Неожиданно граф в сильном изумлении натянул поводья, останавливая коня: в тучах сверкнула молния небывалой величины и осталась сиять, озарив горы и раскинувшуюся внизу долину бледно-белым призрачным светом. Мир, освещённый им, преобразился настолько, что у графа волосы на голове зашевелились от неописуемого ужаса, когда он оглядывался вокруг. Он решил, что попал в ад. Вокруг него громоздились не горы, а скорчившиеся великаны, заросшие густой шерстью лесов; их белые как снег лица были запрокинуты, глаза устремлены в небо. По временам эти чудовищные создания, придавленные к земле собственной неизмеримой тяжестью, испускали тяжкие вздохи, которые эхом прокатывались по окрестностям. Под самыми тучами бесшумно резвились стаи прозрачных драконов с крыльями как у летучих мышей; драконы казались стеклянными и серебристо переливались в блеске чудесной молнии. Иные из них подлетали близко к земле и касались великанов крыльями, а потом снова взмывали, вливаясь в скопище себе подобных тварей. Лес в долине был уже не лесом, а волнующимся морем живых существ — мохнатых, многоруких и злобных, похожих одновременно на людей и на пауков. Они стонали, кряхтели, рычали, выли и размахивали тысячами рук, как будто грозя графу, которому предстояло вместе с дорогой устремиться в их страшную толпу.

Сарацинской игле пришлось перебарывать страх Рейхарда болью такой силы, что из его горла вырвался громкий крик, эхо от которого заставило великанов зашевелиться, вызывая обвалы, гул и трясение земли, и обратить взоры на путника. Ближайший исполин выпростал свою гигантскую руку с чёрными узловатыми пальцами и устремил её к всаднику и коню, намереваясь схватить обоих, но графский конь, встав на дыбы, звонко заржал и ринулся к колдовскому лесу с такой прытью, что из-под его копыт полетели искры. Он успел нырнуть в самую гущу чудовищных существ, бывших когда-то деревьями, и скрыться в их толпе прежде, чем к нему подлетела гигантская рука. Исполин в сердцах вырвал с корнем несколько деревьев-оборотней, и стон досады прокатился по окрестностям.

Между тем к всаднику со всех сторон потянулись мохнатые руки. Граф, привязав поводья к своей левой руке, в правую взял меч и, не ведая страха, принялся разить конечности страшных тварей, которые с воплями боли отдёргивали их. Графский скакун мчался сквозь лес, видимо зная цель пути не хуже своего седока. На угрожающие вопли оживших деревьев он отзывался коротким злым ржанием. Наконец жуткие существа расступились, дорога вырвалась на простор и показался герцогский замок. Граф едва узнал его. Перед ним предстало одно из самых удивительных видений призрачного мира, явленного ему колдовской молнией. Хорошо знакомый графу замок, как и всё вокруг, чудесно преобразился: его здания стали как будто стройнее и выше, башни — ажурнее, шпили — тоньше, и во всех распахнутых окнах светились огни. Но больше всего поражали стены и крыши, которые нестерпимо сверкали и переливались в блеске молнии, отчего казалось, что они выложены из драгоценных алмазов, сапфиров и чистейшего горного хрусталя. Прозрачные драконы кружили над стрельчатыми башнями, едва не задевая их своими крыльями.

К замковым воротам вела широкая и прямая, как луч, дорога, вымощенная полированными плитами, сиявшими в свете молнии, как и весь замок. Граф повернул к ней, но конь громко заржал и шарахнулся от плит. Граф стал его хлестать и пришпоривать; конь, храпя, опустился на землю; раздосадованный рыцарь спешился и направился к дороге, волоча упиравшегося коня под уздцы. Скакун сопротивлялся изо всех сил. Рейхард в сильной тревоге бросил поводья и двинулся к дороге, сверкавшей в считанных метрах от него. Тогда конь вскочил, опередил его и, подскакав к плитам, ударил в них копытами. И тотчас раздался оглушительный грохот, разверзлась земля, и конь рухнул в пропасть, на краю которой граф удержался лишь чудом. Та же пропасть поглотила и прекрасный замок вместе с дорогой. Встревоженные исполины завопили, лесные оборотни за спиной графа простерли свои мохнатые руки к чёрным небесам, и лишь прозрачные драконы продолжали бесстрастно резвиться под тучами, чуждые тревогам и превратностям всех земных и горних миров.

