"Аня Каренина" - читать интересную книгу автора (Ким Лилия)Мать-одиночкаУ Карениной-старшей выдался на редкость беспокойный день. Для начала Анька преподнесла «сюрприз». Это ж надо было такое придумать! К трём часам дня мучительное подозрение, что дочь, несмотря на своё утреннее «раскаянье», всё равно попрётся на просмотр, окончательно отравило жизнь Карениной-старшей. Естественным «громоотводом» для любых приступов ярости всех членов семьи обычно выступала Долли. — Ну вот что ты расселась? Анна Аркадьевна начала без прелюдий, вкатившись на кухню на «домашнем скейте». Долли устало посмотрела на свекровь с высоты своей табуретки и ничего не сказала. Сделав глубокую затяжку, она выпустила дым в потолок и отхлебнула из огромной кружки горячего сладкого чаю. Минуты перекура между боями на домашнем фронте — между готовкой и стиркой, между походом в магазин и уборкой — эти минуты священны. Никто не смеет посягать на них. Однако Анна Аркадьевна, не будучи расположена в настоящий момент считаться с чьими бы то ни было настроениями, а тем более с настроением Долли, совершенно открыто и настойчиво посягала на заслуженное блаженство отдыха своей невестки. — Сидишь, значит? А Танька твоя там небось уже на обоях рисует! Долли недовольно посмотрела на свекровь. Ну рисует ребёнок на стенах! И что? Подумаешь! Дети есть дети, их причуд взрослым не понять. — Она же сказала, что больше не будет, — нервно, но по возможности сдержанно ответила Долли Анне Аркадьевне. — Сказать-то сказала, а будет или не будет — неизвестно! Нужно же причину этого странного явления выяснить! Кто этим будет заниматься — опять я, что ли? Фраза «опять я, что ли?» — это спусковой крючок. Это многоразовая динамитная шашка, которая всегда срабатывает, это красная тряпка тореадора! Анна Аркадьевна Каренина, безголовая дура, которая по тупости своей осталась без ног, эта тунеядская сволочь смеет говорить, что она тут чем-то занимается, кроме того, что портит окружающим нервы?! «Убью!» — мелькнуло в голове у Долли. — Вы тут до фига чем занимаетесь! — огрызнулась она. — Уработались прямо! Хоть бы пол мыли, катаясь на своей телеге! Хоть бы палец о палец ударили! Я тут надрываюсь, стираю, готовлю, убираю за двумя детьми… — Тебя здесь никто не держит! — Да? А дети мои где будут? Нет уж, милая мамаша, я на своей жилплощади законной сижу и сидеть буду! Ясно вам? И хрен вы меня отсюда сковырнёте! — Долли сунула свекрови под нос огромную красную фигу. Каренина-старшая слегка опешила от такого выступления. Она привыкла, что невестка истерично выкрикнет несколько обвинений и убежит рыдать в свою комнату. Однако Долли вместо этого закурила вторую сигарету и, спластилинив абсолютно каменную физиономию, отхлебнула ещё чаю. — Ну погоди, теперь уж я тебя в покое не оставлю! — злобно прошипела Каренина-старшая и покатилась в свою комнату. — Смотрите, от злости не сдохните до этого момента! — бросила ей вслед Долли. — И не надейся! Обмен любезностями закончился явно не как обычно. Слёзы пролила не овечка Долли, а Анна Аркадьевна. Скупые, удушливые слёзы досады. Она не выходила из своей комнаты, пока не услышала, что Долли, собрав детей, куда-то ушла. Каренина-старшая выкатилась в коридор, подъехала к двери, прислушалась. Дарья чертыхалась на лестнице, запихивая Гришкину коляску в лифт, потом дверцы закрылись и тяжёлый скрип возвестил, что невестка отбыла окончательно. Анна Аркадьевна с поразительной ловкостью перелезла со своей каталки на нижние антресоли прихожей, подтянувшись на дверной ручке, и закрыла верхний замок. «Верхний замок» был ежедневным кошмаром всей семьи. Его можно открыть только изнутри, все попытки сделать это ключом обрекались на неудачу. Многострадальная Долли каждодневно убеждалась в этом вновь и вновь. Всякий раз, возвращаясь домой в тяжеленных сумках, с коляской и висящей на руке Таней, она оказывалась вынуждена стучать и орать под дверью добрых двадцать минут, дожидаясь, пока свекровь соизволит отпереть. Иногда её спасало вмешательство соседей. Те пригрозили, что в случае дальнейшей эксплуатации семьёй Карениных-Облонских «верхнего замка» высадят всю дверь с коробкой на хрен, чтобы никто больше не испускал истерических воплей с матерщиной за полчаса перед тем, как вышел, и полчаса после того, как вошёл. Тем не менее Анна Аркадьевна продолжала запирать дверь. Сосед пригрозил отрубить ей руки, но угроза эта, конечно же, не была принята всерьёз. Однако все окружающие проявили себя как законченные эгоцентрики, ошибочно полагая, что столь неуважаемая ими Каренина-старшая только и размышляет целыми днями — как бы ещё больше насолить своей невестке, а заодно и остальным ближним. Нет, причина состояла совершенно в другом. Просто в те редчайшие минуты, когда все выметались из дома, когда не было ни Стивы, ни Ани, ни невестки, ни внуков, Анна Аркадьевна наполнялась исключительным искрящимся счастьем. Только ради этих минут она и продолжала жить на свете, только из-за этих минут до сих пор не бросилась головой вниз из окна. Это сумасшедшее, жизнеутверждающее, невозможно оптимистичное счастье в жизни Карениной-старшей составлял онанизм, или, если будет угодно, — мастурбация. Её