XV. Поворот судьбы

Уинстон Черчилль без колебаний принял отставку Айронсайда. Он никогда особенно не надеялся на командующего армией Метрополии и был не против заменить его наиболее активным и молодым человеком. Генерал Алан Брук отличился во Франции, но он звезд с неба не хватал. Это был солдат-практик с очень твердым характером. В отличие от Дилла и Айронсайда, он мог отстаивать свою точку зрения перед Черчиллем. Премьер требовал, чтобы Брук восстановил линию обороны и продолжал борьбу. Нужно было выиграть время до поступления американской помощи или же уповать на чудо.

Брук быстро и четко проанализировал ситуацию. Его оценка исключала напрасные надежды. Уже через несколько часов после назначения Брук отчитывался перед кабинетом министров. Он разделял точку зрения Айронсайда: возможностей для массированной контратаки, столь желанной для Черчилля, более не существовало.

Брук заявил: “В моем распоряжении всего лишь горстка танков, которые могут наносить незначительный урон противнику. Пехота не моторизована или полумоторизована. Ее огневая мощь не соответствует современным требованиям. Солдаты могут принимать участие лишь в локальных операциях.[424]

У меня почти нет связи с подразделениями. Сеть гражданских коммуникаций, которой я мог бы воспользоваться, ежечасно подвергается разрушению. Я сделаю все, что смогу, — пообещал он,— но я должен констатировать, что противник может спокойно маневрировать силами: количество бронетехники у них и у нас, по самым приблизительным оценкам, относится как три к одному. В настоящий момент немцы могут действовать там, где захотят, и так, как им заблагорассудится”.

Премьер и кабинет выслушали Брука в полном молчаний. Затем они принялись обсуждать политические вопросы, которые были для них более понятны, нежели военные. Еще в 1938 году лорд Горт имел беседу с Айронсайдом. “Если англичане потерпят поражение в Европе, — заметил он тогда, — силы, расположенные на Среднем Востоке, могут сыграть роль восстановительного резерва”. Эта тема в настоящий момент и занимала членов кабинета.

А утром 26-го числа Черчилль получил очередную сводку о прорыве в районе Бесингстоука и перестал сопротивляться новому политическому курсу. Танки Роммеля ночью прорвали фронт и теперь быстро продвигались к Темзе со стороны Ньюбери. Ничто уже не могло остановить их.

Такого рода действия Роммель уже испробовал в мае при прорыве линии Мажино[425]. И тогда, и сейчас удар был смертоносным. Еще одна артерия Лондона — железная дорога “Грейт Вестерн” , соединяющая город с западными районами страны и с дорогой А4, могла быть перерезана в ближайшее время. Так оно в действительности и произошло.

13-й корпус вермахта продвигался по границам Севеноукса, преодолевая сопротивление 43-й дивизии. Участок “Линии Генерального штаба”, включающий аэродром Биггинхилл, к концу дня перешел в руки немцев. Не желая разбираться в путанице пригородных улиц большого Лондона, фон Фитингоф[426] и подчиненные ему командиры целенаправленно уничтожали вражеские силы, попадавшиеся им на пути, однако не преследовали тех, кто укрывался в пригородах. Немецкая пехота сформировала неплотный кордон вдоль южной границы города. Англичане, если их вынуждала необходимость, могли пересекать эту границу. Немцы знали об этом, но они пока не располагали ресурсами для установления “железного занавеса”.

9-я танковая дивизия форсировала “Линию Генерального штаба” и развернула наступление по возвышенности, простирающейся в направлении Ледерхеда и Бэгшота. Ее целью было добраться до Мейденхеда. Часто на пути немецких подразделений оказывались отдельные группы английских солдат. Каждое такое столкновение было чревато задержками и приносило новые жертвы. Обычно у немцев оказывалось больше пленных, чем они могли охранять. Приходилось тащить за собой и захваченную технику, которая, в противном случае, могла попасть в руки партизан.

В течение 25-го и до наступления утра 26 июля 9-я танковая дивизия значительно продвинулась вперед. К удивлению немцев, их триумфальное шествие было приостановлено между Байфлитом и Чобхемом, где наступающие войска неожиданно натолкнулись на свирепую контратаку английских танков. Это были остатки 1-й и 2-й бронетанковых дивизий. Брук собрал их на этом участке в надежде пусть и не на успех, но хоть на какое-то достойное противодействие врагу.