Граф едва успел отпрянуть от страшного обрыва. Края пропасти, как ненасытная пасть, сомкнулись, почавкали, колыша землю, и затихли. Всё вокруг успокоилось. И тогда, оглядевшись, рыцарь узнал знакомую долину и высившийся в её центре наследственный замок Гензау, в котором ему в прежние годы приходилось бывать много раз. Замок казался чёрной заброшенной руиной; проложенная к нему дорога заросла и смутно виднелась среди камней и кустарников. Скорбя о гибели своего коня, граф не без опаски ступил на неё и зашагал к воротам. Он шёл, и мрачная громада с зубчатыми башнями и мощными крепостными стенами надвигалась на него. Ни единого звука не доносилось со стороны замка, всё было мертво, лишь багровый огонь брезжил в верхнем окне главного здания.

Как только граф подошёл ко рву, со скрежетом опустился подъёмный мост и поднялась решётка в воротах башни: путника здесь, как видно, ждали. Рыцарь миновал мост и ворота, не встретив ни одной живой души, а когда вошёл во двор, за его спиной послышался торопливый скрежет: мост поднялся и решётка рухнула вниз, преградив ему выход. В тишине прозвучал злобный хохот, которому откликнулись вопли филина из чёрной бойницы на дальней башне.

Держа руку на рукояти меча, граф приблизился к распахнутым дверям главного здания, в верхнем окне которого ему привиделся свет, прошёл тёмную прихожую и оказался в просторной сводчатой зале. В первые мгновения она была темна, лишь тусклый свет колдовской молнии струился из узких бойниц под потолком, освещая своды; и вдруг зала озарилась красным сумеречным светом. У графа от ужаса перехватило дыхание: из углов выступили громадные фигуры в стальных доспехах и шлемах. Дьявольские воины взмахнули гигантскими мечами и обрушили их на пришельца, но меч рыцаря ярко сверкнул во мгле и, соприкоснувшись с мечами великанов, заставил их металл мгновенно истлеть и рассыпаться в прах. И тотчас с великанов сползли, как песок, шлемы и доспехи: в них оказались рассохшиеся скелеты, испускавшие пронзительные стоны и бессмысленно шевелившие костяшками пальцев. Граф направился к лестнице, которая вела в верхние покои. Поднимаясь по ступеням, он слышал крики и вопли, наполнявшие его сердце страхом, однако ни на мгновение он не позволил себе замешкаться и бесстрашно вступил во вторую залу, озарённую тем же зловещим багровым сиянием.

Посреди залы сидели бледные крючконосые старухи в лохмотьях, окружив огромную сковороду, в которой что-то жарилось. Приблизившись, граф увидел в ней странно растёкшиеся голые человеческие тела, разъятые на части и перемешанные друг в друге, как яйца в яичнице; особенно его поразило то, что эти люди были живы, несмотря на страшное изменение их тел: они извивались и корчились, из их расплывшихся искажённых ртов вырывались вопли, исполненные такой муки, что сердце Рейхарда сжалось от страха и тоски. В сковороде жарились бёдра, колени, груди, животы; ведьмы мешали их большими вилками. Одна из старух ткнула вилкой в торчащий мужской орган, и крик жарившегося перешёл в надсадный визг. Тогда ведьма, придерживая член вилкой, начала резать его ножом. Граф отвернулся от столь отвратной картины, и сразу ему предстала другая, не менее мерзостная. Обнажённые женщины висели на стенах вниз головами, и из их влагалищ высовывались острые мордочки крыс. Женщины в исступлении кричали и дёргались, испытывая нестерпимую боль бесконечно длящегося оргазма, который вызывали в них мохнатые твари.

