"Подружка невесты" - читать интересную книгу автора (Ренделл Рут)

Глава 19

Она сидела напротив него за столиком в кафе, подкупленная пятью фунтами, которые Филипп обещал ей дать, если она пойдет с ним поговорить. На какое-то время он их придержал. Филиппу стало интересно, когда Черил в последний раз мыла голову — мылась, если на то пошло. Ногти у нее были грязные. На среднем пальце правой руки болталось дешевое серебряное колечко, и он представил, как этой рукой сестра постоянно дергает за ручку игрального автомата, так машинально, как будто штампует детали на заводе, и так же равнодушно. На лице Черил были морщины, какие бывают только у молодых: складки и глубокие борозды, от которых лицо выглядит не старым, а очень изможденным.

Он наконец нашел сестру в галерее игровых автоматов на Тотнем-Корт-роуд, обойдя все подобные места на Оксфорд-стрит. Он наблюдал за тем, как она проигрывает последние деньги и обращается, уже, видимо, автоматически, с просьбой одолжить к человеку рядом. Филипп видел, как человек ей отказал, даже не взглянув в ее сторону. Он не сводил глаз с фруктов или чего-то другого на экране, и смотрел так сосредоточенно, как будто у него проверяют зрение. Филипп кивал головой, махал Черил рукой, жестами показывал, чтобы она уходила. Алые и золотые огни, равномерные и мерцающие, темная пучина этого места, освещенная точками и тлеющими огоньками, придавали залу вид театрализованной преисподней.

Было трудно выведать у Черил что-нибудь, потому что теперь, когда ее пристрастие перестало быть тайным, она демонстрировала подчеркнутое равнодушие к тому, что еще он знает и что обо всем этом думает. Она говорила неохотно, чуть не зевая. Попробовала кофе и отодвинула чашку, притворно вздрогнув.

— Папа умер. Ничто другое не могло бы приблизить меня к нему так сильно. Я почувствовала то, что чувствовал он, — думаю, можно сказать так Или это наследственность, может, мне просто это передалось.

— Такое не передается.

— Откуда тебе знать? Ты что, врач?

— Как долго ты этим занимаешься? С тех пор как он умер? — Черил кивнула, сделав некрасивую гримасу, но встревожилась, взяла ложку и стала постукивать ею о блюдце. — Что тебя привлекло?

— Я шла мимо, думала о папе. Никто из вас, казалось, не принял его смерть так близко к сердцу, как я. Даже мама. Ну вот, я шла и думала о нем. Я вспоминала тот вечер, когда мы все возвращались откуда-то с отдыха. Мы плыли на пароме, он играл на автомате и, выигрывая, каждый раз давал мне денег и разрешал попробовать. На пароме народу было немного, вы где-то ужинали, и мы с папой были одни. Ночь, звезды… Не знаю, почему я это помню, ведь вряд ли автоматы стояли на палубе, правда? То, что папа все время выигрывает, казалось волшебством, деньги только и успевали сыпаться. Я вспоминала об этом и… ну, в общем, я вошла и попробовала — а почему нет?

— И ты подсела?

— Я не подсела. Это не наркотик, — на лице Черил впервые появилось оживление: она была возмущена. — Тут один парень только что мне сказал, что я подсела. «Ты наркоманка», — сказал он, будто я колюсь. А я никогда этим не занималась. Никогда не притрагивалась даже. Я даже не курила никогда. Что происходит с людьми, почему они думают, будто ты подсел на что-то, если тебе это просто нравится?

— И поэтому ты воруешь? Ты воруешь, чтобы были деньги на пагубную привычку.

— Мне это нравится, Филипп. Неужели ты не понимаешь? Мне это нравится больше, чем что-либо на свете. Можешь назвать это хобби. Как у Дарена — спорт. Ты же не называешь его наркоманом. Это увлечение, как и должно быть у человека. Люди играют в бильярд, правда? И в гольф, и в карты, и в другие игры, и ты не говоришь, что они подсели.

Филипп спокойно ответил:

— Это совсем не то. Ты не можешь остановиться.

— А я не хочу останавливаться. С чего бы? Со мной все нормально, у меня не будет никаких трудностей, если только деньги будут. Моя проблема в деньгах, а не в автоматах. — Она положила ложку, протянула руку через стол и перевернула тыльной стороной ладони вверх: — Ты говорил, что дашь мне пять фунтов.