Сражение этого дня было примечательно одним фактом: “На этот раз, — вспоминает капитан Р.Бингли из 4-го танкового полка, — пришла наша очередь застать фрицев врасплох. Группа их легких танков и несколько Pz.III и Pz.IV натолкнулись на наши "матильды". Мы оставались в засаде, пока они не подошли на 200 метров, а потом открыли огонь двухфунтовыми[427] снарядами. В следующую минуту все вокруг было усеяно горящими танками и бегущими людьми. Когда немцы открыли ответный огонь, нас это не пугало, так как их снаряды отскакивали от брони "матильд"“.

9-я танковая дивизия, конечно, пережила шок. Мало того, что их танки были беспомощны против “матильд” и крейсерских[428] танков, они еще и нарвались на засаду. Немцев спасло единственное 88-миллиметровое орудие, которое буксировалось одним из танков к линии фронта. Его огонь перевесил чашу весов в пользу немцев и заставил англичан отступить.

В тот же день 7-я танковая дивизия Роммеля столкнулась на реке Кеннет около Ньюбери с упорным сопротивлением арьергардов 2-й пехотной дивизии.

При переправе через реку первая же рота танков была неожиданно обстреляна из засады прицельным огнем “Валлентайнов” 7-го танкового полка. Поначалу казалось даже, что немецкие солдаты обратятся в бегство. Потребовалось личное вмешательство Роммеля, чтобы передовые части развернулись лицом к врагу и отразили его натиск. В конце концов, главные силы дивизии переправились через реку в другом месте, а англичане вынуждены были отступить.

Очередные плохие вести достигли кабинета министров. Красные стрелки на картах говорили о неуклонном приближении противника к сердцу Англии. Непрочность немецкого присутствия никому не бросалась в глаза. Информация, поступающая в распоряжение англичан, была скудной и доставлялась медленно, так как линии связи находились в плачевном состоянии. Вследствие этого положение выглядело даже еще более мрачным, чем оно было на самом деле.

Впрочем, каким бы тернистым ни было продвижение немцев, какой бы скудной ни была информация об их намерениях, это уже ничего не меняло. Благодаря данным из Кента и Сассекса, Уайтхолл знал, что вермахт преодолел трудности, связанные с десантированием и налаживанием системы снабжения. (Если эти трудности вообще когда-либо существовали.) Немцы устанавливали на английской территории свои порядки. Хорошо ли, плохо ли, но их администрация функционировала. Оккупанты обустраивались на завоеванной земле.

Согласно полученным данным о прохождении немецких транспортов через порты и аэродромы, было известно, что пока на территории Англии находилась только одна немецкая армия — 16-я.

Вскоре должна была начаться переброска следующей армии. “Люфтваффе” располагали теперь достаточным числом аэродромов в Англии и могли поднимать в воздух значительно больше[429] самолетов, чем несколько дней назад. Другими словами, вермахт мог бы справиться с противником и меньшими силами, чем он в настоящий момент располагал.

26 июля высшее командование в отчете перед кабинетом вынуждено было признать, что, несмотря на локальные победы, англичанам не одолеть противника. Танковые вылазки, имевшие место в течение последних 24 часов, были скорее эффектными, нежели эффективными. Даже вмешательство США не могло ничего изменить. Американский конвой, договоренность о котором была достигнута еще в июне, все еще не прибыл, хотя и находился на подходе к Британским островам.

И без лишних вопросов членам кабинета было ясно, что дальнейшее сопротивление ничего не даст. Командованию оставалось лишь окончательно убедить правительство, что военные действия должны быть прекращены. Черчилль, стараясь найти повод для оптимизма, уверял, что оборона Лондона способна выдержать натиск противника, но даже его одолевали сомнения. Министр внутренних дел Джон Андерсон говорил о несчастном положении людей, которые оказались в оккупированных городах. Министр пищевой промышленности лорд Вультон обрисовал мрачные перспективы надвигающегося голода. Немцы перекрыли почти все каналы доставки продовольствия. Лорда Вультона поддержал министр снабжения Герберт Моррисон. Он говорил, что промышленность приходит в упадок, так как из-за нарушения работы транспорта уже сейчас испытывает недостаток сырья. Рабочие находятся в постоянном страхе перед воздушными налетами.

