"Безлимитный поединок" - читать интересную книгу автора (Каспаров Гарри Кимович)

«Нечистая сила»

Наверное, психологически матч в Севилье оказался для меня наиболее трудным из всех четырех поединков с Карповым. Хотя на первый взгляд такое утверждение выглядит парадоксальным. Ведь позади были и запредельные нагрузки первого матча, когда в течение двух месяцев приходилось выходить на сцену под угрозой последнего поражения, и ни с чем не сравнимое эмоциональное напряжение второго матча, когда цель стала так обжигающе близка, и потрясение на финише матч-реванша в Ленинграде после истории с Владимировым.

Тем не менее Севилья стала для меня самым тяжелым жизненным испытанием. Одних терзаний в ночь между 23-й и 24-й партиями хватило бы на весь матч. У меня до сих пор такое ощущение, будто я заглянул в бездну. Довольно хорошо изучив своих противников, я ничуть не сомневался в том, что их не удовлетворит чисто шахматный триумф. Весьма вероятно, что на случай победы Карпова у них был заготовлен план, как публично расправиться со мной. И дело тогда не ограничилось бы серией залпов, произведенных рядом газет в начале 1988 года, а вылилось бы в масштабную кампанию против меня. К счастью, этого не случилось — титул чемпиона мира уберег меня от самого худшего…

Но не только, а точнее — не столько, мрачные мысли о собственном будущем угнетали меня в ту страшную ночь. В конце концов, вырываясь «за флажки», я отчетливо сознавал, чем может грозить лично мне конфронтация с могущественным аппаратом. Но я не мог не думать и о тех, кто, поверив в меня, активно включился в борьбу за перемены в шахматном мире. Вернись Карпов на престол, ростки нового будут безжалостно затоптаны, а сторонников реформ ожидает примерное наказание. События минувшего года одно за другим всплывали в моем сознании, а я все не мог понять, как, имея громадный опыт единоборств на высшем уровне и убедительно победив в двух последних матчах, я вновь, как и три года назад, оказался на краю пропасти…

Я до сих пор убежден, что моего шахматного превосходства перед севильским матчем было достаточно для победы. Однако реализовать его я не смог. Объяснение нужно искать вне шахмат, и в первую очередь — в моем тогдашнем психологическом состоянии. Победа в матч-реванше в какой-то степени разоружила меня. Выигрыш казался окончательным, а следующий матч с Карповым — не столь уж очевидным: ему предстояло еще играть с Соколовым. Кроме того, промежуток между матчами составлял почти год.

К сожалению, отпущенное время мне не удалось использовать плодотворно для шахматной подготовки. Пожалуй, на сегодня я могу считать тот год самым безликим в творческом отношении.

Помимо борьбы со спортивной бюрократией была масса других важных и интересных дел: работа в детской шахматной школе, попытка организации совместного советско-английского шахматного издательства и шахматного журнала, содействие компьютеризации в нашей стране — например, создание Московского детского клуба «Компьютер», президентом которого я являюсь и где все работают исключительно на общественных началах. Только за первые два года деятельности клуба в нем прошли обучение более 500 детей в возрасте от шести до шестнадцати лет. Из каждой зарубежной поездки я привожу ребятам программы и дискеты; регулярно подписываю клуб на иностранные компьютерные журналы. Кстати, именно отсюда по телекоммуникационным линиям связи передавались ходы первого в истории сеанса «Звездных шахмат» (с центром в городе Канн), в котором я играл одновременно с десятью городами планеты.

Кто мог предположить, что даже детский клуб Госкомспорт умудрится превратить в арену борьбы со мной! Началось все с рекламного контракта, который я заключил в 1986 году с фирмой «Atari». Весь гонорар фирма по условию выплатила компьютерами. Так вот, из полусотни полученных восьмиразрядных персональных компьютеров комитет упорно пытался половину присвоить себе. Поскольку контракт был заключен через Госкомспорт, то, формально являясь грузополучателем, он в продолжение двух лет не оформлял документы на передачу компьютеров клубу. А так как сами компьютеры уже находились в клубе и забрать их у детей без скандала было невозможно, то в Госкомспорте просто не подписывали чисто формальный приказ о передаче. Это покажется смешным, но с просьбами решить этот вопрос к руководству Госкомспорта обращались вице-президент АН СССР Е. Велихов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ В.Мироненко, директор Экономико-математического института В. Макаров. Никому из них не отказывали, просто не подписывали приказ — и все.

