"Пёс имперского значения" - читать интересную книгу автора (Шкенёв Сергей Николаевич)Глава 15В этой странной, могучей стране Бизнес чествуют все до едина. А в сторонке толчётся мужик в зипуне, И приветливо машет дубиной. Сергей Трофимов Прохладное лето 34-го. Дрогичин. Нарком обороны окинул критическим взглядом принарядившегося председателя колхоза имени Столыпина: — Нет, Александр Фёдорович, так не пойдёт. — А что не так? — спросил Беляков, поворачиваясь перед большим, в рост человека зеркалом. — Бабочка не в тон носкам? — Ну…, как тебе сказать? — Каменев неопределённо покрутил рукой. — Может они и в тон, только этого не видно. И вообще, зачем сапоги надел? — А ты? — У меня к парадному мундиру положены. А к смокингу лучше лаковые штиблеты подойдут, — посоветовал Сергей Сергеевич. Больше он ничего не успел сказать, потому что стремительно открылась дверь, и в комнату влетел запыхавшийся Булгаков: — Вы долго ещё? Будьте на месте через двадцать минут. Роли заучили? — Ох, грехи мои тяжкие, — ответил Александр Фёдорович, стягивая с себя сапоги с узким голенищем, за которые отдал четыре сотни честно заработанных рублей. — А без меня никак? — Никак, — отрезал нарком культуры. — Вы, товарищ Беляков, вместе с Иосифом Виссарионовичем будете представлять на коронации весь русский народ. — Ну почему я? Пусть Каганович представляет. — Нельзя, он пойдёт в составе дружной семьи братских народов. И не спорьте, сценарий утверждён окончательно и обжалованию не подлежит. Ну что, вперёд? День выдался на славу, солнечный но не жаркий, как и всё лето. По случаю торжеств в городе был объявлен выходной, и заранее ликующие толпы народа стекались на площадь перед Сретенским собором по трём главным, и единственным, улицам Дрогичина — Пинской, Хомской, и ещё одной, названия которой председатель не помнил. Лепота…, празднично одетые местные женщины в коротеньких, почти на две пяди выше щиколотки, платьях; маскирующиеся под крестьян слушатели Военной Академии, все до единого в шляпах-канотье местного производства…. Дети с воздушными шарами в руках. Знамёна с Великокняжеским гербом — белым всадником на красном поле, на щите которого серп и молот. Радостные блики в прицелах снайперов на крышах домов… Всего этого Беляков не увидел, не до того было. Он мученически терпел тяготы и лишения церковной службы, ожидая окончания торжественного богослужения, когда можно будет выйти на свежий воздух, где и произойдёт сам момент возложения короны на Деникина. А пока эта самая корона покоилась на каравае ржаного хлеба, символизирующего чего-то там, и всю тяжесть приходилось держать на вытянутых руках уже часа полтора. Александр Фёдорович покосился на Сталина — ещё один представитель русского народа стоял не напрягаясь, элегантно опершись на громадный меч, по легенде, опубликованной во всех советских газетах, принадлежавший когда-то самому Даниилу Галицкому. Кто это такой, в смысле — Даниил, председатель колхоза до сих пор не знал, но глядя на Галицийского кагана, неумело но усердно пытающегося перекреститься в такт молитве, догадывался о его происхождении. Естественно — рабоче-крестьянском. А держать тяжёлый хлеб становилось всё тяжелее и тяжелее. Да ещё запах свежей корочки… — Товарищ Беляков, прекратите есть казённое имущество, — не разжимая зубов, дабы не нарушить торжественности момента громким голосом, потребовал Иосиф Виссарионович. — В одиночку прекратите. — Да я только чуть-чуть, снизу. Видно не будет. — Всё равно перестаньте. Или отдайте каравай товарищу Трошину. Из-за спины поименованного товарища, только час назад приехавшего с территории бывшей Румынии, но успевшего надеть новые погоны, высунулся вездесущий Булгаков: — Вы что, нельзя отдавать хлеб подполковнику, он же у нас литовский народ изображает. — И что? — Откуда у них хлеб? — Из России. — Вот! И