Лорд-хранитель печати Клемент Эттли подвел печальные итоги. Он тщательно проанализировал все “за” и “против” продолжения войны на территории Англии и закончил выступление призывом сражаться, опираясь на заокеанские имперские территории. Он напомнил, что правительства оккупированных стран Европы, исключая Францию, перенесли свое местопребывание в Англию или другие безопасные места, чтобы продолжать сопротивление, не подвергая свой народ риску физического уничтожения. И именно Англия вдохновляла их на подобные действия. Следовательно, теперь она сама должна поступить согласно провозглашенным[430] ею принципам. Эттли ничего не имел против продолжения боевых действий, если уже на то пошло, но он считал безнравственным навлекать несчастья на свой народ ради практически недостижимой победы. “При осаде, — закончил он, — наступает момент, когда следует прислушаться к здравому смыслу и, пренебрегая традиционными убеждениями, сдаться. Боюсь, этот момент наступил”.

Черчилль упорствовал. Его патриотический дух бунтовал. Он не желал прислушиваться к мнению его разумных коллег.

Наконец, премьер-министр все-таки позволил себя уговорить. Но он потребовал немедленно доложить королю об отставке кабинета и его собственной. С большим трудом Черчилля заставили отказаться от этого демонстративного шага. Затем последовали изматывающие и бурные дебаты, что же конкретно следует предпринять в первую очередь[431].

Прежде всего, было решено, что ни правительство, ни король не должны стать немецкими заложниками. Героический сюжет о благородных национальных героях, до последнего сражающихся среди развалин во главе своего народа, министры сочли несовременным. Было принято решение об эвакуации и последующем управлении Империей из-за границы[432].

Другими словами, следовало найти удобный момент, чтобы переправить высших должностных лиц государства в один из доминионов или в какую-нибудь колонию. Более всего подходила[433] Канада, хотя эти планы не очень-то устраивали канадского премьера Макензи Кинга. Страна слишком гордилась недавно обретенной независимостью, к тому же присутствие имперского “правительства в изгнании” могло усугубить трения между французским и английским населением Канады. “Конечно, к королевской семье будет проявлена лояльность, учитывая исторические связи Канады и Великобритании”. Наконец, решили, что правительство отправится на Багамы и будет работать там — по крайней мере, на первых порах.

Кабинет не представлял, как будет организована государственная власть на оккупированных территориях Великобритании и кто будет править ими от имени немцев. Называлась кандидатура сэра Освальда Мосли, который вместе с другими английскими фашистами находился сейчас в тюрьме. Мосли обладал определенным политическим весом, был лично знаком с Гитлером и Муссолини и не одобрял войну ни с Германией, ни с Италией. С другой стороны, в сентябре 1939 года он резко заявил, что фашистские государства не “присоединятся к какой-либо силе, воюющей с Англией”. 9 мая, накануне немецкого вторжения в Западную Европу, он сделал следующее заявление: “Мы считаем своим долгом мобилизовать все силы на борьбу с захватчиками”. По мнению Мосли, ни один англичанин не мог и не должен был сотрудничать с оккупантами.

Все же вопрос оставался открытым. Было слишком очевидно, что с новой администрацией придется сотрудничать, иначе население Англии не доживет до дня освобождения. Если правительство покинет страну (а оно собиралось сделать именно это), следовало назначить кого-то на роль исполнителя или посредника, который поддерживал бы связь с немцами[434].

Ни одна солидная политическая фигура не предложила себя на этот пост[435]. Черчилль обратился к наемным королевским чиновникам; некоторые из них уже были в отставке. Никто из бывших военных, находящихся на государственном обеспечении, не подходил для этой роли, — хотя бы из-за малой известности в[436] обществе. Лишь один человек из тех, кого можно было привлечь немедленно, обладал, правда с некоторой натяжкой, подходящими чертами характера. Однако он тоже был своего рода “котом в мешке”.

