"Безлимитный поединок" - читать интересную книгу автора (Каспаров Гарри Кимович)

Война и мир

Швейцарский город Люцерн, казалось бы, самой природой создан для покоя и отдохновения: прекрасное озеро, горы, покрытые снегом, тишина… Неудивительно, что этот живописный уголок был избран местом проведения XXV Шахматной олимпиады. Однако, по иронии судьбы, события, разыгравшиеся тогда в Люцерне, ввергли шахматный мир в пучину бесконечных тяжб и конфликтов. Ибо именно здесь к концу 1982 года равновесие сил в мировых шахматах резко нарушилось. Их будущее оказалось в руках человека, который смотрел на шахматистов сверху вниз и который стал не шахматным президентом, а президентом над шахматами!

Мне тогда было всего девятнадцать лет, шахматы были для меня всем, и я старался не замечать «византийской» политики, ведущейся вокруг них. И только сейчас я понял, что именно там, в Люцерне — истоки многих моих последующих проблем.

Мог ли кто-нибудь еще совсем недавно представить, что шахматы нуждаются в такой мощной организации, как нынешняя ФИДЕ? На доске всего тридцать две фигуры, и если они расставлены, то, спрашивается, что еще нужно? Разве что судья должен побеспокоиться о том, чтобы игроки не следовали советам типа тех, какие давал своим ученикам испанский священник XVI века Руи Лопес («Садитесь так, чтобы солнце светило в глаза партнеру» и т. п.). Все остальное можно решить по-джентльменски.

Но сейчас всем руководит Международная шахматная федерация. Она была основана в 1924 году и благодаря усилиям энтузиастов многое сделала для распространения шахмат. Но в довоенный период ФИДЕ еще не имела достаточно сил и авторитета, чтобы взять под контроль организацию и проведение чемпионатов мира. Кроме того, эти планы не пользовались поддержкой сильнейших гроссмейстеров и самого чемпиона. Лишь после смерти Александра Алехина и вступления в 1947 году в ФИДЕ Советской шахматной федерации положение изменилось. Была разработана и введена в практику стройная система розыгрыша мирового первенства. Первым чемпионом мира в соревновании, проведенном под эгидой ФИДЕ, стал Михаил Ботвинник, одержавший победу в матч-турнире претендентов в 1948 году.

Ныне ФИДЕ — мощная бюрократическая структура с огромным управленческим аппаратом: со своим президентом, генеральным секретарем, секретариатом, пятью региональными вице-президентами (по одному от каждого континента), исполнительным комитетом и центральным комитетом. Один бывалый журналист сказал: «Политика все больше проникает в шахматы, это явление противоестественное и пугающее. Причина в том, что шахматы порождают глубокие и жестокие страсти. ФИДЕ стала походить на ООН: раздоры, влиятельные группировки, международная конфронтация, предвыборные кампании и закулисные интриги — в ход идет весь арсенал дипломатической борьбы».

Как и в большинстве громоздких международных организаций, власть сосредоточивается в центре, вокруг президента, находящегося как бы на вершине пирамиды. Выборная система не может гарантировать справедливого решения проблем, так как крупные шахматные державы не в состоянии отстаивать свои интересы. Одна страна — один голос. Это правило действует без исключения по всем вопросам, причем принятые решения обязательны и для всех шахматных федераций, и для чемпиона мира. Налицо возможность откровенного диктата малых стран, не сдерживаемого ни правом вето, ни Советом Безопасности, как в ООН. Во времена истинных демократов, таких, как голландец Макс Эйве или исландец Фридрик Олафссон, дела в ФИДЕ обстояли лучше, ибо эти президенты не старались встать над шахматами: они играли роль посредников между противостоящими сторонами и всегда учитывали интересы шахматистов. Фишер загнал ФИДЕ чуть ли не на задворки, но в тупиковой ситуации оба президента проявили во имя шахмат и твердость, и гибкость, а главное — объективность. Нынешнее же руководство ФИДЕ гроссмейстерами просто пренебрегает — ведь они даже не имеют права голоса на выборах! Основная игра в ФИДЕ вовсе не шахматы, а банковские операции и предвыборные кампании.

Тогда, осенью 1982 года, мало кто считал, что филиппинец Флоренсио Кампоманес имеет серьезные шансы занять место Олафссона. Многие в Люцерне воспринимали Кампоманеса как опереточную фигуру, с его замашками американского политика, с погоней за голосами делегатов стран третьего мира, с щедрой раздачей подарков и сувениров. Маска «своего парня» помогает ему скрывать деловую хватку и непомерное тщеславие. Кампоманес гордился могучими связями у себя на родине: «Когда я прошу у президента Маркоса два миллиона долларов, он в худшем случае спрашивает, дать мне их прямо сейчас или отправить чек по почте». И все знали, что это отнюдь не бахвальство, ибо Кампоманес еще в 1978 году смог провести в Багио матч стоимостью свыше миллиона долларов. О себе, как о шахматисте, он говорил не иначе, как об «одаренном игроке», принимавшем участие в пяти Олимпиадах.

Когда началось голосование, один делегат сказал другому: «Вы когда-нибудь видели человека, который ставит 50 тысяч долларов на черное и допускает при этом мысль, что может выпасть красное?» Надо отдать должное Кампоманесу — рулетка крутилась по заданной программе. Помню, после подсчета голосов, но еще до объявления результатов, произошел эпизод, поразивший меня своей символичностью. Председательствующему была передана записка, и тот зачитал ее трагическим голосом: «С прискорбием извещаю о смерти президента Брежнева. Прошу всех встать и почтить его память минутой молчания». После этого, в гробовой тишине, была объявлена победа Кампоманеса. Казалось, будто шахматный мир скорбел не по ушедшему из жизни Брежневу, а по поводу собственного будущего… Таким вот, несколько странным, образом избрание Кампоманеса и смерть Брежнева сплелись в моей памяти. Первое сулило мне проблемы в шахматном мире, второе — надежды на добрые перемены в моей стране.