потому, пусть председатель колхоза его и держит. Сам выращивал, сам и вручит. — Простите, Михаил Афанасьевич, — возразил Беляков не оборачиваясь, — но мы больше по огурцам и капусте специализируемся. — Ваши глупые шутки здесь неуместны! — рассердился нарком культуры. Но потом злорадно рассмеялся, и что-то черкнул в блокноте с надписью на обложке — "Ричард Львиное Сердце. Сценарий". — Всё, Патриарх пошёл. Наш выход, товарищи! — Что, всё? Пойдём шапку отдавать? — не поверил своему счастью Александр Фёдорович. Да, он оказался прав в своих ожиданиях — от ноши удалось избавиться. После помазания их елеем реликвии были уложены на специально установленные аналои, покрытые тяжёлым алым бархатом с золотыми кистями по краям. В уголке полотнища председатель заметил какую-то вышитую эмблему, но по слабости зрения так и не смог толком её разглядеть. А потом и некогда стало — оказывается церемония не только не заканчивалась, но и не начиналась толком. — Теперь все идём встречать Деникина, — руководил Булгаков. — Алексея Львовича вперёд пропустите! Специалистам не зазорно подчиняться даже вождям, и Сталин первым подал пример, направившись к выходу. А на другой стороне площади, из старой, покосившейся от старости ратуши, величаво спустившись по деревянным скрипучим ступенькам, застеленным красным сукном, навстречу шёл Великий Князь Литовский в сопровождении генералов Хванского и Скоблина. За ними, воспользовавшись правом старейшего друга, по ковровой дорожке семенил Сагалевич, скрывая старческую хромоту при помощи изящной трости с накладными монограммами. На ходу он приветливо раскланивался с многочисленными знакомыми, вежливо приподнимая котелок. По обе стороны этого пути были расставлены скамейки для гостей. По правую руку для нарочитых — глав дружественных государств, деникинских офицеров не младше полковника, советских генералов и наркомов, а слева — для публики подлого происхождения. К таковой относились дипломатические представители и послы стран нейтральных, полунейтральных, и откровенно враждебных. Последние чувствовали себя особенно неуютно, поёживаясь под пристальными взглядами прикреплённых к каждому автоматчиков. В центре площади Деникин со Сталиным встретились и под исполняемое Кубанским казачьим хором многолетие пожали друг другу руки. Патриарх окропил обоих святой водой, перекрестил, и спросил, перекрывая мощным голосом гул толпы: — Великий государь, генерал-лейтенант и Великий Князь Антон Иванович, како веруеши и исповедуеши Отца и Сына и Святаго Духа? — Служение во благо Отечества — вот символ веры! — прозвучало в ответ. — Любо! — громко воскликнул Алексей Львович, давая казакам знак начинать молебен. Он длился недолго, не более получаса. Затем Патриарх взял Деникина под руку и повёл к двум стоящим кормой к друг другу танкам, на которых был установлен настил, а поверх его — Великое Чертожное Место. По виду — обычный стул из музея, только на спинке нацарапано чем-то острым "В.Мономахъ". Для Алексея Львовича тоже поставили сиденье, но пониже, на которое он устало опустился, привалившись спиной к танковой башне. А сопровождающим лицам надлежало стоя выждать паузу, предназначенную для благочестивых размышлений. Но деятельная натура Иосифа Виссарионовича не утерпела, и он толкнул Александра Фёдоровича локтем в бок. — Товарищ Беляков, обратите внимание вон на того господина с тросточкой. — На Сагалевича? Знать не хочу пройдоху старого, вчера проиграл мне в шашки четыре трактора, а расписку написал только на два. Остальное предлагает заменить шпротоукладочным станком. А зачем он мне, если в Волге килька не ловится? Стерлядей укладывать? Так калибр не тот. — Конечно не соглашайтесь, — улыбнулся Сталин. — Но я не про него. Видите, молодой такой, с набриолиненым пробором? Да вот же он, справа от бедуина с золотой цепью. — Бабуина? — Пусть будет