Речь шла о генерал-майоре в отставке Дж.Фуллере. О нем было известно, что в свое время он ратовал за механизацию английской армии и был близок к фашистскому лидеру Мосли. Он был известен в обществе, благодаря своей предвоенной деятельности и печатным работам. Это был несгибаемый патриот, антисемит, скептически относящийся к демократии. Немцы хорошо знали и уважали его. Было, правда, неясно, будет ли он полезен англичанам в качестве немецкой марионетки?

Фуллер находился в прекрасных отношениях с Черчиллем и, в отличие от других фашистов, пребывал на свободе. По этому поводу решили, что, значит, его “нельзя называть фашистом в полном смысле этого слова”. Черчилль решил: будь что будет. Вечером 27-го он беседовал с Фуллером в течение двух часов[437].

Фуллер без энтузиазма согласился на роль посредника, если правительство Черчилля отправится в эмиграцию. Он однозначно не желал уподобляться Петену, Если его будут вынуждать действовать вопреки интересам нации, он станет сопротивляться.

Правительство строило свои планы в обстановке сверхсекретности. На всякий случай, 27 июля было объявлено, что оно еще какое-то время останется в Лондоне и будет оттуда руководить военными действиями. К этому времени немцы переправились через Темзу в районах Рединга и Мейденхеда и начинали двигаться на северо-восток, укрепляя свои западные фланги.

Королевская семья тайно покинула Лондон. О ее переезде в “безопасное место” объявили на следующий день. Суверен направился в Честер, откуда легко было добраться до любого из северозападных портов страны, чтобы сесть там на военный корабль[438].[439]

Флот, все еще угрожая немецким конвоям в Ла-Манше и делая все возможное для обеспечения безопасности торговых путей, начал готовиться к своей новой роли. Правительство решило, что его следует сохранить как главную действующую силу, способную в будущем изгнать врага с территории Англии, и как средство поддержания престижа и влияния в переговорах с другими державами — прежде всего с США. Флот должен был заняться эвакуацией персонала и важного технического оборудования. Речь шла о шифровках, секретных научных разработках, прогрессивных технологиях. Затем кораблям предстояло проследовать на военные базы, опираясь на которые они могли бы наносить удары по портам Оси.

Поступило предложение сохранить базу в Ольстере. Эта идея не была отвергнута, хотя все прекрасно понимали, что длительное содержание базы в данном месте связано с большими трудностями[440].

Тщательным образом рассматривался вопрос об организации и задачах Сопротивления в случае немецкой оккупации. В отличие от поляков и бельгийцев, имеющих опыт в этом вопросе, англичане были плохо осведомлены о методах и традициях партизанской войны. Исключение составляли участники “беспорядков” в Ирландии после 1918 года. В любом случае, для детальной разработки этого вопроса оставалось очень мало времени. Было организовано несколько подпольных ячеек и устроены тайные склады оружия, но конкретные вопросы “что делать” на данной стадии еще не обсуждались.

Не могло быть и речи об уничтожении промышленного потенциала Великобритании. Это означало лишить рабочих средств к существованию. Немцы однозначно давали понять, что они надеются на отсутствие саботажа в “общих интересах”.

Шведское правительство обеспечило компетентное и быстрое ведение переговоров. Черчилль изо всех сил старался выиграть[441] время, чтобы успеть вывезти с английской территории все ценности и укрепить форпосты, от которых зависело будущее империи. Перевозка за океан золота, ценных бумаг и национальных сокровищ началась 24 июня. 8 июля для этой цели были привлечены эсминец, крейсера, четыре миноносца и три лайнера. Англичане очень торопились, так как хотели иметь на руках нечто существенное, если придется торговаться. В это время огромный конвой с оружием из США направили не то на Средний Восток, не то в Канаду. Черчилль информировал Рузвельта о намерениях английского правительства, и вопрос о прямом вмешательстве американцев отпал сам собой.