Вопрос решился в пользу детей только после окончания матча в Севилье…

Многочисленные проблемы не позволяли сосредоточиться на главном — подготовке к матчу с Карповым. Как-то очень далек был предстоящий поединок от моего сознания, и невольно хотелось от него отрешиться. Это чувство будет сопутствовать мне и на протяжении всего севильского матча. Зачем играть еще? Уже доказано превосходство, уже завоевано и затем подтверждено звание чемпиона, и все это в течение двух лет. Повторяю, мне очень не хотелось играть матч, все мое существо противилось самой мысли о том, что надо снова (в который раз!) мобилизовывать себя на битву. Хотя я понимал: на этот раз на карту поставлено гораздо больше, чем в предыдущих матчах. Мое поражение выходило бы далеко за рамки единоборства с Карповым и касалось бы всего дела обновления шахматной жизни. Уже по возвращении из Севильи мне передали слова одного из ответственных работников Госкомспорта: «Если Гарик проиграет — реставрация будет «кровавой»!»

Как я уже упоминал, отвлекала от подготовки к матчу и работа над книгой «Дитя перемен», начавшаяся в конце 1986 года. По ходу создания книги трудно было избавиться от ощущения, что основная борьба за звание чемпиона мира уже позади.

Нелегкой была также проблема с командой, которая должна была поехать на матч, так как с уходом Владимирова и Тимощенко в ней осталось только два человека из тех, с кем мы начинали борьбу: Никитин и Дорфман. И даже одного из них постарались вывести из игры. В июне 1987 года, за четыре месяца до матча, ко мне в Баку пожаловал неожиданный визитер — звали его Александр Фельдман. Без всяких околичностей он объявил о своей обиде на неблагодарного Карпова и о желании отомстить ему. Поэтому он решил выдать сверхважную тайну: оказывается, не Владимиров, а Дорфман был источником информации о наших дебютных разработках.

Пикантность ситуации заключалась в том, что в 1985 году, во время второго матча в Москве, именно через Фельдмана предлагались Дорфману 100 тысяч рублей и прописка в Москве в обмен на информацию из моего лагеря. Поэтому нетрудно было понять, что главной целью откровений Фельдмана было скомпрометировать Дорфмана и лишить меня еще одного помощника. Однако закулисные стратеги переоценили мою «подозрительность» (кстати, интересно отметить, что сам факт утечки информации не отрицался, просто, по словам Фельдмана, этим занимался не Владимиров).

В марте я провел переговоры с молодым грузинским мастером Зурабом Азмайпарашвили (ныне гроссмейстером), который сразу согласился принять участие в подготовительной работе. Все же в команде недоставало еще одного сильного гроссмейстера. За месяц до матча я обратился к Сергею Долматову, хотя понимал, что столкнусь с серьезной проблемой: дело в том, что он — близкий друг и помощник Артура Юсупова, одного из претендентов на высший шахматный титул. Но, на мое счастье, Долматов согласился: в этом я вижу и добрую волю самого Юсупова, который понимал всю важность севильского матча не только для меня, но и для шахмат вообще.

Не могу согласиться с утверждениями, будто моя предматчевая подготовка была недостаточной. На самом деле было найдено много новых идей, но, увы, игра не соответствовала уровню подготовки. Уже начало матча показало, что моя нервная система была не готова к той перегрузке, какой является матч на первенство мира. Если опыт и интуиция подсказывали подчас верное решение, то какая-то общая заторможенность организма, вялость мысли, а главное — полное отсутствие вдохновения делали игру тяжеловесной и невнятной, заставляли меня вновь и вновь перепроверять варианты и попадать в цейтноты. Пожалуй, первые восемь партий были самыми удручающими. Две из них — 2-я (после отлично проведенного дебюта) и 5-я (где мне удалось найти сильное возражение на новинку Карпова и получить большой перевес) — были проиграны именно в цейтноте, так как на два хода в этих партиях я затратил два с половиной часа! Такая задумчивость, конечно, непозволительна, и она лучше всего характеризовала мое состояние, ту странную апатию, с которой я подошел к матчу.