Программа, выдвинутая Кампоманесом, уже тогда вызвала у меня неосознанное беспокойство: «Я хочу предложить ФИДЕ новые пути работы, показать… новую философию. Думаю, что пора расставить новые акценты. Девиз ФИДЕ «Мы — одна семья» должен быть действенным для всех федераций, даже самых отдаленных и отстающих… Акцент в своей программе я собираюсь сделать на развивающиеся страны. Мой призыв к ним таков: можно достичь любых высот… Я не могу утверждать, что Олафссон не хотел помочь развивающимся странам, но человек, выросший на европейской культуре, не начинавший вместе с ними работу с нуля, не может учитывать все нюансы». Это была долгосрочная программа, и, хотя в одном из своих первых интервью в ранге президента Кампоманес сказал, что не собирается баллотироваться на следующих выборах в 1986 году, было очевидно, что, заполучив власть, он так просто с ней не расстанется.

Между тем настоящее выглядело вовсе не так плохо — и для меня, и для всей советской команды, которая показала лучший результат за несколько последних Олимпиад. Второго призера — команду Чехословакии — мы опередили на шесть с половиной очков, проиграв за весь турнир всего три партии! На предыдущей, мальтийской Олимпиаде я играл на шестой доске, а в Люцерне уже на второй, сразу за Карповым. Как и два года назад, я принес команде наибольшее количество очков, выиграв шесть партий и пять закончив вничью.

Захватывающей получилась наша партия с Корчным, который возглавлял команду Швейцарии. Карпов дипломатично уклонился от встречи — он должен был играть черными и, видимо, не считал нужным рисковать. Кроме того, я мог получить по носу: ведь это была моя первая встреча за доской с Корчным. Пытаясь меня «подставить», Карпов, по существу, оказал мне услугу.

Для многих западных журналистов это было первое знакомство со мной.

Да, то была запоминающаяся схватка! Правда, позднее Корчной нашел, что мог сделать ничью на 29-м ходу…

Менее удачно сложилась для меня жеребьевка претендентских матчей, проведенная к концу Олимпиады. Странно же, однако, распорядился тогда жребий. Вот список получившихся пар и рейтинги участников:

Хюбнер(2630) — Смыслов (2565)

Рибли (2580) — Торре (2535)

Каспаров (2675) — Белявский (2620)

Корчной (2635) — Портиш (2625)

Я заранее говорил, что самые опасные для меня соперники — Белявский и Корчной, а теперь мне предстояло последовательно играть с ними обоими. Вы спросите, почему так? Да потому, что после того, как определились пары, было просто объявлено, что победитель первой пары встречается с победителем второй, а третьей — с четвертой (хотя совершенно очевидно, что три участника первых двух пар гораздо слабее любого из участников двух других). Тянули ли в этом случае жребий, и если да, то почему без нашего участия? Возмущенный Портиш покинул зал, обвинив организаторов в подлоге. Мало того, что он попал в одну пару с Корчным, — в случае победы ему предстояло играть со мной или с Белявским…

Неожиданно Белявский оказался для меня не очень трудным препятствием, я выиграл у него в Москве со счетом 6:3. Борьба, однако, была бескомпромиссной, и лишь моя победа черными в 8-й партии предопределила ее исход. Когда в конце матча я встал, чтобы пожать Белявскому руку, то, памятуя о неудачной жеребьевке, сказал: «Мне жаль, что мы встретились так рано».

Это было в марте 1983 года. Полуфинальный матч с Корчным должен был начаться в августе. Но где? Выбор места проведения матча породил кризис, ставший первым в ряду множества других, сопровождающих правление нынешнего президента ФИДЕ. Даже сегодня я не могу до конца понять, почему кризису дали зайти так далеко. Но уверен: не предприми я тогда решительных действий, наша Шахматная федерация и Кампоманес могли бы свести мои шансы в борьбе за мировую корону к нулю. Попытаемся понять, что же тогда происходило.

Нас с Корчным приглашали три города: Лас-Пальмас (25 тысяч долларов), Роттердам (100 тысяч) и Пасадена (100 тысяч). Согласно правилам ФИДЕ, каждый из участников должен был расставить их в порядке предпочтения. Корчной выбрал только один город — Роттердам. В своем списке, посланном в середине мая в Спорткомитет, я также поставил на первое место Роттердам, а на второе Лас-Пальмас (Пасадена замыкала список). Однако руководство Спорткомитета предложило мне поменять города местами. Почему? Мне объяснили, что Лас-Пальмас все равно не выберут, а поддержать этот город политически важно. Я не придал этому значения, поскольку в обоих списках был Роттердам, и согласился. Но оказался не прав: тогда я не знал (но этого не могли не знать наши спортивные руководители!), что если мнения участников хоть в чем-то не совпадают, то президент имеет право самолично выбрать любой город с учетом всех обстоятельств. Думал ли я тогда, к каким далеко идущим последствиям приведет эта невинная с виду рокировка и право Кампоманеса учитывать все обстоятельства!