Англия более не была благополучной страной. Стоило проявить какой-то намек на волю в переговорах, проходящих в Стокгольме, немцы немедленно начинали избирательный обстрел целей, которые расценивались как гордость британской нации. Они выбирали культурные центры, имеющие архитектурную ценность, надеясь воздействовать на эмоции британских лидеров. 30 июля бомбили Оксфорд, 31-го настала очередь Кембриджа; Итону и Хэрроу также досталось[442]. Здание школы в Хэрроу пострадало очень сильно. Один из самых блестящих учеников этой школы — ныне премьер-министр Великобритании был в отчаянии.

Основные силы вермахта медленно, но верно захватывали английскую территорию[443]. Они не спеша и со знанием дела[444] ликвидировали очаги сопротивления в городах и деревнях. Победа была не за горами, и немцы старались избегать ненужного риска. Моторизованные подразделения просачивались вперед, сея сумятицу и тревогу среди местного населения. Из Сент-Олбанса, Хай-Уикума, Дидкота, пригородов Оксфорда и Суиндона поступали сообщения об очень агрессивном поведении врагов, которые могли творить все, что им заблагорассудится. Местное население было охвачено ужасом.

Однако в районах, где немцы уже более или менее обосновались, оба народа постепенно начали приспосабливаться друг к другу. В свое время во Франции происходило то же самое.

Население в целом проявляло к оккупантам холодное неприятие, но все больше и больше англичан вступали в тесный контакт с немцами и иногда изменяли свое предвзятое мнение. Под несгибаемой холодностью и серой униформой можно было разглядеть признаки человеческого достоинства, известной практичности в поступках, а иногда и сочувствия к простым англичанам, даже доброты. Одинокие люди жаждали взаимопонимания и обычных человеческих отношений.

Немцам, конечно, приходилось использовать местные ресурсы. Однако повсеместно отмечалось, что они занимались мародерством меньше, чем некоторые английские военные из разрозненных формирований, которые более не подчинялись дисциплине. К удивлению приверженцев старых имперских традиций, британская социальная структура начала меняться. И даже, по мнению самых консервативных британцев, изменения не всегда были к худшему.

Процесс трансформации протекал медленно. Никто, конечно, не решался в открытую проявлять братские чувства.

Очень немногие англичане испытали радость, став свидетелями символического события в Ливерпуле. Вечером 31 июля линейный корабль “Нельсон” покинул порт с королевской семьей на борту.

Отъезд короля Британии не был тайной. Огромный военный корабль вдруг появился далеко от арены боевых действий. Было известно, что какие-то странные передвижения происходят через порт Мереей. Потом поползли слухи, что война скоро закончится. Люди начали строить всякие предположения. Короля узнали на территории порта. Собралась эмоционально настроенная толпа народа. Всех присутствующих охватило ощущение надвигающейся[445] катастрофы. Послышались возгласы. Люди, казалось, не верили своим глазам. Потом все замолкли, как будто их постигло страшное горе. Король и королева помахали в знак приветствия, и кортеж проследовал дальше. Под вой сирен королевская чета быстро поднялась на борт. С наступлением ночи линкор и корабли сопровождения покинули пределы порта и взяли курс через Атлантику. Тем временем Уинстон Черчилль перевел свой кабинет из Лондона в Глазго, где было относительно безопасно. Там он дожидался последних новостей из Швеции, прежде чем последовать за своим монархом в изгнание.

Гитлер и его приближенные испытали облегчение и радость, получив известие о победе. Фюреру было чему радоваться. Он пошел ва-банк и выиграл. Накануне “Дня S” Редер видел на лице своего вождя нерешительность. Руководители ОКВ, начиная с 13 июля, неоднократно обращали внимание, что их Главнокомандующий не может найти себе места от беспокойства — особенно, когда RAF удавалось одержать частную победу над “Люфтваффе” или когда Королевский флот входил в Проливы. Теперь же победа была налицо, а мирные переговоры близились к завершению. Наконец-то можно было расслабиться в обществе ближайших соратников и подумать о будущем. За последние четыре месяца фашисты во главе с Германией поставили-таки Западную Европу на колени. Вне всякого сомнения, Гибралтар скоро окажется в руках Испании, а Мальта подчинится Италии. Таким образом, последние оплоты Англии на континенте будут нейтрализованы. Баланс мировых сил резко изменился. Соединенные Штаты Европы во главе с Германией стали реальностью.