Не осталось это незамеченным и шахматными специалистами. «После пяти партий уже можно сделать кое-какие выводы, — сказал Артур Юсупов, выступая в Ленинградском дворце искусств. — Я знаю Каспарова с первых его шахматных ходов и не припомню его в таком тяжелом состоянии. Дело не в счете. Как он проигрывает?! Столкнувшись с первой же неожиданностью, надолго задумывается. Жестокие цейтноты. Подставляет ладью. Не переводит свои часы. Может быть, он потерял психологическую устойчивость? Перед матчем Каспаров заявил: «Проблему Карпова я решил». Но решил ли он проблему самого себя? Интересную с точки зрения психологии тактику избрал в этом матче Карпов. Представьте себе теннисиста, который сам к сетке не выходит, но раз за разом вынуждает это делать противника: выходить к сетке и ошибаться. Похоже, что такая игра Карпова — сюрприз для Каспарова. Я думаю, что психология и решит судьбу матча».

Здесь надо вернуться к событиям последних дней в Москве, перед отлетом в Испанию, и к тому, что им предшествовало. Я хочу еще раз напомнить, что в наших с Карповым поединках за звание чемпиона мира участвуют не только черно-белые фигуры — поле сражения простирается далеко за пределы шахматной доски.

В главе «Лицом к лицу» я уже писал о Тофике Дадашеве, бакинском психологе, который помогал мне во время матчей в Москве и Ленинграде. В книге «Дитя перемен» его фамилия не упоминалась — таково было пожелание самого Дадашева. Я называл его «мой талисман».

Не знаю, может ли предать талисман, но Дадашев это сделал.

За два дня до отъезда в Севилью мне сообщили, что в «Литературной газете» готовится к публикации — уже набрано! — сенсационное интервью, в котором Дадашев рассказывает, как с помощью «особой силы, исходящей от него», он сделал Каспарова чемпионом. Почти одновременно аналогичное интервью было предложено газете «Московские новости». Забегая вперед, скажу, что после окончания севильского матча в «Московских новостях» появилась статья известного драматурга Леонида Зорина, в редакционном предисловии к которой указывалось, что материал Дадашева в редакцию принес… Карпов.

Ни в той, ни в другой газете это интервью не появилось, но во время матча оно было напечатано с некоторыми изменениями в журнале «Spiegel».

В интервью Дадашев открыто заявил, что незадолго до отъезда в Испанию с ним связался Карпов, и Дадашев дал ему три совета, как бороться с Каспаровым. Дадашев утверждал, что Карпов победит, если будет следовать его советам.

Ценность его советов станет понятна, если вспомнить, что этот человек — безусловно, одаренный психолог — помог мне в наиболее трудный период первого матча, Дадашев часто беседовал со мной и знал обо мне немало: слабые и сильные стороны, мнительность, веру в счастливые числа, а главное, он знал, что я ему верю. Дадашев довольно удачно предсказывал ход борьбы, давал мне психологические советы. При счете 0:5 убеждал в том, что матч я не проиграю. Начав помогать Карпову, он не мог не понимать, какой силы удар на меня обрушится, когда я об этом узнаю.

Действительно, продолжая верить в «силу» Дадашева, я тогда в Севилье часто вечерами ломал голову над вопросом: «Почему он так поступил?»

Матч проходил в Театре Лопе де Вега, расположенном в центре Севильи, в красивом саду. Построенный в стиле испанского барокко, театр по форме напоминает огромный цветок, ослепляющий на солнце своей белизной. В нескольких сотнях шагов от театра возвышается лучшая в городе гостиница «Альфонс XIII». Предполагалось, что обе команды будут жить в этой старинной гостинице, но потом был выбран современный отель с поэтичным названием «Севилья Соль», то есть «Солнце Севильи». Нам же с Карповым предоставили отдельные виллы.

Приезжали мы на партию порознь, буквально за несколько минут до пуска часов в 16.30, и входили в разные двери — в зависимости от того, каким цветом предстояло играть: одну дверь украшала белая пешка, другую — черная.