Не найдя среди повешенных Леоноры, граф направился к дальним дверям. Однако, чтобы добраться до них, ему пришлось пройти через груду отрубленных голов, у многих из которых были размозжены черепа и выколоты глаза; головы орали и вопили, вливая свой крик в вопли жарившихся на сковороде мужчин и подвешенных женщин. Когда граф пробирался через них, они зубами хватали его сапоги, норовя прогрызть их и добраться до живой плоти. Миновав страшный зал, рыцарь стал подниматься по следующей лестнице, ведущей в покои Леоноры. Ступени вздрагивали под его ногами и скрежетали подобно открываемым гробам. Неожиданно граф обнаружил, что лестница и в самом деле превратилась в вереницу гробов; ступая по ним, он чувствовал снизу глухие удары, будто мертвецы стремились вырваться из своих деревянных жилищ. Некоторым это удавалось, крышки открывались и из них высовывались почерневшие кости; суставы пальцев скрючивались и пытались схватить путника. Идя, граф не раз терял равновесие и едва не падал; иные гроба рассохлись настолько, что проламывались, когда его нога наступала на них. Нога по щиколотку проваливалась в гроб, и граф чувствовал, как цепкие кости обхватывают её; он с силой выдёргивал ногу из пролома, и на его сапогах оставались висеть вцепившиеся в них костяшки пальцев, вырванные из суставов оживших скелетов.

Стоны, вопли и треск проламываемых гробов сопровождали графа неотступно, когда он всходил по жуткой лестнице. Взоры его были устремлены вперёд, к высоким створчатым дверям, за которыми тускло и призрачно мерцало багровое пламя. Миновав лестницу, он вошёл в эти двери и внезапно очутился в чудовищной глотке, усеянной громадными зубами. Зубы, как ворота, сомкнулись за его спиной и в багровеющей тьме на него надвинулся небывалых размеров язык, который смял бы и отбросил графа прямо на зубы, способные единым махом перерубить его пополам, если бы он не полоснул по языку мечом. Из зловонной гортани исторгся оглушительный вой, и видение сгинуло.

Граф стоял в начале длинной галереи. В узкие вытянутые окна вливалось бледное сияние таинственной молнии, озаряя заполнявших галерею мертвецов, застывших в тех позах, в каких их когда-то застигла внезапная смерть. Все они гнили в пыли и в лохмотьях паутины, которая затягивала здесь всё, дотягиваясь до окон и уходящих ввысь потоков. После диких воплей и криков в нижних залах тишина в галерее казалась мёртвой. Всё здесь было немо и неподвижно. Граф двинулся вперёд, переходя из бледного света в глубокую тьму, волоча за собой куски прицепившейся к сапогам паутины, задевая ссохшиеся тела, которые валились со смутным шорохом.

Неожиданно в дальнем конце галереи взметнулось пламя. Граф замешкался, но через мгновение продолжал путь, приближаясь к огню, который вырывался из совершенно гладкого каменного пола и плясал перед высокими дубовыми дверями, не опаляя их. У дверей Огненный Страж заставил рыцаря остановиться. Сквозь пламя виднелся висящий на дверях ключ. Граф Рейхард попытался достать его мечом, но колдовской огонь мгновенно расплавил дамасскую сталь и в руке у изумлённого рыцаря остался лишь клинок. Какое-то время граф стоял перед пламенеющим Стражем, размышляя. Наконец правой рукой он приподнял свою онемевшую левую руку и ввёл её в огонь. И тут случилось чудо! Рука ожила, но ожила как бы сама по себе, неподвластная воле своего обладателя. Оказавшись в пламени, она вдруг вытянулась, пальцы её задрожали и, дотянувшись до ключа, цепко схватили его. Огненный Страж тут же сгинул, а рука снова онемела, бессильно поникнув; вожделенный ключ выскользнул из её одеревеневших пальцев и со звоном упал к ногам Рейхарда. Он поднял его и вставил в замочную скважину. Дверные створки распахнулись, и рыцарь вступил в просторную круглую залу с высоким потолком, сумеречно озарённую струившимся из окон светом колдовской молнии.

Середина залы тонула в густом молочно-белом тумане, из которого при появлении графа выступил зеленолицый демон в чёрном плаще, расшитом серебристыми магическими узорами.

- Где герцогиня Леонора? — громко спросил рыцарь, отринув страх. — Отдай мне её, дух, или уйди с моей дороги!

Лицо слуги дьявола оставалось бесстрастным.

- Ты безоружен, граф Рейхард, — ответил он, глядя на рыцаря сверху вниз. — Твой меч уничтожен Огненным Стражем, хоть ты и прошёл сквозь его пламя. А без меча ты бессилен против меня. Но уж коли ты проник в этот зал, я не вправе убить тебя прежде, чем ты не сделаешь попытку вернуть к жизни герцогиню Леонору.