так. Это американский миллионер, и к тому же довольно благожелательно настроенный к Советскому Союзу. Вернее к деньгам, которые можно на нас заработать. — Жадный? — Да не так чтобы очень, за копейку не удавится. Но за десять долларов зарежет любого. — На Соловки бы его…, - мечтательно протянул председатель колхоза. — Это всегда успеется. Но сейчас он просит устроить разговор именно с вами, Александр Фёдорович, а не с товарищем Блюхером. — Чего ему надо? Виски пить не буду, у меня от него печень. — А если Родина попросит? — Родина? Тогда буду. — Значит можно передать господину Арманду Хаммеру о вашем согласии? Беляков машинально кивнул, не желая больше спорить, и тут его настигло озарение: — Постойте, Иосиф Виссарионович, а он не родственником приходится Инессе Арманд? — Вот этого не знаю, но его папа был некоторое время американским послом в РСФСР. — Да хрен с ним, с папой этим, товарищ Сталин! Вот мужики в Подновье удивятся, когда узнают, что я с шурином самого Владимира Ильича виски пил. На этой радостной ноте и закончилась несколько затянувшаяся минута молчания. Патриарх и Великий Князь встали, и Деникин подошёл к краю помоста. По регламенту ему надлежало произнести историческую речь. Антон Иванович начал издалека, значительно углубившись в дебри истории. Ведь именно из славного прошлого, по его мнению, и пришла привычка русского народа делать заначки на чёрный день. Потом это стало более глобальным, проявившись в двух головах у орла на гербе, двух столицах и, как апофеоз — в двух русских государствах. Именно благоразумие и здравое опасение за судьбу всего человечества послужили истоком тому. Мало ли что может случиться с одним государством? А тут вот, пожалуйста, ещё одно…, даже с армией, всегда готовой придти на выручку. Потом пошёл рассказ об обстоятельствах, предшествующих его избранию на престол. О воле народа, заставившей сделать трудный выбор. Сам народ, сверкая золотом парадных эполет и погон, в зависимости от наличия партбилета в грудном кармане, встретил речь овацией. Когда она уже переходила в бурные и продолжительные аплодисменты, Великий Князь Литовский продолжил: — Мы все помним, чем закончилась Великая Смута. Тогда, в далёком тысяча шестьсот двенадцатом году, нижегородское ополчение, ставшее предвестником Рабоче-крестьянской Красной армии, освободило Москву от иноземных интервентов. Его вели в бой земский староста, так тогда называлась должность председателя горисполкома, Кузьма Минин, и князь Пожарский, в соответствии с титулом являющийся патриотом России… — Что за чушь он несёт? — вполголоса возмутился Сталин. — Это не чушь, Иосиф Виссарионович, — пояснил стоявший за спиной Булгаков. — Это параграф семьдесят восемь из учебника истории для шестого класса. — Кто автор? Расстреляю собственноручно… — Это я написал, — скромно потупился Михаил Афанасьевич. — Под редакцией товарища Ворошилова. — Да? Тогда выговор, а Климу — строгача с занесением в учётную карточку. Ладно, вам простительно, фантастику пишете как никак, а этот дурень зачем туда полез? — Чего я сразу дурень? — обиделся главком. — Меня Сергей Сергеевич уговорил…, за гонорар. А Антон Иванович тем временем рассказывал о династии Романовых, хитростью пробравшихся на престол, а впоследствии опорочивших идею Российского Самодержавия. И высказал твёрдую уверенность, что в следующий раз русский, точнее советский, народ сделает правильный выбор. — Он на что намекает? — спросил Сталин, охлопывая карманы в поисках трубки. Но потом вспомнил, что сейчас курить нельзя — грех большой. — Всё правильно говорит, — в голосе Александра Фёдоровича слышалась твёрдая убеждённость. — Выданное ли дело, отдать власть незнамо кому. Нет, Иосиф Виссарионович, на троне должен сидеть товарищ проверенный, надёжный. Вот как Деникин. — А вы на что намекаете, товарищ Беляков? — Я? Да