Суггесторы: Псевдолюди

В процессе видообразования суггесторы выделились на втором этапе антропоморфоза, уже после образования диффузной группы "кормильцев". Суггесторы "благополучно" отпочковались от этой — уж очень явно "неблагополучной" — группы, пойдя по пути имитации интердиктивных действий палеоантропов — внутривидовых агрессоров. Суггесторы смогли успешно подражать их агрессивности и смелости, оттесняя при этом свой собственный страх, удачно маскируя его своей противоположностью — видимым бесстрашием, как бы воплотив принцип "лучшая защита — нападение". Это, скорее, то, что ныне именуется "наглостью", "нахальством". Так на свет божий вслед за "злом" выступило "коварство". "Хищническая духовная позиция включает в себя две черты: злобность и коварство"[8].

На протяжении всей истории человечества суггесторы были единственным видом из четырех, большинство представителей которого жили в свое удовольствие практически в любых условиях. Суггесторы всегда образуют общественный слой т. наз. "ликующих" в этом мире. Именно они и составляют подавляющее большинство чудовищного конгломерата "сильных мира сего", создавая собой прихлебательское и "подсиживающее" обрамление при тех, кто находится "в силе", "в законе". Не имеющие совести, не способные иметь ее изначально, apriori, суггесторы могут переживать и страдать лишь от пресыщения и злоупотребления теми или иными "радостями жизни". Психологическое ядро этого вида по типологии К. Юнга[9] составляют "сенсорные экстраверты" — крайне мерзкие субъекты, стремящиеся к рафинированным и изощренным удовольствиям. Большинство же суггесторов неудержимо стремятся к удовольствиям вообще, как к таковым, вплоть до самых грубых и примитивных ("По утрам он поет в Клозете").

Если суггестор имеет высокий социальный статус, то он именуется в прижизненных биографиях не иначе как "жизнелюб" (в медицинской терминологии — "биофил"). Если же он оказывается на опальных социальных позициях, то получает тогда более звучные, и к тому же более объективные определения: развратник, потаскун, сволочь, паскуда и т. д. по нисходящей, вплоть до многочисленных нецензурных характеристик просторечия, сохраняющих, впрочем, свою объективность.

Суггесторы очень часто талантливы — в традиционном понимании — во многих областях, но в особенности — в искусстве притворства, блефа. Их частенько именуют "артистами в жизни". При средних интеллектуальных способностях, это, как правило, — "жучки" в сфере сервиса, мелкие мошенники, лживо-добренькие "по методике Дейла Карнеги" плуты, аферисты, сутенеры, актеры, согласные играть любые роли, солисты в похабных ревю, продажные журналисты, "придворные" поэты и литераторы ("спичрайтеры") — одо- и борзописцы. Отсутствие совести у них простирается до своей крайней формы: до физиологического бесстыдства, зачастую становящегося для них незаменимым техническим приемом в их хлопотной балаганной деятельности.

[Прибавление. Суггесторам нередко присуще сильное чувство юмора, но имеет оно такой же сильно выраженный хищный, т. е. безнравственный характер, чаще всего проявляющийся в известной психиатрам форме "патологического остроумия", без чувства меры (классический литературный пример — Остап Бендер). Черный юмор, всякого рода "страшилки", похабные, скабрезные анекдоты, а также пародии, пересмешничество, передразнивание (вплоть до звукоподражания и чревовещания) — все подобное неприкрыто злобное зубоскальство — тоже излюбленное занятие именно суггесторов. Многим суперанималам, особенно из "авторитетов", также свойственно остроумие, хотя и куда менее изощренное, чаще всего — в яркой форме запугивающих или оскорбительных лаконичных, острых фраз.] При более высоком уровне интеллекта суггесторы становятся "гибкими" политиками, "модными" адвокатами, крупными дельцами-махинаторами, нередко — маститыми конъюнктурными писателями (как Илья Эренбург или Алексей Толстой). Все они в обязательном порядке безнравственны в той или иной форме: ханжеской или откровенной. При отсутствии же "выпячивающихся" талантов и способностей суггесторы стремятся пробраться к власти, пристроиться в ее эшелонах, при этом уже не считаясь ни с какими своими дополнительными "отсутствиями", как физиологическими, так и умственными, и даже можно сказать, продвигаясь наперекор им. Именно поэтому в неконтролируемых обществом властных структурах так много всякого рода чудовищно ущербных личностей, наводящих ужас на подчиненных своей уникальной наглостью и немыслимой подлостью.