Президент выбрал Пасадену. В печати сразу появились предположения, будто у Кампоманеса есть секретный план: вытащить из уединения Фишера, переехавшего жить в Пасадену (пригород Лос-Анджелеса), и устроить-таки его долгожданный матч с Карповым. Сам же Кампоманес объяснил свое решение самым высоким призовым фондом Пасадены — с учетом специального отчисления в сумме 40 тысяч долларов на развитие шахмат в третьем мире, что, конечно, не могло не растрогать сердце филиппинца (тем более что по правилам ФИДЕ эти деньги распределяются самим президентом).

Через две недели Корчной выразил согласие с решением Кампоманеса, советское же руководство сразу категорически отвергло его. Подлило масла в огонь и решение президента провести другой полуфинал, между Смысловым и Рибли, в Абу-Даби (Объединенные Арабские Эмираты). Согласиться с этим — значило заранее поставить нашего прославленного ветерана в невыгодные условия, учитывая жаркий климат и другие экзотические прелести.

Многие так и не поняли подлинной причины возражений советской стороны по поводу проведения матча в Пасадене. Официальная версия — это отсутствие гарантий безопасности Каспарова и членов его делегации, так как Пасадена закрыта для советских дипломатов.

Бытовало наивное мнение (так думал и я), что Кампоманеса просто хотят поставить на место: слишком уж вызывающим выглядело его пренебрежение мнением участников. Обмануться было нетрудно. Вот что, к примеру, писал в «Советском спорте» Рошаль, имея в виду обещание Кампоманеса гарантировать безопасность своим личным присутствием: «Скорее всего у вознесшегося Флоренсио Кампоманеса попросту закружилась голова от высоты доверенного ему поста… Полноте, Кампоманес. Там, где не гарантирована безопасность президентов США, где подвергаются нападению даже крайне редко допускаемые в эти места советские дипломаты, — там ваше «личное присутствие» не решит всех проблем». А в это время советский пловец Владимир Сальников устанавливал рекорды в бассейнах Лос-Анджелеса…

Мое личное знакомство с околоматчевой политикой началось 12 июля.

Накануне мне позвонили в Баку и сказали, что в Москву прилетает Кампоманес и я должен явиться на переговоры. Перед встречей с Кампоманесом состоялась беседа в отделе пропаганды ЦК КПСС с заведующим отделом Б. Стукалиным в присутствии генерала КГБ. Там мне было сказано, что мы — великая страна и не позволим, чтобы нам диктовали условия; в Америке матча не будет, раскол ФИДЕ нас не пугает, и даже если Корчного объявят чемпионом мира — что ж, доставим ему эту радость, проведем свой отборочный цикл и активно включим Карпова в бойкот решений Кампоманеса. Меня убеждали, что на карту поставлен престиж страны. В итоге я был вынужден отказаться играть в Пасадене. Кроме того, у меня не возникало никаких сомнений, что со временем все встанет на свои места. В тот момент я не мог себе представить, что становлюсь жертвой интриги.

Встреча с Кампоманесом состоялась в 9 часов вечера того же дня в Спорткомитете. Беседу с президентом вел председатель Спорткомитета М.Грамов, присутствовали В.Ивонин, Н.Крогиус, А.Карпов, В.Смыслов и я.

Полуторачасовая беседа (Грамов давил, а Кампоманес отбивался, но не сдавал позиций) привела к тому, что почти все стали говорить на повышенных тонах. Помню, я сказал Кампоманесу: «Господин президент, своим решением вы посягнули на право претендентов выбирать место матча». В ответ последовало: «Правильно, но почему вы не поставили на первое место Роттердам?»

Тут я, кажется, начал кое-что понимать.

К концу беседы незаметно всплыло новое предложение нашей стороны: матч Смыслов — Рибли играть в срок и в намеченном месте, то есть в Абу-Даби, а матч в Пасадене возможен лишь при выполнении следующих условий:

1) гарантировать полную безопасность советской команды;

2) разрешить на период матча въезд в Пасадену советским дипломатам, аккредитованным в США;

3) не допускать каких-либо демонстраций во время матча.

Кампоманес ответил, что сейчас он не в состоянии решить эти вопросы. Ему предоставили возможность связаться по телексу с организаторами. Все как-то ожили и даже повеселели, кроме меня. Я ничего не понимал: всего несколько часов назад мне говорили о бойкоте обоих матчей, о твердой позиции — и вдруг решили играть в установленный срок матч в Абу-Даби, а мой матч с Корчным повис в воздухе до выполнения невыполнимых условий.

Я вернулся домой около часа ночи разбитый и подавленный. Маме сказал: «Я ничего не понимаю, но, кажется, меня предали». Ночь была тяжелой, а утром мы узнали, что Кампоманес, так никуда и не позвонив, улетел в Тунис. Вслед ему был послан телекс, в котором были повторены предложения, высказанные на встрече в Спорткомитете.

Через два дня на пресс-конференции в Тунисе Кампоманес заявил: «Если Каспаров не явится в назначенный день, 1 августа, на матч, ему будет засчитано поражение». А еще через день стало известно, что Смыслову прислали из Абу-Даби пять билетов… с благодарностью за согласие играть. Я позвонил туда, где всего несколько дней назад мне гарантировали поддержку. На вопрос, что будет дальше со мной, Стукалин ответил: «Как гражданин, ты должен понять, что это в интересах страны». Когда же я спросил, почему должен выбыть из игры один, мне было сказано (при этом уже на вы): «Вы еще молоды, можете три года и подождать».

