"Владычица озера" - читать интересную книгу автора (Сапковский Анджей)

Глава 4

Колонный зал дворца Монтекальво заполнял аромат, представляющий собой удивительную смесь запахов старинных деревянных панелей, истекающих воском свечей и десяти разновидностей духов. Десяти специально подобранных ароматических смесей, коими пользовались десять женщин, восседавших за круглым дубовым столом в креслах с поручнями в виде сфинксов.

Напротив Фрингильи Виго сидела Трисс Меригольд в светло-голубом, застегнутом под горлышко платье. Рядом с Трисс, держась в тени, устроилась Кейра Мец. Ее огромные серьги из многофасеточных цитринов то и дело разгорались тысячами манящих взгляд розблесков.

— Прошу продолжать, мазель Виго, — поторопила Филиппа Эйльхарт. — Нам не терпится узнать окончание истории и предпринять соответствующие шаги.

На Филиппе — что случалось с ней исключительно редко — не было никаких драгоценностей, кроме приколотой к киноварного цвета платью большой камеи из сардоникса. Фрингилья уже успела ознакомиться со сплетней и знала, кто подарил Филиппе камею и чей профиль на ней вырезан.

Сидящая рядом с Филиппой Шеала де Танкарвилль была вся в черном, лишь самую малость украшенном бриллиантами. У Маргариты Ло-Антиль на бордовом атласном платье было литое золото без камней. Зато у Сабрины Глевиссиг в колье, серьгах и перстнях красовались любимые ею ониксы, гармонировавшие с цветом глаз и одежды.

Ближе всех к Фрингилье сидели обе эльфки — Францеска Финдабаир и Ида Эмеан аэп Сивней. Маргаритка из Долин выглядела, как всегда, по-царски, хотя ни прическа, ни карминовое платье сегодня, в виде исключения, не похвалялись излишеством, а диадема и колье отливали пурпуром не рубинов, а скромных и со вкусом оправленных гранатов. Ида же Эмеан была одета в выдержанные в осенних тонах муслин и тюль, столь тонкие и воздушные, что даже при едва ощутимом сквознячке, вызванном движением обогреваемого из единого центра воздуха, они порхали и трепетали словно анемоны.

Ассирэ вар Анагыд, как обычно в последнее время, вызывала удивление элегантностью скромной, но изысканной. В небольшом декольте облегающего темно-зеленого платья красовался одинокий изумрудный кабошон в золотой оправе на золотой же цепочке. Холеные ногти, покрытые очень темной зеленью, придавали композиции привкус истинно чарующей экстравагантности.

— Мы ждем, мазель Виго, — напомнила Шеала де Танкарвилль. — Время идет.

Фрингилья откашлялась.

— Наступил декабрь. Пришло Йуле, потом Новый год. Ведьмак успокоился настолько, что имя Цири уже не всплывало в каждой беседе. Вылазки на чудовищ, которые он предпринимал регулярно, казалось, поглощают его без остатка. Ну, скажем, не вполне без остатка-то…

Фрингилья понизила голос. Ей почудилось, будто в лазурных глазах Трисс Меригольд промелькнула вспышка ненависти. Но в конце концов это мог быть просто отблеск мерцающего пламени свечей. Филиппа хмыкнула, поигрывая камеей.

— К чему такая скромность, мазель Виго? Мы среди своих. В обществе женщин, которые знают, что, кроме удовольствия, дает секс. Все мы пользуемся этим инструментом, когда возникает потребность. Продолжайте.

— Если днем он еще как-то пытался демонстрировать независимость и гордыню, — заговорила Фрингилья, — то ночами был полностью в моей власти. Говорил мне все, пел дифирамбы моей женственности — учитывая его возраст, достаточно, надо признать, щедрые. А потом засыпал. В моих объятиях, припав устами к моей груди. В поисках, полагаю, суррогата материнской любви, которой не знал никогда.

Теперь-то уж она была уверена, что это не отблеск свечей. «Хорошо, извольте, ревнуйте, завидуйте, — подумала она. — Завидуйте мне. Благо, есть чему завидовать».

— Да, он был всецело в моей власти.

— Возвращайся в постель, Геральт. Ведь не рассвело еще, черт побери!

— У меня контракт. Надо ехать в Помероль.

— Я не хочу, чтобы ты ездил в Помероль.

— У меня контракт, и я дал слово. Управляющий виноградниками будет ждать меня у ворот.

— Все твои вылазки на чудовищ глупы и бессмысленны. Что ты хочешь доказать, убивая в пещере очередное страшилище? Свою мужественность? Я знаю способы получше. Короче — возвращайся в постель. Не поедешь ты ни в какой Помероль. Во всяком случае, не так быстро. Управляющий может подождать, кто он такой, в конце концов, твой управляющий? Я хочу заниматься с тобой любовью.

— Прости. У меня на это нет времени. Я дал слово.

— А я хочу заниматься любовью!

— Если хочешь присутствовать при моем завтраке, начинай одеваться.

— Ты меня не любишь больше, Геральт. Ты меня больше не любишь? Ответь!

— Надень то перламутрово-серое платье, что с аппликациями из норки. Оно тебе очень к лицу.

— Он был всецело под моими чарами, исполнял любое мое желание, — повторила Фрингилья. — Делал все, чего я от него требовала. Так было.

— Да верим мы, верим, — невероятно сухо произнесла Шеала де Танкарвилль. — Продолжай.

Фрингилья кашлянула в кулак.

— Трудности были с его компанией, — снова заговорила она. — Странной шайкой, которую он называл дружиной. Кагыр Маур Дыффин аэп Кеаллах, который все время приглядывался ко мне и краснел от натуги, пытаясь меня припомнить. Но никак не мог, потому что в Дарн Дыффе, родовом замке его дедов, я бывала, когда ему было лет шесть или семь. Мильва, девица на первый взгляд задиристая и строптивая. Однако мне дважды довелось застать ее плачущей в уголке конюшни. Ангулема — ветреное дитя. И Регис Терзиефф-Годфрой. Тип, раскусить которого я так и не сумела. Вся эта шайка влияла на ведьмака, и я не могла этого нейтрализовать.