Но все же самое главное для суггесторов — это яркий успех, слава, неважно даже на каком поприще и какого качества, вплоть до геростратовой. Хотя власть для них приоритетна, однако власть без славы, тайная власть "кардинала инкогнито" чаще всего их не устраивает. В этом обстоятельстве заключается их главное расхождение в "вопросе власти" с суперанималами, которым зачастую присущ аскетизм фанатического толка. И если суггесторам предоставляется возможность добиться быстрого успеха на альтернативном поприще, то они изменяют своим прежним устремлениям без малейшего сожаления.

Самым крупномасштабным и достаточно свежим примером может послужить массовый — на манер многотысячных юбилейных спортивных забегов — переход в ряды активнейших борцов за перестройку прежних сверхлояльных служителей советского истеблишмента и рьяных гонителей инакомыслящих в бывшем СССР. Не менее примечательна и мгновенная перековка бывших партаппаратчиков: выход их из оборотневой роли коммунистов бессребреников и включение в уже неподдельную "клондайковскую" золотую лихорадку расхищения богатств страны и перекачки их на Запад по многоканальному трубопроводу "Уренгой — далее везде", который проходит через кабинеты директоров фирм, министров, президентов — в обход "наших славных тружеников", именем которых еще вчера клялись все эти номенклатурные оборотни.

Суггесторы и суперанималы зачастую — отличные ораторы "трибунного" типа. Дело здесь в том, что речь для суперанималов и большинства суггесторов является пределом функционирования их мозга. Многие из них думают только тогда, когда говорят — сами с собой или же при стечении толп. Для них утверждение бихевиористов о том, что "мышление — это внутренняя речь", т. е. беззвучное механическое проговаривание слов, и ничего больше, справедливо в своей предельной, очевидной форме, так что и лабиринтных крыс для доказательных экспериментов не требуется. Слова для них значительны, "огромны", и они ощущают их физически, с хищной точностью, нередко — с совершенно бессмысленной атрибутикой цветовой и вкусовой гаммы. Поэтому они и не могут подняться "выше" слов: при незначительной содержательности высказываемой мысли, а часто — и вовсе при полной ее "пустопорожности", главные усилия они вкладывают в вербальное оформление своего перла и в обязательную эмоциональность изложения, вплоть до жестикуляции физкультурного или "амсленгового" типа (armslang — язык жестов, используемый глухонемыми людьми).

Но эта смысловая "сниженность" ничуть не мешает им становиться (вот она, "польза" наглости и беспардонности!) яркими политическими ораторами ("пламенными трибунами"), религиозными проповедниками, поэтами-декламаторами, специфическими лекторами шарлатанами и всякого рода "экстра-тэрапэвтами" (Кашпировские, Чумаки, Хизигеры, Геллеры…) — у нас в стране уже 400 тысяч одних только официально зарегистрированных магов и колдунов.

В отличие от суперанималов, лучше справляющихся с непосредственной агитацией, с использованием личного заразительного примера, например, организацией мятежной или стяжательной толпы (типа грабителей винных складов), суггесторы способны воздействовать и на аудиторию, успех в которой определяется голосованием или убеждением (с использованием, как правило, лживой аргументации). Но если эмоциональность, "зажигательность" распатланных декламаторов похабщины и синих от водки агитаторов понятна, то внешне сдержанный, бесстрастный треп иных политиков содержит эмоциональность уже в неявном виде, она как бы возводится ими в некую степень, и тем самым помещается на более высокий уровень, подразумевается ее включение в контекст важности излагаемой проблемы, — тоже как правило лживой. В отдельных случаях эмоциональность все же может прорываться у невыдержанных, "самовозбуждающихся" вождей и ораторов. Таковы "великие ораторы" — Мирабо, Марат, Гитлер, Гесс, Муссолини, Ленин, Кастро, Жириновский…