ни на что…. Так за шапкой сходить? — Нет, — Сталин оглянулся на Каменева, в глазах которого загорелся было огонёк надежды, и ещё раз повторил: — Нет, и не будем об этом. — Рано ещё? — догадался председатель. — Ну я так сразу и понял, чего ругаться-то…. А чего если с двадцатилетием Октября совместить? Хор, опять грянувший "Многая лета" после окончания речи, заглушил тихие ругательства на грузинском языке. А Великий Князь козырнул Патриарху и попросил возложить на него корону. — Быть по сему! — провозгласил Акифьев. — Сам восхотел княжити и всем владети! По знаку Алексея Львовича ударили литавры, и из собора, в сопровождении почётного караула вынесли знаки великокняжеского сана — меч и корону. — Ну что, Александр Фёдорович, пойдёмте? — спросил Сталин, когда гвардейцы из Корниловской дивизии, слишком прямолинейно воспринявшие рекомендации сценария, поставили столы с регалиями прямо перед ним. — С Богом, — Беляков сделал шаг вперёд. В это время за спиной послышался неясный шум потасовки, гортанные выкрики на незнакомом языке и вопль Сагалевича: — Володенька, я же тебя с детства учил, что грабить нехорошо! Дай ему что-нибудь взамен, хотя бы по морде! Раздался звук удара, и через несколько секунд между вождём и председателем колхоза возник галицийский каган собственной персоной. — Мы забыли включить в список цепь "аравийского злата", — виновато пояснил он, предъявляя в качестве оправдания богатую добычу. — А у Карамзина написано…. — Это хорошо, товарищ Финк, что вы так заботитесь о своём сюзерене, — одобрил Сталин. — А уважаемый шейх Назгуладдин не будет возражать? — Я ему предложил то, от чего он не смог отказаться, — каган спрятал за спину опухающую руку и скромно потупился, ковыряя носком сапога ковровую дорожку. — Так ведь цепь куплена две недели назад в московском "Торгсине"…. — Таки да! Но не будем формалистами — историческая традиция соблюдена. Пусть теперь хоть какая сволочь попробует назвать нашу коронацию нелегитимной. — Постойте, Владимир Викторович, а как же танки? У того же Годунова, помнится, их не было. — Ай, товарищ Сталин, я таки учился в гимназии и немного знаю за царя Бориса. Дайте Борису танк…, и он обязательно на него залезет. Ну так что, мне можно будет подарить Антону Ивановичу маленькую такую цепочку? К большому огорчению Александра Фёдоровича, у которого от усталости уже подкашивались ноги, церемония не закончилась возложением короны и вручением почётного монархического оружия. Потом последовала не менее длительная, скучная, но познавательная речь Патриарха. Он говорил о Золотом Веке, который наступит в княжестве при новой династии, о расцвете искусства, промышленности, армии, авиации и Военно-Морского Флота. Не забыл упомянуть о борьбе со злокозненными ересями — троцкизмом, толкиенизмом и демократией. Это вменялось в обязанности не только самому Великому князю, но и всему его христолюбивому воинству. После речи состоялся парад, к величайшему облегчению товарища Ворошилова прошедший без сюрпризов. Под рёв двигателей и грохот подковок на солдатских сапогах как-то незамеченным остался разговор президента Балтийской Конфедерации с одним из своих многочисленных дальних родственников. — Извините, дядя Соломон, но я не понимаю, зачем мне нужно встречаться с этим крестьянином? — Армик, я тебе ещё не говорил, что ты болван? Нет? В следующий раз запишу на граммофонную пластинку. И в конце концов, прекрати называть меня дядей. — Но папа говорил… — И папа болван. Тебя для чего сюда посылали? — Я представляю интересы… — Знаю, можешь не объяснять. И вот не нужно говорить мне за гешефт — это банальная спекуляция. Разве так заботятся о безопасности Соединённых Штатов? — А откуда вы знаете…? — опешил Арманд Хаммер. — Старый Соломон знает всё! И даже больше, но разве разговор о нём, то есть обо мне? Армик, мальчик мой, тебе