«Хорошо, хорошо, — подумала она, — не поднимайте так высоко брови, не кривите рты. Погодите. Это еще не конец. Вы еще услышите о моем триумфе».

— Каждое утро все они собирались на кухне в нижнем этаже замка Боклер. Кухарь любил их, сам не зная почему. Всегда что-нибудь подносил им настолько обильное и настолько вкусное, что завтрак обычно затягивался на два, порой и на три часа. Я не раз ела с ними вместе с Геральтом. Поэтому знаю, какие абсурдные разговоры они привыкли вести.

По кухне, опасливо ступая когтистыми лапками, расхаживали две курицы — одна черная, другая пестрая. Поглядывая на завтракающую компанию, куры склевывали с пола крошки.

Компания, как и каждое утро, собралась в дворцовой кухне. Кухарь любил их, неизвестно почему. Всегда у него находилось для них что-нибудь вкусненькое. Сегодня это были яичница, супчик на мучной закваске, тушеные баклажаны, кроличий паштет, половинка гуся и колбаса со свеклой, а ко всему прочему — большой кусок козьего сыра. Ели с аппетитом, в молчании. Не считая Ангулемы, которая молчать не умела.

— А я вам говорю: для начала устроим здесь бордель. А когда уже сделаем все, что надо сделать, вернемся и устроим дом разврата. Я осмотрела место. Здесь есть все. Одних только цирюлен насчитала девять да восемь аптек. А вот бордель всего один. И никакой конкуренции. Мы откроем более роскошный. Купим одноэтажный домик с садиком…

— Смилуйся, Ангулема.

— Исключительно для почтенной клиентуры. Я буду бордель-маман. Уверяю вас, мы зашибем здесь хорошие денежки и заживем не хуже шикарных господ. В конце концов меня изберут советницей, и тогда-то уж я вам наверняка не дам помереть, потому что как только меня изберут, так я изберу вас, не успеете и оглянуться…

— Ангулема, ну пожалуйста… Отведай бульон с паштетом.

Некоторое время стояла тишина.

— На что нынче охотишься, Геральт? Трудная работа?

— Очевидцы, — ведьмак поднял голову над тарелкой, — дают противоречивые описания. Следовательно, либо прыскирник, а значит, работа предстоит достаточно трудная, либо делихон, то есть — средней трудности, или же нажемпик, то есть — сравнительно легкая. А может выйти и так, что работа и вовсе легкая, потому что последний раз чудовищ видели перед Ламмасом прошлого года. Они могли перебраться из Помероля за тридевять земель.

— Чего им и желаю, — сказала Фрингилья, обгладывая гусиное бедрышко.

— А как там, — неожиданно переменил тему ведьмак, — у Лютика? Я видел его так давно, что все сведения о нем черпаю из распеваемых в городе пашквилей.

— У нас положение не лучше, — улыбнулся, не разжимая губ, Регис. — Знаем только, что наш поэт уже вступил с госпожой княгиней Анарьеттой в отношения столь близкие, что позволяет себе даже при свидетелях достаточно фамильярно именовать ее Ласочкой.

— Точненько бьет, — сказала с набитым ртом Ангулема. — У госпожи княгини действительно какой-то ласочкин нос. Не говоря уж о зубах.

— Идеальных людей не бывает, — сощурилась Фрингилья.

— Правда ваша, тетечка.

Куры, черная и пеструшка, обнаглели настолько, что принялись клевать башмаки Мильвы. Лучница отогнала их пинком и выругалась. Геральт уже давно приглядывался к ней. Теперь решился.

— Мария, — сказал он серьезно, даже сурово. — Я знаю, что наши беседы трудно назвать серьезными, а шутки — изысканными. Но тебе вовсе не обязательно демонстрировать нам столь уж кислую мину. Что-нибудь случилось?

— Именно что случилось, — сказала Ангулема.

Геральт успокоил ее резким взглядом. Слишком поздно.

— Да что вы знаете? — Мильва резко встала, чуть не повалив стул. — Ну, что вы знаете-то? Чтоб вас бес разорвал и холера! В задницу меня поцелуйте все вы. Все! Ясно?!

Она схватила со стола кубок, осушила до дна, потом, не задумываясь, хватила им об пол. И выбежала, хлопнув дверью.

— Дело очень даже серьезное, — подтвердил Регис. — Не ожидал я от нашей милой лучницы столь экстремальной реакции. Как правило, так ведет себя тот, кому, простите за вульгаризм, дают от ворот поворот. Но в данном конкретном случае имело место явление, я бы сказал, обратного характера.

— О чем, гуль вас раздери, вы говорите? — занервничал Геральт. — А? Может, кто-нибудь скажет наконец, в чем тут дело?

— Не в чем, а в ком. В бароне Амадисе де Трастамаре.

— Рябомордом охотнике?

— В нем самом. Он признался Мильве в любви. Три дня назад на охоте. Он ее уже месяц как на охоту таскает…

— Одна охота, — Ангулема бесстыже сверкнула зубками, — продолжалась два дня. С ночевкой в охотничьем домике, понял? Даю голову на…

— Замолкни, девушка. Говори, Регис.

— Торжественно и формально он просил ее руки. Мильва отказала, кажется, в достаточно резкой форме. Барон казался человеком рассудительным, однако воспринял отказ как незрелый юноша, надулся и незамедлительно выехал из Боклера. А Мильва с тех пор ходит как пыльным мешком пришибленная.

— Слишком уж мы тут засиделись, — буркнул ведьмак. — Слишком.

— И кто это говорит? — произнес молчавший до тех пор Кагыр. — Кто это говорит?

— Простите. — Ведьмак встал. — Поговорим, когда вернусь. Управляющий виноградником Помероль ждет меня. А точность — вежливость ведьмаков.

После бурного бегства Мильвы и ухода ведьмака оставшиеся завтракали в молчании. По кухне, пугливо ступая когтистыми лапками, расхаживали две курицы, одна черная, другая пестрая.