К счастью для людей, суперанималы и суггесторы, точно так же, как и всякие хищные в системе трофических цепей Природы (в системе иерархического поедания живых организмов), и в человеческих популяциях составляют по необходимости "подавляющее меньшинство". В противном случае, была бы невозможна и недостижима жизнеспособная социальность из-за ее нестабильности: любой конфликт в общественном месте перерастал бы тогда во всеобщую поножовщину; подобное можно наблюдать в притонах и злачных местах. Но если в Природе соотношение растительной, травоядной и хищной ступней биомасс соответствуют разнопорядковости (100:10:1), то у людей, судя по всему, хищных особей несколько больше. Ориентировочно, в т. наз. "цивилизованных" странах, их сейчас насчитывается около 15 % — "каждый седьмой может стать истинно жестоким". В общем же случае, число их может быть различно для разных сообществ, и в весьма широком диапазоне.

Совершенно очевидно, что не может быть никаких разговоров об "исправлении" ступивших на преступный путь суггесторов и суперанималов (палеоантропов-неотроглодитов). Ибо это — как породистой охотничьей собаке дать свежей крови загнанной дичи при натаскивании. Отсюда естественным образом вытекает вывод о неискоренимости преступности в хищной социальной среде. Поэтому тщетны и попросту наивны все попытки "перевоспитания" всех этих "человекодавов". Скорее, наоборот, тюрьмы делают их еще более жестокими и учат большей предусмотрительности при совершении ими новых, очередных преступлений.

Воздействие же подобных наказаний на нехищных людей, причинение им — пусть и "заслуженных" — страданий, в первую очередь и главным образом проявляется в нравственной деформации личности: происходит деморализация. Пенитенциарные заведения не только не могут прибавить гуманности, но, наоборот, отнимают и все то, что было. Случаи "духовного противостояния" достаточно редки, и в общем русле — аномальны, чаще и "естественнее" происходит "хищная переориентация", нравственное падение: "с волками жить — по-волчьи выть".

Становится совершенно понятной бесполезность жестоких наказаний, и даже их неуместность, в тех случаях, когда действительно ставится цель перевоспитания (точнее бы — спасения!) личности. В этом свете представляется неимоверно жестокой практика совместного содержания и "перевоспитания" рецидивистов и остальных преступников. По логике вещей, следовало бы периодически выбирать паханов и "черных" из общей массы осужденных и формировать из них группы совместного содержания по олимпийской системе: "четвертьфинальные", "полуфинальные" и т. д. — с полнейшим невмешательством в их "образцовый ударный быт", за исключением объявлений "перемирий для уборки трупов". Этот метод позволил бы сдержать хищную переориентацию диффузных людей в местах заключения. А распространение подобной же неразборчивой практики содержания правонарушителей и на детские "исправительные" учреждения — это уже проявление неприкрытого зверства со стороны властей, создающих таким образом в обществе хищную среду уже "повышенного качества", "сеющих ветер" для потомков.

[Прибавление. Надо отметить, что подобные прецеденты борьбы с преступностью уже создавались, и неоднократно. Скорее всего, в будущем, когда простым людям станет наконец-то ясно, кто есть кто, и откуда исходит все зло, — наверняка не удастся избежать таких явлений, как "видовые чистки". Именно таким образом в СССР в 1960-х годах было совершенно покончено с организованной преступностью. Всех "воров в законе" помещали в общие зоны, переводили на хлеб и воду, заставляли работать, стравливали их между собой напрямую. Незаконно, но эффективно. И в огромной стране на долгие годы (лет этак на 15 — почти поколение!) не стало организованной преступности гангстерского типа. Такие и им подобные меры, несмотря на всю свою "квазизаконность", всегда вызывают восторженное одобрение со стороны простых людей. По-видимому, этот внеюридический элемент все же необходим — по принципу "клин клином". Правоохранительным органам прекрасно известны все главари преступного мира, а "вяжут" их лишь за "неуплату налогов" да за неправильную припарковку автомобилей — иначе в рамках законов невозможно.

