"Подружка невесты" - читать интересную книгу автора (Ренделл Рут)

Глава 16

— Я думаю, может, она всего лишь собирает деньги и складывает? Как ты считаешь? Она ведь не работает и, скорее всего, не будет, она ничего не умеет, несчастное маленькое дитя, и она, быть может, подумала, что если у нее будет славная сумма денег, то… Не знаю. Я рассуждаю глупо?

Филипп заставил себя рассказать матери о том, что произошло в тот вечер, когда он следил за Черил, только для того, чтобы увидеть, что Кристин не верит его словам. Кристин знала, что Черил ворует дома деньги, и уже приучила себя не оставлять больших сумм. В противном случае она рисковала их лишиться. Но с тем, что дочь крадет вещи из магазинов, ей было слишком трудно смириться. Филиппу только показалось, что он стал свидетелем кражи. Сестра просто забирала что-то свое, то, что забыла в магазине днем.

— Не очень красиво с твоей стороны подозревать собственную сестру в чем-то подобном, — на более сильный упрек мать была не способна и говорила спокойно.

Филипп видел, что спорить бесполезно.

— Хорошо. Возможно, так оно и было. Но если ты знаешь, что она крадет у тебя деньги, то скажи, зачем она это делает?

Однако цель воровства дочери была за пределами понимания Кристин. Словно ум ее внезапно останавливался на самой мысли о краже и отказывался объяснять, зачем ее можно совершать. Кристин с удивлением посмотрела на Филиппа, когда тот сказал, что предполагает пристрастие Черил к алкоголю или наркотикам. Наркотики — это может случиться с чьими угодно детьми, но только не с ее. Кроме того, она всего два дня назад видела Черил в ванне, и ни на ногах, ни на руках у нее не было следов от уколов.

— А ты уверена, что заметила бы следы, если бы они были?

Кристин считала, что да, несомненно. И если бы Черил пила, она бы об этом знала. В небольшой гостинице, где они жили, у постояльцев пропали деньги. Вызвали полицию, но Черил не задали никаких вопросов. Кристин, по-видимому, считала, что это доказывает невиновность дочери. Красть у родной матери — другое, едва ли это вообще можно назвать воровством, в какой-то мере у Черил даже есть такое право.

— Ты же знаешь, Фил, пособие по безработице, которое она получает, совсем незначительное, — она заступалась за дочь, и Филипп видел сострадание в широко раскрытых глазах матери, считавшей, что он задался целью осуждать сестру. — Вот что я тебе скажу, — продолжала Кристин, — я поговорю с одним своим знакомым, социальным работником, он занимается подростками.

Речь шла о той самой Одри. Филипп упрекал себя, но ему трудно было поверить, что у матери могут быть друзья, занимающие такую ответственную должность в социальной сфере. Он твердо произнес:

— Возможно, это неплохая мысль. Кроме того, ты сможешь объяснить, что я видел. А я это видел, и это было воровство. Притворством никому не поможешь.

Филипп принял решение остаться дома, но матери, по-видимому, хотелось, чтобы он ушел. Он понимал, что дело не в самопожертвовании. Кристин действительно хотела побыть дома одна. Филипп вдруг подумал: а что, если Арнэм выполнил свое обещание и позвонил Кристин? Может, он снова появился в ее жизни и должен сегодня приехать? Филипп сам себе улыбнулся, представив здесь Арнэма, представив, как тот разговаривает с Кристин и, возможно, рассказывает о пропаже Флоры, а статуя все это время находится наверху, меньше чем в полуметре над их головами.

Ему захотелось взглянуть на Флору. Он пошел в свою комнату и открыл шкаф. Из полумрака на Филиппа смотрело лицо Сенты, и мягкий неясный вечерний свет падал так, что казалось, это лицо улыбается. Филипп не удержался и прикоснулся пальцем к холодной мраморной щеке, а потом погладил ее. Он украл Флору? Значит, он вор, как и Черил? Повинуясь внезапному велению интуиции, Филипп пошел в комнату сестры. Он не заходил туда, даже не заглядывал с того самого дня, когда Фи обнаружила там мятое платье подружки невесты. И вот он, с удивлением обнаружив, что дверь не заперта, вошел.