К вечеру ситуация вновь изменилась. Меня пригласил к себе Грамов. Он встретил меня весьма радушно и сообщил, что независимо ни от чего матчи 1 августа не начнутся, что готовится второй телекс и что в печати опубликуют переговоры с Кампоманесом… «Могу ли я ехать в Баку?» — спросил я. «Конечно, Баку — не Пасадена, там мы тебя всегда разыщем». Он проводил меня до дверей и тепло попрощался.

И действительно, Кампоманес объявил о переносе матчей на пять дней. В Баку я, однако, не уехал, и четыре дня прошли в ожидании. Решение все не принималось.

В те кризисные дни мне впервые пришлось беседовать с Карповым. После окончания переговоров в Спорткомитете чемпион мира предложил мне обсудить создавшуюся ситуацию наедине. Беседа, состоявшаяся у него дома 15 июля, была для меня психологически очень сложной. Карпов настойчиво убеждал меня, что самое главное сейчас — не допустить раскола ФИДЕ, или, как он выразился, не получить мат в один ход. Поэтому, продолжал он свою мысль, не нужно препятствовать проведению матча Смыслов — Рибли, а за матч в Пасадене необходимо начать совместную борьбу. При этом он посоветовал мне обратиться к Г.А.Алиеву, в то время члену Политбюро ЦК КПСС, в свою очередь обещая организовать встречу у секретаря ЦК КПСС М.В.Зимянина.

По неопытности мне было нелегко разобраться в хитросплетениях закулисной борьбы, которая велась вокруг матча, но в тот момент я инстинктивно почувствовал опасность. Ведь мне уже стало известно, что в ЦК партии и Комитете госбезопасности считают матч в Пасадене политически неверным шагом. Вероятно, уже тогда было решено бойкотировать Олимпиаду в Лос-Анджелесе. И Карпов знал об этом. Поэтому-то так важно было разделить матчи в Абу-Даби и Пасадене. Обещание Карпова найти в будущем какой-либо иной способ включить меня в претендентский цикл, если матч с Корчным все-таки не состоится, только усилило мои подозрения.

Отныне у меня не оставалось сомнений: единственный шанс продолжить борьбу за чемпионский титул — добиваться одновременного начала обоих полуфинальных матчей.

Что было делать? 21 июля я позвонил Алиеву и изложил суть дела. Он меня обнадежил, сказав, что матч состоится. Только после этого я вернулся в Баку.

И события стали разворачиваться в обратном направлении! Сначала надо было под приличным предлогом вновь объединить полуфиналы для более эффективного бойкота решения президента ФИДЕ. Как следствие перемены ситуации появилось заявление Шахматной федерации ОАЭ. Вот выдержка из сообщения в «Советском спорте»:

«31 июля Шахматная федерация ОАЭ сняла свое предложение, убедившись в том, что решение президента не было согласовано с участниками {67} матча. 4 августа Ф.Кампоманес, фактически признавая несостоятельность своего выбора, сделанного 1 июня, сообщил Шахматной федерации СССР, что, «учитывая отказ Шахматной федерации ОАЭ, я попытался найти и имею наготове дружественную Европейскую шахматную федерацию, которая может организовать матч Рибли — Смыслов, если г-н Смыслов и вы сообщите нам сегодня в письменной форме, что Смыслов сыграет этот матч в этой дружественной федерации, независимо от других условий, о которых вы и ранее говорили». Таким образом, не называя этой федерации, не сообщая предлагаемое место, сроки и другие условия, Ф.Кампоманес, по существу, ультимативно потребовал дать в тот же день согласие на его анонимное предложение».

Однако никаких конкретных предложений вслед за тем не последовало, и судьба обоих матчей снова стала единой. Теперь даже если Кампоманес и привел бы в исполнение свою угрозу дисквалифицировать меня (в случае отказа приехать в Пасадену), то ему пришлось бы те же санкции применить и к одному из участников матча Смыслов — Рибли. А это привело бы к срыву целого цикла борьбы за мировую корону.

Итак, с одной стороны — президент ФИДЕ, опирающийся на туманные и во многом противоречивые правила, с другой — авторитет ведущих гроссмейстеров. Что перевесит? Этот вопрос предстояло решать всему шахматному миру, а отнюдь не руководителям ФИДЕ. В конце концов Международная шахматная федерация существует не сама по себе и не может нормально функционировать, отмахиваясь от шахматистов, как от назойливых просителей.

Кризис зашел так далеко, что ни одна из сторон уже не могла просто уступить. Попутно Кампоманес ухитрился оскорбить своих предшественников Эйве и Олафссона высказываниями о том, что в отличие от них он не намерен поддаваться давлению русских…

Как быстро, однако, все изменилось! Если еще недавно мое «изъятие» из цикла рассматривалось спортивным руководством как нормальное явление и никого не тревожила моя дальнейшая судьба, то теперь Шахматная федерация СССР, используя все средства массовой информации, начала в буквальном смысле штурм позиций Кампоманеса. В «Советском спорте» появилась целая рубрика «Решения президента ФИДЕ — под огнем критики». С заявлениями в различных газетах выступили Ботвинник, Петросян, Чибурданидзе, Белявский, Полугаевский, ряд зарубежных гроссмейстеров…

Можете представить себе мое состояние в ночь на 7 августа.

В это время в Пасадене, где было еще 6 августа, Корчной приехал в зал городского колледжа, пожал руку судье, сел за шахматный столик и сделал ход d2—d4. Затем нажал на кнопку часов. Согласно «Los Angeles Times», в течение следующего часа он ходил по сцене, заложив руки за спину, с безразличным выражением лица, тоже участвуя в торжественном фарсе. Еще бы: ему была подарена победа и четверть той суммы, которую он получил бы, если бы матч состоялся. Более того, ему сказали, что он уже в финале.