Он вынул из кошелька купюру. Это было отвратительно. Филипп не хотел делать из этого церемонию и передавать купюру так быстро, как голодным дают еду, или так как некоторые, дразня собак печеньем, убирают его в последний момент. Но, когда он вынул купюру, совершенно непринужденно, как вынимают деньги, чтобы отдать долг, Черил выхватила ее. Она сделала глубокий вдох и сжала губы. Купюра была крепко зажата в ее руке, она ее не выпускала. Деньги у Черил не задержатся, она не потратит их с умом.

Когда она ушла, затерялась среди автоматов с немыслимыми сверкающими названиями, Филипп вернулся к машине, оставленной в переулке. Было чуть больше половины одиннадцатого и уже темно. Беседа с Черил дала ему новый повод для переживаний. Все его мысли были теперь заняты сестрой, ее отчаянными оправданиями. Она снова пойдет воровать, думал он, она, наверное, ворует прямо сейчас, ее поймают, ее посадят в тюрьму. Внутреннее эго самосохранения подсказывало, что это, возможно, лучшее из всего, что может произойти с Черил. Ее, быть может, вылечат в тюрьме, помогут ей. Но как брат Филипп знал, что так сестра пропадет. Я должен что-то предпринять, думал Филипп, должен.

Он понимал, что нельзя дольше оттягивать возвращение к Сенте. Никаких промедлений. Она уже испугана, уже волнуется, гадая, что с ним стряслось. По пути Филипп стал обдумывать, как сказать Сенте, что они должны разойтись. Если полицейские что-нибудь обнаружили, он будет вынужден остаться с ней, но, как ни странно, им ничего не известно. Должно быть, не явился ни один свидетель, никто не рассказал им о девушке, у которой на одежде были пятна крови, или о девушке в пустом вагоне утром в воскресенье. Все потому, что она никак не связана с Майерсоном, думал Филипп. Убийца и жертва не знакомы — раскрыть такое преступление труднее всего: в таком убийстве невозможно отыскать мотив.

Тогда, значит, я потворствую убийце? Я покрываю преступницу? А что хорошего в том, что убийцу Майерсона отдадут под суд? Это вернет несчастному Майерсону жизнь? Один из доводов в пользу ареста убийцы — не допустить, чтобы он убил кого-нибудь еще. Филипп уже знал, что Сента убивала раньше. Она сказала ему довольно туманно, но ведь сказала… на что использовала первый кинжал.

Дом на Тарзус-стрит покоился в темноте. Ставни на подвальном окне были открыты, но свет внутри не горел. Войдя в коридор, Филипп вспомнил время, когда Сента его избегала, и последующую вспышку горя и отчаяния. Как он мог чувствовать себя так совсем недавно и совершенно иначе — сейчас? Если бы он не солгал об убийстве Джона Крусифера, то, может, Майерсон был бы жив… А солгал он исключительно для того, чтобы вернуть себе человека, которого теперь не желал видеть.

Медленно и тяжело он спускался по лестнице, выключил свет и во мраке вошел в темную комнату. В ней царила абсолютная тишина, но, подойдя ближе к постели, Филипп услышал, как Сента вздохнула во сне. По ее дыханию и глубине сна он понял, что она приняла таблетки Риты. Иначе она проснулась бы, как только он подошел. Он разделся и лег рядом. Казалось, иначе поступить невозможно. Пока не пришел сон, Филипп лежал на постели и изучал бледный изгиб щеки Сенты на коричневой сатиновой подушке. Свет, проникавший в комнату, попадал на пряди серебряных волос, и они мерцали. Сента лежала на своей половине, руки ее были сжаты в кулаки и уперты в подбородок. Какое-то время Филипп лежал на расстоянии от нее, а потом нерешительно, как застенчивый человек, который боится отказа, положил руку на ее талию, прижал к себе и обнял.

Они были в ее комнате, было утро, по-прежнему раннее, восьмой час, но уже совсем светло. Солнце самозабвенно светило на это запустение и ветхость сквозь щели в грязных ставнях. Филипп сварил кофе. В бутылке осталось немного молока, но оно прокисло. Сента завернулась в две шали, одна была повязана вокруг ее талии, другая лежала на плечах. Корни ее волос снова стали рыжими. Она все еще находилась под воздействием снотворного: взгляд плывущий, движения замедленные, но Филипп понимал, что она уже ощущает в нем перемену и удручена этим и напугана. Он сидел на краю постели, она — в изголовье, склонясь на подушки. Затем Сента подползла к нему по сбитому одеялу и робко протянула руку. Филипп хотел отдернуть свою, но не отдернул. Он позволил ее руке лежать в своей, чувствуя, как у него сводит скулы. Он попробовал прокашляться. Голос его звучал так, будто Филипп сильно простужен:

— Сента, ты его убила вторым из двух стеклянных кинжалов?