Анна Аркадьевна открыла для себя довольно поздно. Но, как говорится, уж лучше поздно, чем никогда. Тот вибратор, что Аня нашла у неё под кроватью, стоил Карениной-старшей огромных усилий экономии. Она собирала на него два года, откладывая со своей крохотной пенсии инвалида, даже брала на дом всякую работу типа сортировки пуговиц или укладывания булавок в коробки. Анна Аркадьевна шла по жизни словно актриса старой закалки, которая изо всех сил пытается играть трагедию трагично, но цифровые технологии, тинейджеры-зрители и клоуны-актёры, повинуясь воле какого-то безумного постановщика, втягивают её в свой фарс. И вот уже королева Гертруда выглядит жалко со своим толстым слоем театрального грима, в своём бархатном, шитом золотом костюме, оставленная на потеху публике посреди цирковой арены. Сара Бернар, низведенная в клоунессы. Надо заметить, что Анна Аркадьевна Каренина отнюдь не всегда была безногой радикальной феминисткой, упоённо предающейся мастурбации с использованием вибратора. Больше того, она даже не всегда была Карениной. До замужества Анна Аркадьевна носила фамилию Облонская. Этот девичий вариант достался старшему сыну — Степану, а через него и многострадальной Долли с детьми. Таким странным образом в случае замужества Карениной-младшей и принятия ею фамилии мужа род Карениных на этом иссякнет, а вот Облонские, видимо, расплодятся по земле в великом множестве. Впрочем, ни об одном поступке в собственной жизни Анна Аркадьевна не жалела так сильно, как о собственном замужестве. — Знаешь, Аня, я твоя мать, я прожила нелёгкую жизнь и могу тебе советовать, — говорила она дочери в те редкие моменты, когда на обеих наваливалось меланхолическое настроение. Меланхолия способствует душещипательным разговорам по душам, когда женщины садятся на кухне и начинают квасить, делясь своим горьким опытом. «А мой-то, знаешь?… Знаю, подруга, у меня у самой такое же дерьмо…», ну и так далее. — Так вот, Аня, я понимаю, как тебе трудно. В наше время в магазинах совсем ничего не было, в школу все в форме ходили, так что из-за одежды мало кто расстраивался. Да и моделей этих тоже не было, все считали, что институт — главное. Не знаю даже, хорошо сейчас или нет… Вот ты плачешь всё время из-за тряпок да из-за фигуры своей, а я в твоём возрасте плакала из-за оценок, из-за того, как в Америке негров угнетают… Не знаю… Хотя одно могу сказать точно: слава богу, что сейчас перестали на незамужних смотреть как на чумных. В наше время от женщины требовали, чтобы она работала, чтобы была равноценным членом общества, но при этом демографический вопрос решался её, то бишь женщины, непосильным трудом. Ведь ответственности за репродуктивную функцию населения с неё никто не снимал. А теперь ты имеешь право жить, как тебе самой нравится. Ну ты подумай, разве не здорово иметь свою фирму, добиться всего и знать, что это ты сама всего достигла? Это же кайф несравнимый! Не то что там всякая любовь-морковь, не то что новые тряпки! Ты владеешь ситуацией, нет нужды выставлять себя на продажу! Аня! Ну как ты не понимаешь? Послушайся меня! Я сделала много ошибок, я не сразу пришла к этим мыслям и теперь жалею, что жизнь моя прошла так бессмысленно, так бесцельно. Я ведь считала, что главное — это семья, дети, сделала ставку на мужчину. Не повторяй моих ошибок, Аня! Не делай в жизни ставку на мужчину! Не надейся, что замужество устроит твою жизнь, — это иллюзия. Мужчина сегодня есть, а завтра нет. Но то, что ты знаешь и умеешь, у тебя никто не отберёт! Ты должна быть уверенной в себе, ты должна осознать себя личностью, а не куском мяса, который можно купить! Послушай меня — я своим опытом дошла до всего этого, но слишком большой ценой. Аня — я ноги потеряла. Поэтому даже если ты пока и не можешь всего этого понять, просто поступай, как я говорю. Не надейся на мужчину, не делай на него ставок!.. Действительно, Анна Аркадьевна пришла к идеям феминизма поистине опытным путём. Это сущая правда, а произошло это так. По молодости лет Аня Облонская проживала на отдельной койке общежития Кораблестроительного института, находившегося в городе-герое Ленинграде, колыбели трёх революций. Не то чтобы в её родном Череповце обильно строили корабли. Просто низкий проходной балл и комфортабельное общежитие иногородним сделали своё дело. Анна Аркадьевна Облонская удовлетворительно сдала русский-литературу, математику, физику и была зачислена в вышеуказанное учебное заведение по специальности «инженер техники безопасности». Безопасность и вправду скоро стала интересовать студентку. Слава богу, соседка по комнате, второкурсница, объяснила, как, когда и в каких пропорциях надо применять борную кислоту, йод с молоком, марганцовку и отвар лаврового листа, а также как, выпив стакан водки, садиться в ванную. Через некоторое время, однако, природа доказала всю несостоятельность этих «проверенных временем народных средств». Все три месяца летних каникул Аня Облонская провела в поиске средства избавиться от нежелательной беременности — и нашла-таки! Один врач за пятьдесят рублей — немыслимая сумма — сделал ей несколько убойной силы гормональных уколов, после которых у Облонской случился не то