Все было кончено! Я умер, не успев родиться. (Недавно один знакомый спросил меня, что было бы, если бы Корчной, сделав ход, заявил судье, что признает себя побежденным?.. Не думаю, что подобная мысль приходила Корчному в голову. Но Кампоманес в этом случае попал бы в очень затруднительное положение. Ну а что писала бы тогда советская пресса — и представить трудно.)

Интервью, интервью… по нескольку в день. Всех интересовало, означает ли спектакль в Пасадене конец истории, и на мое твердое: «Нет, это только начало» — советовали обратиться с письмом к конгрессу ФИДЕ, который должен был состояться в начале октября в Маниле.

Спустя три дня та же участь постигла Смыслова. И розыгрыш первенства мира действительно оказался на грани срыва уже на стадии полуфинальных матчей…

Между тем шахматная общественность ждала выступления чемпиона мира, но тот не спешил. Лишь 8 августа Карпов сделал наконец публичное заявление: «Корчному засчитан выигрыш без игры, но ведь его соперник не вышел на матч не из-за собственного каприза или болезни, а в результате сложившихся обстоятельств, то есть по причинам околошахматного характера». Итак, по мнению Карпова, причина кризиса — обстоятельства около-шахматного характера! Но кому они известны, эти причины? И кто их создавал? Одни лишь околошахматные люди? По мнению многих, интрига, начатая в мае 1983 года, преследовала цель «сделать все», чтобы Каспаров не дошел до Карпова. Но закулисные сценаристы настолько несерьезно подошли ко второму матчу (видимо, не считая ни Смыслова, ни Рибли соперниками для Карпова), что не сочли нужным рассчитывать все варианты до конца. Да, одного дисквалифицированного претендента еще можно было бы как-то оправдать, но двоих — это уже слишком! А ведь цель была так близка…

Но в тот жаркий август (как, впрочем, и в последующие критические моменты) судьба послала мне спасительный шанс, как бы проверяя, насколько я сумею им воспользоваться. Шанс предстал в виде звонка известной югославской шахматистки Милунки Лазаревич, ныне активного шахматного организатора. Милунка искренне переживала за меня — горячо любя шахматы, она остро реагирует на любую несправедливость по отношению к ним.

Итак, она сообщила, что меня приглашают в Никшич на супертурнир 15-й категории, в котором должны принять участие все крупнейшие шахматисты современности (кроме Карпова). Как мне объяснили позже, этим организаторы хотели продемонстрировать свое отношение к возникшему кризису. Турнир проводился по случаю 60-летия старейшего югославского гроссмейстера Светозара Глигорича, к которому я испытывал глубокое уважение. Впоследствии оно выразилось в желании видеть его главным арбитром на матчах с Корчным в 1983 году и с Карповым в 1984-м. Ирония судьбы: 15 февраля 1985 года именно Глигорич санкционировал прекращение матча между мной и Карповым. Решение, разумеется, принимал не он, но он его поддержал.

Но тогда, в августе 1983-го, я был счастлив, что меня пригласили на такой турнир, а еще больше оттого, что удалось одержать убедительную победу, опередив второго призера — Ларсена — на два очка! Вся шахматная подготовка к сорванному матчу с Корчным воплотилась в моих лучших партиях турнира. Особенно журналисты выделяли партию с Портишем, за которую Спорткомитет СССР присудил мне специальный приз — «За творческие достижения в 1983 году». Однако турнир памятен мне не только шахматными партиями: здесь впервые мне пришлось проявить организаторские навыки. Ведь надо было спасать матчи, а для этого требовалось не так уж мало: организовать письмо гроссмейстеров в ФИДЕ и провести переговоры с Корчным.

Я не знал тогда, хватит ли у меня смелости и твердости отстаивать демократию в шахматах. Перестройка нашего общества была еще впереди. Мне предстояла борьба, и мне объясняли, что в этой борьбе меня могут сломать. Риск был еще и в том, что меня могла сломать сама борьба.

В своем решении я укрепился после бесед в Никшиче с коллегами-шахматистами. Они с пониманием отнеслись к моей позиции противодействовать диктату Кампоманеса. И все же сомнения не оставляли меня. Стоит ли рисковать потерей всего, что до сих пор составляло цель моей жизни? Что важнее: победить Кампоманеса или стать чемпионом мира? И нельзя ли достичь первого другим путем — то есть сначала стать чемпионом, а уже потом, укрепив свое положение, начать борьбу?..

Я попросил участников турнира подписать письмо с требованием о проведении полуфинальных матчей. Желание увидеть эти матчи было всеобщим. Особенно ярко оно проявилось в коротких интервью, которыми пестрели местные газеты: все без исключения гроссмейстеры указывали на необходимость скорейшего проведения матчей.

Вот текст принятого документа:

Участники международного турнира в югославском городе Никшиче считают важным, чтобы конгресс ФИДЕ сделал все возможное для, организации и проведения полуфинальных, матчей претендентов {70} Каспаров — Корчной и Рибли — Смыслов. Мы руководствуемся интересами шахмат.

Б. Спасский, Т.Петросян, М.Таль, У.Андерссон,

С.Глигорич, Л.Любоевич, Б.Иванович, П.Николич,

Б.Ларсен, Э.Майлс, Л.Портит, Д.Сакс, Я.Тимман,

Я.Сейраван.

