Слушаем Москву

Помню, у нас был трофейный радиоприемник. Степанов держал его в исправности. Однажды, когда я вошел в комнату, Степанов, сидя на корточках, настраивал его. Здесь же сидели Бозжанов, Краев, Рахимов.

Сначала из эфира доносились бессвязные звуки, затем их сменили резкие, квакающие немецкие голоса. И вдруг — бурные аплодисменты, крики «ура».

Телефонист протянул мне трубку телефона, а Степанов по знаку Рахимова выключил радио.

— Товарищ Момыш-улы, — послышался голос генерала, — у вас есть радиоприемник?

— Есть, товарищ генерал.

— Тогда ловите Москву и слушайте, — приказал генерал.

Когда я велел Степанову настроиться на Москву, волнение охватило всех, и все, кто был в комнате, придвинулись к приемнику... Резкий треск, шум, снова бессвязные звуки, снова немецкие голоса...

— Какое сегодня число? — спросил Краев Бозжаноза.

— Шестое ноября... — ответил тот, просчитав по пальцам.

Резкий свист, и все умолкло.

Степанов что-то налаживал, крутил, настраивал... Наконец найдена верная волна. Знакомый всем голос, спокойный, неторопливый...

«...Враг захватил большую часть Украины, Белоруссию, Молдавию, Литву, Латвию, Эстонию, ряд других областей, забрался в Донбасс, навис черной тучей над Ленинградом, угрожает нашей славной столице — Москве.

...Потоки вражеской крови пролили бойцы нашей армии и флота, защищая честь и свободу Родины, мужественно отбивая атаки озверелого врага, давая образцы отваги и геройства. Но враг не останавливается перед жертвами, он ни на йоту не дорожит кровью своих солдат, он бросает на фронт все новые и новые отряды на смену выбывшим из строя и напрягает все силы, чтобы захватить Ленинград и Москву до наступления зимы, ибо он знает, что зима не сулит ему ничего хорошего.

...Факты, однако, показали всю легкомысленность и беспочвенность «молниеносного» плана.

...Чем объяснить, что «молниеносная война», удавшаяся в Западной Европе, не удалась и провалилась на Востоке?»

Главнокомандующий говорил об упорных боях на подступах Москвы и Ленинграда, и каждый из нас чувствовал всем сердцем, что он говорит о панфиловцах, о тех, кто своей жизнью отстаивал столицу нашей Родины. Когда радио умолкло, мы взволнованные просидели молча минут пять.

— Идите, товарищи, в роты и расскажите людям то, что слышали.

...Тишина. Впереди — прорезанные окопами, траншеями подмосковные поля. Над землей дымки морозного зимнего утра.

Командиры и политработники пошли в роты. Я шел с Краевым на наш левый фланг.

— Товарищ комбат, разрешите сказать?

— Говори, Семен.

— Знаете... На Красной площади войска стоят... перед Мавзолеем торжественным маршем проходят... Как вы думаете... немец не накроет Красную площадь самолетами? Или там тоже туман, как тут у нас... То, что мы слушали, немец тоже слушал... Он же спокойно не будет сидеть... — тревожился Краев:

— Туман, Краев, не гарантия. Но думаю, что раз проводится парад, значит, московское небо прикрыто надежно...

На опушке леса сидели бойцы. Когда мы подошли, они встали. Я им разрешил сесть и курить, а Краеву велел провести беседу.

Он широкими шагами вышел на середину, взволнованно откашлялся, снял варежки, засунул их за пазуху, вытер рукой губы и начал:

— Товарищи, сегодня, вот сейчас, на Красной площади проводится парад войск московского гарнизона... Главнокомандующий произнес речь от имени Советского правительства и партии. Он нас приветствовал и поздравлял с двадцать четвертой годовщиной Великой Октябрьской революции, которую наша страна празднует в тяжелых условиях войны, когда враг захватил много советской земли и находится совсем недалеко от Ленинграда и Москвы.

Красная Армия геройски дерется с противником, армия и народ едины теперь, как никогда, в борьбе с врагом.

В 1918 году интервенты отобрали у нас гораздо больше земли, чем теперь захватили немцы, но тогда наши отцы, несмотря ни на что, ни на какие трудности, голодные, плохо одетые и невооруженные, разбили всех врагов. Разбили потому, что дрались честно, дрались геройски. А у нас что? У нас есть пища, одежда неплохая, оружие у каждого есть.

Мы знаем, что если воевать по-честному, геройски драться, немца дальше можно не пускать, как это мы сделали здесь, под Волоколамском. Москвы не видать фашистам как своих ушей! А если подмога придет, можно будет и погнать немца, и... он побежит назад. Немец неплохо воюет... — тут Краев запнулся и виновато посмотрел в сторону.

— Правильно вы говорите, Краев, — подтвердил я. — Мы это на себе испытали. Если бы немец плохо воевал, мы бы здесь не сидели.

— Но мы тоже воюем хорошо, — продолжал Краев. — Немцы испытали это на себе. Мы их побили и остановили. Они уж сколько дней сидят в Волоколамске! Мы будем бить их до тех пор, пока не разобьем, товарищи, пока не победим. То, что мы остановили врага, — это цветочки, а ягодки впереди. Когда подойдет подмога и будет у нас много танков, мы погоним немца, и он, как миленький, побежит назад...

На нас, товарищи, весь народ смотрит как на своих защитников. Поэтому мы должны честно и храбро драться...

...Краев проводил меня до своего правого фланга и пошел в другие взводы своей роты, чтобы провести там беседы.

Я шел пешком к себе в штаб под впечатлением его выступления. Если все командиры и политработники так перескажут содержание речи Главнокомандующего, как это сделал Краев, это будет неплохо.

Я вспомнил слова нашего генерала на одном совещании командиров и политработников. Панфилов говорил:

«...Мы сдали Волоколамск, но зато основательно потрепали четыре-пять полков противника. Он не достиг своей цели. Мы сорвали ему план, мы заставили его хотя временно, но отказаться от дальнейшего наступления. Теперь он не от хорошей жизни сидит в Волоколамске. Передайте это бойцам, а то они могут подумать, что мы без толку отступаем. Правда, мы отступаем тоже не от хорошей жизни, мы вынуждены отступать, но не без толку, а с толком. Немец остановился временно, он набирает силы, чтобы сделать еще один рывок и очутиться в Москве. Мы не позволим ему этого. Мы должны и впредь навязывать врагу затяжные бои, выигрывать время для подтягивания и сосредоточения наших резервов...»