Вопрос был так же странен, как и то, что он совершенно серьезно задал его девушке, которую должен был любить, на которой думал жениться. Сами слова и их сочетание были так чудовищны, что Филипп зажмурился и сдавил пальцами виски.

Сента кивнула в ответ. Он знал, что у нее в голове. К его вопросам, к действительности, к опасности она равнодушна. Она хочет только, чтобы он продолжал ее любить. Он спросил, пытаясь казаться невозмутимым и говорить без дрожи в голосе:

— В таком случае, неужели ты не понимаешь, что полиция тебя найдет? Это просто чудо, что тебя еще не отыскали. Две смерти связывают стеклянные кинжалы. Полиция обнаружит эту связь. У них наверняка где-то в компьютере есть эта зацепка — почему они еще не приходили к тебе?

Сента улыбнулась. Она крепко держала его руку и потому могла улыбаться:

— Я хочу, чтобы ты ревновал меня, Филипп. Знаю, что с моей стороны это нехорошо, но мне правда хочется, чтобы ты ревновал.

Он уже уяснил себе, что она избегает естественного порядка вещей и логики, раз так отвечает на вопросы. Какой бы ее связь с реальностью ни была, Сента ее теряет.

— Я не ревную, — отозвался он, стараясь сохранять самообладание. — Я знаю, что этот Мартин ничего для тебя не значил. Я беспокоюсь за тебя, Сента. Волнуюсь, что будет дальше.

— Я люблю тебя, — произнесла она, держа его за руки, стиснув их до боли, — я люблю тебя сильнее, чем саму себя, так почему я должна тревожиться о том, что случится со мной?

Странно, ужасно, но он знал, что это правда. Она любит его так, и ее лицо это выражало. Слова ни к чему. В ярком, равнодушном солнечном свете, лучами выхватывающем пыль, Филипп прижал ее к себе, щекой к ее щеке, обхватил за спину. Нервы его были расслаблены, тело — беспокойно от желания уйти. Она прильнула к нему. Время шло, мгновения тянулись словно часы, пока он наконец не сказал:

— Сента, мне нужно идти.

Она прильнула к нему еще плотнее.

— Я не могу больше брать отгулы, — продолжал он, — я должен ехать на работу.

Он не сказал ей, что в первую очередь хочет увидеть Фи и Дарена, застать их, пока они не ушли на работу. Ему пришлось оторвать Сенту, поцеловать в утешение. Закутанная в шали, она как младенец, зарылась в коричневое белье. Он закрыл ставни почти полностью, чтобы не впускать резкий желтый свет, и быстро вышел из комнаты, даже не оглянувшись.

За завтраком зять оказался привлекательнее, чем в те дневные и вечерние часы, когда сидел развалясь перед телевизором. Свежевыбритый, он вновь походил на статного жениха, правда, его старил хмурый сосредоточенный взгляд, когда он изучал «Файнэншл Таймс» — последняя газета, с которой его можно было увидеть. А Фи, красивая и свежая, с феном в одной руке и тарелкой тостов в другой, крайне удивилась, увидев брата, и испугалась, что что-то стряслось с матерью, а иначе зачем бы он заявился с утра. Сказав, что все в порядке, Филипп изумился тому, как часто люди используют эту фразу, которая никогда не несет в себе никакого смысла.

Он поймал себя на том, что оттягивает разговор, с которым пришел на самом деле. Люди, возможно, всегда так поступают, думал он. Расскажи сначала о меньшей тревоге, меньшей заботе. Он почувствовал себя виноватым, отнеся проблему Черил к этой категории. Фи поначалу не верила, потом смутилась. Она закурила, как будто они обсуждают что угодно, но не пагубную привычку.

— Игральные автоматы? — переспросил Дарен. — Игральные автоматы? Я играю на них, но никто не называет меня наркоманом.

— Ты не помешан на них. Ты сдерживаешь свою потребность в игре, можешь заставить себя остановиться. А Черил не может.