В глубине сцены висел огромный плакат с рекламой Всемирной выставки, которая пройдет в Севилье, — «ЭКСПО-92» (вместо буквы «о» — симпатичный оранжевый апельсин). Вот и разгадка высокого призового фонда: полмиллиарда песет ассигновал на проведение матча муниципалитет Севильи!

Просторное фойе театра было прозвано зрителями «казино». И недаром: там делались ставки на результат очередной партии. Чем ожесточеннее становилась борьба на сцене, тем больше людей устремлялись из зрительного зала в «казино». Но, конечно, в фойе не только делали ставки. Здесь можно было поговорить, обсудить за чашечкой кофе партию, сыграть в шахматы, купить шахматную литературу и сувениры. В центре фойе стояла огромная демонстрационная доска, на которой, сменяя друг друга, гроссмейстеры комментировали ход поединков. Всюду были установлены мониторы, на экранах которых можно было видеть игроков и позицию на электронной доске. Здесь же размещался пресс-центр, оснащенный телексами и компьютерами не хуже, чем пресс-центр конференции по разоружению…

Итак, борьба в матче приняла затяжной характер. В целом инициативой владел Карпов. Я никак не мог настроиться на полнокровную борьбу, всячески уклонялся от рискованных действий. Особенно это проявилось в 11-й партии, где, получив по дебюту отличную позицию, я серией нерешительных маневров поставил себя в тяжелое положение. Правда, грубый зевок Карпова принес мне очко, но думаю, что это было плохим подарком для меня: я окончательно «заснул», решив, что дальнейшее — дело техники и можно просто стоять на месте. За это, разумеется, судьба наказала меня. В 16-й партии я вдруг бросился в атаку, полагаясь не столько на себя, сколько на магическую силу числа 16, которое дважды приносило мне успех в предыдущих матчах. На этот раз мистика не сработала, партию я проиграл. Причем неприятный осадок был вызван не только результатом, но и моей бездарной игрой. Счет в матче сравнялся.

После этой партии я «проснулся», но не надолго. Применение в 17-й партии староиндийской защиты, дебюта, уже четыре года не входившего в мой репертуар, было вызвано необходимостью привести в движение внутренние резервы. На какое-то время течение матча приобрело благоприятный для меня характер. В 18-й и особенно в 20-й партиях Карпов, играя черными, пережил несколько тревожных минут, хотя в итоге мои неточности позволили ему избежать худшего. 21-я партия могла стать чрезвычайно важной для победы в матче: полный решимости использовать белый цвет, Карпов в защите Грюнфельда пошел на сложную обоюдоострую позицию, но вскоре совершил серьезную ошибку, позволившую мне перехватить инициативу. Увы, в тот день моя трактовка возникшей типично «каспаровской» позиции оставляла желать много лучшего. Сначала я не использовал возможность закрепить полученное преимущество, а затем, почувствовав, что подходящий момент упущен, форсировал ничью повторением ходов, хотя позиция еще позволяла бороться за победу. После этой партии стало ясно, что не судьба выиграть этот матч, надо было хотя бы сохранить титул. Если быть до конца откровенным, то это чувство — хотя бы сохранить титул! — не покидало меня на протяжении всего матча и было тем психологическим прессом, который подавлял всякое стремление к активности…

«Периодически я переставал сознавать, что идет матч на первенство мира, — сказал я в одном из первых послематчевых интервью. — Думаю, за последние годы накопилась психологическая усталость. Это сказалось. Я всегда стремлюсь к лучшему ходу, стараюсь достичь максимума, но вот в матче с Карповым… как-то абстрагировался от происходящего. Кстати говоря, я впервые не потерял ни грамма веса за матч. Конечно, нервным стал жутко, но обычно бывает и физическое истощение, а тут обошлось. Как будто матч прошел в стороне. Не было полной концентрации, появилось желание сделать ход покрепче…»

В сущности, матч закончился после короткой бесцветной ничьей в 22-й партии. Конечно, было ошибочно не играть на выигрыш. Но нервной энергии уже не было. Эта партия окончательно показала, что независимо от исхода матча оба соперника были в нем не на высоте. Правда, Карпов считает, что он играл в Севилье хорошо, у него были творческие достижения, и вообще «в творческом отношении соревнование проходило на высоком уровне».