— Есть у меня, — заговорила наконец Ангулема, поднимая на Фрингилью глаза поверх тарелки, которую протирала корочкой хлеба, — одна проблема.

— Понимаю, — кивнула чародейка. — Ничего страшного. И давно была последняя менструация?

— Да ты что! — Ангулема вскочила, переполошив кур. — Ничего похожего! Дело совсем в другом.

— Ну, так слушаю.

— Геральт хочет меня здесь оставить, когда отправится в дальнюю дорогу.

— Ого!

— Не перебивай меня, ладно? Я хочу ехать с ним, с Геральтом, потому как только с ним я не боюсь, что Одноглазый Фулько снова меня сцапает здесь, в Туссенте…

— Ангулема, — прервал ее Регис. — Не сотрясай попусту воздух. Мазель Виго слушает, но не слышит. Она занята только одним: отъездом ведьмака.

— Ого, — повторила Фрингилья, поворачиваясь к нему и сощуриваясь. — О чем это вы изволили упомянуть, господин Терзиефф-Годфрой? Отъезд ведьмака? И куда ж он отъезжает? Если можно знать?

— Может, не сегодня, может, не завтра, — мягко ответил вампир, — но в один из грядущих дней наверняка. Никого не обижая.

— Я не чувствую себя обиженной, — холодно ответила Фрингилья. — Разумеется, если вы имели в виду именно меня. Что же касается тебя, Ангулема, то будь спокойна: проблему отъезда из Туссента я с Геральтом обговорю. Ручаюсь, ведьмак примет к сведению мое мнение на этот счет.

— Ну конечно, — фыркнул Регис. — Я предчувствовал, я знал, что именно так вы и ответите, мазель Фрингилья.

Чародейка долго глядела на него, наконец сказала:

— Ведьмак не должен уезжать из Туссента. И если вы желаете ему добра, то не должны его к этому подталкивать. Где ему еще будет так хорошо, как здесь? Он купается в роскоши. Здесь у него есть его обожаемые чудовища, на которых он охотится, совсем неплохо на этом зарабатывая, тут живет его сподвижник — фаворит ее сиятельства княгини, сама княгиня благоволит ведьмаку. В основном из-за того суккуба, который раньше посещал альковы. Да-да, господа, Анарьетта, как и все высокородные дамы Туссента, невероятно рада присутствию здесь ведьмака. Ибо суккуб перестал навещать их супругов. Однозначно. Туссентские дамы скинулись на специальную премию, которую вот-вот внесут на счет ведьмака в банке Чианфанелли. Приумножая тем самым наличные, которые он там уже насобирал.

— Красивый жест со стороны туссентских дам. — Регис не опустил глаз. — Да и премия вполне заслуженна. Не так легко было устроить, чтобы суккуб перестал наведываться. Можете поверить, мазель Фрингилья.

— И верю. Кстати, один из дворцовых стражников утверждает что видел суккуба. Якобы. Ночью, на зубцах Башни Кароберты. В обществе другого упыря. Вроде бы — вампира. Демоны прохаживались, клялся стражник, и выглядели так, будто давно знакомы. Может, вам что-либо известно об этом, господин Регис? Не проясните ли?

— Нет. — У Региса даже веко не дрогнуло. — Не проясню. Есть многое на земле, небе и зубцах башен, что и не снилось нашим мудрецам.

— Такое, несомненно, случается, — кивнула головкой Фрингилья. — Относительно же того, что ведьмак якобы приготовился выезжать, возможно, вам известно что-нибудь больше? Ибо мне, к примеру, он ничего о своих намерениях не говорил, а, как правило, говорить привык обо всем.

— Само собой, — проворчал Кагыр. Фрингилья не обратила на это внимания.

— Так как, господин Регис?

— Нет, — после минутного молчания ответил вампир. — Нет, милсдарыня Фрингилья, не извольте беспокоиться. Ведьмак отнюдь не одаряет нас большим доверием или конфиденциальностью, нежели вас… госпожа. Он не нашептывает нам на ушко никаких секретов, которые скрывал бы от вас… госпожа.

— Тогда откуда же, — Фрингилья была холодна как мрамор, — эти сведения о выезде?

— Тут, понимаете ли, — у вампира и на сей раз не дрогнуло веко, — все совсем так, как в полной юношеского очарования поговорке нашей обожаемой Ангулемы: со временем наступает такой момент, когда надо либо срать, либо освободить сральню. Пардон… Иными словами…

— Не трудитесь продолжать, — резко оборвала его Фрингилья. — Вполне достаточно и этих, как вы изволили выразиться, полных юношеского очарования слов.

Молчание длилось. Куры, черная и пестрая, ходили и клевали что попало. Ангулема вытирала испачканный свеклой нос. Вампир задумчиво шуршал шкуркой от колбасы.

— Благодаря мне, — наконец нарушила молчание Фрингилья, — Геральт ознакомился с родословной Цири, известными лишь немногим линиями и тайнами ее генеалогии. Благодаря мне он знает теперь то, о чем еще год назад даже понятия не имел. Благодаря мне он обладает нужной информацией, а информация — это оружие. Благодаря мне и моей магической защите ему не угрожает вражеское сканирование, а значит — и наемные убийцы. Благодаря мне и моей магии колено у него больше не болит, и он может его безболезненно сгибать. На шее у него изготовленный моим искусством амулет, возможно, не столь совершенный, как тот, ведьмачий, но все же… Благодаря мне — и только мне — весной или летом, обладающий знанием, охраняемый, здоровый, подготовленный и вооруженный, он сможет начать борьбу с врагами. Если кто-либо из присутствующих сделал для Геральта больше, дал ему больше, пусть заявит об этом. Я охотно уступлю ему первенство.

Куры клевали башмаки Кагыра, но юный нильфгаардец, не обращая на них внимания, язвительно произнес:

— Действительно, никто из нас не давал Геральту больше, чем вы, госпожа.

— Я так и знала, что ты скажешь именно это!

— Не в том дело, мазель Фрингилья… — начал было вампир. Чародейка не дала ему закончить.

