"Исповедь убийцы" - читать интересную книгу автора (Певзнер Керен)

Глава 7 Кровавый треугольник

Всю субботу я отсыпалась. У меня накопилась перманентная усталость, я так мало спала всю неделю, что организм наверстывал упущенное. Денис не звонил и не приходил, я знала, что у него завал на работе, и он на несколько дней поехал в иерусалимский филиал фирмы заканчивать какой-то особо важный проект. Он мне сказал, что как только они завершат эту работу, весь коллектив со своими половинами едет на Кипр на четыре дня. Ночь туда, ночь обратно на роскошном пароме, беспошлинный магазин, гостиница пять звездочек, тишина, покой и никаких маньяков — наркоманов. Мне давно пора поменять обстановку. Буду ходить в купальнике с завязанным на талии шелковым платком и танцевать сиртаки. А вечером пойдем в казино. К морю я равнодушна — оно то же самое, Средиземное. А вот на экскурсию в горные монастыри я бы поехала. Дашу отдам подруге, она уже пару раз оставалась у ней, когда я ездила на Мертвое море и в Тверию. Привезу им подарки с Кипра — будут довольны.

Когда я продрала глаза и поплелась на кухню за чаем, Дашка сидела в салоне и собирала пазл.

— Мам, иди посмотри, — позвала она меня, — я уже одну весталку почти собрала.

С моей легкой руки, и она начала называть так девиц, нарисованных на крышке коробки с пазлом. Я подошла поближе:

— Какая красота! — восхитилась я, — сейчас попью чаю и приду тебе помогать.

— Давай, — обрадовалась моя дочь.

Мы провели за этим занятием несколько часов. Было ужасно увлекательно приставлять один разноцветный кусочек к другому, чтобы в результате получился фрагмент из десятка пазлов. Потом фрагменты побольше, такие, как лицо, венок, складки тоги, мы собирали вместе и выходило цельное изображение. У пазлов были выпуклые и вогнутые края и к каждому кусочку подходил только один единственный свой, имеющий точно такие же, но противоположные очертания.

Дашка уже вовсю стреляла на компьютере, а я все сидела и искала недостающий, очень важный кусочек, на котором была изображена часть глаза одной из весталок. Без этой отсутствующей части лица весталка жутко выглядела, таращилась на меня пустой глазницей и как бы говорила: «Смотри лучше, я и то вижу, просто дотянуться не могу. Ищи!»

Вечером я позвонила Денису на сотовый телефон. Электронная секретарша механическим голосом отвечала: «К сожалению, абонент временно не принимает, оставьте сообщение и вам перезвонят при первой возможности.» Я позвонила ему домой. Тот же результат.

Так и не дозвонившись до Дениса, я улеглась спать. Снилась всякая ересь: Дениса мать грозила мне ножом. Потом прилетела зеленая машина с крыльями. За рулем сидела пухлая секретарша нотариуса и верещала: «А мы с Додиком все пончики с метадончиком слопали, а тебе ничего не осталось!» Лысый Мордухаев качал толстым, как сарделька, пальцем. На нем была футболка с надписью: «Я один знаю всю правду» и галстук в горошек. Потом на меня медленно шел Денис, подошел близко-близко, я отклонилась назад, он упал на меня, закрыл собой все пространство и я провалилась в бездонную темноту.

На работу я ехала в дурном настроении. По дороге купила свежий номер газеты «Едиот ахронот» и бросила на заднее сиденье.

В конторе сразу впряглась в дела. Народу после выходных было много, я отвечала на вопросы, переводила, печатала на компьютере, в общем была занята выше крыши. В два часа публика рассосалась, я спустилась вниз и купила багет с тунцом и салатом. Заварив крепкий чай в своей любимой чашке с надписью «Томатный суп», я раскрыла купленную с утра газету.

На меня с фотографии на первой полосе смотрел благообразного вида старик с окладистой бородой. Заголовки, высотой в три дюйма кричали: «Убит православный священник!», «Официальный представитель Русской православной миссии, архимандрит Иннокентий, выражает решительный протест!», «Полиция выходит на след злоумышленников». Я принялась за статью:

«Сегодня ночью в Русской православной миссии (Белая церковь) был убит отец Андрон, православный священник церкви святой великомученницы Варвары. Он был зарезан большим кухонным ножом для резки хлеба, итальянского производства. Священник умер от раны в шею. По словам сестры Ефросиньи, монахини, находившейся в церкви, к отцу Андрону пришел посетитель. Ни лица, ни возраста она не знает, посетитель был в черных очках, несмотря на сумерки. Сестра Ефросинья несколько раз проходила мимо двери отца Андрона, где он беседовал с посетителем. Разговор был тихий. Ей удалось расслышать несколько слов. Одно из них было слово „наркотик“.»