Мне же кажется, что по своему творческому содержанию матч явно уступал предыдущим. Это не только мое мнение, но и мнение многих гроссмейстеров.

Виталий Цешковский: «Поединок проходил в бескомпромиссной спортивной борьбе и заставил болельщиков поволноваться. Но творческий уровень партий не столь впечатляющий. Мне кажется, что оба участника находились под каким-то психологическим прессом и это мешало им продемонстрировать лучшие стороны своего творчества. В этом матче значительно меньше дебютных новинок и стратегических идей, чем в предыдущих».

Лев Псахис: «На мой взгляд, прошлогодний матч-реванш по всем показателям стоит в ряду самых выдающихся соревнований за мировую шахматную корону. И надо прямо сказать, нынешний поединок не оставит такой значительный след в шахматах».

Наум Рашковский: «Этот матч наглядно показывает, что многие решения ФИДЕ в последние годы оказались неплодотворными. Столь долгое соперничество двух сильнейших шахматистов планеты отрицательно сказывается на качестве их игры».

Действительно, нет никаких сомнений в том, что качество партий севильского матча значительно уступает всем предыдущим. Благодарить надо тех, кто придумал эту систему и ежегодно заставлял нас играть. Даже такое выдающееся событие в жизни человека, как матч на первенство мира, может стать обыденным, если им заниматься каждый год. Меня всегда поражала в руководстве ФИДЕ неспособность извлекать уроки из прошлого…

Хотя в матче было немало интересных идей и в дебюте, и в миттельшпиле, в целом ожидаемого накала борьбы не получилось. Разве что финал никого не оставил равнодушным. То была невероятная, просто фантастическая развязка!

Дебют 23-й партии сложился для меня удачно — черными удалось решить все проблемы. Но тут двумя подряд импульсивными ходами я позволил Карпову получить ясный стратегический перевес. Правда, в обоюдном цейтноте он большую часть его растерял, и 40-м ходом я, пожалуй, мог добиться ничьей (момент, кстати, не отмеченный комментаторами). Но из двух возможных продолжений я выбрал худшее, и, запиши Карпов сильнейший ход, это поставило бы меня перед неразрешимыми проблемами. Однако, как мы и надеялись, его секретный ход тоже оказался не лучшим, и черным тонкими маневрами удалось создать контригру. Причем настолько сложную, что даже дома проанализировать ее во всех деталях оказалось просто невозможно (кроме того, во время ночного анализа на нас давила неприятная мысль: а что, если Карпов записал лучший ход?).

Неудивительно, что решение проблем за доской потребовало больших затрат времени и мы снова угодили в обоюдный цейтнот. Карпов начал повторять ходы, и вот тут случилось нечто непостижимое. Вместо того чтобы тоже повторять ходы, предоставив белым самим искать пути усиления позиции, я вдруг затеял комбинацию, опровержение которой было нами найдено еще дома! Впрочем, оно лежало на поверхности, и даже за доской найти его не составляло труда. Карпов его нашел, и, когда цейтнот миновал, мне пришлось сдаться.

Комментируя эту партию, гроссмейстер Сергей Макарычев предварил ее интересной психологической зарисовкой: «Еще до окончания драматичного 23-го поединка я слышал от некоторых болельщиков Каспарова слова недоумения, а то и осуждения в связи с непривычным игровым поведением своего кумира. Хочу по этому поводу высказать свою точку зрения.

Думается, на выбор тактики в очень малой степени влияют сознательно принятые волевые установки — «буду играть так-то и так-то», а в гораздо большей степени — подсознательные ощущения шахматиста, который порой начинает обманывать даже самого себя, подгоняя задним числом «под ответ» случившееся на доске. Это относится к любому мастеру или гроссмейстеру; не свободны от давления объективных психологических обстоятельств и самые сильные шахматисты мира.

