"Безлимитный поединок" - читать интересную книгу автора (Каспаров Гарри Кимович)

Мальчик из Баку

С чего начинаются биографии известных шахматистов? Обычно с какого-нибудь примечательного эпизода из самого раннего детства. Классический пример: пятилетний Капабланка, наблюдая за игрой отца, указывает на неправильно сделанный им ход, хотя никто прежде не объяснял ему шахматных правил.

Не буду нарушать традицию и тоже начну с раннего детства. Мои родители любили решать шахматные задачи, помещенные в нашей бакинской газете «Вышка». Я тогда в шахматы не играл, но всегда был рядом, внимательно следя за передвижением фигур на доске. Однажды я подсказал решение задачи, чем крайне удивил родителей. «Если уж он знает, чем кончается игра, надо показать, как она начинается», — сказал отец и стал объяснять мне правила. Вскоре меня нельзя было оторвать от шахмат, и год спустя я уже обыгрывал отца.

Кто знает, как бы еще все сложилось, не прояви я тогда шахматных способностей. Скорее всего попал бы, как и отец, в музыкальную школу. На это очень надеялись родители моего отца (сам он, к их большому огорчению, нарушил семейную традицию, забросил занятия музыкой и увлекся техникой). Его отец, Моисей Рубинович Вайнштейн, был композитором, работал художественным руководителем Бакинской филармонии; мать, Ольга Юльевна, преподавала музыку. Они считали, что музыкальное образование человеку необходимо. И не важно, что у меня нет слуха. «Главное — чувство ритма, — говорила Ольга Юльевна. — Так было и с Леней, у которого музыкальные способности проснулись лишь к одиннадцати годам». И как проснулись! Сейчас мой дядя Леонид, младший брат отца, — известный композитор, заслуженный деятель искусств Азербайджана. Он автор трех опер, шести симфоний, множества камерных и вокальных сочинений, музыки к кинофильмам.

Но отец был категорически против занятий музыкой. «У мальчика прекрасная аналитическая голова, — сказал он, — будет заниматься шахматами, а не музыкой!»

Решение было неожиданное. Отец никогда серьезно не увлекался шахматами. А вот у моей мамы шахматные способности определенно были. В шестилетнем возрасте она обыгрывала мальчишек старше себя, успешно сражалась и со взрослыми. Но… предпочитала более подвижные игры. Когда она училась в восьмом классе, к родителям пришел тренер и стал уговаривать их разрешить дочери играть за сборную республики по баскетболу. Но бабушка не согласилась. Ей не по душе были неизбежные в этом случае поездки дочери на соревнования.

Так и не стала моя мама, Клара Шагеновна Каспарова, ни шахматисткой, ни баскетболисткой. По профессии она инженер, специалист по автоматике и телемеханике. Работала старшим научным сотрудником, затем ученым секретарем Азербайджанского научно-исследовательского электротехнического института, пока в 1981 году не ушла с работы, чтобы всецело посвятить себя шахматной карьере сына.

К тому времени я уже был гроссмейстером, чемпионом мира среди юношей, чемпионом страны и уже стал подумывать о большем. Вот что я написал о маме в школьном сочинении: «Мама играет в моей жизни большую роль. Она научила меня независимо мыслить, научила работать, анализировать свое поведение. Она знает меня лучше, чем кто-либо другой, потому что я обсуждаю с ней все свои проблемы — школьные, шахматные, литературные. Мама научила меня ценить прекрасное, быть принципиальным, честным и откровенным».

Отец, Ким Моисеевич Вайнштейн, умер, когда мне было всего семь лет. Как мало мне было отпущено общения с ним и какое огромное влияние он успел оказать на всю мою дальнейшую жизнь! Мама вспоминает, как я буквально дежурил у двери, дожидаясь его с работы. После обеда мы с ним обычно отправлялись гулять. Именно во время этих прогулок отец исподволь прививал мне свое восприятие жизни, закладывал основы моего будущего мировоззрения. Наши отношения всегда были взрослыми.