Тут демон взмахнул рукой, туман за его спиной стал быстро рассеиваться и граф увидел широкое ложе, на котором, накрытая прозрачной тканью, лежала обнажённая девушка.

- Отпущенное тебе время будут отсчитывать эти часы, — в руках демона появились песочные часы, которые он поставил на низкий стол вблизи ложа. Из наполненной верхней чаши песочная струйка стремительно потекла в нижнюю. — Если ты не вернёшь её к жизни, — продолжал дух, оскалившись в злобной усмешке, — то с последней песчинкой ты умрёшь и душа твоя будет вечно блуждать в этом замке, а тело присоединится к тем скелетам, что распяты на стене за твоей спиной!…

И он, хохоча, растворился в воздухе.

Граф приблизился к ложу, но едва он наклонился над спящей, как она открыла глаза и привстала, откинув покрывало.

- Мой рыцарь, я ждала тебя… — зашептала она страстно, обвивая руками его шею. — Поцелуй меня… Я жажду твоих объятий…

- Как! Ты жива? — изумился граф и недоумённо огляделся.

Зала была по-прежнему пуста и мрачна, за окнами светила колдовская молния и летали прозрачные драконы, на стенах висели распятые скелеты, а песочные часы на столе неумолимо отсчитывали оставшееся ему время.

Вглядевшись в лицо девушки, граф заметил в нём странную неподвижность; этот незрячий взгляд бывает у бредящих или сомнамбул. Охваченный жалостью, он подчинился её настойчивым просьбам и коснулся губами её губ. И тотчас огонь неистовой страсти пробежал по его жилам; поцелуй не вернул в сознание несчастную Леонору, зато затуманил и опьянил рассудок графа.

Голая Леонора теснее прижалась к нему и зашлась хохотом молодой ведьмы. Она покрывала лицо и шею Рейхарда жгучими поцелуями, её проворные руки рвали на нём одежду, добираясь до его тела и тем сильнее распаляя его страсть.

- Леонора, о Леонора… — шептал граф, тоже целуя её. — Что ты делаешь со мной?… Неужели ты хочешь, чтобы я соединился с тобой без церковного благословения?…

Вселившаяся в Леонору ведьма отвечала "Да!" и заливалась истерическим хохотом. В одну минуту с графа были сняты одежды и сброшены на пол, обольстительное женское тело прильнуло к нему, белые руки начали ласкать его израненные в битвах спину и грудь, ноги оплели его бёдра, алый пьянящий рот искал его губ.

- Мой рыцарь, яви свою мужскую силу, — страстно шептала красавица, — и уж тут-то я сразу избавлюсь от колдовских чар… — И она заливалась хохотом, обнимая и лаская его.

"Может, и вправду наше соединение спасёт её?" — мелькнуло в его затуманенной голове.

- Вправду, вправду! — закричала ведьма, услышав его мысли. — Поторопись, любимый, введи в меня поднятое древко своего знамени, ведь оно уже держится крепко и взвилось высоко, как штандарт на поле битвы с язычниками!…

Обхватив её тугое трепещущее тело здоровой рукой, граф уже собрался исполнить её желание, тем более всё в нём самом жаждало этого, как вдруг та малая часть его рассудка, которая ещё сопротивлялась чарам ведьминого обаяния, заставила его оторвать глаза от прельстительного тела заколдованной Леоноры и взглянуть на часы. Последние песчинки вываливались из верхней чаши! От тёмных стен залы отделились два полуголых великана, покрытых шерстью, с клыкастыми оскаленными пастями и глазами, горящими как уголья. Демоны медленно подступали к ложу, не сводя с рыцаря злобных глаз, сжимая в руках чудовищные секиры с окровавленными лезвиями.

Рыцарь содрогнулся, любовный пыл его мгновенно угас. Краем оцепеневшего сознания он успел подумать, что если он поддастся уговорам ведьмы и без венчания лишит невинности юную Леонору, то уже ничем нельзя будет вызволить её из сетей нечистой силы. Он, граф Рейхард, поддаваясь чарам вселившейся в Леонору дьяволицы, не приближает вызволение девушки, а наоборот, отдаляет его! С горечью он вынужден был признать, что не в состоянии освободить Леонору от сатанинских чар, а это значило, что пробил его последний час. Песку в верхней чаше почти не осталось, демоны приблизились к ложу и голая ведьма корчилась от истерического хохота, радуясь тому, что так ловко отняла у графа отпущенные ему минуты.