— Тогда в чем? В том, что он спит со мной? Что нас связывает взаимная симпатия? В том, что я не желаю, чтобы он сейчас уезжал? Не хочу, чтобы его угнетало чувство вины? То самое покаянное чувство, которое толкает в дорогу вас?

Регис молчал. Кагыр тоже не произнес ни слова. Ангулема посматривала то на одного, то на другого, явно не очень понимая, о чем идет речь.

— Если то, что Геральт отыщет Цири, — сказала чародейка, — записано на скрижалях Предназначения, то так тому и быть. Независимо от того, отправится ли ведьмак в путь, или будет сидеть в Туссенте. Предназначение настигает людей. А не наоборот. Это вы понимаете? Вы понимаете это, господин Регис Терзиефф-Годфрой?

— Лучше, чем вы думаете, мазель Виго. — Вампир покрутил пальцами колбасную шкурку. — Но для меня, благоволите простить, Предназначение — не свиток, начертанный рукою Великого Демиурга, не воля Небес и не бесспорное решение какого-то там Провидения, а результирующая множества, казалось бы, не связанных между собой фактов, событий и действий. Я был бы склонен согласиться с вами в отношении того, что Предназначение настигает людей… и не только людей. Однако я не очень верю, будто не может быть и наоборот. Ибо такая точка зрения есть не что иное, как удобный фатализм, дифирамбы отупению и гнусности, перина, набитая пухом, и пленительное тепло женского лона. Короче говоря — жизнь во сне. А жизнь, госпожа Виго, может, и есть сон, может, и оканчивается сном… Но сие есть сон, который надобно «просиять» — простите за неологизм — активно. Поэтому, госпожа Виго, нас ждет дорога.

— Счастливого пути! — Фрингилья встала, почти так же резко, как недавно Мильва. — Извольте! На перевалах вас ждут метель, мороз и… Предназначение. Как же, однако, зверски вы жаждете искупления! Путь свободен! Но ведьмак останется здесь. В Туссенте! Со мной!

— Полагаю, — спокойно возразил вампир, — что вы заблуждаетесь, госпожа Виго. Сон, коий снится сейчас ведьмаку, признаю это с поклоном, есть сон волшебный и прекрасный. Чарующий. Но любой сон, если он затягивается надолго, превращается в кошмар. А от такового мы пробуждаемся с криком.

Девять женщин, сидящих за огромным круглым столом замка Монтекальво, впились глазами в десятую, Фрингилью Виго. Фрингилью, которая неожиданно начала заикаться.

— Геральт выехал на виноградники Помероль восьмого января утром. А вернулся… Кажется, восьмого же ночью… Либо девятого к полудню… Этого я не знаю… Я не уверена…

— Более четко, — мягко попросила Шеала де Танкарвилль. — Пожалуйста, более четко, мазель Виго. А ежели какая-то часть рассказа вас смущает, можете ее просто-напросто опустить.

По кухне, осторожно вышагивая когтистыми лапами, ходила пеструшка. Пахло бульоном.

Дверь с грохотом распахнулась. В кухню ворвался Геральт. На покрасневшем от ветра лице красовался синяк и черно-фиолетовый струп засохшей крови.

— Давай, дружина, упаковывайтесь! — провозгласил он без лишних вступлений. — Выезжаем! Через час и ни минутой позже я хочу видеть всех вас на холме за городом, там, где стоит столб. С поклажей, в седлах, готовых к дальнему и трудному пути.

Сказанного было достаточно. Все как будто ожидали этого уже давно и так же давно были готовы.

— Я мигом! — крикнула, вскакивая, Мильва. — Я и за полчаса сберуся!

— Я тоже. — Кагыр встал, бросил ложку, внимательно глянул на ведьмака. — Но хотелось бы знать, в чем дело? Каприз? Любовники повздорили? Или и верно — дорога?

— Верно, дорога. Ангулема, ты что кривишься?

— Геральт, я…

— Не дрожи. Я тебя тут не брошу. Я переменил решение. За тобой, соплячка, нужен глаз да глаз. Едем, я сказал. Собирайся, приторачивайте вьюки. И по одному, чтобы и виду не подавать, за город, к столбу на холме. Через час там встречаемся.

— Обязательно, Геральт! — крикнула Ангулема. — А, курва, наконец-то!

Мгновение спустя на кухне остались только Геральт, курица-пеструшка да вампир, спокойно прихлебывающий бульон с клецками.

— Ждешь особого приглашения? — холодно поинтересовался ведьмак. — Почему сидишь, вместо того чтобы вьючить мула Драакуля? И прощаться с суккубом?

— Геральт, — спокойно сказал Регис, зачерпывая добавки из супницы, — на прощание с суккубом мне достаточно того же времени, что тебе на расставание со своей чернулькой. Предположивши, что ты с вышеупомянутой чернулькой вообще намерен прощаться. А между нами говоря, ребятишек ты, конечно, мог отправить упаковывать вещички воплями, грубостью и пинками. Мне же полагается нечто большее, хотя бы учитывая мой преклонный возраст. Попрошу несколько слов объяснений.

— Регис…

— Объяснений, Геральт. И чем скорее, тем лучше. Я тебе помогу. Итак, вчера утром, в соответствии с договоренностью, ты встретился у ворот с управляющим виноградниками Помероль…

Алкид Фьерабрас, чернобородый управляющий виноградниками Помероль, с которым Геральт познакомился в «Фазанщине» в сочельник Йуле, ждал ведьмака у ворот с мулом, одет же и экипирован был так, словно им предстояло отправиться бог весть куда, чуть ли не на край света, аж за Врата Сольвейги и перевал Эльскердег.

— Это, и верно, не близко, — бросил он, узрев кислую мину Геральта. — Вы, милсдарь, пришли из большого мира, так вам наш маленький Туссент видится захолустьем, думаете, мол, тут от границы до границы шапкой докинуть можно, к тому же шапкой сухой. Так вот, ошибаетесь. До виноградников Помероль, а туда мы и направляемся, немалый кус пути, ежели мы к полудню доберемся, то, почитай, повезло.