Читать я начал в четыре года. Причем рассказывают, что буквы в слоги научился складывать по… газетным заголовкам. Получилось это так. Я знал, что прежде, чем мы с отцом пойдем гулять, он должен просмотреть газеты, и терпеливо ждал, пока он закончит чтение. Когда очередная газета откладывалась в сторону, я разворачивал ее и с самым серьезным видом, тоже не торопясь, «просматривал». Мое желание во всем подражать отцу немало забавляло родителей. И меня приобщили к «чтению» газет.

Как и все дети, я ходил в детский сад, но часто болел и долгие дни, что приходилось проводить в постели, мне нечем было заняться. Игрушки я не любил, вот чтение — другое дело! В шесть лет я поразил мамину подругу, которая, придя к нам, увидела, как я вслух читаю газету: «По-ло-же-ни-е в Ка-и-ре». А потом всю заметку до конца. В ответ на ее вопрос, помню ли, о чем читал, я рассказал все, что знал из газет о конфликте на Ближнем Востоке.

Отец любил географию и часто рассказывал мне о путешествиях Магеллана, Колумба, Марко Поло… А однажды проснувшись — в тот день мне исполнилось шесть лет, — я обнаружил около кровати огромный глобус. Я быстро закрыл глаза, снова открыл — нет, это не сон, глобус не исчез. Как же я был счастлив! Нашей любимой игрой с отцом стало прослеживать по глобусу путь прославленных мореплавателей.

Скоро я знал наизусть столицы всех государств, численность их населения, площадь территории и массу других полезных сведений. Как важен глобус, подаренный вовремя!

Столь же рано — и уже благодаря маме — у меня пробудился интерес к истории. Не умея ничего делать наполовину, я с головой ушел в историю Древнего Рима, Франции, Испании и Англии. Именно эти страны захватили мое воображение… В восемь лет я прочитал книгу Тарле «Наполеон», и она произвела на меня огромное впечатление. Менй всегда привлекали жизнеописания сильных личностей, которые сами ковали свою судьбу.

В 1970 году отец тяжело заболел. Много месяцев он провел в Москве, в Онкологическом центре на Каширке. Скончался он от лимфосаркомы в возрасте 39 лет. Последний раз мы виделись с ним 1 января 1971 года. Он подарил мне тогда шахматные часы — накануне я выполнил третий разряд… Больше меня к нему не пускали. Таково было желание отца: он хотел остаться в моей памяти здоровым и жизнерадостным, каким я его всегда знал. Не взяли меня и на похороны, опасаясь, что это может на меня тяжело подействовать.

Помню, я сказал маме: «Давай думать, что папа уехал в командировку». И в школе я долго продолжал говорить об отце, как о живом…

Мы с мамой жили у ее родителей. Дед, Шаген Мосесович Каспаров, по профессии был нефтяником. После войны нефть начали добывать с морского дна, впервые в мире были построены морские буровые вышки. Позже в море вырос целый город «Нефтяные камни». В возрасте девяти лет я приехал сюда провести сеанс одновременной игры. Шагену Мосесовичу моя поездка доставила особое удовольствие — добрых два десятка лет он проработал главным инженером крупного морского нефтепромысла.

После смерти отца дедушка ушел на пенсию, и мы очень сблизились. Он был старым коммунистом, часами беседовал со мной о политике, знакомил с книгами по философии. Случалось, мы спорили, и не всегда эти споры заканчивались в пользу старшего. Я с детства стремился все услышанное и прочитанное обдумывать, анализировать, подвергать сомнению, на все иметь собственный взгляд. Но дед, надо признаться, не очень-то одобрял этот дух противоречия.

Бабушка, Сусанна Багдасаровна, хотя и окончила Московский финансовый институт, большую часть своей жизни занималась воспитанием дочерей, а потом и моим. Она учила меня быть правдивым, верить людям, ценить любое творение человеческих рук. Строгая, выдержанная, рассудительная, бабушка пользовалась общим уважением и любовью. Пройдя суровую жизненную школу, она не утратила природного оптимизма и доброжелательности. Вспоминая сегодня слова, которые она любила повторять: «Это прекрасно, что все мои внуки разной национальности», — я думаю, какой же мудрой была бабушка. Среди моих двоюродных братьев и сестер — армяне, азербайджанцы, евреи. Но бабушка не выделяла никого из нас, оберегая право каждого на теплоту и любовь.