Вполне возможно, что это была первая в истории шахмат петиция, подписанная почти всеми ведущими гроссмейстерами мира. Некоторые из них (Тимман, Сейраван, Майлс) удивлялись: «Мы, конечно, подпишем эту бумагу, потому что ты должен сыграть с Корчным, но скажи, почему ты не поехал в Пасадену? Как ты мог рисковать всей своей шахматной карьерой только потому, что был выбран не тот город?..»

Единодушие, проявленное гроссмейстерами, дало ФИДЕ понять, что шахматный мир не согласен с неспортивным решением президента. Не оставалось сомнений в том, что вопрос о нашем со Смысловым участии в финале будет решаться за шахматной доской. Не ясно лишь, как развивались бы события, не прими тогда Корчной благородного решения играть полуфинальный матч, а воспользуйся он своим формальным правом на выход в финал. Конечно, моральное осуждение — это сила, но в своей жизни я встречал людей, которые моральное осуждение шахматного мира воспринимают, как простой насморк. Корчной же на деле доказал, что его критика «бумажного» чемпионства была не пустым звуком.

Нашим личным взаимоотношениям помог блицтурнир в Герцог-Нови, на побережье Адриатики, организованный сразу после Никшича. Я выиграл это состязание и притом дважды победил Корчного. Думаю, ему импонировало то, что я играю с ним в одном турнире, несмотря на то, что переговоры о матче находились в критической стадии. Нам удалось несколько раз откровенно побеседовать о будущем матче, которого мы оба с нетерпением ждали.

Итак, колесо закрутилось в обратную сторону. Свершилось «чудо». Чтобы довершить его, потребовались деньги. Советская федерация согласилась на штраф в размере 210 тысяч долларов. Часть денег выплатили Корчному в качестве компенсации за аннулированную победу, часть пошла на возмещение расходов по организации матча в Пасадене и на покрытие финансового и морального ущерба, понесенного ФИДЕ. (Правда, реально вся сумма выплачена не была. Когда страсти улеглись, Кампоманес предложил нашей федерации облегчить бремя взваленной ноши. Взамен части суммы в Советском Союзе были проведены шахматные семинары для развивающихся стран, которые, надо сказать, особой пользы не принесли, поскольку приехали в основном не играющие шахматисты, а функционеры от спорта.) Кроме того, Корчному было обещано прекратить бойкот турниров с его участием, начатый Шахматной федерацией СССР в 1976 году.

Вот какую цену заплатила советская сторона, чтобы возместить урон, нанесенный в результате махинаций с полуфинальными матчами. Это была самая крупная уступка нашей федерации за всю историю ее взаимоотношений с ФИДЕ, и Кампоманес с удовольствием воспользовался случаем продемонстрировать шахматному миру, как он утер нам нос. Да, то был драматический момент в жизни нашего спортивного руководства. Оно было вынуждено защищать себя и затаилось в надежде, что ветер перемен ослабнет или даже изменит свое направление…

Теперь предстояло найти место проведения матчей.

Ключевую роль сыграл тогда английский гроссмейстер Реймонд Кин, занимавший в ФИДЕ пост секретаря Совета игроков. Он прилетел в Москву для переговоров с руководством Советской федерации. Кин был удивлен, когда сам начальник Управления шахмат Крогиус встретил его в аэропорту (редчайшая честь!), но еще больше он удивился, когда все наперебой стали рассказывать ему о том, как они тут помогали Каспарову. Это было что-то новенькое… Кин сказал, что мог бы быстро организовать оба матча в Лондоне, но при условии: советская сторона публично признает, что Кампоманес, выбрав Пасадену, не превысил полномочий президента ФИДЕ, и выплатит оговоренную компенсацию. Кампоманеса он уже уломал, пообещав, что его издатели подарят развивающимся странам большое количество шахматной литературы для популяризации там шахмат. Способ же побудить Корчного согласиться с этими условиями, как сказал Кин, заключался в комбинации денежных инъекций с прекращением его бойкота в турнирах.

После недельных дискуссий вопрос был решен практически на тех условиях, которые привез в Москву Кин.

Итак, матчи, разбросанные вначале по разным уголкам земного шара, должны были теперь встретиться в лондонском «Грейт-истерн-отеле». Спонсором выступила компания «Acorn Computer», выложившая 75 тысяч фунтов стерлингов, что превысило предложения Голландии, Австрии и Югославии. Итогом шумного скандала вокруг матчей стал еще больший интерес к ним.

Подняла мое настроение также поездка в Барселону, где по итогам 1982 года мне был вручен первый «Оскар». Я получил во время голосования 1021 очко, Карпов — 943. Замечательным в поездке было и то, что со мной впервые смогла поехать мама. Редко кому из советских шахматистов тогда удавалось взять с собой за рубеж близкого родственника: это особый знак доверия со стороны властей! В моем случае это было немаловажным, так как упорно распространялись слухи о том, что я останусь на Западе. Не исключено, что в глубине души мои противники хотели этого — чтобы и мне можно было навесить ярлык врага, как Корчному и многим другим нашим «невозвращенцам». Но мне и сейчас нечем их обрадовать: я не имею ни малейшего желания остаться на Западе. Конечно, там я мог бы больше зарабатывать, да и многие бытовые вопросы решались бы гораздо легче. Но получать подлинное удовлетворение от общественной и политической деятельности можно только у себя дома, на родине. Думаю, человеку вообще трудно раскрыть заложенный в нем потенциал, если он оторван от своих корней.

