Гибель генерала

Мы отступали. Днем воевали, ночью уходили от рубежа к рубежу.

Шли боевые дни, шли боевые ночи. Теперь ясно, что подчас враг преувеличивал наши способности к сопротивлению, а мы переоценивали его пробивную силу. В тактических звеньях иногда царила сплошная путаница в оценках действительной обстановки. По данным некоторых штабов, за день боев нами уничтожалось много сотен солдат и офицеров врага, а он на следующий день все равно наступал. Немецкие штабы тоже докладывали своему командованию о полном разгроме «таких-то полков и дивизий красных», а эти «разгромленные» полки и дивизии продолжали обороняться с такой силой, что немцы приходили в смятение.

Хочу привести пример из моей практики.

Фронт стабилизировался. Обе стороны перешли к обороне. Я командовал тогда уже дивизией. По точным данным разведки, перед одним из полков нашей дивизии стоял потрепанный предыдущими боями полк, насчитывавший в строю не более 1000 — 1200 человек. Конечно, и наш полк тоже далеко не дотягивал до полного штатного состава... Как обычно, командир каждого полка ежедневно подписывал боевое донесение, в котором указывалось количество уничтоженных солдат и офицеров врага. Штаб дивизии обобщал эти данные из полков и, в свою очередь, писал донесения в штаб корпуса. И вот как-то я поинтересовался боевыми донесениями полков за десять дней. Когда подсчитал количество уничтоженных вражеских солдат, у меня от удивления глаза полезли на лоб.

Вызвав командира того самого полка, которому противостоял немецкий полк численностью в 1000 — 1200 человек, я приказал ему немедленно перейти в наступление.

— А как быть с обеспечением? — недоумевал командир полка.

— По вашим данным, вы за десять дней истребили почти весь личный состав вражьего полка. Перед вами нет противника. Что же вы сидите? — и показал им же подписанные боевые донесения. Командир полка смутился.

Один пленный немецкий офицер не без юмора рассказывал, что нечто подобное имело место и у них в полку.

Но я отвлекся, забежал вперед.

Повторяю, Марков был ближайшим помощником и другом генерала Ивана Васильевича Панфилова. Как-то при встрече, выбрав удобный момент, я попросил подполковника рассказать, при каких обстоятельствах погиб генерал.

— Обстановка была тяжелая. Противник жал на нас со всех сторон, — начал свой рассказ Марков, склонившись над развернутой картой. Эта большая склейка топографических карт была его рабочей картой, которую он вел аккуратно. Я назвал бы ее графической повестью о наших боевых делах тех дней.

— Положение тогда складывалось так. На фронте панфиловцев сосредоточили свои основные усилия две пехотные и две танковые дивизии немцев. Своими превосходящими силами и умелым маневром противник упорно теснил и теснил боевые порядки наших полков. Немцы прорвались на трех участках. Они расширяли эти прорывы наращиванием ударов в сторону флангов, обходили наши опорные пункты, рвались в глубь обороны вдоль шоссе Волоколамск — Истра.

Генерал Панфилов, его штаб, командиры полков кое-как успевали отражать атаки противника, перебрасывать резервы на участки прорыва, выводить роты и батальоны из боя, организовывать оборону на новых рубежах. Все это было отражено на карте Маркова.

— Была получена шифрограмма, — продолжал Виталий Иванович, отодвинув карту. — В ней говорилось: «Поистине героически дерутся бойцы командира Панфилова. При явном численном перевесе, в дни самых жестоких своих атак немцы могли продвигаться вперед только на полтора километра в сутки». Таково было содержание сообщения Совинформбюро.

— Это о нас так пишут? — спросил генерал шифровальщика.

— О нас, товарищ генерал.

— Фронт-то большой. Может быть, есть другой командир Панфилов?.. Во всяком случае, до уточнения не спешите объявлять, а газету через день все прочтут, — распорядился Панфилов.

Затем была шифровка — приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР от 18 ноября 1941 года №339. Наша 316-я стрелковая дивизия переименовывалась о 8-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

А обстановка на фронте оставалась тяжелой и напряженной. Но у генерала было хорошее настроение. За недолгим ужином он шутил, называл нас не иначе как гвардейцами.

Началась ночь, относительно спокойная, если не считать тревожных докладов с линии фронта, телефонных звонков, поздравлений высшего начальства и соседей. С поздравляющими Иван Васильевич говорил в шутливом тоне, называл командиров и комиссаров соседних дивизий по имени и отчеству. «Как говорится, один в поле не воин... Благодаря соседской помощи мы удостоены этого звания. Нам надо оправдать награду, мне сдается, что звание и ордена нам дали авансом. Надеюсь, что в ближайшее время и я буду иметь честь поздравить вас..» И все в таком духе. Но с передним краем он говорил уверенно и решительно. «Все делать так, как мы с вами договорились. Ничего не менять! Нет! Я не могу за ночь принимать несколько решений... Да, я делаю так потому, что этого требуют общие интересы. Всем приходится трудно. На соседа не жалуйся, а сумей с ним рука об руку, в контакте работать. Дайте заявку, кое-чем поможем... Людей накормили? А как с эвакуацией раненых?»