что выкидыш, а затяжное кровотечение. Через некоторое время выяснилось: кровотечение будет теперь начинаться аккурат после каждого полового акта. Аня не могла поверить свалившемуся на неё счастью и пустилась во все тяжкие. Отсутствие опасности залететь оказалось наиценнейшим подарком судьбы в большом городе. Дела Ани Облонской быстро пошли на поправку, уже через пару месяцев она съехала из общежития, сохранив там, впрочем, койку — «на всякий пожарный», — и поселилась в небольшой, но довольно уютной коммуналке на площади Тургенева. Соседей было всего двое. Первая — душевнобольная Люся, проживавшая в своей комнате эпизодически, в перерывах между обострениями дебильности, заставлявшими её возвращаться в психиатрическую больницу. Вторая — молодая женщина, на лице которой навсегда застыло выражение глубокой скорби, смирения и невыносимого внутреннего страдания, имевшая дочку-мулатку. Явление настолько редкое и экзотическое, что окружающие немедленно записывали её мать в валютные проститутки. Шоколадная девочка играла целыми днями в комнате, не смея выйти ни на улицу, ни даже в коридор. Периодически возле окна появлялась стая детей, которые кричали что-то вроде: «Мартышка!», «Обезьяна Чи-чи-чи!», «Африканский подарок!», «Дружественный жест африканских стран!» и так далее. Облонская, если бывала дома, высовывалась на улицу и принималась разгонять юных расистов. Девочку-подарок звали Маша. Однажды Аня разговорилась с её матерью, и та рассказала, что нормально жила, закончила школу, поступила в институт, на третьем курсе вышла замуж за аспиранта того же института — и через год родила чёрную девочку. Все были в шоке. Лиза, так звали соседку, мужу никогда вообще не изменяла! «Не то что с этими…» — она физически не могла выговорить слова «негр». Муж сразу подал на развод, семья отвернулась. Врач сказал, что такое бывает — если среди предков отца или матери был чернокожий, то через два-три поколения у белых родителей может родиться чёрный ребёнок. Вначале Лиза хотела отказаться от девочки, допытывалась, кто «согрешил» с её стороны или со стороны мужа, встретила яростный отпор как с той, так и с другой стороны. «Сама нагуляла!» — был единодушный ответ. — Я тогда поняла, что даже если откажусь от ребёнка и дознаюсь-таки, кто на самом деле подкинул нам такой сюрпризец, мне всё равно не простят, что правда вышла наружу. Хотя я думаю, что это моя свекровь. Она журналистка, аккредитованная при нескольких посольствах, и к тому же больше всех выступала. Знаешь, доказательств не имею, но вот точно чувствую, что это она! — Лиза стукнула кулачком по столу. Потом спрятала свой гнев и, всхлипнув, продолжила: — А как только представила себе, что моего ребёнка ждёт в детдоме… — Лиза совсем расплакалась. — Хотя что говорить! Здесь тоже не лучше, она даже в сад пойти не может! И я тоже вечером выходить боюсь. Тут одна тётка есть. Я как-то с Машей в цирк пошла, нарядила её. Вдруг эта… эта сволочь нас увидела и как заорёт: «Ах ты шлюха! Убирайся, не хрен тут воздух сифилисом африканским заражать!» И швырнула камень в меня, потом ещё один… Слёзы уже обильно катились по бледному лицу женщины. — А ещё говорят об угнетении этих… в Америке! На себя бы посмотрели! Камнями забрасывают! — Лиза разревелась в голос. — А ей ведь на следующий год в школу надо идти! Её же там… её же там просто убьют!.. Облонской тогда захотелось чем-то помочь этой семье. Деньгами, что ли? У Ани было несколько постоянных любовников, которые помогали ей кто чем… Но помощь не выдавалась как зарплата. Мужчины субсидировали покупку определённых вещей, продуктов и так далее. Однако был среди знакомых Облонской некий Алексей — мужчина средних лет, женатый, который с ходу предложил Ане встречаться с ним каждую среду за пятьдесят рублей. — Платить буду после… ну после каждого… того… — смущённо, но по-деловому предложил искуситель. Приходить он мог не больше чем на час. Облонская тогда возмущённо отказала и чуть не влепила нахалу пощёчину. Тот немедленно слился. «Сейчас он мог бы пригодиться», — подумала Облонская и стала невзначай прогуливаться возле учреждения, где тот работал. Не будем долго и муторно пересказывать историю его повторного «охмурения». Короче, стал он ходить к Облонской по средам. Заработала Аня первые пятьдесят рублей и принесла Лизе. — На, — говорит, — купи Маше игрушек. Та смотрит на эти деньги и слова вымолвить не может. Облонская думала — от благодарности и умиления, а Лиза вдруг как ударит её по руке: — Ты за кого меня принимаешь? Мне милостыня не нужна! Ничья! А тем более со шлюхиных денег! Стоит Облонская как истукан с полтинником в руке и ничего понять не может. Она же из лучших побуждений! Потом началось мучительное осознание Лизиных слов, а Лиза, надо сказать, за это время стала для Карениной-старшей образцом «женского мужества». В итоге Облонская решила жить честно. Любовников выгнала и завела себе жениха, бедного студента, с которым решила вступить в законный брак. Студент жил на снимаемой Облонской жилплощади. Двух стипендий и тех денег, что присылали Анины родители из Череповца, хватало только на квартплату и очень, очень скудное питание. Однако Лев со звучной