Атмосфера вокруг нашего матча с Корчным, когда мы, наконец, сели за доску, оказалась гораздо спокойнее, чем ожидалось. Все страсти были растрачены в предматчевых боях, и теперь мы могли сконцентрироваться на шахматах. Отношения с Корчным у меня были нормальные, возможно и потому, что в 1976 году, когда его публично осудили советские гроссмейстеры, мне было всего тринадцать лет и я не принимал в этом участия.

Нельзя сказать, чтобы я недооценивал Корчного как шахматиста. Я сознавал, что это опаснейший противник с богатым опытом матчевой борьбы. Недаром он уже дважды выходил в финал чемпионатов мира! Разница в возрасте составляла 32 года, что, конечно, давало мне известное преимущество, но Корчной все же владел множеством шахматных приемов. Я знал, что не должен позволять ему диктовать игру в простых и технических позициях. Поэтому особое внимание уделил изучению окончаний, что составило сорок процентов всей подготовки. Мы работали так: тренеры показывали мне какую-нибудь позицию из практической партии и предлагали ее проанализировать. Затем сравнивали оба пути — мой и приведенный в книге. Таким образом мы разобрали все лучшие практические окончания за последнюю четверть века. В матче это окупилось с лихвой!

Итак, 21 ноября в 16.00 моя белая ферзевая пешка двинулась на два поля вперед. Напомню, что в Пасадене уже один этот ход принес Корчному победу в матче. Но в Лондоне 1-ю партию я проиграл. Корчной начал игру уверенно и быстро, в то время как я подолгу задумывался. В итоге у меня осталось полчаса на 22 хода, у Корчного — в три раза больше… Это была победа опыта над надеждой! Вспомнилась невеселая статистика: во всех двенадцати выигранных им до этого претендентских матчах Корчной, поведя в счете, уже не уступал лидерства. Но тогда еще мало кто знал, что 13 — мое счастливое число!

Решающий момент наступил в 6-й партии, которая после напряженной борьбы была отложена в неясной, но, вероятно, ничейной позиции. При доигрывании Корчной, пытаясь обострить игру, избрал не лучшее продолжение, и на 57-м ходу возник прозаический ладейный эндшпиль, в котором от белых для достижения ничьей требовалась определенная точность. Корчному нужно было отдать ладью за проходную пешку в выгодной редакции, но он допустил перестановку ходов, зевнул промежуточный шах, после чего его позиция стала безнадежной…

В интервью, данном по окончании матча, который я выиграл со счетом 7:4, Корчной признался: «После шестой партии я потерял веру в мою технику и моих секундантов. Счет стал равным, но психологически матч был проигран. Мое доматчевое представление о Каспарове, как об игроке одного нокаутирующего удара, было ошибочным. Каспаров очень техничен для своих лет. Он идет на риск только тогда, когда уверен в оправданности этого шага».

Но моя сдержанная тактика разочаровала некоторых британских шахматистов, ожидавших от меня комбинационного фейерверка. Гарри Голомбек писал в «Times»: «Нам довелось увидеть только отдельные вспышки каспаровского таланта. А ведь он способен вдохнуть в позицию жизнь и огонь». Реймонд Кин сказал: «Каспаров играл, как Карпов, используя в основном ошибки Корчного. Он от природы искусный и изобретательный шахматист, но в этом матче показал лишь часть того, что умеет». Правда, Джонатан Спилмен отметил, что «после шестой партии Гарри из замученного щенка превратился в льва, вырвавшегося из клетки». Но мне больше импонировала оценка американца Роберта Бирна: «Порывистый гроссмейстер с Кавказа сумел проявить поразительное терпение и выдержку, выказав в сложной ситуации незаурядную психологическую устойчивость. И в творческом отношении Каспаров возмужал в ходе поединка. Молодому шахматисту удалось перестроиться и, обуздав фантазию, почувствовать вкус к игре в навязанных соперником простых позициях с малым количеством фигур, к чему Каспаров всегда питал неприязнь».

Многие даже предлагали мне выразить Корчному благодарность за то, что он ускорил мое шахматное созревание и способствовал постижению тонкостей позиционной игры. Действительно, пользу от этого матча трудно переоценить.

Теперь на моем пути к матчу с Карповым оставался только Смыслов. Умудренный опытом боец, прошедший горнило многолетней борьбы с Ботвинником, он стал чемпионом мира за шесть лет до моего рождения. А спустя четверть века поразил всех, разгромив Золтана Рибли, шахматиста вдвое моложе себя.

Было нечто глубоко символическое в том, что оба дисквалифицированных советских гроссмейстера в конце концов вышли победителями полуфиналов. Пикантность предстоящему поединку придавали сами соперники, абсолютно непохожие друг на друга. Одному по ходу матча исполнилось шестьдесят три года, другому… двадцать один! Перед претендентскими матчами нередко приходилось слышать: «Куда им в таком возрасте?!» Каждый, естественно, вкладывал в эту фразу свой смысл… Межзональный турнир, четвертьфинал, полуфинал были для каждого из нас победой над временем. Возрастные рамки раздвинулись сразу в обоих направлениях!

Сила Смыслова всегда заключалась в его умении накапливать микроскопические преимущества непритязательными с виду разменами и маневрами, а уж в эндшпиле он считался непревзойденным виртуозом. Британская пресса назвала Смыслова «Неувядающим маэстро». Его шахматное долголетие к тому моменту начало приближаться к рекорду Ласкера, который продолжал выступать в соревнованиях и в возрасте шестидесяти восьми лет.