А вот что рассказывают о маршале Жукове, вспоминая его еще один подвиг: как он в послевоенной Одессе в одну ночь покончил с бандитизмом. По его приказу в шикарную гражданскую одежду с трофейных складов нарядились несколько сотен офицеров и отправились вечером гулять по городу. Грабители, нападавшие на них, расстреливались не месте. Утром "вся Одеса" вздохнула свободно…

Вздохнет ли когда-нибудь свободно все человечество? Ибо подобные меры — всего лишь капля в море, и для избавления простых людей так же необходимы и иные крупномасштабные облавы, в первую очередь — на политиков…] На сокращении численности хищных видов (помимо начавшегося "дружного" взаимоистребления) сказалось также и своеобразие сексуальных отправлений, которые почти всегда оказываются у них несовместимыми с нормативными и созданием семьи любой конфигурации — в диапазоне от полигинии до полиандрии. Чудовищная патология, если говорить точно, дочеловеческих еще отношений, а именно: противоестественная направленность агрессивности (как хорошо известно, напрямую связанной с эротическим влечением), как и ее смертоносная гипертрофия, — все это не могло не затронуть самые глубинные психофизиологические структуры. В результате этого, извращенность и сексуальный аномализм стали у хищных видов в значительной степени их "нормой".

К тому же, многие суггесторы в силу своих недюжинных способностей занимать лучшие места в жизни (в смысле благополучия и присвоения всеми неправдами материальных благ), находясь среди "ликующих", имеют, понятно, и больше возможностей для удовлетворения своих самых изощренных желаний и прихотей. Это делает для них диапазон нормативных гетеросексуальных отношений слишком узким, и достаточно быстро — из-за его доступности — перебрав его, такие пресытившиеся суггесторы соскальзывают в "голубое" болото множественных перверсий, которые традиционно именуются развратом: юно- и педофилия, групповой секс, и иные извращенные формы, мало связанные с функцией деторождения.

Но даже заводя семью, а то и несколько, суггесторы, будучи крайне эгоцентричными, относятся к потомству, мягко говоря, без должного энтузиазма, подобные настроения передаются детям, и все это как бы обрекает продолжение рода — "порождает вырождение", плодя лишь разврат в обществе.

Суггесторы часто, для лучшего социального приспособления, все же ухитряются подавлять в себе гомосексуальную составляющую своего либидо. Суперанималы же в своей "норме" всегда откровенно бисексуальны, и почти никогда этого не скрывают. И они вообще наименее плодовиты, но в основном не из-за присущей им бисексуальности, а потому, что в силу своей предельной тяги к насилию они являются еще и несокрушимым оплотом таких махровых сексуальных отклонений (уже не аномалий, а скорее "монстралий"), как садизм, некрофилия, так же мало связанных с "задачами продолжения рода", как убийство — с воспитанием. Конечно же, здесь никак не имеются в виду гомосексуалы совершенно иного, чисто физиологического типа, которых независимо (?) друг от друга описали О. Вейнингер и В.В. Розанов, посчитавшие (так же одинаково ошибочно) гомосексуализм естественным явлением. Это такие сексуальные уродцы, у которых в результате прискорбной неразборчивости Природы смешаны или перепутаны феминные и маскулинные признаки. Сюда же следует отнести гермафродитизм и трансвестизм.

Суггесторы-биофилы наиболее приближаются к приматам, т. е. в них действительно много "обезьяньего". Это есть следствие того, что они пошли по пути имитации поведения как нелюдей-палеоантропов, так — в дальнейшем — и людей. Подобная двойная маскировочная адаптация потребовала от них очень и очень многого: заимствования, точнее, генетического закрепления определенных приматогенных качеств и их дальнейшего развития — "причеловечивания". И произошло отступление этого вида вспять — на приматный (понгидный) уровень, в том смысле, в котором традиционно понимается обезьянье поведение именно негативного характера.