фамилией Кальман был неприхотлив и довольствовался малым. Ещё он романтически рассуждал о несправедливости эксплуатации трудящихся и отсутствии фактического равенства даже в справедливом социалистическом обществе. Облонская устроилась фасовщицей в соседний магазин, чтобы хоть как-то поддержать расползающийся бюджет будущей семьи. Краденые макароны и лишние сорок рублей в месяц подпитали силы будущего супруга. Облонская — о чудо! — забеременела. На сей раз она не пошла делать аборт, а заявила Лёве, что откладывать их свадьбу больше нельзя ни по одной из уважительных причин. Как-то: нет денег на свадьбу, надо закончить институт — осталось всего год, мама Лёвы сейчас точно будет против, а вот если они уже проживут вместе некоторое время, год-два, то, может, и удастся её убедить, умер дядя — папин брат, папа сейчас расстроен и тоже вряд ли обрадуется их свадьбе и так далее. Одним словом, после убедительной Аниной речи, касающейся необходимости законного оформления отношений, Лёва ответил слезами и достойным мужским согласием. Да, здесь нужно заметить, что Аня Облонская, будучи уже девушкой, учёной жизнью, сказала Льву о своей беременности только на четвёртом месяце, чтобы лишить будущего супруга всякой возможности уговорить свою невесту сделать аборт. Облонская твёрдо решила выйти замуж. И план её, казалось, удался. В тот момент, когда Кальман проявил себя настоящим мужчиной, Облонская уверовала в собственные силы и ощутила, каково быть Наполеоном. На следующий день, стянув по случаю праздника не только макароны, но и банку тушёнки, Облонская вернулась домой. Льва не было. Сначала она нахмурилась и даже обиделась, но затем смекнула: «Наверное, поехал к своим, подготовить». И стала спокойно готовить ужин. Половина десятого… Десять… Половина одиннадцатого… Одиннадцать… Аня в истерике металась от окна на улицу, думала звонить в милицию, может, что-то случилось, может, под машину попал, может, хулиганы… — Лиза! Лиза! Освободи телефон! Мне позвонить срочно надо! — барабанила она в дверь соседки, пытавшейся дозвониться куда-то уже битый час. — Что случилось? Ты чего орёшь? Машу разбудишь! Та налетела на Облонскую как сердитая наседка, потом увидела растёкшуюся тушь, безумные глаза, растрёпанные волосы. — Аня, ты что? Что с тобой? — она схватила Облонскую за плечи. — Лёва пропал! В милицию… — Да подожди ты! В какую милицию! Может, он где-то пиво пьёт у ларька, а ты тут с ума сходишь. — Нет, я чувствую, что-то случилось! Он пропал, пропал! Понимаешь? Лиза нахмурилась. — Вещи все на месте? — Что?… Вещи? Чьи вещи? Его вещи? — Твои вещи! Деньги… — Ой! Ты что говоришь?! Облонская закрыла рот руками, чуть было не толкнула Лизу. Несколько секунд смотрела на неё. Затем стремглав кинулась проверять. Не оказалось ни отложенных на свадьбу ста рублей, ни золотых вещей Облонской, ни мутоновой шубки, ни сапог. Не было даже косметики и хорошего нижнего белья, подаренного Ане её прежними любовниками. — Аня, давай звонить в милицию! Его найдут! Ты знаешь, где он живёт? Где учится? — Не надо милиции… — Облонская тяжело осела по дверному косяку и отключилась. У каждого Наполеона однажды случается Ватерлоо. Очнулась в больнице. — Ну, милая, ты так больше не смей переживать! О ребёночке своём думай. Ты теперь не только за себя в ответе, — быстро заговорила старая морщинистая санитарка, вытирая пол между кроватями широкими размашистыми движениями огромной швабры. — А то ишь выдумали — нервные потрясения! О ребёночке думай, о ребёночке — о себе забудь. И Облонская забыла. Так родился Стёпа, записанный в свидетельство о рождении как Степан Аркадьевич Облонский. Мать-одиночка Анна Аркадьевна Облонская чрезвычайно подружилась с жертвой генетических шуток Елизаветой Петровной Чиркиной и постепенно приобрела её привычки. Ни на кого не смотреть, держать подбородок высоко, плечи расправлять, ходить как натянутая струна, выражение лица — скорбь по бездушному миру. Аня перевелась на заочное и поступила на макаронную фабрику в должность всё той же фасовщицы. Одевалась она бедно до крайности, суждения приобрела самые пуританские. О девичьей чести говорила как о новом платье, которое надо беречь смолоду, а при разговорах о мужском коварстве застывала в героической позе, ни дать ни взять живое напоминание женщинам: «Будьте бдительны!» История с Лёвой постепенно трансформировалась в печальную сказку о бедной Лизе, которая приехала из провинциального города учиться на «инженера по технике безопасности», влюбилась в маменькиного сынка с гордым именем — Лев, который казался поначалу таким умным, таким необыкновенным, так пламенно клялся жениться — прямо орёл! А потом, когда Аня забеременела, подчинился воле родителей. Номенклатурная напыщенная семья приказала Лёве не признавать ребёнка своим. Но малыш Стёпа ни в чём не виноват! Он не знает о том, как поступил его отец, и не должен знать. Аня сама растит его, выбиваясь из сил, зарабатывает на жизнь и продолжает учиться. Постепенно все прониклись глубоким уважением к бедной во всех смыслах Ане Облонской, лицо которой стало ещё более трагичным, фигура более стройной, а отношение к Стиве мучительно самоотверженным. Вот в таком