В семье меня не баловали, никакого сюсюкания не было и в помине. Воспитывали убеждением. Помню мамины «прививки» от зазнайства — это когда в газетах начали меня хвалить. Она внушала мне: «Каждый человек в чем-то талантлив, только не всегда этот талант раскрывается. Тебе повезло, что твои способности проявились так рано. Просто повезло!» И нагружала домашней работой: посылала в магазин за хлебом и молоком, оставляла присматривать за двоюродными братом и сестрой… Когда я всерьез занялся шахматами, свободного времени почти не осталось.

Третьеклассником я начал участвовать в турнирах. Жизнь сразу разделилась на будни и праздники. Праздники — турниры, все остальное — будни. Но вскоре стал получать удовольствие и от ежедневных занятий шахматами. Будней не стало!

Вот одно из моих первых школьных интервью журналу «Юность»: «Лишиться шахмат? То есть как — лишиться? Если бы оказался на необитаемом острове? Ну и что! Я бы начал с того, что сделал себе шахматы. Как быть без партнеров? Думаю, несколько лет продержался бы и без них. Если бы не было, из чего сделать шахматы? Тогда вообще нечего делать на этом острове, шахматы — это необходимый минимум! Если бы я сделал шахматы, а злая сила уничтожила бы их? Тогда… тогда нам с ней пришлось бы выяснить отношения!»

В жизни я тоже предпочитал «выяснять отношения». Я ссорился и дрался, как все мальчишки. Моим ближайшим другом в школе был Вадим Минасян, с которым я дружу и по сей день. Сколько раз попадали мы с ним в потасовки! Но самые отчаянные наши проделки связаны с «пожарами». Однажды мы разожгли костер прямо в школе и стали прыгать через него, чтобы пофорсить перед девчонками… Правда, пока мне не стукнуло шестнадцать, я на девочек не обращал особого внимания, относился к ним свысока (хотя и немного побаивался их). Как-то я спросил маму: «Почему девочки тратят так много времени на подготовку к урокам? Почему они такие ограниченные? Я ненавижу их!» Сейчас, рассказывая это, она от души смеется: «Спустя всего полгода он влюбился».

Помню, еще в третьем классе одна девочка прислала мне записку: «Я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты женился на мне». Боюсь, что мой ответ был не очень галантным. К счастью (или наоборот), послание было перехвачено учительницей прежде, чем разбило сердце моей обожательницы.

Когда я наконец влюбился, все перевернулось. Она была младше меня и училась в другом классе, так что нужно было как-то обратить на себя ее внимание. Но как? Я собрал своих друзей, и мы разыграли маленький спектакль. Они встретили ее на улице и сделали вид, что пристают. Момент был критический. И вот тут-то появился я — герой-избавитель, отважный и сильный. Потом я устроил в ее честь фейерверк, даже с настоящими ракетами…

Много хлопот маме доставляло мое здоровье, вернее болезни. В девять лет мне удалили аппендикс. Через день после операции дядя, приехав в больницу, увидел мою кровать пустой. Он испугался, но нянечка успокоила его и повела в ординаторскую. Заглянув туда, дядя увидел, что я… лежу на каталке и даю сеанс одновременной игры врачам вслепую.

Когда мне исполнилось десять лет, врачи заволновались по поводу моего сердца, определили ревмокардит. Они сказали, что мне следует избегать простуд, так как это может отразиться на сердце. С тех пор мама научилась сама делать уколы, во всех наших поездках имела при себе шприц, потому что до пятнадцати лет мне необходимо было колоть антибиотики. Потом все нормализовалось — благодаря занятиям спортом. Я плавал, играл в футбол, бадминтон, гонял на велосипеде…

На зарубежные шахматные турниры я начал выезжать с тринадцати лет. Перед каждой поездкой основательно готовился к встрече с незнакомой страной, жадно впитывал все сведения о ней, обсуждал их со школьными учителями.