Три радиоприемника, переносной телевизор с экраном размером с игральную карту, магнитофон, два фена, какое-то кухонное приспособление (наверное, комбайн), прочая техника — все это стояло на комоде. Сомнений не было: это краденые вещи.

Один из приемников был перевязан какой-то ярко-красной липкой лентой. Филиппу стало любопытно, как Черил смогла вынести такие крупные, громоздкие предметы незаметно. Изобретательность, рожденная отчаянием и безысходностью? Это хранилище краденого походило на чьи-то сбережения или на ценные бумаги, которые ждут, когда их превратят в наличные. Но для чего?

Его сестра преступница. Но Филипп не понимал, что он может предпринять. Только довериться судьбе. Обращение в полицию или в социальную службу наверняка приведет к тому, что Черил предъявят обвинение в краже, а она его сестра и он не может выдать ее чужим людям. Оставалось надеяться на лучшее, слепо верить в то, что подруга Кристин, социальный работник, чем-то поможет или даст совет. Филипп закрыл дверь, твердо зная, что больше никогда не войдет в эту комнату.

Добравшись в тот вечер на Тарзус-стрит, он рассказал об увиденном. Сента взглянула на него. Обычно, когда говорят, что люди смотрят в глаза, имеют в виду, что большинство на самом деле смотрит только в один глаз. Сента же действительно глядела в глаза и для этого прищуривалась, отчего выглядела напряженной и сосредоточенной.

— Это не имеет никакого значения, до тех пор пока ее не поймают, ведь так?

Филипп попробовал улыбнуться:

— Это не вершина нравственности — так рассуждать.

Она была чрезвычайно серьезна и говорила, взвешивая каждое слово:

— Но мы не разделяем традиционную нравственность, Филипп. В конце концов, согласно общепринятой морали, убить — это худшее из того, что может сделать человек. Тебе не кажется, что ты лицемеришь, осуждая бедняжку Черил за какой-то пустяк, если сам совершил убийство?

— Я не осуждаю, — сказал он, чтобы хоть что-то ответить. Неужели Сента всерьез верит, что он убил Джона Крусифера, зная, что ее собственное убийство является плодом фантазии? — Я всего лишь хочу понять, что делать. Что мне делать?

Он имел в виду, что делать с Черил. Но к Черил Сента была равнодушна, он это видел. Поглощенная собой и им, она улыбалась:

— Переезжай сюда, ко мне.

Эта фраза подействовала так, как Сента, наверное, и рассчитывала. Филипп на время отвлекся от мыслей о сестре:

— Ты об этом? Переехать в квартиру на последнем этаже? Правда?

— Я думала, ты обрадуешься.

— Конечно, я рад. Но ты… тебе же там не спокойно. Я не хочу, чтобы ты была из-за меня несчастна.

— Филипп, мне нужно тебе кое-что сказать.

И снова его нервы натянулись, как струны, мышцы напряглись в ожидании новых признаний. И совершенно внезапно Филипп почувствовал, что Сента не собирается говорить ни о чем плохом.

— Я так тебя люблю, — произнесла она, — я люблю тебя гораздо сильнее, чем могла даже предположить. Правда странно? Я искала тебя и поняла, что нашла, но я не представляла себе, что способна любить кого-то так, как люблю тебя.

Он крепко обнял ее:

— Сента, любовь моя, мой ангел.

— Теперь ты понимаешь, что с тобой мне будет спокойно где угодно? Я не могу быть несчастна, если мы вместе. Где бы я с тобой ни оказалась, я буду счастлива. Я счастлива, пока знаю, что ты меня любишь, — она поцеловала его. — Я спросила у Риты насчет квартиры. Она сказала: почему бы нет. Она сказала, что денег не возьмет. Конечно, в таком случае она сможет нас выгнать в любой момент, то есть это будет не совсем съем квартиры.