Каспаров, как мне кажется, на протяжении всей партии вел постоянную борьбу со своим внутренним сдерживающим «я». И в кризисные моменты этой борьбы следовали такие решения, как 12…Сa6, 34…ba?! и 50…Л7f3… Да, теперь никто не сможет обвинить тринадцатого чемпиона мира в сухом прагматизме, но расщепление спортивного и творческого сознания соперника было блестяще использовано Карповым в предпоследнем поединке. Предвосхищая возможные вопросы, хочу привести мнение М.Таля, отметившего в телевизионном шахматном обозрении, что в Севилье спортивная составляющая явно превалировала над всеми остальными — шла битва за результат, за шахматную корону».

Да, это так: матч на первенство мира имеет в первую очередь спортивное значение. Но задачи соперников разные: задача претендента — выиграть матч, задача чемпиона — удержать свой титул. Все, как видите, сводится к титулу чемпиона мира. После 23-й партии стало очевидным, что он уже потерян. Даже сейчас страшно вспоминать первые минуты после доигрывания, обратную дорогу, то состояние обреченности, в которое я погрузился.

Но, отчетливо понимая, что все потеряно, я тем не менее сознавал, что у меня остался еще один шанс. Один! Может, из тысячи, может, из миллиона, но он оставался! Хотя, как известно, последняя партия, если ее обязательно надо выиграть, не выигрывается. (Утром в день 24-й партии из Швейцарии маме позвонила гроссмейстер Милунка Лазаревич и сказала: «Клара, передайте Гарику, что только два человека могли бы выиграть по заказу решающую партию: Алехин, который этого не сделал, и Фишер, у которого не было такой необходимости. Скажите Гарику, что он должен это сделать». Но мама сообщила мне об этом только после партии. Видимо, даже она не верила в чудо.)

В 1985 году в подобной ситуации Карпов, бросившись в отчаянную атаку, 24-ю партию проиграл. Аналогия не из приятных… Но, психологически готовясь к тому моменту, когда придется сдавать матч, я не забывал, что в этой единственной партии я обязан сделать все, что в моих силах.

Для начала надо было обрести душевное равновесие. Поэтому я отправился в гостиницу «Севилья Соль», где жила команда. Вошел, улыбаясь, усилием воли сохраняя внешнее спокойствие. Весь вечер мы просидели с ребятами в их номере, играли в карты, шутили, смеялись. Все старались не думать о завтрашнем дне. Но он неотвратимо приближался. Заснуть мне удалось только под утро…

И этот день настал. Еще перед началом партии я увидел у Театра Лопе де Вега огромную толпу. И в обычные дни матч привлекал много зрителей, но столько, сколько в тот день, не собиралось ни разу. Я с грустью сказал Литвинову: «Наверно, пришли хоронить». Но едва выйдя из машины, я услышал крики: «Фуэрто!» («Успеха!»), «Фуэрто, Каспаров!» Поддержка севильцев прибавила мне уверенности. Эта гудящая толпа испанцев, провожавшие меня на решающий бой, напомнила мне о миллионах болельщиков на родине, веривших в меня и надеявшихся на чудо… Одна женщина, прорвавшись сквозь кордон полицейских, что-то сунула мне в карман. Уже в зале я обнаружил, что это изображение Святой Макарены — хранительницы города.

Было решено играть как можно спокойнее, не форсируя событий, чтобы втянуть соперника в медлительную, маневренную борьбу, в надежде, что где-то, стремясь к упрощениям, Карпов дрогнет.

«Думаю, чемпион мира, серьезно рисковавший сесть за шахматную доску в этом звании в последний раз (во всяком случае, на ближайшие три года), избрал единственно верную тактику, — писал Макарычев. — Так же, как двумя днями раньше его соперник, он разыграл закрытую дебютную систему, стремясь обезопасить себя в первую очередь от преждевременных разменов и форсирования упрощающих вариантов. Однако спортивное назначение такой стратегии было несколько иным. Если «стремящийся к ничьей» Каспаров порой начинал сбиваться с прямой дороги на непрагматично азартную игру в силу внутреннего отвращения к такому «стремлению», то Карпов не смог побороть естественное желание действовать «понадежнее», несмотря на многократно доказанную практикой пагубность такого курса.

Оба так хорошо чувствуют друг друга, что им иной раз куда легче «запрограммировать» соперника, чем справиться с отдельными свойствами своего характера». Что да, то да.