Иными словами, при этом ими были заимствованы (т. е. выделены и закреплены) вовсе не такие качества, как добродушие или наивность. Нет, совершенно наоборот, все это настоящее богатство было как раз отброшено, за исключением своих оболочек, взятых кое-кем для издевательской маскировки: это хорошо известные разновидности "улыбчивых" или "работающих под дурачка" мерзавцев-садистов. А "благоприобрелись" суггесторами чисто обезьяньи "сокровища": кривлянье, передразнивание, гримасничание (пусть все это зачастую и в салонных или сценических своих "высокохудожественных" формах и воплощениях) и прочие такого же рода регалии, вплоть до неконтролируемой похоти. Для них наиболее подходяще толстовское определение — "пьяные от жизни".

Но самая тяжкая потеря суггесторов — это обязательное отсутствие у них чувства меры, являющегося основным техническим, материальным и поддающимся коррекции компонентом художественного творчества, а также — важным моментом иных творческих поисков. Чувство меры — дар адекватного самоограничения — делает реальным (и в этом его величие!) существование для людей островков душевного благополучия с желанием выхода на другой, более высокий уровень восприятия Мира. Пока что людям известны и в той или иной степени освоены ими три таких уровня.

Это, во-первых, эстетический уровень, в принципе, являющийся необязательным, как бы "факультативным". Затем — уровень этический, к сожалению, имеющий свои множественные "ложные солнца". И, наконец, религиозный уровень, сравнимый по своей структуре с неким конусом, в основании которого находятся верования и конфессии, а в вершине — наддогматическое признание Бытия Бога и Высших Сил Мира. Соскальзывание с этого уровня являет собой опустошенность, а падение — остервенелость сатанизма. Похожее, но только более образное и красивое описание религиозного уровня существует у Д. Андреева: обращенный животворным стеблем вверх цветок — Роза Мира.

Суггесторы же — как благополучные "ликующие" биофилы, так и опальные неудачники (очень быстро "переключающиеся" на получение удовольствия в холении своей "грыжи" озлобленности и злопыхательства), не могут внутренне, духовно подняться выше эстетического уровня, хотя и паскудят в то же время своим присутствием все остальные, опошляя и профанируя их: вульгарный материализм, воинствующий атеизм, а равно и все виды шарлатанства — это все их работа! В итоге, дурная бесконечность якобы разнообразных ощущений и всепоглощающая погоня за ними и составляет весь смысл их — во всех смыслах праздного — существования. Их девиз при этом — "все новое есть хорошо забытое старое". Они, как никто другой, реализуют в жизни бернштейнианский принцип "цель — ничто, движение — все!", полностью совпадающий со "стратегией безумной цели" при паранойе. Все это не что иное, как демонстрация бесконечного и беспросветного шастанья на одном и том же уровне, находящемся непосредственно над анимальным, этологическим, и даже пересекающемся с ним, на уровне чисто эмоционального восприятия Мира, на манер беготни белки в сверкающем позолотой колесе! Поэтому суггесторы никогда не "успокаиваются на достигнутом", даже в том случае, если добиваются побед своих революций. Как, например, революции той же сексуальной. Мотивируя ее необходимость и обосновывая свои "революционные" требования к "отсталому" обществу архаичностью прежних взаимоотношений полов, постреволюционная ситуация в сексуальной сфере точно так же их мало устраивает, т. к. теперь они будут страдать импотенцией в результате именно вседоступности, в отличие от их дореволюционной эрекционной обездоленности, вызванной, наоборот, сексуальными препонами.

Точно так же они до хрипоты орут, требуя благ, повышения жизненного уровня, обретя же все это, они будут ходить в рваном (к тому же еще и не по росту подобранном) рубище, жить в непролазной грязи, с пылью в палец толщиной на коллекционном хрустале, с паутиной на дорогих картинах. Это все то, что в обиходе именуется "беситься с жиру". В более научной форме отмеченное "зажирание" суггесторов описывается с привлечением введенного К. Лоренцем[10] понятия "доместикации", т. е. одомашнивания, точнее здесь было бы — "охлевливания". Подвержен этому явлению до некоторой степени и диффузный вид, правда, реже ("не до жиру…") и в менее изощренных формах: так, например, место диковинного гурманства занимает примитивное обжорство.