просто сказочно повезло, что в столь тяжёлый для американского народа час, рядом оказался столь умудрённый в вопросах безопасности человек. И не верти головой, болван, я говорю о себе. — Да, но… — И не перебивай старших! И что за молодёжь пошла, а? Ему рассказывают о планах, вынашиваемых большевиками… Нет, Армик, планы вынашивают не только империалисты, — Сагалевич ухватил родственника за пуговицу, заставив наклониться, и зашептал в ухо: — Ты Америку свою любишь? — Нет, Соломон Борухович, а что? — Хреново, — огорчился президент Балтийской Конфедерации. — А за деньги? — Большие? За большие, конечно, люблю. — Так слушай сюда — отечество в опасности! — Да что вы говорите? И что на этот раз грозит Одессе? — А причём тут…? Ах, да… Нет, погромы в новый пятилетний план решили не включать. Слишком низкая рентабельность. Но я же про другое… Ты хочешь навредить Советскому Союзу и спасти Соединённые Штаты? — Зачем? — Это на первое предложение или второе? И что за дурацкая манера отвечать вопросом на вопрос? — рассердился Сагалевич. — У кого? — уточнил Хаммер. Соломон Борухович страдальчески скривился и схватился за сердце. Вот послал же Бог родственничка, пусть и дальнего. Ну разве трудно было его папе в нужный момент зайти в аптеку, тем более собственную? Не пришлось бы сейчас так мучительно и больно разъяснять всю коварность плана по обузданию большевизма. — Арманд, слушай сюда. Видишь невысокого мужика с короткой бородкой и в кепке? Да-да, рядом со Сталиным. — Который на Ленина похож? — Не говори ерунды. Владимир Ильич любил галстуки в горошек, а у Белякова бабочка. — Это и есть тот самый Беляков? — Хаммер приподнялся на цыпочки, чтобы получше разглядеть председателя колхоза имени Столыпина. — Он, — кивнул Сагалевич. — Оцени масштаб личности — особа, приближённая к вождю. — И о чём я должен говорить с ним сегодня вечером? — Не догадываешься? — президент опять притянул родственника. — Купишь ему автомобильный завод. — Но зачем? — Не умничай… Что значит, зачем? — Но русские же будут делать на нём танки. — Вот и хорошо. Это подорвёт советскую экономику, и у Сталина уже не хватит денег на флот. И Америка сможет спать спокойно. — Да? — Конечно! Ты главное, Арманд, всегда слушай старших. Зачем тебе думать самому, когда рядом есть добрый дядюшка Соломон. — Дядюшка? — в глазах американского миллионера загорелись одновременно счастье и надежда. — Я на это надеюсь, — балтийский президент усилием воли выжал слезу умиления. — Вспомни про Беню, кем он стал? Правильно, корсиканским королём. Или Володя Финк, да вот он! Видишь? Они всегда слушали советы дяди Соломона и никогда не задавали глупых вопросов. Да, чуть не забыл, подари ещё Александру Фёдоровичу два трактора. — Зачем? — спросил новообретённый племянник, и осёкся, вспомнив предупреждение. Но Сагалевич уже пребывал в добродушном расположении духа: — Мальчик мой, председатель так загрузил работой своё хозяйство, что в его колхозе стали в четыре раза меньше пить. А если у него будет ещё два трактора, так и вообще бросят. Представляешь, какие убытки понесёт местная водочная промышленность? Ладно, иди… И так я с тобой заработался, а ведь сегодня суббота. — А у меня? — А у тебя не считается. Вредительство — это не работа, а удовольствие. Окрылённый добрым словом Хаммер ушёл в сторону ратуши, где уже накрывали столы для торжественного обеда, а Сагалевич глубоко задумался. Да, танки, конечно, штука хорошая, но Каменев ещё и на новые авианосцы денег в долг просил. Обещал отдать с победой коммунизма. И что теперь? Свои-то жалко! От одной такой мысли настроение портится… Соломон Борухович вздохнул, поправил котелок, и побрёл, опираясь на тросточку, к гостевым скамейкам, где недавно видел господина Дрейфуса собственной персоной. Инкогнито, разумеется. Ведь у Австрии, помнится, нет морской границы? |
|
|