Я хорошо помнил свои ощущения перед последней партией московского матча, принесшего мне звание чемпиона. Тогда я больше всего страшился именно такой вязкой, затяжной игры, которая отдалила бы мой триумф. По счастью, Карпов в той партии навалился на меня всеми силами, вынудил защищаться, выискивать единственные ответы, то есть заставил решать конкретные задачи, тем самым сняв с меня весь груз психологических проблем. Я не стал допускать подобной ошибки и поставил Карпова психологически в наиболее неприятное положение. На протяжении всей партии он вынужден был мучительно выбирать, что же лучше: делать сильнейшие ходы или самые надежные? Карпов избирал безопасные пути; позиция его чуть-чуть ухудшалась, но все же была вполне защитимой…

Надеясь на легкую ничью, Карпов поздно почувствовал надвигающуюся опасность. Когда почувствовал — занервничал. Его залихорадило, он попал в цейтнот. В цейтноте мы обменялись ошибками. Сначала Карпов дал мне возможность провести решающую комбинацию, я не заметил ее. Затем он упустил ничью. После чего я вновь прошел мимо форсированного выигрыша, и партия была отложена в эндшпиле, в котором шансы на выигрыш и на ничью мне представлялись примерно равными. Хотя на практике спасти такой эндшпиль при настойчивости соперника далеко не просто. Как потом выяснилось, Карпов потерял веру в удачный исход партии и оценивал свои шансы более пессимистично — 30 процентов на ничью против 70 на выигрыш. Таким образом, на моей стороне было и психологическое преимущество.

Хотя анализ не показал ясных путей к выигрышу, на доигрывание я шел с одним желанием — победить. Выход на сцену только прибавил мне уверенности: встретившая меня овация убеждала, что моих болельщиков в зале намного больше.

Это доигрывание стало одним из самых запоминающихся моментов в моей жизни. Карпов не выдержал напряжения, быстро допустив решающую, на мой взгляд, стратегическую ошибку. И дальше четко, не дав сопернику ни единого шанса, я сумел довести партию до победы.

Поражение в 24-й партии, разбившее почти осуществленную мечту Карпова о возвращении на Олимп, сравнимо с психологическим нокаутом. К чести Карпова, надо сказать, что он сумел найти в себе силы появиться на состоявшемся через два часа закрытии матча и бесстрастно наблюдать за награждением своего «вечного» соперника. А вот на Кампоманеса и других руководителей ФИДЕ, съехавшихся в Севилью почти в полном составе, было больно смотреть. Крушение надежды на возвращение Карпова повергло их в отчаяние. «Будущее Кампоманеса и его ставленников написано на их лицах», — пошутил один из присутствующих…

«Сейчас Карпов имел возможность доказать, что он лучше меня играет в шахматы, — заявил я на пресс-конференции в Севилье. — Очередной шанс. Но это ему не удалось. Думаю, утешение, что матч в целом закончился вничью, — слабое для шахматиста, который не получил титул обратно. Два года назад мы были в очень похожей ситуации: я выигрывал со счетом 12:11, и Карпову надо было победить в последней партии. И ни у меня, ни у кого из окружающих не возникла мысль, что я могу удовлетвориться моральной победой, если матч закончится вничью. Я думаю, Карпова менее всего интересовала эта моральная проблема, как он сохранит титул — сыграв вничью или выиграв матч. Так что я удержал свой титул, сыграв, по существу, впервые в истории два матч-реванша с одним и тем же человеком. И прошу отметить, что за моей спиной матч-реванша не было! Считаю, что итог этого матча, который дает мне трехлетнюю передышку, — это моя победа. А то, как матч заканчивался (я имею в виду 23-ю и 24-ю партии), делает все очень убедительным. Я выиграл последнюю партию по заказу у такого шахматиста, как Карпов. И можете мне поверить, что на одной психологии выиграть последнюю партию невозможно. Нужно лучше играть в шахматы и еще верить, что лучше играешь в шахматы…»

Севильский матч наглядно показывает, что шахматы, как и любое творчество, требуют полной отдачи от человека. Но трудно согласиться с теми, кто пытается ограничить сферу деятельности шахматиста только шахматами. Конечно, только в шахматах я могу полностью удовлетворить жажду творчества, но моя натура требует широкого поля деятельности. Наверное, для меня борьба за перемены, за построение новых общественных структур является необходимым условием поддержания жизненного тонуса. Просто нужно уметь выделять главное и концентрировать свои силы на этом направлении.