Что он мог сделать в последние мгновения своей жизни? Ничего! Единственное, что ещё оставалось в его власти — это покончить с собой прежде, чем безжалостные секиры обрушатся на его голову.

- Проклятая игла! — вскричал граф, нащупывая её еле заметный конец, торчавший там, где билось его сердце. — Это ты привела меня сюда, в этот замок и в эту залу, посулив надежду освободить Леонору, а на деле заманив в западню, где я должен бесславно умереть от лап нечисти, не в силах помочь моей несчастной госпоже!… Коварный сарацинский колдун!… Ты мстишь мне и после смерти!…

И с этими словами граф, застонав от отчаяния, вырвал из своего сердца иглу чародея. Из раны струёй брызнула кровь.

- Ты наш, граф! — восторженно завопила ведьма. — И после смерти — наш навсегда!

"Я совершу благодеяние, если убью её…" — промелькнуло в затухающем сознании Рейхарда. Силы оставляли его. "Несчастная Леонора… Ей лучше умереть, чем оставаться ведьмой…"

И он, застонав от неимоверного напряжения последних сил, всадил сарацинскую иглу прямо в сердце красавицы. И в тот же миг в ней произошла удивительная перемена: она откинулась навзничь и замерла. Лицо её словно бы просветлело. Возле графа непробудным сном спало юное, невинное создание, с чистотой которого могла бы поспорить разве что синь безоблачного неба.

Глядя на неё стекленеющими глазами, граф Рейхард несказанно поразился.

- Богиня… — шепнули его пересохшие губы. — О светлая, чистая богиня… Слышишь ли ты меня?…

Но Леонора не шелохнулась. Вселившаяся в неё ведьма сгинула и для девушки наступил вечный сон. Графу Рейхарду так и не удалось вернуть к жизни прекрасную дочь герцога фон Гензау.

- Твоё время кончилось, несчастный! — проревели великаны и взмахнули секирами.

Рёв их слился с криком умирающего рыцаря:

- Прощай, Леонора! Знай, что никто в мире не любил тебя так, как я!

Он уронил голову на лицо спящей девушки и губы его, запечатлевая прощальный поцелуй, припали к её нежным губам за миг до того, как его шеи коснулись кровавые орудия демонов…

И тотчас замок содрогнулся, как от удара, стены его с ужасающим грохотом раскололись и рыцарь лишился сознания.

Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на мягком ложе, под золотым балдахином. Его ложе стояло посреди просторной, роскошно убранной залы, залитой светом множества свечей, лившихся из хрустальных люстр. Вдруг зазвучала чарующая музыка, раскрылись двери и в окружении стайки прелестных нимф в залу вошла девушка неземной красоты. Граф мгновенно узнал в ней ту, что мёртвым сном спала на заколдованном ложе в страшном замке. Пробуждённая его поцелуем Леонора казалась прекраснее стократ! В белоснежном платье она приблизилась к рыцарю и опустилась перед ним на колени, благодаря как своего спасителя. Граф Рейхард привстал в изумлении. На его теле не было ни единой царапины, оно было стройным и сильным, как в пору его молодости. Нимфы помогли ему облачиться в пурпурную льняную тунику, украшенную золотой вышивкой, затем Леонора взяла его за руку и повела в залу, где кипело празднество. Она усадила его во главе длиннейшего, уставленного яствами стола и сама села рядом. Гости приветствовали их дружными криками, поднимая в их честь наполненные кубки, и двинулась бесконечная вереница слуг, внося всё новые и новые блюда. Громче заиграла музыка, грянул хор во славу венчающихся. Гости встали, повернувшись к молодым, встала и Леонора, и бесконечно изумлённому графу Рейхарду ничего не оставалось, как тоже подняться. Юная герцогиня приникла к его груди и запечатлела на его устах ответный поцелуй, исполненный самого искреннего чувства. Граф Рейхард безмолвствовал от счастья и удивления, и лишь нежным пожатием руки мог высказать невесте всю переполнявшую его любовь к ней.