Все же такое энергичное "хлопотание" суггесторов вокруг эпицентров благ и удовольствий жизни, хотя и оказывается где-то в конечном итоге "бесцельным", тем не менее имеет для них и еще один свой важный позитив. При социальных отступлениях — резких снижениях жизненного уровня в результате стихийных бедствий, войн и революций (которые, к сожалению, бывают не только сексуальными или научными), наиболее приспособленными к столь внезапно изменившимся условиям оказываются именно суггесторы. Министры, нимало не сожалея о потерянном портфеле, организовывают тараканьи бега на базарной площади. Бизнесмены — потеряв все свои капиталы — делают прибыльный гешефт на перепродаже колбасы из конской падали. (Т. е. действительно: "особенностью мерзавцев 'как класса' является их необычайно быстрая адаптация к любой ситуации"[11].) Другие же виды, в особенности диффузный, менее приспосабливаемы к обрушивающимся на их головы страшным невзгодам, и поэтому все трагические последствия — в основном их удел: "пришла беда — отворяй ворота!".

[Прибавление. Печальная гибель плодов социальных революций, точно так же, как и послевоенные безобразия во всех сферах общественной жизни до наведения должного порядка, происходят именно из-за резкого нарушения видового баланса претерпевших катаклизм обществ в пользу суггесторов — в силу их большей выживаемости. Войны (и особенно — гражданские) наиболее "выгодны" для суггесторов, ибо при этом возрастает их процентная численность в популяциях, впавших в невзгоды лихолетий. В то же самое время численность суперанималов в такие периоды "грозных годин" резко — как минимум, наполовину — сокращается, т. к. они всегда грызутся между собой всем поголовьем, самозабвенно и непременно до чьей-либо окончательной победы, — из-за своей непреодолимой тяги к "великому делу борьбы". И вот, суггесторы, оказавшись на руководящих постах, да к тому же еще и без "должного" контроля и присмотра со стороны — погибших — суперанималов (смена из "резерва" приходит чуть позже), предаются самому беззастенчивому (естественно, хищническому!) использованию своего служебного положения, со всеми вытекающим отсюда безобразными последствиями, неся при этом обществу такие беды, от которых даже у потомков волосы встают дыбом, а у современников — подчас в ночь седеют.

К слову сказать, знаменитый механизм "пожирания Сатурном-революцией своих детей" (ее зачинщиков) действует очень просто и потому надежно, "без сбоев". Во время борьбы за власть хищные гоминиды по необходимости сбиваются в стаи. Но после ее захвата им уже нужно перестроиться: обрамить себя прихлебателями безопасного толка — недалекими, фанатично преданными диффузными "соратниками" или же "повязанными" суггесторами. Главенствующему же революционеру — "вождю стаи победителей" — требуется всего лишь несколько приспешников, к тому же постоянно грызущихся между собой — "выслуживающихся". Поэтому начинается обязательная самовыбраковка: подсиживание и протаскивание на ограниченное количество вакантных мест своих "надежных людей". И естественно, что большинство включившихся в эту борьбу за место "на Олимпе" выбывает из нее "ногами вперед". Т. е. происходит не что иное, как формирование на вершине власти главной, "первой среди равных", асоциальной малой группы (того самого "тюремно-камерного социума") из большого числа достойных претендентов на места в одной-единственной правительственной камере.