Возвращался настолько переполненный впечатлениями, что поначалу не мог спать. И только выплеснув эмоции, поделившись всем увиденным с одноклассниками, успокаивался. Помню, на меня огромное впечатление произвел тот факт, что в Париже можно сидеть в парках на траве.

С детской любознательностью и шахматной обстоятельностью я сравнивал увиденное с нашей повседневной жизнью. Случались из-за этого у меня и неприятности. Некоторые взрослые выговаривали мне, что нехорошо критиковать свою страну. Но уже тогда я знал, что к любой проблеме нужно подходить объективно и при этом не бояться говорить прямо, что думаешь. Мой отец был человеком твердых принципов, бескомпромиссный. И я рад, что унаследовал эти его черты.

Фотография отца всегда со мной. Я замечаю, что и внешне все больше становлюсь на него похож. Говорят, когда я разговариваю по телефону, то жестикулирую в точности, как отец. Кстати, как и он, я легко завожусь, но так же быстро отхожу…

В школе мне довольно легко давалась математика, особенно алгебра. Я наслаждался, решая сложные задачи. Учитель даже настаивал, чтобы я посещал факультатив с целью развития математических способностей, но мама этому воспротивилась. Она считала, что сочетание математики и шахмат вряд ли приведет к гармоничному развитию личности, и хотела, чтобы я изучал литературу. Жизнь показала, что она была права.

В душе я романтик, человек чувства — во всяком случае, таковым ощущаю себя. Это может удивить, но только того, кто думает, что шахматы — это главным образом наука и что ими занимаются бесстрастные люди-компьютеры. Я убежден в принадлежности шахмат к искусству, поэтому среди прочих качеств шахматисту необходимы развитое воображение и богатая фантазия.

В отличие от шахматных способностей, литературные редко проявляются в детстве. Написание книг требует знания мира и жизненного опыта (хотя дети иногда проявляют поэтический дар). В силу своего абстрактного характера музыка, математика и шахматы не требуют такого опыта. Поэтому Решевский в пять лет уже давал сеансы одновременной игры взрослым, Моцарт четырех лет от роду сочинял музыку, а мальчик по имени Ким Юн Ен из Южной Кореи в том же возрасте решал интегральные уравнения.

Американский философ-лингвист Джордж Стайнер выдвинул теорию о том, что шахматные, музыкальные и математические способности связаны с мощной, но узкоспециализированной зоной нашего мозга. Эта зона может каким-то образом приводиться в действие в раннем детстве и развиваться независимо от психики в целом. Что ж, вполне возможно. Во всяком случае, его теория объясняет появление музыкальных и шахматных вундеркиндов.

Закончив школу, я поступил в Азербайджанский институт иностранных языков. Учителя наперебой советовали маме избрать для дальнейшего обучения именно их предмет, особенно настойчиво— преподаватели математики и литературы. Но мы решили, что знание иностранных языков будет наиболее полезным для моего шахматного будущего.

Многие задаются вопросом, почему я поменял фамилию Вайнштейн на Каспаров. Когда отец скончался, я стал жить в семье маминых родителей. Носить фамилию Каспаров казалось естественным, тем более что у них было три дочери, но ни одного сына (у моей мамы две сестры: Нелли — врач и Жанна — педагог).

Любопытно происхождение моего имени. Это одно из тех волевых решений отца, которые во многом определили мой характер за те семь коротких лет, что были дарованы нам судьбой прожить вместе. «Мое имя Ким — короткое, в общем-то глухое, — сказал отец, — а у мальчика имя должно быть звонкое. Пусть он произносит его твердо, пусть звучит буква «р». Назовем сына Гарри!»

Тот Гарик Вайнштейн, что когда-то писал сочинения в бакинской школе, и тот Гарри Каспаров, который сегодня отстаивает справедливость в шахматном мире, — это один и тот же человек. Ценности, которые я исповедую, — те же. Они не изменились с годами и не изменятся в будущем, независимо от того, успех или поражение ждет меня впереди.