Далее шли рассуждения журналиста о состоянии преступности в стране, и в Иерусалиме, в частности. Выражались опасения, что этот случай отрицательно повлияет на приезд паломников в 2000 году. В конце статьи выдвигались предположения о связи священника с русской мафией и колумбийским картелем. Я не стала читать больше эту чушь, отложила газету и задумалась.

Через несколько минут я подняла телефонную трубку и набрала номер, записанный совсем недавно. Поговорив совсем недолго, я вышла из своего кабинета и заперла дверь. Проходя по нашему длинному коридору, я услышала взрыв хохота. В маклерской конторе определенно что-то праздновали. Дверь была открыта. Я мельком увидела, что за столом сидели Додик, пухлая секретарша, имени которой я так и не знала, незнакомая парочка и редактор местной рекламной газетки.

Додик, увидев меня, выскочил из-за стола и бросился ко мне. В одной руке он держал бутылку шипучки «Фантазия», в другой — чашку.

— Валерочка, — встал он у меня на дороге, — выпей с нами, мы празднуем.

Было видно, что он явно набрался. Кроме «Фантазии», на столе красовались почти пустая бутылка «Столичной», рижские шпроты, тарелка с орешками и кисть винограда.

Я рукой отодвинула его в сторону, иначе он бы упал на меня. Я совершенно не хотела присоединяться, но и портить отношения с соседями мне тоже не нужно было.

— Что празднуете? — спросила я.

Додик пьяно ухмыльнулся и обратился к собутыльникам:

— Что празднуем, ребята, не помните? — он почесал у себя в затылке и пожал плечами, — я не помню.

— Додик, ты же две квартиры продал, новые. Получил хорошие комиссионные от подрядчика, — сказал редактор рекламного листка.

— Правда? — удивился он. — А я, дурак, забыл. Леруня, прошу, — он протягивал мне уже полную чашку с розовым вином.

— Нет, спасибо, Додик, я ухожу, мне надо идти, пусти меня.

Он крепко вцепился в рукав, я даже подивилась такой силе в тщедушном теле.

Я резко дернула его руку вниз.

— Хватит, Додик, иди умойся и приведи себя в порядок, — он был весь облит вином, — а мне надо идти.

И я побежала вниз по лестнице.

Нервы были на пределе, напряжение последних дней сказывалось буквально во всем — у меня разламывалась голова, я изо всех сил сжимала руль, не давая рукам дрожать. Мысли были об одном: «Только бы не потерять управление!» Я старалась не превышать скорости, и если бы на дороге случилась пробка, я наверное, выскочила бы из машины и принялась стучать кулаками по капоту.

На мое счастье пробок по дороге в Тель-Авив не было. Наверное, у меня есть специальный ангел-хранитель, заботящийся о стервозных дамочках в высшей стадии душевного раздражения.

К клинике «Ткума» я подъехала через сорок пять минут после выезда из Ашкелона. Меня уже ждали. Охранник на проходной нажал на кнопку, ворота распахнулись и я въехала на территорию больницы. Остановив машину около входа в здание, я через одну преодолела ступеньки и постучалась в кабинет к доктору Рабиновичу.

Доктор поднялся мне навстречу. Круглые очки а-ля Джон Леннон он снял и положил на стол.

— Садитесь и переведите дух, — сказал он мне вместо приветствия.

Я упала на жесткий стул:

— Здравствуйте, Игаль. Вы сказали, что я могу обратиться к вам за помощью, если понадобится, и вот я тут.

— Что случилось? — серьезно спросил доктор.

— Я не знаю, как сказать, но в общем… — я протянула ему газету. Он внимательно просмотрел все заголовки, потом аккуратно сложил ее и обратился ко мне:

— Вы считаете, что и это — дело рук Яира Бен-Ами? Только на том основании, что и этот несчастный был убит так же, как мои коллеги, — чем-то вроде кухонного ножа? Кстати, полиция нашла орудие преступления?

— Понятия не имею…

— Ну вот, — заметил он. — Даже эта общность не доказана.

— Во-первых, я вовсе не подозреваю Яира, — сказала я. — Он действительно ни при чем.

Я вкратце рассказала курьезную историю о джинсах. Он посмеялся.

