"Римская кровь" - читать интересную книгу автора (Сейлор Стивен)

Глава тринадцатая

Мы снова прошли мимо дома, где жила вдова Полия, мимо кровавого пятна, мимо старого лавочника и его жены. Тирон был настроен идти быстро; я не отставал, а потом пошел еще быстрее. На сегодня мне хватило незнакомцев с их трагедиями. Я хотел как можно скорее попасть домой.

Мы вышли на площадь. Лавки снова открылись; уличные торговцы вернулись на свои места. Солнце было еще достаточно высоко, и его лучи озаряли не только верхушки крыш, но и касались стержня уличных часов. До вечера оставался еще час.

Дети играли вокруг цистерны; женщины и рабы стояли в очереди за водой для вечерней трапезы. Площадь полнилась движением и шумом, но что-то было не так. Не сразу я уразумел, что половина голов или даже больше повернуты в одном направлении. Некоторые из зевак показывали пальцем.

Рим — город огня и дыма. Люди питаются хлебом, хлеб готовится в печах, печи испускают клубы дыма. Но дым, поднимающийся над горящим жилым домом, выглядит совершенно иначе. Он густ и черен; в ясный и безветренный день он лезет вверх большим, широким столбом. В небо взвиваются потоки пепла, чтобы быть втянутыми в центр дымного столба и возноситься все выше и выше в небо.

Пожар случился прямо у нас на дороге, где-то на полпути к Капитолийскому холму. Заметив его, Тирон, казалось, освободился от всех своих тревог. Он ускорил шаг, его лицо разгладилось, а глаза заблестели здоровым возбужденным блеском. Человек инстинктивно бежит от огня, но жизнь в городе отменяет животные страхи; и действительно, по пути мы не встретили никого, кто шел бы в противоположном нам направлении, но вместо этого обнаружили, что нас затягивает постоянно растущий затор из пешеходов и повозок: со всех сторон люди устремились поглазеть на катастрофу в самом ее разгаре.

Горело неподалеку от подножия Капитолия, как раз за Сервиевой стеной, в фешенебельном квартале к югу от Фламиниева цирка. Четырехэтажный жилой дом был почти полностью объят пламенем. Языки огня вырывались из окон и плясали по крыше. Если здесь и произошла какая-нибудь драма во вкусе толпы, мы ее явно пропустили; не было ни беспомощных жертв, кричащих из окон верхних этажей, ни выброшенных на улицу младенцев. Обитатели дома уже выбрались наружу либо навсегда остались внутри.

То здесь, то там я видел в толпе рвущих на себе волосы женщин, плачущих мужчин, сбившиеся в кучку семьи. Рыдающие погорельцы были растворены в огромной толпе, наблюдавшей за пожаром со смешанным чувством ужаса и восторга.

— Говорят, заполыхало где-то в середине дня, — сказал стоявший поблизости мужчина, — и затем огонь охватил целое здание. — Его товарищ важно кивнул. — Все равно я слышал, что несколько семей оказались заперты на верхних этажах. Сгорели заживо. Их вопли были слышны даже на улице. Говорят, не больше часа назад в одном из верхних окон показался горящий человек: он бросился вниз и упал в толпу. Если пройти сюда, мы, может, увидим место, где он приземлился.

По пустому коридору между толпой и огнем возбужденно сновал седобородый старик, нанимавший людей с улицы для тушения пожара. Сумма, которую он предлагал, была совсем пустяковой, и на его предложение отзывались совсем немногие. С северной стороны, ближе к холму, пожар, казалось, почти не распространялся; ветра, который мог бы раздуть огонь, не было, а широкий зазор между домами надежно препятствовал пламени, не позволяя ему перекинуться на другие здания. Но с юга, со стороны Цирка, к горящему дому близко примыкал другой дом, поменьше: расставив руки, рослый мужчина без труда дотянулся бы до стен обоих строений. Огонь уже опалил ближнюю стену соседнего дома, а когда горящее здание начало обваливаться, груды тлеющих обломков и золы засыпали промежуток между ними, причем некоторые головешки попадали на близлежащую крышу, откуда они были поспешно сметены отрядом рабов. Хорошо одетый, сопровождаемый большой свитой рабов, секретарей и гладиаторов аристократ выступил из толпы и приблизился к седобородому страдальцу.