состоянии духа повстречал её на улице тот самый Алексей, который ходил к ней по средам за те самые злополучные пятьдесят рублей. Поражённый происшедшей с ней переменой, он уговорил Анну Аркадьевну зайти в кафе и рассказать, что же случилось и почему, придя в положенную среду, он встретил тогда решительную отставку. Облонская рассказала про Лизу, от которой все отвернулись из-за дурацкой шутки матери-природы, про девочку-мулатку Машу, которая вообще не может выйти на улицу, а у её мамы нет денег на новые игрушки, про то, как Аня решила помочь этой семье материально и по глупости решила достать деньги таким вот «ужасным» способом. Это было в первый раз, но потом она долго чувствовала себя такой грязной, что всё время мылась. Две недели по три раза в день. Потом Облонская в тысячный уже, наверное, раз патетично продекламировала свою историю бедной обманутой провинциалки, обольщённой и брошенной. Алексей прослезился. Его откровенно поразил свет внутреннего страдания, озарявший Облонскую, и бывший клиент великодушно, от всего сердца предложил безвозмездную материальную помощь. Нужно ли говорить, что Анна Аркадьевна вскипела, хлопнула ему по физиономии и срывающимся, полным ужаса шёпотом сказала: — Как… как вы могли… После всего… после всего, что я вам рассказала… Как вы могли повторить своё грязное предложение?… Да, я совершила ошибку, но я несу свой крест и если и жалею о чём-то, то только о том дне, когда навсегда заклеймила себя проституткой, взяв у вас деньги. Если хотите знать — они до сих пор у меня, этот ваш полтинник! Можете забрать! Я не смогла дать его ребёнку и не смогла истратить! Я подумала, что забуду о них! Как будто вы меня изнасиловали или у нас была случайная связь, что угодно — только не эти деньги. Конечно, это была ложь. Тот заработанный полтинник Анна Аркадьевна потратила в тот же день самым банальным образом — на торт, портвейн, колбасу, помидоры и блок болгарских сигарет «Стюардесса». Но она сама так верила в собственные байки, что прямо-таки увидела этот злосчастный полтинник, лежащий в верхнем ящике её комода. И если бы почтенный Алексей в этот момент так же патетично воскликнул: «Отдавайте! Не надо хранить память о прошлой неудавшейся жизни! Теперь вы другой человек, отдайте мне этот полтинник, и все долги перед совестью будут закрыты!» — она бы, ни секунды не раздумывая, повела его к себе отдавать эти давным-давно пропитые и проеденные деньги. Нужно заметить, что о бедной провинциалке Облонская не врала. Она действительно теперь помнила события именно так. Она действительно горячо верила, что всё на самом деле было именно так, просто ей слишком поздно открылось! Несколько последующих месяцев Алексей встречал её после работы, вымаливая прощение. Он рассказал, что жена ушла от него, что они не могли быть вместе. Облонская отвечала, что он компрометирует её своими преследованиями, что её жребий брошен и судьба решена. — Разве вы не понимаете, Алексей, что я не имею морального права перекладывать свою ответственность на ваши плечи? Ну зачем вы меня, да и себя тоже мучаете? Вы ещё встретите хорошую женщину, с которой сможете всё начать с чистого листа! А я… Моя жизнь уже перечёркнута… — Анна! А вы не думаете, что я могу желать взять на себя ответственность за вас и маленького Степана, что вы двое можете составить моё счастье?! Анна! Ну почему вы так глухи и слепы? Я же люблю вас!.. И он прижался к губам Облонской своим горячим красным ртом. Она вскрикнула и убежала. Так повторилось ещё несколько раз. Облонская вскрикивала и убегала. Потом между ними произошёл решающий разговор. — Анна, если вы меня не любите, я не могу больше преследовать вас. Я взрослый человек и сумею справиться с собственными чувствами. Может быть, когда-то я поступил низко, предлагая вам эти деньги, но теперь я изменился, да и вы… Вы тоже стали другой. Поэтому, если сейчас вы мне скажете, что не испытываете ко мне ни малейшей симпатии, что не желаете меня видеть, — я уйду и больше не вернусь никогда. Он стоял неподвижно, но в этой неподвижности чувствовалось напряжение рождающейся вселенной. Анна Аркадьевна держалась рукой за грудь и, глядя в пол, еле слышно прошептала: — Я тоже люблю вас, Алексей… — Анна! Что вы сказали?… Ну и так далее. Жаркие объятия, поцелуи. Облонская вскрикнула и хотела убежать, но стоит ли говорить, что Алексей Иванович прижал её к своей груди со словами: «Нет, Анна, я вас никуда не отпущу!» Марш Мендельсона… Короче, полная порнография. Первое время Каренин, такова была фамилия благородного Алексея, купался в облаках семейного счастья, озарённый ореолом рыцарства. Друзья и знакомые пожимали ему руку, особенно ценно было скупое, но «очень искреннее», как сказала жена, рукопожатие Лизы Чиркиной, за юбку которой держалась тихая затравленная Маша, еле заметно улыбавшаяся своими пухленькими негритянскими губками. Аня трогательно прощалась с Лизой, приглашая ту в гости на новую квартиру. — Приходи ко мне, то есть к нам… Знаешь, я теперь буду жить в собственной квартире, то есть я, конечно же, хочу сказать, в квартире Алексея… Лиза натянуто улыбалась. — Я думаю, она не верит, что на свете ещё есть благородные