— Игаль, — сказала я, — мне кажется, между этими тремя убийствами есть связь.

— С чего вы решили?

— Не знаю, — честно ответила я. — Нутром чую.

— Что ж, это серьезная причина, — сказал он. — Очень серьезная.

— Перестаньте ехидничать! — я взорвалась. — Лучше напрягите свой мыслительный аппарат и подумайте, что может быть общего между психиатром и священником! А если не хотите напрягаться, то я сама вам скажу: исповедь! И тот, и другой — исповедники, и к тому, и к другому люди приходят рассказывать о самом сокровенном!

Его глаза удивленно расширились.

— Действительно… — пробормотал он чуть смущенно. — Надо же… Я как-то… — он откашлялся. — И врачи, и священники работают с людьми, причем с людьми несчастными, слабыми. Сильный и счастливый к ним не пойдет, ему без надобности. А вот человек в горе, которому надо рассказать, что его тревожит и мучает, придет и попросит помощи.

— Убийца приходил к ним исповедоваться, — подхватила я, — излить душу. А потом убивал, понимая, что никакая клятва Гиппократа или тайна исповеди не спасет! Такие признания не задерживаются долго. Поэтому, выговорившись, он заставлял своих собеседников молчать — самым кардинальным способом. У царя Мидаса ослиные уши.

— Что? — он непонимающе взглянул на меня.

— Я вспомнила сказку, читала в детстве. У царя Мидаса были ослиные уши, и он не хотел, чтобы об этом знали. Но стричься ему надо было, поэтому он приказывал убивать каждого цирюльника, который приходил его стричь. А одного, молоденького он пожалел и отпустил. Тот не смог держать в тайне то, что видел, пошел в лес, вырыл яму и выкрикнул туда: «У царя Мидаса ослиные уши!». А потом на том месте вырос тростник, и дудочки, сделанные из этого тростника напевали сами по себе эту сакраментальную фразу: «У царя Мидаса ослиные уши!» Я только не пойму, кто наш убийца — Мидас или цирюльник? Думаю, что цирюльник, ведь это ему, а не Мидасу нужно было выговориться. Причем неважно на каком языке. Коган знал и русский, и иврит. Священник — только русский. А на каком языке говорил Зискин?

— На иврите, на польском, идише, английском. Русский не входил в это число.

— Значит, маньяк — из России, причем прекрасно говорит на иврите. Он же звонил мне и угрожал на иврите.

— Я согласен с вами, Валерия, — подумав, сказал доктор Рабинович, — я только хочу кое-что добавить. Еще Эрих Фромм писал, что биологические потребности человека, безусловно, важны, но еще важнее для него потребность в самоутверждении. Ему нужен с одной стороны — объект поклонения, чтобы тянуться к нему, и с другой — объект пренебрежения, чтобы чувствовать себя выше него. Я полагаю, что приходя на исповедь, а именно так вы назвали этот процесс, этот человек чувствовал потребность облегчить свои страдания, его мучила какая-то неразделенная трагедия. Он рассказывает абсолютно все, он же, если можно так выразиться, любитель разговорного жанра. Но потом, после беседы он понимал, что специалист, сидящий напротив, которого он считал за бога в своем воспаленном сознании, ему не помог, все равно он выйдет сейчас из кабинета и останется один на один со своим тяжким грузом. А может быть и еще хуже — тот, кому он доверился, может донести, рассказать его тайну другим, грубым и равнодушным людям. И он принимает единственное на его взгляд верное решение — убить, уничтожить объект опасности. Но, заметьте, только после того, как все ему расскажет. Рассказчику нечего больше ждать — его божок низвергнут. И вот только тогда приходит облегчение. Баланс восстановлен, ему легко и спокойно. Муки совести не мучают, а страха перед неотвратимостью наказания нет — ведь он считает себя центром мироздания, а центр не способен ошибаться.

— Но он же маньяк!

— Маньяк, — согласился Игаль.

— Но как я его узнаю? Ходит себе человек по улице, общается с тобой нормально, в общем, как все. И вдруг ему что-то напоминают мои чулки со швами — и он меня — чик, — я выразительно провела большим пальцем по шее, — решает прикончить.

— И вас спасет только то, что вы одеты в джинсы, — улыбнулся доктор, маньяки обычно не отходят от правил, которые сами себе же и навязали. Вот, например, в наш маньяк не убивал жертву, пока всласть не выговаривался, а иначе — нарушаются правила игры.

— А какие они, маньяки?