— Стало быть, ошибка, — сухо проговорил Геральт, — что мы так поздно отправляемся.

— Оно, может, и ошибка. — Алкид Фьерабрас глянул на него и фукнул в усы. — Но я не знал, что вы из тех, кто прытко подымается чуть свет. Потому как у больших господ такое встречается нечасто.

— Я не большой господин. Ну, в путь, милсдарь управляющий. Не будем терять времени на пустую болтовню.

— Ну, прям-таки мои слова.

Чтобы сократить дорогу, поехали через город. Геральт сперва собрался протестовать: опасался заблудиться в незнакомых, забитых людьми улочках. Однако оказалось, что управляющий Фьерабрас прекрасно знал город и часы, когда на улицах не бывает толчеи. Они ехали быстро, не встречая никаких трудностей.

Въехали на рынок, миновали эшафот. И виселицу с повешенным.

— Опасная это штука, — кивком указал управляющий, — рифмы складывать да песенки распевать. Особливо публично.

— Суровые тут принципы. — Геральт мгновенно сообразил, в чем дело. — В других местах за пашквили самое большее — позорный столб.

— Все зависит от того, на кого пашквиль, — резонно заметил Алкид Фьерабрас. — И как зарифмован. Наша милостивая госпожа княгиня очень добра и любима… но если уж взовьется…

— Песню, как говаривает один мой знакомый, не задушишь, не убьешь…

— Песню — да. Но песенника — вполне. Извольте. Вот доказательство.

Они пересекли город, выехали через Бочарные Ворота прямо в долину реки Блессюры, быстрым потоком пенящейся на быстринах. Снег на полях лежал только в бороздах и межах, но было довольно холодно.

Мимо проехал рыцарский разъезд, направляющийся, вероятно, к перевалу Сервантеса, на приграничный пост Ведетту. В глазах рябило от намалеванных на щитах и вышитых на плащах и попонах грифов, львов, сердец, лилий, звезд, крестов, шевронов и прочей геральдической шелухи. Стучали копыта, полоскались знамена, гремела громкоголосая глупейшая песня о рыцарской доле и милашке, которая, вместо того чтобы ожидать, поспешила выскочить замуж.

Геральт взглядом проводил разъезд. Вид странствующих рыцарей напомнил ему о Рейнарте де Буа-Фресне, который только что вернулся со службы и восстанавливал силы в объятиях своей «мещаночки», муж которой, торговец, обычно не возвращался по утрам и вечерам, вероятно, задерживаемый где-то в пути взбухшими реками, полными зверья лесами и другими выкрутасами стихий. Ведьмак и не думал выдергивать Рейнарта из объятий любовницы, но искренне сожалел, что не отложил выполнение контракта с виноградниками Помероль на более позднее время. Он полюбил рыцаря, ему недоставало его общества.

— Поехали, господин ведьмак.

— Поехали, господин Фьерабрас.

Поехали трактом вверх по течению речки. Блессюра извивалась и петляла, но мостиков было множество, так что удлинять путь за счет объездов не приходилось.

Из ноздрей Плотвы и мула вырывался пар.

— Как думаете, господин Фьерабрас, долго зима продержится?

— На Саовину был мороз. А пословица гласит: «Коль на Саовину мороз, нацепляй кулек на нос».

— Понимаю. А ваша лоза? Ей мороз не повредит?

— И холоднее бывало.

Поехали молча.

— Поглядите, — проговорил наконец Фьерабрас, — там, в котловине, лежит деревушка Лисьи Ямы. На тамошних полях, просто удивительно даже, горшки растут.

— Не понял?

— Горшки, говорю. Родятся в лоне земли, сами по себе, исключительное чудо природы, без всякой помощи человеческой. Как где в другом каком месте картошка либо репа, так в Лисьих Ямах горшки растут. Всяческого рода и всяческих конфигуранциев.

— Вы серьезно?

— Чтоб я так здоров был! Поэтому Лисьи Ямы устанавливают партнерские контакты с деревней Дудно в Мехте. Там, народ говорит, земля крышки для горшков рожает.

— Всяческого рода и конфигуранциев?

— Ну, прям в яблочко попали, господин ведьмак. В яблочко.

Поехали дальше. Молча. Блессюра шумела и пенилась на перекатах.

— А эвона там, гляньте, милсдарь ведьмак, руины древнего града Дун Тынне. Страшных сцен, если верить сказкам, насмотрелся этот град. Свидетелем, стало быть, был. Вальгериус, которого называли Удалым, убил там кроваво и жестоко неверную жену, любовника оной, мать оной же, сестру оной же и оной же брата такоже. А потом сел и заплакал неведомо почему.

— Слышал я об этом.

— Так, значит, бывали здесь.

— Нет.

— Ну, стало быть, далеко сказка разносится.

— Прямо в яблочко попали, господин управляющий.

— А вон та, — указал ведьмак, — стройная башня, вон там, за тем страшным бургом? Что такое?

— Там-то? Храм.

— Какого божества?

— А кто ж его знает?

— И верно. Кто ж.

Ближе к полудню они увидели виноградники. Полого спускающиеся к Блессюре склоны холмов, ощетинившиеся ровно обрезанной лозой, сейчас диковинные и голые. На макушке самого высокого холма, овеваемые ветром, врезались в небо башни, толстый донжон и барбакан замка Помероль.

Геральта заинтересовала ведущая к замку дорога — наезженная, избитая копытами и ободьями колес не меньше, чем главный тракт. Видать, к замку Помероль с тракта частенько кто-то наведывался. Он воздержался от вопросов, пока не заметил близ замка несколько покрытых парусиной телег, солидных и крепких экипажей, используемых в дальних поездках.

— Купцы, — пояснил управляющий. — Виноторговцы.

— Купцы? — удивился Геральт. — Как так? Я думал, горные перевалы занесены снегом, а Туссент отрезан от мира. Каким же чудом прибыли сюда купцы?