— Гражданин, — позвал он, — эти здания твои?

— То, что горит, принадлежит не мне, — огрызнулся старик. — Это дом моего дурака соседа Вария. Что за дурень! Он разрешает своим жильцам разводить огонь в самый жаркий день года. Среди тех, кто борется с огнем, ты его не найдешь. Вероятно, он отправился на праздник в Байи. Мне принадлежит дом, который еще стоит.

— Но, пожалуй, он простоит не слишком долго. — Аристократ говорил приятным голосом, который пришелся бы впору и оратору на Форуме. Я не видел его лица, но уже знал, кто это должен быть.

— Красс, — прошептал я.

— Да, — сказал Тирон. — Красс. Мой хозяин знаком с ним. — В его словах звучала гордость — гордость человека, который ценит знакомство со знаменитостью вне зависимости от того, какова ее природа. — Знаешь эту песенку: «Красс, Красс, богат, как Крез»? Говорят, что сейчас он самый богатый человек в Риме, не считая, разумеется, Суллы; Красс богаче большинства царей и богатеет изо дня в день. Так говорит Цицерон.

— А что еще говорит твой хозяин о Крассе?

Предмет нашего разговора одной рукой обнял старика за плечи. Вдвоем они подошли к месту, откуда лучше был виден проем между двумя домами. Я последовал за ними и, встав сзади, вгляделся в раскаленную щель, непроходимую из-за непрекращающегося града пепла и горячих камней.

— Говорят, что у Красса множество достоинств и один все затмевающий порок — алчность. Но Цицерон считает, что его жадность — только признак порока более глубокого, зависти. Богатство — единственное, что есть у Красса. Он продолжает наращивать его потому, что завидует доблестям других, так, словно его зависть — это глубокая яма, и он только тогда встанет вровень со своими соперниками, когда заполнит ее до отказа золотом, скотом, домами и рабами.

— Тогда нам остается только пожалеть Марка Красса. Твой хозяин очень сострадателен.

Мы выбрались из гущи толпы и подошли достаточно близко, чтобы слышать крики Красса и хозяина дома, заглушаемые ревом пламени. Я почувствовал жаркое дыхание огня на своем лице, и мне пришлось закрыть глаза, чтобы в них не насыпало мелкой золы.

Мы оказались на этом месте в переломный момент. Казалось бы, обстановка не слишком благоприятствовала заключению сделки, но нужно было учитывать, какие преимущества она предоставляла Крассу. По всему было видно, что седобородый бедняк не в состоянии запросить хорошую цену. Среди рева огня до меня доносился поставленный ораторский голос Красса, звучавший мелодично, как колокольчик.

— Десять тысяч денариев, — прокричал он. Я не слышал, что ответил ему домовладелец, чье лицо и жесты выражали гнев. — Прекрасно, — пожал плечами Красс. Казалось, он готов уже предложить более высокую цену, но внезапно язык пламени лизнул цоколь соседнего здания. Несколько рабочих незамедлительно подскочили сюда и принялись сбивать огонь тряпками и передавать друг другу ведра. Их усилиями пламя, казалось, было потушено, но тут огонь показался в другом месте.

— Восемь тысяч пятьсот, — сказал Красс. — Мое последнее слово. Это больше, чем цена земли, кроме которой, пожалуй, здесь ничего не останется. К тому же мне придется потратиться на вывоз мусора. — Он посмотрел на огонь и покачал головой. — Восемь тысяч, не больше. Если хочешь, бери прямо сейчас. Как только пламя разыграется всерьез, я не дам тебе и асса.

Лицо старика было искажено мучительным страданием. Несколько тысяч денариев — слабое возмещение за потерянное. Но если здание сгорит, оно не будет стоить ничего.

Красс подозвал своего секретаря:

— Собирай моих людей. Скажи им, чтобы они готовились уходить. Я пришел сюда покупать, а не смотреть, как горит дом.