Филиппа поразила эта практичность: Сента знает о таких делах? Потом он понял, что означает такое предложение. Это возможность уехать из дома, но продолжать платить за него. Это избавление от Кристин, Черил и Гленаллан-Клоуз, но избавление, достойное уважения.

Очень давно Филипп даже бегло не просматривал газет. Он избегал их так же, как телевидения и радио. Боялся чего-то? Да он и сам толком не знал. Но не потому ли, что он может испугаться, если узнает, что ищут убийцу Джоли?

Иногда Филипп представлял себе, что кто-то случайно услышал его рассказ Сенте. Например, по улице шли люди, и до их ушей донеслись слова признания в убийстве Джона Крусифера. Он почти ждал, что мать сообщит о звонке из полиции или что в главный офис придут полицейские, чтобы навести о нем справки. Бывали моменты, когда это его беспокоило, но он приходил в себя и понимал, что все эти кошмары и фантазии — глупость. Однажды Филипп поехал в Аксбридж, чтобы поискать на складе мраморную столешницу без трещин в прожилках, а за окнами остановился полицейский на мотоцикле. Он всего лишь записывал фамилию и координаты водителя, который нарушил правила, но на секунду Филипп испытал инстинктивный ужас, не поддающийся осмыслению.

Первое, что он услышал, приехав на работу, это то, что Роя нет, «у него грипп», а мистер Элдридж хочет видеть Филиппа «в ту же минуту, когда он прибудет, если не раньше». Мистер Элдридж — это управляющий «Розберри Лон».

Филипп не волновался по этому поводу. Он был уверен, что все в порядке. Он поднялся на лифте, и секретарша мистера Элдриджа, сидящая в отдельной комнате у входа, сразу пригласила его пройти. Поскольку Филипп думал, что его попросят присесть и подождать, то в этот момент он оптимистично предположил, что его, возможно, позвали, чтобы похвалить или даже поздравить с повышением.

Элдридж сидел — Филипп стоял по другую сторону длинного стола. Очки у управляющего сползли на нос, выглядел он довольно раздраженным. Филиппу он хотел сообщить следующее: Оливия Бретт пожаловалась на его поведение, отозвалась о нем как о невыносимо грубом и нахальном субъекте. Не желает ли Филипп объясниться?

— А она сказала, как именно я нагрубил ей?

— Надеюсь, вы понимаете, что я передаю информацию из первых рук. Оливия Бретт звонила и разговаривала лично со мной. Очевидно, вы позволили себе какое-то отвратительное замечание, отпустили сальную шутку о душевой кабине, которую у нее устанавливают, а когда она не засмеялась этой вашей замечательной хохме, вы сказали, что, к сожалению, не можете больше тратить на нее время, потому что у вас есть дела поважнее.

— Это неправда, — произнес Филипп с жаром, — мне показалась… она заставила меня подумать… в общем, не важно, что мне показалось. Но это она высказывалась по поводу душа, а не я.

Элдридж ответил:

— Я всегда восхищался ею. Когда я только увидел ее по телевизору, то сразу же понял, что это самая красивая наша актриса, настоящая английская леди. Если вы допускаете, что я хотя бы на секунду поверю, будто такая прекрасная и изысканная дама отпустила такую низкопробную шутку — а она решилась воспроизвести сказанное вами, хотя в этом не было никакой нужды, — вы глупее, чем я думал. Если говорить откровенно, я не считаю, что вы глупый человек. По-моему, вы человек неискренний и хитрый. Думается, вы так и не начали постигать науку безупречной вежливости и уважения к нашим клиентам, а это важнейшее в сервисе «Розберри Лон». Можете идти, и впредь никогда, слышите, никогда, не давайте даме или господину повода предъявить подобную жалобу.

Филипп расстроился, потому что не подозревал в людях такой подлости. Он и предположить не мог, что преуспевающая, красивая, знаменитая и богатая женщина, вокруг которой вертится весь мир, решит так отомстить человеку просто за то, что он уклонился от связи с ней. Он был раздосадован и рассержен. Но вникать во все это не имело смысла. Филипп снова сел за руль и поехал в Аксбридж, где среди двадцати мраморных столешниц, упакованных в плоские картонные коробки, он наконец нашел одну без трещин.