Возможно, в 1987 году я не рассчитал своих сил и не сумел должным образом сосредоточиться на подготовке к матчу. Я говорю тут о психологической подготовке, ибо, повторяю, к шахматной у меня претензий не было. Более того, нам удалось устранить недостатки в анализе отложенных партий и добиться в этой области значительного перевеса. Во всех отложенных партиях анализ нашего коллектива был на высоте (не исключая и проигранную 23-ю), а планы защиты, разработанные в 9-й и 19-й партиях, можно отнести к несомненным творческим достижениям.

Что касается дебютных итогов матча, то стоит отметить хороший результат, достигнутый мной в защите Грюнфельда (+1–1 = 6). Впервые столкнувшись с ней в матч-реванше, Карпов тогда все время находил уязвимые места в моей подготовке, добившись в защите Грюнфельда впечатляющего результата (+3–0=6). Кажется удивительным, но всего год спустя, в Севилье, Карпов утратил глубокое стратегическое предвидение моих замыслов…

Организован матч был очень хорошо, особенно для города, не имеющего богатых шахматных традиций. В принципе матч прошел вполне корректно, исключая случай с доигрыванием 15-й партии, убедительно показывающим, как велико было внутреннее напряжение, когда любой пустяк мог вылиться в скандал.

История такова. Партия была отложена в мертво-ничейном положении, иного результата там просто не могло быть. Можно, конечно, спорить, насколько корректным было откладывать партию в такой ситуации. Но уж предлагать ничью на следующий день всего за три с половиной часа до начала доигрывания было, на мой взгляд, совершенно недопустимо! Уже сам факт подобной проволочки говорит о том, что Карпова совершенно не заботят правила шахматного приличия. Далее события развивались так. Получив от Карпова предложение ничьей, главный арбитр Гийсен позвонил мне, но звонок пришелся на традиционный дневной отдых в нашей команде. Поговорить со мной он смог только в три часа, когда я проснулся. Конечно, я согласился на ничью, хотя и был недоволен тем, как поздно она предложена. Карпов же заявил Гийсену, что возмущен моим поведением (тем, что я спал?), что он хочет продолжать игру и берет свое предложение обратно. Но арбитр проявил твердость, доигрывание не состоялось…

Севильский матч показателен еще тем, что он целиком прошел за границей. И для многих этот факт символизировал резкое изменение в политике Госкомспорта, отдавшего целое соревнование на откуп иностранцам. Думаю, главную роль здесь сыграли меркантильные соображения — огромный приз в валюте, который мы должны были отдать Госкомспорту. Для этого было подготовлено специальное постановление правительства за подписью Председателя Совета Министров СССР Н. И. Рыжкова. При столь высокой поддержке Госкомспорт легко вышел победителем в финансовом поединке с двумя сильнейшими шахматистами мира: из 2 миллионов 280 тысяч швейцарских франков, полученных нами, каждому было выдано по 137 тысяч франков и эквивалент такой же суммы в рублях (примерно 60 тысяч). Кроме того, были соблюдены интересы Кампоманеса: отчисления в казну ФИДЕ превысили 700 тысяч франков, из которых 300 с лишним тысяч пошли на так называемые организационные расходы.

Вернемся, однако, к истории с «нечистой силой».

У Карпова, как известно, был свой «талисман» — другой, куда более знаменитый экстрасенс. Дадашев часто говорил, что борется с его аурой, и это одна из причин, почему он мне помогает. После проигрыша матч-реванша Карпов, говорят, от помощи своего экстрасенса отказался. Но, как видим, не отказался принять советы моего психолога…

В случае победы Карпова в Севилье выигрыш Дадашева был бы огромен. Его слава экстрасенса и «champion-maker'a» превзошла бы даже славу легендарной Джуны.

После 23-й партии казалось, что предсказание Дадашева сбылось. Но ему не повезло. «Чудо» 24-й партии вывело шахматы из лабиринта парапсихологии.