— Для купцов, — серьезно сказал управляющий Фьерабрас, — нет плохих дорог, во всяком случае, для тех, кто по-серьезному относится к своему ремеслу. У них, милсдарь ведьмак, такой принцип: если цель привлекает, средство должно найтись.

— Действительно, — медленно проговорил ведьмак, — принцип очень меткий и достойный подражания. В любой ситуации.

— Несомненно. Но, сказать по правде, некоторые из купцов торчат здесь с осени, выехать не могут. Однако духом не падают, говорят, мол, ну и что, зато весной будем первыми, прежде чем конкуренты объявятся. У них это называется «мыслить позитивно».

— И против этого принципа трудно возражать, — кивнул Геральт. — Еще одно меня интересует, господин управляющий. Почему купцы сидят здесь, на отшибе, а не в Боклере? Иль княгиня не спешит предложить им гостеприимство? Может, брезгает купцами?

— Отнюдь, — возразил Фьерабрас. — Госпожа княгиня всегда приглашает их, они же вежливо отказываются. И живут при виноградниках.

— Почему?

— Боклер, говорят, сплошь пиры, балы, гулянки, попойки и любвишки. Человек, говорят, только паршивеет, дуреет и время тратит, вместо того чтобы думать об интересе. А мыслить след о том, что действительно важно. О цели, что светит. Неустанно. Не распыляя мыслей на какие-то там финтифлюшки. Тогда, и только тогда, можно намеченной цели достигнуть.

— Истинно, господин Фьерабрас, — медленно проговорил ведьмак. — Я рад нашей совместной поездке. Я многое обрел из наших бесед. Поверьте, многое.

Вопреки ожиданиям ведьмака, они не поехали к замку Помероль, а проследовали несколько дальше, на горб за котловиной, на котором возвышался очередной замочек, поменьше размером и гораздо более запущенный. Замочек назывался Зурбарран. Предвкушение близкой работы радовало Геральта. Темный, обнесенный крепостной стеной с обрушившимися зубьями Зурбарран выглядел один к одному как зачарованные руины, несомненно, кишащие чарами, дивами и чудовищами.

Внутри, во дворике, вместо призраков и чудовищ копошились несколько человек, поглощенных занятиями столь чародейскими, как перекатывание бочек, очистка досок и сбивание их же при помощи гвоздей. Несло свежим деревом, свежей известкой, несвежими кошками, прокисшим вином и гороховой похлебкой. Похлебку вскоре и подали.

Проголодавшиеся в пути, опаленные ветром, холодом, они ели охоче и молча. С ними потчевался похлебкой подчиненный управляющего Фьерабраса, представленный Геральту под именем Шимон Гилька. Прислуживали две светловолосые девушки с длинными, не меньше двух локтей, косами. Обе посылали ведьмаку взгляды столь красноречивые, что он решил как можно скорее покончить с похлебкой и заняться работой.

Шимон Гилька чудовища не видел. Как оно выглядит, знал исключительно с чужих слов.

— Черный был, пол-нет, как смола, но когда по стене полз, кирпичи скрозь ево видать было. Все одно, как желе был, пол-нет, господин ведьмак, или как бы, с твово позволения, клей какой-то. А лапищи у ево предлинные и тонкие, и уйма тех лапищев при ем, восемь, а-то и поболе даже. А Иунтек этак стоял-стоял и глазел, аж вконец стукнуло ево, и он заорал: «Сгинь, пропади!» И еще екзорцизму доложил: «Да чтоб ты сдох. Морда твоя, мать ее так-перетак!», тогда чудище прыг-прыг-прыг. Запрыгало, пол-нет, и только ево и видели. Сбегло в пропасти пещер. Тады парни так говорили: коли тута у вас чуды, так гоните повышение в оплате труда. Потому как здесь условия вредные для здоровья, а ежели не хочите, то мы в цех пойдем с жалобой. Аль, говорят, деменструацию устроим. А я им на то: ваш, говорю, цех, может меня в задницу…

— А когда видели чудовище последний раз? — перебил Геральт.

— Дык недели две тому. Так где-то перед Йуле.

— Вы говорили, — ведьмак посмотрел на управляющего, — что перед Ламмасом.

Алкид Фьерабрас покраснел в местах, не прикрытых бородой. Гилька, тот, что Шимоном звался, фыркнул.

— Стал-быть так, господин управляющий: ежели хочите управлять, требуется почащее к нам ездить, а не токмо в Боклере в конторе задницей табуретки полировать. Так я думаю…

— Не интересуют меня ваши мысли, — прервал Фьерабрас. — О чудовище говорите.

— Дык я уж выговорил. Все чево было.

— Жертв не было? Ни на кого оно не нападало?

— Не-а. Однако в позатом годе пропал у нас один парнишка без вести, пол-нет? Некоторые болтали, мол, энто чудище ево в пещеры уволокло и сожрало. Другие же, что никакое не чудище, а тот парниша по собственной надумке гикнулся, и все из-за долгов и елементов. Потому как он, пол-нет, в кости игрывал жуть, а до того еще пузо надул мельничихе, а та мельничиха в суд побегла, а судья повелел парнишке елементы платить.

— Ни на кого больше, — безжалостно прервал рассуждения Геральт, — чудовище не нападало? Никто другой его не видел?

— Не-а.

Одна из девушек, подливая Геральту местного вина, проехалась ему грудью по уху и многообещающе подмигнула.

— Пошли, — быстро сказал ведьмак. — Нечего лясы точить да время терять. Проводите меня в подвалы.

Амулет Фрингильи, как это ни печально, не оправдал возлагавшихся на него надежд. В то, что оправленный в серебро и отшлифованный хризопраз заменит его ведьмачий медальон с волчьей головой, Геральт не верил вообще. Впрочем, Фрингилья вовсе на этом и не настаивала. Однако заверяла с большой убежденностью, что после подстройки к психике ведьмака амулет будет способен на многое, в частности, сможет предупреждать о возможных опасностях.