Матч игрался в Вильнюсе в марте — апреле 1984 года и закончился моей победой со счетом 8,5:4,5. Основой успеха было удачное применение защиты Тарраша. Я уже знал, что в матче настроение шахматиста зачастую зависит от игры черными: если она складывается удачно, то можешь спокойно пытаться использовать преимущество белого цвета. В целом я лучше ориентировался в сложных ситуациях, но наибольшее удовлетворение мне доставили два эндшпиля, где удалось реализовать небольшой позиционный перевес.

В тот период жизни большое влияние на меня оказала встреча с Мариной Нееловой. Наше знакомство продолжалось более двух лет, с того удивительного вечера в Москве, когда я увидел ее в роли Маши в чеховских «Трех сестрах». Марина хорошо понимала мои проблемы, понимала, в чем состоит истинная суть моей борьбы, и ее поддержка придавала мне силы. У нас было много общих друзей среди писателей и художников.

Марина необыкновенно начитанна и образованна, обладает острым умом и чувством юмора. Когда я позвонил ей из Вильнюса после победы над Смысловым и сказал, что уже «без пяти минут чемпион мира», то услышал ее ироничный голос: «Не спешат ли твои часы?»

Вполне возможно, что наш союз опирался и на ощущение нашей исключительности. Мне было интересно ее восприятие мира, а ей, надеюсь, мое. Мы понимали друг друга с полуслова. Духовная связь помогла нам перебросить мостик между короткими и редкими встречами. Паузы между ними мы заполняли продолжительными телефонными разговорами, и этого на какое-то время хватало — я успокаивался и начинал чувствовать себя увереннее. Я удивлялся и радовался тому, что нам удавалось находить точки соприкосновения в самых различных и далеких друг от друга областях.

Однако наши профессиональные занятия — большой актрисы и известного спортсмена — разводили наши орбиты все дальше и дальше…

Победы над Белявским и Корчным, а также на турнире в Никшиче принесли мне второй «Оскар». При голосовании я набрал 984 очка, Карпов — 918. К середине 1984 года мой рейтинг также превысил карповский: 2715 против 2705.

После моего матча с Корчным Карпов дал интервью, в котором сказал: «Я не хотел бы принизить достижение Каспарова, но надо признать, что Корчной — отработанный пар… король оказался голый… Даже молодой индийский шахматист (Баруа. — Г.К.) смог победить Корчного». Абсурдность такого заявления была слишком очевидна, если вспомнить, что всего за два года до этого Карпов потребовал от руководства мобилизовать для борьбы с Корчным всю мощь советской шахматной организации. Да и последующие турнирные выступления Корчного не подтвердили версии об «отработанном паре».

Говоря же о моем предстоящем матче со Смысловым, Карпов к традиционному сравнению — «соревнование между молодостью и смелостью, с одной стороны, и здравым смыслом и опытом — с другой» — добавил: «Это как вечная борьба между бушующим морем и земной твердью». Как мы знаем, бушующее море обычно не может одолеть земной тверди, иначе бы наш мир не существовал. На самом же деле Карпов был абсолютно уверен в моей победе. Когда журнал «Огонек» предложил своим читателям предсказать результат матча, то редакция обратилась и к чемпиону мира. Запечатанный Карповым конверт хранил точный прогноз — 8,5:4,5 в пользу Каспарова. Не было сомнений в исходе матча и у других наших гроссмейстеров.

Тем не менее у нас в прессе мои шансы намеренно занижались. Почему? Может быть, кто-то опасался чрезмерно воодушевить меня или, не дай бог, поднять мою популярность? Конечно, сам Карпов не питал никаких иллюзий, отчетливо сознавая, что после провала пасаденской операции матча со мной не избежать. Угроза его титулу была слишком очевидна, хотя в интервью он и заявлял, что получить право играть матч на первенство мира «это уже достижение, о котором не многие рискнут даже мечтать». Карпов — хладнокровный человек и может объективно и точно оценить опасность. Так же как и люди вокруг него, чье положение зависело от сохранения Карповым своего титула и которые хотели, чтобы он как можно дольше чувствовал в них свою опору. Недаром еще перед началом матча в Вильнюсе Смыслов сказал мне: «Молодой человек, если бы история с нашими полуфинальными матчами произошла бы не летом 1983 года, а несколько раньше, мы бы никогда не встретились в финале».

Во многих мифах и сказках герою предстоит пройти через тяжелейшие испытания, прежде чем он, наконец, встретится лицом к лицу с чудовищем невероятной мощи и силы. Но человек, преодолевший все препятствия, уже не тот наивный простак, который когда-то ринулся в пучину неизведанного, не подозревая о грозящих опасностях. Сражения закалили его волю, а победы вложили в сердце чудодейственную силу, позволяющую выстоять в последнем смертном бою. Так и в любимом мною «Властелине колец» Толкьена, где Саурон вначале посылает черных всадников, так и в сказке о Кащее Бессмертном… Но ведь тут явная логическая неувязка. Меня еще в детстве мучила мысль: что было бы, соблаговоли Кащей выйти к незваному гостю в начале пути, когда тот еще слаб и неопытен? Исход поединка предсказать нетрудно. Почему же он ждет и дает врагу время окрепнуть? Мне кажется, сейчас я знаю ответ: просто в девяносто девяти случаях из ста Кащею вполне достаточно послать своих подручных. И только один из сотни имеет шанс добраться до него! А вообще, в сказках неотвратимость судьбы и возмездия проявляется гораздо полнее, чем в жизни.

Начиная борьбу, я понимал, что вступаю «во владения Кащея». Я еще не знал правил этой борьбы, но уже почувствовал мощь своего противника.