Филипп видел, что разговор с этими двумя людьми, которые в полной мере поняли бы, к примеру, угрозу алкоголизма, ни к чему ни приводит, и это показало ему, как Фи отдалилась от него, Филиппа, и приблизилась к Дарену. Возможно, это необходимо для прочного брака и неизбежно. Время пришло, откладывать больше нельзя. Дарен уже поднялся из-за стола и стал искать ключи от машины, когда Филипп спросил:

— Кто такой Мартин Хант?

— А?

— Мартин Хант, Фи. Я уверен, что слышал это имя от тебя и Дарена.

Она нахмурила брови, наморщила нос от негодования или недоверия:

— Ты знаешь, кто это, должен знать. Что у тебя в последнее время с памятью?

— Он… он умер?

— Откуда я знаю? Но не думаю. Он молодой парень, ему двадцать четыре-двадцать пять. С чего бы ему умереть?

— Кто он такой, Фи?

— Я не знаю, — ответила она, — это с Ребеккой я была знакома. Я училась в школе с Ребеккой Нив. А он был ее парнем. Вот и все, что я знаю. Видела по телевизору, в газетах читала.

На то, чтобы переварить услышанное, понять смысл сказанного и сделать выводы, Филиппу понадобилось какое-то время. Позже он испугался, вдруг сестра заметила, как он побледнел. Он чувствовал, как кровь отхлынула от лица, тело покрылось гусиной кожей. Ему еще и дурно стало. Он ухватился за спинку стула. Дарен подошел к Фи, сказал, что уходит, и поцеловал ее.

Фи вернулась с кухни, вытирая руки бумажным полотенцем.

— Зачем тебе знать о Мартине Ханте?

У Сенты он научился врать почти не задумываясь:

— Мне кто-то сказал, что он погиб в автомобильной аварии.

Фи не заинтересовалась:

— Не думаю. Мы бы узнали. — Она снова исчезла, а вернулась уже в жакете. — Мне пора на работу, Фил. Ты идешь? Да, чуть не забыла: звонила мама и сказала, что вернулась Флора. Я на самом деле не поняла, что она имеет в виду. Она только сказала, что Флора вернулась, будто пришла сама или что-то в этом роде.

Они спустились с крыльца, вышли на улицу. На этот раз лгать не пришлось:

— Мне посчастливилось ее разыскать. Я думал, мама хочет получить ее обратно, так что я… я ее вернул.

— Но почему ты ничего не сказал? Мама считает, что это чудо. Она думает, что Флора просто пришла и сама встала на тот постамент.

— Уверен, что нет, — сказал Филипп, погруженный в свои мысли, — я ей все объясню.

Фи с удивлением посмотрела на брата, когда они прощались:

— И ты приехал сюда в такую рань просто для того, чтобы спросить у меня о парне, с которым ты даже не знаком и о котором никогда не слышал?

Филипп репетировал что-то вроде объяснения для матери. Это освободило его ум от других, более тягостных мыслей, помогло прекратить думать о том, с чем ему придется когда-нибудь столкнуться. Он расскажет матери, что в сущности давно уже знал, что у Арнэма Флоры больше нет, что статую продали. Он, Филипп, поместил объявление в газете, наконец нашел ее и выкупил, чтобы сделать Кристин сюрприз. В таланте разыграть настоящий спектакль, смешав все возможные выдумки, ему было отказано.

Черил заперлась в своей комнате. Бледная как полотно, Кристин подошла к Филиппу, еще до того, как он успел вынуть ключ из замочной скважины, прижала его к груди. Он пытался говорить спокойно:

— В чем дело? Что случилось?

— Ах, Филипп, к нам приходили из полиции. Они привезли Черил и обыскали дом.

— Как это?

Он заставил ее присесть. Мать дрожала, сын крепко держал ее за руку. Она говорила задыхаясь, тяжело дыша:

— Они поймали ее на краже в магазине. Всего лишь флакон духов, но у нее… у нее… — Кристин остановилась, перевела дух и продолжила: — У нее… в сумке было что-то еще. Они повезли ее в полицейский участок, предъявили обвинение, или как это называется, а потом отвезли домой. Здесь были женщина-детектив и молодой парень, констебль. — У нее началась истерика, и она разразилась рыданиями вперемежку со смехом. — Я думала, как дико все это, так странно оказаться посреди этого… этого ужаса!

Филипп чувствовал себя беспомощным.

— Что с ней будет?

— Завтра утром ей нужно явиться в суд, — сказала Кристин довольно спокойно, почти сухо. Потом снова зарыдала и застонала от горя, прикрыв рот рукой.