О гибели же диффузного вида, простых людей, в такие тяжкие времена даже и говорить-то столь же тяжко. Абсолютные цифры всегда просто ужасающи своей астрономичностью. "Натворившие дел" всячески стремятся утаить "численность": в этом и заключена вся их "совесть" — боятся все же! Создается такое впечатление, что людей в какие-то бездонные пропасти сталкивают миллионами, даже закапывать трупы сил у них не достает, поэтому самих же жертв заставляют рыть себе могилы: "Этот миллион туда же для ровного счета! Раздайте им лопаты!" Подобные жуткие времена катаклизмов и обильных общественных кровопусканий частенько высокопарно именуются "великими эпохами" (Великая Французская…, Великая Октябрьская…), и считается, что они порождают "под стать" себе и столь же "великих личностей". В действительности же в такие периоды вырываются из ослабевших социальных пут оппозиционные хищные гоминиды и начинают вытворять, сообразно своим "душевным устремлениям", чудовищные вещи, вовлекая в них и ведя за собой конформно-придурковатые диффузные толпы в направлении самозакапывания. Вот для них эти эпохи и вправду великие: для первых — организацией и зрелищем "великих", упоительных потрясений, для последних — принесением "великих", неисчислимых жертв. Во всем этом — прямая аналогия с хищниками, выпущенными вдруг по злому умыслу на свободу из местного зоопарка или из заезжего цирка в дотоле мирно спавшем уютном тихом провинциальном городке.]…Существуют два крупных смежных заблуждения, и хотя они уже достаточно толково разъяснены психологами, но тем не менее человечество продолжает находиться в состоянии некоего самообмана, пришедшего на смену прежнему дремучему неведению в этой области человеческих чувств.

Во-первых, это знаменитая соправительница мира ("напарница голода") — "любовь", которая на самом деле является не чем иным, как до некоторой степени специфическим оформлением агрессивных устремлений на человека, желанием как бы безраздельно "присвоить" его себе и никому не отдавать, оберегая его с помощью "противоугонного" механизма ревности. Совершенно естественно полагать, что особенно сильно подобного рода чувство должно бы проявляться у хищных гоминид. Так оно и есть: эти "пылкие ухажеры" способны на что угодно, на любое преступление, вплоть до убийства, ради овладения объектом своей "горячей любви", не говоря уже о каком-нибудь там пустяковом зверском избиении соперника или же самого предмета своего "высокого чувства".

Все люди раньше или позже испытывают чувство любви, являющееся психологической надстройкой над либидоносным биологическим базисом личности. Но это — по большей части романтическое, нежное — чувство в корне отличается от граничащих с умопомешательством ощущений половозрелых суперанималов и суггесторов, обуреваемых "любовью". Кстати, одна из "вечных тем" искусства, поэзии и литературы эксплуатирует именно этот феномен: "любовь (доводящая кого-то) до гроба". Нехищный же аналог любви — это дружба, покровительство, жалость (в народе не случайно бытует именно этот эквивалент понятия "любовь", и это отнюдь не синоним), соответствующие уровню агрессивности, достаточной для самообороны и защиты близких, и именно такой ее направленности.

И во-вторых, здесь же рядом прослеживается неразрывная связь, если не тождественность, таких чувств, как нежность и ненависть, имеющих, как это становится ясным, общие психологические корни: "от любви до ненависти один шаг" (понятно, что в полной мере все это может относиться только к хищным гоминидам, но оказывается, что то же самое присуще и нехищным женщинам). Отсюда следует чисто математический вывод (соответствующий решению школьной пропорции а: b = с: х) о том, что пресловутое "добро" — то самое, которое "с кулаками", — в своем "техническом", психосоматическом оформлении есть точно такая же агрессивность, как и в случаях откровенно выраженного, не маскируемого "зла". Например, дважды знаменитый лейтенант П. Шмидт в детстве был подвержен беспричинным спорадическим припадкам: приступам необыкновенно сильной нежности к окружающим, тем не менее он легко смог найти себя на поприще смертельной борьбы.

В неменьшей степени примечателен также и его столь же знаменитый "почтовый роман": возникновение у него необычайно сильного и внезапного чувства "любви" к случайной попутчице в поезде. Есть все основания полагать, что менее щепетильные субъекты с хищным поведением испытывают аналогичные по своей силе чувства при совершении ими изнасилований, и, следовательно, необходимо признать изнасилование нормативным сексуальным поведением для хищных видов, "венчающимся" своими крайними формами сексуально выраженной агрессивности: калечащим садизмом и предельной некрофилией, т. е. совмещающейся с летальной подготовкой "объекта любви".