Когда противник начал обстреливать дальнобойными Гусеново, генерал улыбнулся и сказал:

— Ну, теперь и немец решил нас поздравить.

На рассвете я зашел к генералу. Он заканчивал бриться.

— Гвардеец должен быть всегда чисто выбритым, — сказал он шутя. — Только вот морщины никак не разглаживаются. Раз бойцы — гвардейцы, и командир должен быть молодцеватым. Хочется выглядеть как свежий огурчик, но не получается... Вот уж и седина в висках поблескивает, — продолжал он с огорчением, рассматривая себя в зеркале, — Под глазами отеки, как у пьяницы, черт побери... Одним словом, выгляжу не как свежий, а как соленый огурец.

Тут генерал рассмеялся и отставил зеркало в сторону.

— Виталий Иванович, — тепло обратился он ко мне, — я вам должен рассказать один довольно интересный случай. Вы должны знать о нем.

— Я вас слушаю, Иван Васильевич.

— У Елина я забрел как-то на передний край. Идем. В окопе скучилось целое отделение. Подошли, поздоровались. Я предложил бойцам сесть. Сам тоже сел, спрашиваю: «Как настроение, товарищи?» Все почему-то потупились, молчат. Я повторяю... Тут сержант, их командир отделения, поковырял носком сапога землю, потом поднял голову, испытующе посмотрел на меня и говорит:

— Коль вас, товарищ генерал, интересует наше настроение, разрешите доложить по-честному.

— Вот именно, докладывайте по-честному, — говорю я.

— Настроение, товарищ генерал, неважное!

— Почему?

— Надоело сидеть в окопе и ждать, откуда и когда стукнет фашист.

— Надоело, товарищ генерал, — вставляет другой боец. — Надоело оставлять позиции за позициями, отходить!

Тут Елин хотел было вмешаться:

— Вы что генералу...

Я его остановил жестом руки.

— Правильно, честно вы говорите, товарищи. Продолжайте, пожалуйста!

— Продолжать-то нечего, товарищ генерал, — смущенно говорит сержант, — если чего не так сказали, извините нас.

И все. Разговор прервался. Признаться, я чувствовал себя неловко. Я не спросил фамилии ни у сержанта, ни у красноармейца.

— Почему, Иван Васильевич?

— Опасался, как бы они не подумали, что их накажут... Я, Виталий Иванович, неопытный генерал. В генеральском звании воюю впервые, но я опытный рядовой, ефрейтор, младший унтер-офицер, фельдфебель первой империалистической войны, я опытный взводный и ротный командир гражданской войны. Против кого я только ни воевал! Белополяки, Деникин, Врангель, Колчак, басмачи... Но я немного отвлекся, — признался генерал, — хотя иногда не мешает оглянуться и подытожить пройденный путь... Красноармейцы, младшие командиры, командиры взводов и рот — это, я бы сказал, настоящие «производственники», труженики на поле боя. Ведь именно они и творят по-рабочему, по-крестьянски победу в ближнем бою. Именно от их сознательности, патриотического чувства, воинской стойкости и боевой страсти зависит претворение в жизнь общего замысла боя или операции, разработанной высшим командованием. Наше с вами счастье, Виталий Иванович, что наши бойцы — это крепкие, идейно вооруженные советские люди... И вот мы, наверно, скоро перейдем в наступление. Значит, наступательный дух в нас сидит крепко. Наши неоднократные поражения не сломили этот дух! И это очень отрадно! Я хочу встретиться с тем сержантом и с тем красноармейцем в наступлении и спросить их: «Ну, теперь как, богатыри, себя чувствуете?»

Но тут генерал прервал свой рассказ, спохватился:

— Ох, чую, вот-вот должен начаться «гутен морген». Пойдем-ка на наблюдательный пункт.

Когда мы вышли на улицу и направились на НП, начался обстрел. Навстречу нам шла саперная рота. Командир ее, капитан, скомандовал: «Смирно! Равнение направо!». Генерал принял рапорт капитана, поздоровался с бойцами.

— Здравствуйте, товарищи гвардейцы! Бойцы ответили дружно.

— А теперь, товарищ капитан, ведите роту в расчлененном строю. Одно прямое попадание может наделать много неприятностей, — спокойно приказал Панфилов.

Мы отошли от этого места около полутораста метров. Недалеко бухнулась тяжелая мина. Панфилов, сделал два-три неровных шага, качнулся и упал. Когда я приподнял его, он посмотрел на меня и сказал: «Буду жить!» Больше он не произнес ни одного слова. Маленький осколок пробил его сердце... Смерть генерала Панфилова была проста, как прост был он сам, этот простой русский человек, — громко сказал Марков. — Ну, а что было потом, вы знаете из газет.

Марков закончил свой рассказ.

Мы оба молчали.