Седобородый сдался. Он вцепился Крассу в рукав и кивнул. Красс сделал знак секретарю, который без промедления достал толстый кошелек и тут же расплатился со стариком.

Красс поднял руку и щелкнул пальцами. Вся его свита тут же приступила к делу. Гладиаторы и рабы по-муравьиному сновали вокруг дома, выхватывая ведра из рук измотанных добровольцев, выковыривая булыжники и бросая камни, грязь — все, что не может гореть, — в проем между домами.

Красс повернулся на пятках и пошел прямо на нас. Я много раз видел его на Форуме, но никогда — так близко. Он выглядел весьма неплохо: немного старше меня, с редеющими волосами, крупным носом и выпирающей челюстью.

— Гражданин, — позвал он меня. — Присоединяйся к битве. Я плачу вдесятеро больше, чем получает за день обычный рабочий: половину сейчас, половину после и столько же — твоему рабу.

Я был слишком ошеломлен, чтобы ответить. Нимало не смутившись, Красс пошел дальше, предлагая то же самое каждому дюжему мужчине из толпы. Следом шел секретарь, который расплачивался с теми, кто откликнулся на призыв.

— Должно быть, они увидели дым и пришли прямо из-за холма, с Форума, — заметил Тирон.

— Случай приобрести недвижимость у подножия Капитолия почти за бесценок — почему бы и нет? Я слышал, он расставил на вершинах холмов рабов, которые высматривают такие пожары, как этот, чтобы он мог оказаться на месте первым и обзавестись добычей.

— Это не самое плохое из того, что рассказывают о Крассе. — Лицо Тирона сделалось мертвенно бледным то ли под моим неожиданным пристальным взглядом, то ли из-за близости к огню.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, только то, что он сколотил состояние, обогатившись благодаря проскрипциям. Когда Сулла рубил головы своим врагам, их имущество переходило государству. Целые поместья продавались с аукционов. Друзья Суллы могли покупать их по смехотворным ценам. Остальные боялись торговаться.

— Это общеизвестно, Тирон.

— Но в конце концов Красс зашел слишком далеко. Даже для Суллы.

— Как?

Тирон понизил голос, хотя вряд ли кто-нибудь мог подслушать его слова среди грома пожара и грохота, поднятого наемниками Красса:

— Я случайно слышал то, что Руф однажды рассказывал моему господину. Руф свояк Суллы, ты знаешь: тот женился на его сестре Валерии; ему известны такие вещи, которые обычно не знает никто за пределами дома диктатора.

— Да, продолжай.

— Речь о том, что Красс внес в проскрипционные списки имя невиновного человека только для того, чтобы прибрать к рукам его имущество. То был старый патриций, за которого было некому заступиться: его сыновья погибли на войне — сражаясь за Суллу! Головорезы окружили и обезглавили беднягу в тот же день. Его поместья были проданы несколько дней спустя, и Красс позаботился о том, чтобы к торгам не были допущены посторонние. Проскрипции были направлены исключительно против политических врагов, но Красс воспользовался ими, чтобы утолить собственную жадность. Сулла был в ярости или делал вид, что разъярен, и с тех пор не позволяет Крассу баллотироваться на выборах, опасаясь скандала, если все выйдет наружу.

Я отыскал в хлопочущей толпе Красса. Он стоял в самой гуще мечущихся рабов и гладиаторов, не обращая внимания на суматоху: улыбаясь, с широко раскрытыми глазами, он — словно любящий родитель — разглядывал свое новейшее приобретение. Я повернул голову и проследил направление его взгляда. В это время стена горящего дома осела и с грохотом рухнула, разбрызгивая искры. Огонь был укрощен. Соседнему дому он больше не грозил.

Я снова поглядел на Красса. Его лицо раскраснелось от почти благоговейного ликования — торжества от верно и удачно заключенной сделки. В красноватом отблеске костра его лицо выглядело гладким и более молодым, чем на самом деле; озаренные победой глаза блестели неутолимой алчностью. Я вглядывался в лицо Марка Лициния Красса и видел будущее Рима.