Таким образом, не только явное и откровенное насилие, но и всякая, какая бы то ни было направленность устремлений на личность и есть ЗЛО в его истинном представлении. Отсутствие же подобных устремлений и есть подлинная ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ, существующая пока что лишь в идеале. Это — отсутствие как "зла", так и "добра", в том числе и их такой симбиозной разновидности, как "ненависть против ненависти" — этакого отражения насилия в хищном зеркале и тем самым удваивающегося.

Именно здесь находятся корни буддизма, но само это вьющееся растение большинством своих красивейших ветвей все же стелется в хищную сторону этически неоправданного невмешательства, совпадающего по внешним признакам с холодным безразличием американских толп зевак к пострадавшему, а также — с японской сверхщепетильностью, мешающей оказать помощь постороннему человеку. И здесь же рядом проставлена отправная — она же и конечная — точка бумерангового пути кантовского категорического императива, проделавшего свой эффектный, шелестящий тысячами страниц упоминаний о себе, но в итоге пока бесполезный полет в сторону звездного неба.

Злоба, гнев, свирепость, точно так же как и неуемное желание навязать кому-нибудь свое "архидоброе" отношение, а не то и сделать его силой "счастливым" — все это является насилием над личностью, а это уже уход от сапиентации, утрата духовности: феномены пока еще не превзойденного и не преодоленного зверского состояния человечества, ведущего и поныне к гибели людей в многообразных и многочисленных конфликтах.

Справедливо и обратное: когда ставится задача культивирования в людях агрессивности, то в первую очередь возникает необходимость снять с них слой человечности. Так, для воспитания воинственности в армии применяется муштра: примитивное, но эффективное отупляющее средство, значительно снижающее рассудочные возможности мозга — до степени, достаточной для успешного прохождения воинской службы в беспрекословных легионах.

Нужно отметить, что процесс снижения кровожадности человечества шел одновременно со становлением более снисходительного отношения к понятию "любовь", что объясняется именно взаимообусловленностью чувств нежности и ненависти. Существует даже официальная фиксация этого примечательного обстоятельства: так, в Британской Энциклопедии 1935 года издания слову "атом" уделены три страницы и одиннадцать — слову "любовь", в 1965 же году статье "атом" отведены тринадцать страниц и лишь одна — "любви".

Становится также совершенно понятным и тот факт, что нередко бывшие преступники в какой-то момент своей уголовной "карьеры" становятся наиболее рьяными и ценными сотрудниками официальных репрессивных органов. (Именно так — полностью из бывших уголовников — была создана самая первая криминальная полиция во Франции.) И такой переход для них абсолютно безболезнен и безнадрывен, он подобен переходу (или перепродаже) талантливого спортсмена из одного спортивного клуба в другой той же самой спортивной ассоциации.

Другими словами, такая смена деятельности у хищных видов по своим характеристикам внешних проявлений подобна "триггерному переключению" или явлению "гистерезиса" в физике, т. е. допускаются два равноправных состояния, в данном случае — две этические ориентации: "добро" и "зло". На обоих путях открыты каналы для проявления агрессивности, они сходятся в своем "низовье", где их "полноводность" — степень агрессивности — уже такова, что попросту неуместно было бы говорить о том, во имя чего — "добра" или "зла" — это делается. Здесь агрессивность сливается в "доброзло": мстя поверженному тирану, остервенело рубать его в фарш; счастливо улыбаясь, пытать разоблаченного палача концентрированной серной кислотой. В "среднем же течении" обоих потоков расположились голливудские павильоны благодатной для вестернов тематики: якобы хороший человек, мститель Билл, с трудом настигает и, перед тем как его добить, эффектно мучает (физически или морально) откровенного гада Фрэнка.

И собственно, лишь видовая идентичность дает возможность сотрудникам органов правопорядка внедряться в банды преступников и, наоборот, преступникам — в органы. На этом держится и деятельность "бойцов невидимого фронта": шпионо-разведчиков. Как правило, вся эта сексотская публика — суггесторы; для них служение "двум (и более) господам" является наиболее полнокровной жизненной самореализацией. А если бы не было этой идентичности, то следовали бы моментальные разоблачения, и все такие "шпионские игры" потеряли бы всякий смысл и прекратились.