На обратном пути в Лондон Филипп купил вечернюю газету. Он уже и не думал, что там может быть что-нибудь о смерти Джоли, и очень удивился, увидев фотографию водолаза, ищущего в Риджентс-кэнэл оружие, которое, по мнению полиции, использовал убийца Джона Крусифера.

— Я получила роль, получила! — ликовала Сента, бросаясь в его объятья — Я так счастлива, я получила роль!

— Что за роль?

— Я узнала утром. Мне позвонил агент. Это роль помешанной в «Нетерпимости».

— Сента, ты получила роль в телесериале?

— Это не главная роль, но она гораздо интереснее, чем главная. На самом деле, это серьезный шанс. Сериал будет шестисерийным, я буду во всех сериях, кроме первой. Ассистент режиссера сказал, что у меня очаровательное лицо. Ты ведь рад за меня, Филипп, рад?

Филипп просто-напросто ей не поверил. Он не мог выдавить улыбку и сделать вид, что доволен. Какое-то время Сента этого, видимо, не замечала. В холодильнике наверху, у Риты, лежала бутылка розового шампанского.

— Я схожу, — вызвался Филипп.

Поднявшись по лестнице и пробравшись в грязную кухню Риты, где пахло прокисшим молоком, он задумался, что ему делать. Занять ли твердую позицию сейчас? Дать ей отпор, бросить вызов ее выдумкам — или жить в мире ее фантазий, никогда не обманываться, но подыгрывать ей всю оставшуюся жизнь? Филипп вернулся в комнату, поставил бутылку и стал осторожно снимать проволоку с пробки. Сента протянула свой бокал, чтобы поймать первую струю пены, и вскрикнула от восторга, когда пробка выстрелила.

— Какой бы нам произнести тост? Знаю, мы скажем так: «За Сенту Пелхэм, будущую великую актрису!»

Филипп поднял бокал. Выбора не было, и он повторил ее слова:

— За Сенту Пелхэм, будущую великую актрису. — И сам слышал, что голос его звучит очень сухо.

— У меня в следующую среду читка.

— Что такое читка?

— Все актеры сидят за столом и читают сценарий. То есть каждый просто читает свою роль, не играет.

— А на какой студии снимается сериал?

Колебание было недолгим, но оно все-таки было.

— «Уордвилл Пикчерз». — Сента опустила глаза и посмотрела на свои руки и на бокал шампанского, который держала на коленях. Она склонила голову, так цветок клонится к стеблю, и серебряные волосы заструились по ее щекам. — Ассистент режиссера — Тина Уэндовер, а компания находится на Бервик-стрит, в Сохо.

Сента говорила спокойно, неторопливо, с вызовом отвечала на поставленные вопросы. Ведь он усомнился в правдивости ее слов. Филипп с тревогой сознавал, что Сента может угадывать, но крайней мере до некоторой степени, что творится у него в голове. Сказав, что они умеют читать мысли друг друга, Сента была права, во всяком случае в отношении себя. Он посмотрел на нее и обнаружил, что ее взгляд прикован к нему. Сента опять проделала трюк, приводящий его в замешательство: она не отрываясь смотрела ему в глаза.

Она предлагала Филиппа проверить ее? Потому что знала, что этого он делать не станет? Принять ее выдумки было бы проще, думал Филипп, если бы она и сама обманывалась, если бы верила своим сказкам. Тревожно то, что она не верила им и зачастую не ждала, что в них поверят другие. Сента наполнила бокалы и сказала, по-прежнему не отводя глаз:

— Полицейские не очень умны, правда? Опасен тот мир, в котором к кому-нибудь средь бела дня может подойти девушка и убить, а никто об этом не узнает.

Она так обращается с ним, потому что он не поверил ее первому рассказу? Когда Сента говорила так, у Филиппа внутри что-то обрывалось, сердце падало. Он не мог подобрать никаких слов.