Однако то ли волшебство Фрингильи не удалось, то ли Геральт и амулет сильно расходились в понимании того, что следует считать опасностью, а что нет, во всяком случае, хризопраз едва ощутимо дрогнул, когда, направляясь в подвалы, ведьмак перешел дорогу большому рыжему коту, который, задрав хвост, шествовал через двор. Впрочем, сам кот, видимо, получил все же какой-то сигнал от амулета, ибо сбежал, дико мяуча.

Когда же ведьмак спустился в подвалы, медальон то и дело нервически вибрировал, причем в ямах сухих, прибранных и чистых, в которых единственной угрозой были вина в огромных бочках. Тому, кто, забыв о самоконтроле, улегся бы, раскрыв рот, под шпунтом, угрожал сильный перепой. И ничего больше.

Однако медальон даже не шелохнулся, когда Геральт покинул рабочую часть подвалов и спустился ниже по лестнице и ходкам. Ведьмак уже сообразил, что под большинством виноградников Туссента располагались древние шахты. Было ясно, что, когда саженцы лозы начали плодоносить и приносить хорошую прибыль, эксплуатацию шахт прекратили, а сами выработки забросили, частично приспособив штреки и ходки под винные погреба и подвальчики. Замки Помероль и Зурбарран стояли над древними сланцевыми лавами. Здесь все было изрыто шурфами и приямками — достаточно минутной невнимательности, чтобы оказаться на дне одного из них со сложными переломами. Часть шурфов прикрыли прогнившими уже досками, которые под присыпавшей их сланцевой пылью почти не отличались от почвы. Неосторожно ступать на такое перекрытие было опасно, о чем, по идее, медальон и должен был предупреждать. Но не предупреждал.

Не предупредил он также, когда из навала сланца, в каких-то десяти шагах от Геральта, выскочила серая размытая фигура, заскребла почву когтями, дико подпрыгнула, пронзительно взвыла, а затем с визгом и хохотом помчалась по штрекам и нырнула в одну из зияющих в стене ниш.

Ведьмак выругался. Магическая штучка кое-как еще реагировала на рыжих кошек, но оставляла без всякого внимания гремлина. «Придется поговорить об этом с Фрингильей», — подумал Геральт, подходя к нише, в которой скрылось существо. И тут амулет сильно задрожал.

— Точно вовремя, — хмыкнул ведьмак. Но тут же задумался глубже. В конце концов, медальон мог быть и не так уж глуп. Стандартная и любимая тактика гремлинов сводилась к тому, чтобы сбежать и устроить засаду, из которой они поражали преследуемого неожиданным ударом острых как серпы шпор. Гремлин мог поджидать там, в темноте, и медальон сигналил об этом.

Геральт ждал долго, сдерживая дыхание, напрягая слух. Амулет спокойно и мертвецки тихо лежал у него на груди. Из дыры несло мерзким смрадом. Но стояла мертвая тишина. А ни один гремлин не выдержал бы так долго в тишине.

Не раздумывая, ведьмак залез в нишу, оказавшуюся устьем ходка, и пополз на четвереньках, задевая спиной за шершавые камни. Долго ползти не пришлось.

Что-то хрустнуло и зашелестело, почва прогнулась, и ведьмак поехал вниз вместе с несколькими цетнарами песка и щебня. К счастью, продолжалось это недолго. Под ним была не бездонная пропасть, а обычная яма. Он влетел в нее, как дерьмо из канализационной трубы, и с треском рухнул на кучу прогнившего дерева. Вытряхнул из волос и выплюнул изо рта песок, громко выругался. Амулет дрожал не переставая, метался у него на шее, будто засунутый за пазуху воробей. Ведьмак с трудом удержался, чтобы не сорвать его и не выкинуть к чертовой матери. Во-первых, это разозлит Фрингилью. Во-вторых, получалось, что у хризопраза были вроде бы и еще какие-то другие волшебные свойства. Геральт надеялся, что, когда проявятся эти другие свойства, амулет станет действовать более четко.

Пытаясь встать, он нащупал рукой круглый череп. И понял, что то, на чем он лежал, вовсе не сгнившее дерево.

Он поднялся и быстро осмотрел кучу костей. Человеческие. И все эти люди в момент смерти были закованы в кандалы, и, вероятнее всего, на них не было одежды. Кости были раскрошены и обглоданы. Когда их грызли, люди могли уже быть мертвы. Впрочем, могли и не быть.

Из ямы его вывел штрек, длинный и прямой как стрела. Сланцевая стена была обработана довольно гладко. Это уже не походило на копи.

Неожиданно он вышел в огромную каверну, потолок которой тонул во мраке, а в центре располагалась гигантская, черная, бездонная пропасть, через которую был переброшен каменный, слишком уж изящный на вид мосток.

Со стен гулко капала вода, отзываясь эхом. Из пропасти веяло холодом и тянуло вонью. Амулет вел себя спокойно. Геральт ступил на мосток внимательно и осторожно, стараясь держаться подальше от разваливающихся перил.

За мостком оказался еще один коридор. В гладко обработанных стенах Геральт приметил ржавые держатели для факелов. Здесь тоже были ниши, в некоторых стояли статуйки из песчаника, однако годами капавшая вода изгладила их и превратила в бесформенных истуканов. В стены были заделаны плиты с барельефами. Выполненные из более стойкого материала, они сохранились лучше. Геральт узнал женщину с лунными рогами, башню, ласточку, кабана, дельфина, единорога.

Услышал голос.

Остановился, затаил дыхание.

Амулет дрогнул.

Нет, это не обман слуха, не шорох осыпающегося сланца, не эхо капающей воды. Голос. Человеческий голос.

Геральт прикрыл глаза, напряг слух. Локализовал.

Голос — он мог поклясться — исходил из очередной ниши, из-за очередной скульптурки, размытой, но не настолько, чтобы утратить округлые женские формы. На сей раз медальон оказался на высоте. Сверкнуло, и Геральт неожиданно заметил в стене проблеск металла. Он схватил размытую фигуру женщины в объятия, крепко сжал, повернул. Раздался скрежет, стенка ниши развернулась на стальных навесах, открыв винтовую лестницу.

Сверху снова донесся голос.

Геральт не стал раздумывать.