мужчины. Такие, как ты, Алёша! Облонская погладила мужа по голове, сидя на переднем сиденье его машины. Тот улыбнулся, продолжая внимательно следить за дорогой. Однако спустя пару недель сия идиллия была грубо и бестактно разрушена неожиданным приездом матери Алексея Каренина, женщины властной, бесцеремонной и имеющей непозволительно большое влияние на своего сорокалетнего сына. — Это она? — не здороваясь, прямо с порога начала вмешиваться в семейную жизнь Анны Аркадьевны Мария Ивановна Каренина. — Я думала, вы, по крайней мере, роковая красавица! Алексей, коли ты выжил из ума от одиночества, то я, ради твоего блага, чтобы твои съехавшие набекрень мозги встали на место, собираюсь угробить на тебя собственный отпуск. Если за это время мне не удастся вернуть тебе хоть какое-то подобие рассудка — ты мне больше не сын! Я не желаю быть матерью душевнобольного! А теперь мне дадут что-нибудь поесть в этом доме или прямо с порога надо дуть в магазин, становиться к плите и готовить на всю вашу так называемую семью? Новоиспечённая Анна Аркадьевна Каренина была полна возмущения, обиды и чувства совершающейся несправедливости, а посему, закрыв лицо руками и громко расплакавшись, убежала в спальню. — Я так и знала. Она — истеричка! — подвела итог сцены Мария Ивановна. — Мама! — Каренин внезапно обнаружил способность к громкому фальцету. — Я запрещаю тебе вмешиваться в мою жизнь! — и пригрозил пальцем. — Что?! — так начинали завывать сирены ПВО в блокадном Ленинграде. Мария Ивановна схватила палец Каренина и с силой вывернула, да так, что косточка хрустнула. — Как ты со мной разговариваешь? Ты где набрался таких манер? Он мне запрещает! Нет, вы видели? Он мне запрещает!! Она отпустила палец сына, ставший бордовым. Некоторое время пыталась поймать взгляд постоянно отворачивавшегося Алексея, а затем просто схватила его за подбородок и повернула к себе. — Так, я ухожу, — сказала она, глядя в глаза отпрыску, и, не дав сыну задать анекдотический вопрос «Что, мама, уже уезжаете? И чаю не попьёте?», добавила: — В магазин! А ты, будь любезен, придумай убедительные извинения к моему возвращению! Каренин демонстративно развернулся и тоже направился в сторону спальни вслед за молодой женой. Где-то глубоко внутри появилось страшное предчувствие, что брак его обречён… Мария Ивановна, прорычав что-то себе под нос, хлопнула для острастки дверью и удалилась. Анна Аркадьевна стояла возле окна небольшой уютной спаленки. Вошедший Каренин понял, что оказался между двух огней. Рука жены возле рта, плечи напряжены, губы трясутся. — Я хочу, чтобы ты поставил свою мать на место! Я этого требую! Ошарашенный молодожён остановился на пороге, не зная, войти ему или остаться в коридоре, но потом очухался и возмутился: — Что это значит? Как я, по-твоему, должен поставить её на место? — Ты должен сказать ей, чтобы она уехала. Немедленно! Каренин нервно зашагал между коридором и спальней, постукивая подушечкой указательного пальца левой руки по губам. Пройдясь туда-сюда несколько раз, он остановился, потёр ладонью затылок и произнёс: — Так-так… так-так… То есть ты ставишь мне такие условия? — Да. — И что будет, позволь узнать, если я их не выполню? — Я не останусь в этой квартире ни секунды! — И куда же, интересно, ты пойдёшь? К такому вопросу Каренина не была готова, она вспыхнула как маков цвет и разразилась слезами, упала на кровать и рыдала, как Джульетта над телом брата Тибальта, зная, что убивший его Ромео будет изгнан. Через несколько минут Каренин не выдержал: — Аня… ну что ты так… так себя мучаешь? Перестань, пожалуйста. — О боже! Боже!.. — Ну что ещё? — Алексей почувствовал себя совершеннейшим подлецом, не мужчиной, а тряпкой. Жена повернула к нему распухшее, красное от слёз лицо и еле слышно прошептала: — Ненавижу… ненавижу! — Аня, что ты говоришь?! — у Каренина округлились глаза. — Грязный, подлый, низкий человек! — Что?… Что такое? — Зачем ты женился на мне, зачем заставил поверить в свою любовь, в то, что ещё возможны настоящие чувства на этом проклятом Богом свете? Зачем? Пожалел? Великодушным хотел казаться? Ненавижу тебя! Ненавижу! — и Анна Аркадьевна разразилась ещё более громкими и ещё более душераздирающими воплями. — Аня… ну зачем ты так… Понимаешь, наша свадьба, этот приезд мамы… Всё так неожиданно! Я просто не сумел сориентироваться, разобраться! Аня, послушай меня, я всё улажу, только не плачь! Пожалуйста, не плачь! Пока молодожёны объяснялись друг с другом, Мария Ивановна посетила местный рынок и прикупила там множество припасов. Едва удерживая пудовые сумки, кое-как позвонила в дверь. Ей открыла невестка с заплаканным лицом и молча удалилась в спальню. Такое мужество показалось свекрови неожиданным, но она пожала плечами и потащила сумки к холодильнику, стараясь не делать преждевременных выводов. Из спальни никто не выходил. Мария Ивановна даже этому обрадовалась — не будут мешать готовить и выводить её из состояния сосредоточенности своими жалкими гримасками и укоряющими речами. Теперь, когда она увидела эту жалкую охотницу за пропиской своими глазами, надо обдумать план действий. Через некоторое время по квартире распространился дивный аромат жареной