— Я иногда думаю, не могла ли в те дни Воришка заметить меня. Я была осторожна, но ведь некоторые люди очень наблюдательны. А что, если я приеду туда снова и Уголек меня узнает? Он может учуять меня, завыть, и тогда все догадаются.

Филипп по-прежнему молчал. Сента продолжала:

— Было очень рано, но меня же видели многие: мальчик, который разносил газеты, женщина с ребенком в коляске. А когда я села в поезд, то почувствовала, что на меня кто-то очень пристально смотрит. Думаю, это из-за пятен крови, хотя я была в красном и их не должно было быть видно. Я отнесла ту блузку в прачечную, постирала, так что не знаю, были на ней пятна или нет.

Филипп отвернулся и стал разглядывать себя и ее в зеркале. Единственный цвет, ослабевавший в тусклом, мрачном свете, при котором одежда казалась темной, а кожа — мертвенно-бледной и мерцающей, был цвет вина в бокале, неяркий, но насыщенный розовый, превращаемый зеленым стеклом в кроваво-красный. Любовь к Сенте, что бы та ни говорила, будто присосалась к Филиппу изнутри и причиняла боль. Он чуть не застонал, подумав, как все могло бы быть, если бы Сента не продолжала так настойчиво все портить.

— Я не боюсь полиции. Во всяком случае, со мной такое не в первый раз. Я знаю, что умнее. Знаю, что мы оба слишком умны для них. Но мне интересно… Мы оба совершили такие жуткие вещи, а нас никто даже не заподозрил. Мне казалось, они могут прийти, спросить о тебе. По-моему, они еще могут появиться. Но не волнуйся, Филипп. Со мной ты в полной безопасности, от меня они никогда ничего не узнают.

Он ответил:

— Давай не будем об этом, — и обнял ее.

Ночь, темная и угрюмая, казалась Филиппу на удивление тихой, гул машин — отдаленным, улица — пустынной. Возможно, дело в том, что он уезжал от Сенты позже, чем обычно. Был второй час.

Он перегнулся через балюстраду, спускаясь по лестнице, и увидел, что ставни на окне чуть приоткрыты. Филипп собирался закрыть их перед уходом. Но с улицы никто не увидит ее, голую, спящую, отражающуюся в зеркале: Филипп, добровольный страж, убедился в этом и остался доволен. «Не в первый раз», — что Сента хотела этим сказать? Он не переспросил, потому что потребовалось какое-то время, чтобы осознать эти слова. И вот они окончательно ясны. Уже был случай, когда полиция могла подозревать ее в совершении чего-то ужасного? Это она имела в виду?

Свет фонарей, тусклый, зеленоватый, и тонкий туман создавали впечатление подводного мира, затонувшего города, где дома — рифы, ветви деревьев — морские водоросли, тянущиеся сквозь мутную темноту к какому-то невидимому свету.

Филипп поймал себя на том, что идет осторожно, легко, чтобы не нарушить тяжелую непривычную тишину. И только когда он завел машину — ужасный шум — и повернул на Сизария-гроув, он заметил листовку, которую кто-то прилепил на лобовое стекло, пока он гостил у Сенты. Включенные дворники тащили обрывки бумаги по мокрому стеклу. Филипп свернул на обочину, остановился и вышел.

Он скомкал раскисшую бумажку. Это была реклама распродажи ковров. С дерева ему на шею упала ледяная капля, и он вздрогнул. На кладбище темно, над землей какой-то вязкий холодный пар. Филипп положил руки на ворота. Ржавое железо было мокрым. Филипп почувствовал что-то более ледяное, чем капля, упавшая на него, — дрожь по спине.

На одной из ступенек, ведущей к паперти, горела одинокая свеча. Ворота открылись со скрипом, напоминавшим стон человека. Филипп сделал несколько шагов по камням, промокшей траве, влекомый голубоватым сиянием и желтым кругом над пламенем.

На крыльце на постели из одеял и тряпья кто-то лежал. Лицо Джоли, поднявшего голову к свету, показалось Филиппу маской привидения.