Все эти мысли бродили в голове великого фюрера, когда он обратил свой жадный взор на Восток. Западный континент был порабощен, Британия и Франция раздавлены. Если он двинет свои силы на Россию, ему уже не придется воевать на два фронта. “США, — заметил он в разговоре с фон Риббентропом, — не имеют ни возможностей, ни желания лезть в европейские дела. Они примут "новый порядок" и станут сотрудничать с нами”. Вряд ли Уинстону Черчиллю удастся поддерживать сопротивление из-за рубежа, как он громогласно заявлял.[446]

“Ведь ясно, — начал Гитлер с полувопроса, — что, потеряв промышленную базу и основную часть населения, Черчилль не сможет провести свои агрессивные намерения в жизнь без явного вмешательства США? А Штаты, как я уже сказал, не хотят прямого вмешательства, пусть они сейчас и пытаются взять под контроль имперские территории в Вест-Индии”.

Гитлер не имел ничего против “закручивания гаек” в Англии до подписания мирного договора. Захваченных территорий было вполне достаточно. Лондон находился на осадном положении. Это вряд ли способствовало росту мятежных настроений. Ведь население нуждалось в продовольствии.

Следовало заставить англичан сохранить нетронутыми промышленные предприятия и порты. Германия должна получить в свое распоряжение экономику в хорошем работоспособном состоянии. Особенно если принять во внимание планы Гитлера относительно России. Итак, настала пора применять драконовские меры в рамках указа “Об организации и функционировании военного правительства в Англии”.

Это, разумеется, было сугубо временной политикой. Добившись своего и не опасаясь отныне вмешательства извне, Гитлер намеревался в недалеком будущем разыграть роль доброго дядюшки. Ведь сотрудничество с порабощенными нациями — в интересах Германии. Скрытая враждебность может привести к сопротивлению. Промышленный потенциал нуждается в человеческом факторе. Сытые люди вряд ли будут агрессивны. Поэтому нужно будет заняться импортом продовольствия. Английский флот покидает прибрежные воды, и блокада Европы автоматически перестает существовать. Почему бы в таком случае английскому торговому флоту не возобновить свою обычную деятельность? Если, разумеется, англичане сами того пожелают. Гитлер и его советники прекрасно понимали, что правительство Черчилля в эмиграции может столкнуться с забавной дилеммой: противостояния торгового и военного флотов Британии. Неужели они используют Королевский флот, чтобы отрезать себя от собственного 48-миллионного народа?

Пока оставалось неясным, кто же будет управлять Англией после подписания договора. Наконец, 1 августа долгожданное событие свершилось, На следующий день Гитлер благожелательно принял сообщение Черчилля о назначении Фуллера главой местной[447] администрации. Многие немцы уважали Фуллера за его вклад в теорию танковых сражений. В некотором смысле немцы были обязаны ему своей победой[448]. Возможно, Фуллер не имеет политического опыта, но ведь все равно ему предстоит всего лишь роль марионетки рейха.

Итак, 2 августа немцы приступили к реализации своих планов относительно Англии. В их власти оказалось недовольное и растерянное население. Внезапность перехода от имперского величия к полному падению повергла людей в состояние оцепенения. Они еще не осознали своего поражения. Некоторые возмущались, что правительство оставило их заложниками. Черчиллю припомнили промахи на всех стадиях его карьеры. Главным чувством на уровне подсознания было нежелание воспринимать реальную действительность. Солдаты и летчики, которые сражались не на жизнь, а на смерть — иногда даже после официального прекращения огня, — упорно не желали смотреть в лицо фактам. Эти люди стали инициаторами Сопротивления, которое властям так и не удалось организовать перед эмиграцией.

Моряки, покидающие родину, получили еще более сильную эмоциональную травму, чем те, кто остался на своей земле. Флот уходил в далекие чужие гавани. Сотни и тысячи миль будут отделять моряков от их родных и близких. Жребий их был тяжел и страшен. Они не знали, когда увидят берега Англии вновь.

Многие офицеры флота, да и некоторые рядовые, отдавали себе отчет, что их будут использовать как разменную монету в политической игре; их судьба отныне — сражаться и умирать за интересы чужих держав, прежде всего — США.