— Сложный вопрос, я интересовался им. Есть нечто общее в их поведении. попытаюсь вам объяснить. Прежде всего, определить их в обыденной жизни практически невозможно. Это все враки, когда описывают: «Глаза его заблестели, он тяжело задышал и неестественно засмеялся…» Так ведут себя обычные невротики. Маньяк спокойно точит нож, пока вы привязаны к стулу. Он любит свою жертву и уверен: все, что он для нее готовит — это то, что ей нужно, в самый раз.

— Вот ужас! — выдохнула я.

— Обычно они живут в неполной семье, мать в доме — глава, существо деспотичное. Ребенок он чаще всего, единственный. Она следит за каждым его шагом, оценивает его поступки, в основном, отрицательно. Выращивает чувство вины. Унижение ведет к бунту, стремлению выйти из под материнского деспотизма, но характер уже сформирован как неустойчивый и подверженный влиянию со стороны. Такие мужчины остаются холостяками или поздно женятся. Спутницу жизни обычно выбирают старше себя, ищут в ней образ ненавистной, но в то же время обожаемой матери. В зависимости от того, что он во время секса думает о матери, характер сношения меняется. Вам понятно, о чем я говорю?

— Поясните, — попросила я.

— Как это ни странно, даже в сексе он думает не о реальной партнерше, которая рядом, а о своей матери, — терпеливо пояснил доктор Рабинович, нет, инцест не имеет к этому никакого отношения. Просто если маньяк ласков со своей женщиной, значит в этот момент он обожает свою мать. Если же его движения становятся грубыми, как у насильника, он не обращает внимание на ту боль, которую причиняет своей даме, подсознательно он конфликтует и хочет доказать, что он сильнее своей матери.

Мое лицо вытянулось.

— Так что, теперь не получать удовольствие от секса, а высчитывать, о чем или о ком мой партнер думает в этот момент?! — я просто не знала, что и думать.

Игаль рассмеялся:

— Не берите в голову, а то еще перестанете, действительно, получать удовлетворение, а я буду виноват. И будет у вас причина ходить к психоаналитику. Мы же с вами говорим о маньяках. Не болейте «болезнью третьего курса».

— А что это?

— На третьем курсе медицинского института проходят внутренние болезни. И особо мнительные студенты начинают прикидывать на себя симптомы. Получается, что они больны всеми на свете болезнями, кроме воспаления коленной чашечки.

— Вы думаете, Игаль, что я психопатка? А вот эта записка вам ни о чем не говорит? — я протянула ему обрывок бумаги с выставки.

Он пробежал глазами строчки и серьезно сказал:

— Не думаю. То, что у вас родинка на бедре, кроме вашего интимного друга может знать любой, кто видел вас на пляже или в короткой юбке. Может быть — это всего лишь шутка надоедливого поклонника. Вы ведь очень привлекательная женщина. И не относитесь к печальной категории психоаналитиков или священников

Я улыбнулась и снова вернулась к интересующей меня теме:

— Когда маньяки совершают свои преступления, ночью?

— Не всегда. Но на них обычно сильно действует луна. В полнолуние они чувствуют себя неспокойно. Недаром в народных сказаниях все вурдалаки и оборотни появляются при полной луне. В старину умели наблюдать.

— Тогда запирать их надо раз в месяц, — решительно заключила я.

— Нет, так не получиться. Мы же не знаем, кто он, маньяк. И потом: не всегда он действует в полнолуние, если ему в голову взбредет, то и при молодом месяце сотворит чего-нибудь. Так, что цикличность — это не самый яркий показатель. В психологии существует такое понятие, как раздвоение личности. В обычное время это вполне самостоятельный, разумный индивид, а когда в мозгу звенит какой-то особый сигнал, нормальная личность исчезает и появляется другая — дефектная.

— А что это за сигнал?

— Кто его знает? — пожал плечами доктор. — Красная тряпка, или какоенибудь слово. Или вот — полнолуние. Да мало ли чего. Был себе человек, а потом раз — как будто сработал переключатель, и он уже другой. И заметьте, совершенно не помнит, о том, что он делал, будучи в другой ипостаси.

В моей сумке неожиданно зазвонил телефон.

— Мамочка, где ты? — спросила Дашка.

— Я в Тель-Авиве. Скоро приеду. Не волнуйся.

— Привези мне что-нибудь, — попросила она.

— Постараюсь. Пока. Целую.

Я отключилась.

— Мне пора, — сказала я Игалю, — дочка беспокоится.