свинины с луком, картофельного пюре, слышалось постукивание ножа по доске. Надо отметить, что готовка никогда не была сильной стороной Облонской-Карениной, поэтому даже у судорожно вцепившегося в подлокотники кресла Алексея Каренина (принявшего решение завтра же серьёзно разобраться со своей матерью, а сегодня в знак протеста не выходить из комнаты) потекли слюнки, не говоря уж о вечно голодном Стёпе, который поднял ужасный крик. Запах становился всё нестерпимее, Каренину свело желудок от сокоотделения. — Так, пора! Он вскочил и решительно направился в сторону кухни. — Мама! Я хочу… — и замер. Перед ним красовался накрытый стол, посреди которого на большом блюде дымились восхитительные свиные котлеты с золотистым поджаренным лучком. Рядом из глубокой миски поднимался столб пара от картофельного пюре, в котором таял кусочек сливочного масла, сбоку стоял огромный керамический салатник с великолепными, ровно нарезанными помидорами, огурцами и кучей зелени. — Ты как раз к столу. А твоя жена не будет есть? Мария Ивановна вытирала чистую сковороду полотенцем. Кухня после её готовки осталась в идеальной чистоте и истинно немецком порядке. — Мама, — Каренину внезапно так сильно захотелось есть, как никогда в жизни до этого самого момента, — я хотел с тобой поговорить… Нет, Аня, наверное, не сможет сейчас есть, она… она… несколько расстроена. Но я думаю — тем лучше… Мария Ивановна приподняла одну бровь. — Тем лучше — в смысле, что мы сможем спокойно всё обсудить, — Алексей решительно сел за стол. Его беседа с матерью затянулась далеко за полночь. Они распили пару бутылочек терпкой домашней «Изабеллы», вспомнили детство, первую жену Алексея. Такая замечательная была женщина… Умная, красивая, образованная… Словом, мать и сын действительно хорошо посидели. Всё это время Аня томилась в спальне в дичайшей тревоге, прислушиваясь к доносящимся голосам, обрывкам фраз и взрывам хохота. Обессилевший Стёпа заснул. Ане становилось всё более и более тревожно. Несколько раз она порывалась выйти из спальни и прекратить это «безобразие», но каждый раз останавливалась. Ссора со свекровью — не самое лучшее начало семейной жизни, а вдруг перевес окажется на стороне Марии Ивановны? Оглядывая окружающую её спокойную добротную обстановку, играя ключом от машины Алексея, молодая Каренина сидела, уставившись в одну точку, пока нервное напряжение не сделало своё дело. Аня начала зевать, прилегла на кровать и вскорости, сама не заметив как, уснула. И это была её роковая ошибка. Много раз позже Анна Аркадьевна вспоминала этот момент и жестоко корила себя за то, что не встала, не пошла в кухню, не устроила скандал, не потребовала исчезновения Марии Ивановны, пока, как ей казалось, могла этого добиться. Она ничего не предприняла именно в тот вечер, когда нужно было бороться. Дальше всё произошло очень некрасиво и до оскомины банально. Мария Ивановна поселилась у них и принялась методично изводить свою невестку. Алексей изо всех сил старался сохранять нейтралитет, но при этом странным образом всегда оказывался на стороне матери. Разом повзрослевшая и забросившая роль жертвы Анна Аркадьевна, видя, что долго ей не продержаться, замыслила тогда отчаянно авантюрное мероприятие — раздел жилплощади. Проконсультировавшись с юристом, она узнала, что при отсутствии совместных детей её дело скорее всего не выгорит. Так, собственно, и появилась Аня. Потом, под громкие проклятия Марии Ивановны, трёхкомнатная шикарная респектабельная квартира Каренина в центре города была разменяна на двухкомнатную — для Анны Аркадьевны с детьми и комнату в коммуналке — для Алексея Каренина. Государство тогда было всецело на стороне матери-одиночки. Каренина-Облонская торжествовала, но счастье её было недолгим. Вскоре, столкнувшись с постоянной нехваткой денег, Каренина занялась поисками мужа. Но двое родов и наличие соответственно двоих детей существенно поубавили количество претендентов. Тогда Анна Аркадьевна занялась благородным делом истребования алиментов с бывшего супруга. Хотя бы только на Аню. Дело закончилось плачевно: пока шла тяжба, Каренина сократили, и он сам оказался в рядах безработных. Содержание накрылось медным тазом. Начавшаяся перестройка и дикая инфляция довели семейство Карениных-Облонских до полной нищеты, где оно и прозябало по настоящий момент. Анна Аркадьевна писала бывшему супругу полные проклятий письма, угрожая покончить с собой. Тот не отвечал, избегал встреч и отказывался видеть дочь. Опыт военных действий по получению жилплощади оставил неизгладимый след в характере Анны Аркадьевны, и роль жертвы ей более не удавалась. В рекордно короткое даже для выходца из коммуналки время она умудрилась поссориться со всеми соседями по подъезду и заработать славу самой стервозной скандалистки в округе. Каренина не платила за квартиру, беспрестанно слонялась по всяческим правозащитным комитетам, превратив идею наказания Каренина за совершённые им нравственные преступления в цель своей жизни. Дети росли на продлёнке. В самый разгар демократических страстей, когда с экрана телевизора не сходили всяческие митинги и демонстрации, Карениной пришла в голову отчаянная идея. Ранним