Некоторые события остаются за пределами исторического видения. Операция “Морской лев” и оборона Англии против немецких оккупантов завершилась ко 2 августа — почти через три недели после того, как первый солдат вермахта высадился в[449] Дувре. За ночь до этой даты эмигрировало правительство Черчилля. Второго августа оно уже находилось на пути в Канаду. Там министрам и дипломатам предстояло начать новую жизнь, чреватую неизвестными еще опасностями. В Лондоне генерал-майор Фуллер холодным взглядом окинул офис на Даунинг-стрит, 10 и приготовился принять первого посланника рейха.

История гласит, что 21 мая 1940 года адмирал Редер имел беседу с Гитлером. Адмирал поинтересовался, не изменилось ли негативное отношение фюрера к операции “Морской лев”. Фюрер скользнул по соратнику равнодушным взглядом и промолчал. Геринг по-прежнему восторгался планом Кессельринга продолжать преследование врага через Ла-Манш. Он, однако, не стал развивать эту тему, так как рассчитывал, что “Люфтваффе” выполнят эту задачу самостоятельно.

Только в начале июля немцы начали всерьез строить планы вторжения. Даже тогда высшее командование не проявляло энтузиазма. Они считали, что англичане не будут упорствовать в безнадежном сопротивлении.

Длительная и вялая подготовка оказалась роковой для плана. К середине июля “Люфтваффе” только начинала отправлять большие группы самолетов на другой берег Ла-Манша. Командование истребительной авиации RAF успело восстановить боеспособность своих эскадрилий и пополнить истощившиеся резервы. Даудинг реорганизовал авиагруппы и создал единую систему управления авиацией.

Англичане также приобрели бесценный опыт действий на ограниченном пространстве. К тому же к концу июля внутри страны начали функционировать первые радарные станции нового типа. Немцам теперь трудно было рассчитывать на внезапность даже при бреющих полетах. В результате RAF смогли выдержать первые атаки немцев в августе и сохранить силы к решающему моменту, который наступил в сентябре, когда немецкий флот собрался форсировать Ла-Манш. К счастью для англичан, Геринг настаивал на исключительно воздушной войне, что и спасло RAF от полного разгрома. Истребительное командование пришло[450] в полную растерянность, когда враг последовательно уничтожал их аэродромы. Но Геринг, вместо того чтобы продолжить решительную игру на этом поле, вдруг сменил приоритеты и приказал бомбить Лондон[451].

К середине сентября у англичан появились новые преимущества. К тому времени береговые укрепления были усилены, многие армейские подразделения переформированы, увеличена их подвижность. Оборонно-отступательная концепция, которую навязали Айронсайду в июле, могла в сентябре уступить место более динамичной и агрессивной стратегии, и, возможно, англичанам удалось бы разбить противника еще на побережье. К тому же атака на широком фронте, которую бы могли навязать немцам, снизила бы эффективность воздушного прикрытия. Узкая линия фронта облегчала задачу “Люфтваффе”[452]. Большое число судов, растянувшихся вдоль побережья, были бы более уязвимы, чем компактные флотилии при хороших погодных условиях. Короткие ночи и наличие вооруженных орудиями эскортных судов в узких проливах Дувра значительно облегчили немцам задачу.

Возможно, вторжение в сентябре или октябре, при плохих погодных условиях, при раннем наступлении темноты, провалилось бы.

Не знаю, повезло ли бы немцам в июле. Судите сами, дорогие читатели. Я же лишь повторю мнение английского командования[453] того времени. Да, это был действительно опасный период. Именно тогда Гитлер мог отдать приказ и бросить свои войска на Англию. И случись так, всемирная история была бы совсем другой. Кто знает, что бы произошло, откажись Россия от английской и американской помощи в решающий период 1941–1942 гг.? И что бы помешало державам Оси, которым подчинялась значительная часть Африки и Дальнего Востока, оставить США в изоляции? Ведь многие американские лидеры и народ так этого желали. И что еще могло бы произойти или не произойти, чтобы наш мир был не таким, каким он сейчас есть?[454]