утром она вышла из дома, написав записку следующего содержания: Высказав таким образом миру всё, что думала, Анна Аркадьевна пошла бросаться под поезд. Замысел её был прост — надо привлечь внимание прессы, и тогда ей помогут, поднимется волна народного протеста и так далее. Надо только прыгнуть под отходящий поезд и постараться лечь между рельсами, чтобы вагоны проехали над ней. Мимо с диким грохотом проезжали составы, Каренина смотрела на них и смотрела, но никак не могла решиться прыгнуть. Вся затея показалась ей вдруг идиотской. — Господи! Меня же на самом деле может убить! — осенило Анну Аркадьевну. В этот момент её кто-то толкнул. Она так и не узнала, что именно в этот злосчастный день и именно с той платформы, откуда Анна Аркадьевна намеревалась кинуться под колёса, отходил ещё один поезд «Ленинград-Сочи», на котором Мария Ивановна Каренина отбывала обратно домой. С того самого рокового приезда на свадьбу сына она соизволила побывать в городе на Неве всего дважды — на суде по иску Анны Аркадьевны о разделе жилплощади и теперь, чтобы материально помочь сыну, оказавшемуся жертвой демократических реформ. Сын, впрочем, своим нытьём достал её до самых печёнок. — Ума не приложу, как ты стал такой тряпкой?! — орала она на него. — Ты вообще ничего сам не можешь! Только болтать красиво и умеешь чушь всякую о высоких материях! Тьфу! Не мужик, а размазня столовская! Квартиру отца моего просрал, сволочь! Я здесь выросла, здесь всё моё! Чёрт меня дёрнул выписаться! — Не чёрт, а твой третий муж, — язвительно заметил Алексей. — Ах ты щенок! Матвей Степаныч нормальный мужик в отличие от тебя! Он умеет за себя постоять! Он умеет интересы семьи соблюдать! А ты что? Тебя среди бела дня какая-то дрянь раздела догола, и причём совершенно законным образом! А когда ты будешь подыхать, она и эту комнатушку у тебя оттяпает для своей ссыкухи! Кстати, я не уверена, что это вообще твой ребёнок! Чертыхаясь и отплёвываясь, Мария Ивановна покинула своего сына в той самой коммуналке, где он оказался в результате размена. Алексей Каренин, обуреваемый гневом, обидой и чудовищной злобой от ощущения беспомощности, в этот день стал самым отчаянным женоненавистником на свете. Мария Ивановна Каренина курила на платформе, когда увидела в самом её конце свою бывшую невестку, стоящую у самого края. Перед её глазами пронеслись какие-то картинки из детства. Она сидит на полу в большой гостиной, отец читает газету, мать что-то готовит на кухне. Милый уютный дом… Как в бреду, она подходила всё ближе и ближе. Аня-старшая ничего не слышала из-за грохота проезжавшей электрички. Мария Ивановна протянула руку и с неожиданной для шестидесятилетней женщины силой толкнула ненавистную «охотницу за жилплощадью». Анна Аркадьевна даже не успела крикнуть. А Мария Ивановна Каренина, повернувшись на каблуках, быстро пошла к своему поезду. — Быстрее! Быстрее! Ну где вы ходите? Уже отправляемся, — затарахтела проводница, помогая ей подняться. И никто ничего не увидел. Люди прощались друг с другом. А машинист курил и пил сладкий чай с лимоном. Это его последний рейс — приехав в Сочи, он сдаст документы и отправится на пенсию. Перед его глазами был уже лазурный сочинский берег, а в воздухе уже витал запах цветущей магнолии… Разборка по поводу несчастного случая, задержка отправления поезда были ему совсем не нужны. Даже сама Анна Аркадьевна не очень поняла, что случилось. — Всё было как в тумане… Не помню… Кажется, я сделала шаг — и в этот момент передумала, но было уже поздно… И потом, эта записка — сразу всё закрутилось так, как будто это я сама… Странно, но когда Анна Аркадьевна увидела, что у неё нет ног, она испытала торжество. На вопрос, кто у неё есть из близких, ответила, что только муж. — Но… я и с ногами не была ему нужна, даже с двумя его детьми, потому и отчаялась, что никому… везде лишняя… Окружающие хором зарыдали, глядя на лежащую на катафалке обезумевшую от горя женщину, пустые глаза которой были устремлены в одну точку. Каренин был заклеймен. О его чёрствости даже сказали в городских новостях: — …Вот так — не на войне и не в результате несчастного случая — искалечена женщина. Искалечена мужской безответственностью и жестокостью. Репортаж подготовила Мария Тверская. Несколько месяцев после этого Алексей Каренин прожил на даче, но и там ему казалось, что все смотрят на него с осуждением. Он даже начал жалеть о том, что не выгнал мать в тот первый вечер. — Продал я достоинство за свиные котлеты! — каялся он дачному сторожу, стуча себя кулаком в грудь и обливаясь пьяными слезами. — Я подлец! Подлец я!! — Да какой ты подлец! — эмоционально отрицал этот факт собутыльник. — Нормальный ты мужик, вот что я скажу. С тобой можно по-простому — посидеть, за жизнь побазарить. Какой же ты подлец, если я тебя так уважаю? — рванул на груди тельник сторож, а потом в сердцах бросил на пол свой треух. — Подлец и есть! Самый натуральный! По телевизору сказали! На весь Союз! По областному телеканалу… — А-а… — сторож поглядел на Каренина с опаской. Потом осторожно подцепил вилкой с тарелки кусок «докторской» колбасы и долго и задумчиво жевал его, периодически косясь на соседа. |
||
|