Наверху обнаружилась дверь. Она открылась легко, без скрипа. За дверью — маленькое сводчатое помещение. Из стен торчали четыре огромных латунных цилиндра, концы которых расширялись, образуя раструбы. Посредине, между раструбами, стояло кресло. А в нем… скелет. На черепе с отвалившейся нижней челюстью сохранились остатки берета, на костях — лохмотья некогда очень богатой одежды, на шее золотая цепь, а на ногах погрызенные крысами ботинки из тисненой козловой кожи с сильно загнутыми мысами.

В одной из труб послышалось чихание, такое громкое и неожиданное, что ведьмак даже подскочил. Потом кто-то трубно высморкался. Усиленный латунными трубами звук был прямо-таки адским.

— Будьте здоровы, — послышалось в трубе. — Ну вы и сморкаетесь, Скеллен.

Геральт столкнул скелет с кресла, не преминув снять и спрятать в карман золотую цепь. Потом сам уселся у раструба.

У одного из них голос был басовитый, глубокий и гулкий. Когда он говорил, латунная труба даже вибрировала.

— Ну вы и сморкаетесь, Скеллен. Где это вы так простудились? И когда?

— Не стоит об этом, — ответил простуженный. — Вцепилась, проклятая хвороба, и держится, то отпустит, то снова схватит. Даже магия не помогает.

— Может, есть смысл сменить магика? — послышался другой голос, скрипучий, будто заржавленные дверные петли. — Вильгефорц пока что не может похвастаться особыми успехами. Вот что, мне кажется…

— Давайте не будем, — вступил в разговор кто-то, говоривший с характерным затягиванием слогов. — Не для того мы съехались сюда, в Туссент. На край света.

— На паршивый край света!

— Этот край света, — сказал простуженный, — единственная известная мне краина, у которой нет собственной службы безопасности. Единственный уголок империи, не нашпигованный агентами Ваттье де Ридо. Все считают здешнее вечно веселое и полупьяное княжество опереточным, и никто не принимает всерьез.

— Такие «уголки», — сказал затягивающий слоги, — всегда считались и были раем для шпионов и любимым местом их встреч. А потому притягивали и контрразведку, и агентов, и всяческого рода соглядатаев и подслушивателей.

— Возможно, так было раньше. Но не в эпоху бабьего засилья, которое тянется в Туссенте почти сотню лет. Повторяю, мы здесь в безопасности. Здесь нас никто не найдет и не подслушает. Мы можем изображать из себя купцов, спокойно обговорить весьма животрепещущие также и для ваших княжеских милостей проблемы. Для ваших личных благ и латифундий.

— Я презираю все личные блага, вот что! — возмутился скрипучий. — И не ради личного я сюда явился! Меня волнует исключительно благо империи. А благо империи, милостивейшие государи, это — крепкая династия! Ибо несчастьем и огромным злом для империи будет, если на трон усядется какой-нибудь гнилой плод паршивой крови, потомок физически и душевно больных северных корольков. Нет, господа! На это я, Ветт из де Веттов, клянусь Великим Солнцем, не буду взирать в бездействии! Тем более что моей дочери уже было почти обещано…

— Твоей дочери, де Ветт? — зарычал гулко-басовитый. — А что тогда говорить мне? Я, который поддержал сосунка Эмгыра еще тогда, в борьбе против узурпатора? Ведь именно из моей резиденции кадеты отправились штурмовать дворец! А еще раньше что? Именно у меня он прятался! Еще будучи мальком, он лакомо поглядывал на мою Эйлан, улыбался, комплименты расточал а за гардиной, я-то знаю, сиськи ее тискал. А теперь что? Другая императрица? Такой афронт? Такая обида? Император Вечной Империи выше дочерей древних родов ставит приблуду из Цинтры? А? Сидит на троне по моей милости и мою Эйлан отвергать смеет? Нет, этого я не потерплю!

— И я тоже! — крикнул очередной голос, высокий и возбужденный. — Мною он тоже пренебрег! Ради цинтрийской приблуды бросил мою жену!

— По счастливой случайности, — проговорил человек, затягивающий слоги, — приблуду отправили на тот свет. Что следует из сообщения господина Скеллена.

— Я внимательно выслушал сообщение господина Скеллена, — сказал скрипучий, — и пришел к выводу, что из него не следует ничего, кроме того, что приблуда исчезла. Если же исчезла, значит, может объявиться вновь. С прошлого лета она исчезала и возникала неоднократно! Ведь так? Да уж, ничего не скажешь, господин Скеллен, разочаровали вы нас весьма, вот что! Вы и ваш чародей Вильгефорц.

— Не время сейчас об этом, Иоахим. Не время оскорблять друг друга и обвинять. Вбивать клинья в наше единство. Мы должны быть монолитны и едины. И решительны. Ибо не имеет значения, жива цинтрийка или нет. Император, единожды безнаказанно оскорбивший и унизивший древние роды, будет это делать и дальше! Нет цинтрийки? Ну, так через несколько месяцев он представит нам императрицу из Зеррикании или Зангвебара! Нет, клянусь Великим Солнцем, этого мы не допустим!

— Не допустим, и все тут. Верно говоришь, Ардаль! Род Эмрейсов не оправдал ожиданий, и каждый день, который Эмгыр просидит на троне, приносит вред империи, вот что. А ведь есть, есть, кого на престол возвести. Юный Воорис…

Послышался громкий чих, затем чихавший трубно высморкался и сказал:

— Конституционная монархия. Самое время учредить конституционную монархию, прогрессивный режим. А потом — демократию… Власть народа, стало быть…

— Император Воорис, дорогой Стефан Скеллен. Воорис, который возьмет в жены мою Эйлан либо одну из дочерей Иоахима. И тогда я — Великий Коронный Канцлер, де Ветт — фельдмаршал. Вы же, Стефан, — граф и министр внутренних дел. Разве что как приверженец какого-то там народа откажетесь от титула и должности, а?

— Оставим в покое исторические процессы, — примирительно сказал простуженный. — Их все равно не удержать в узде. На сегодня же, ваша милость Великий Коронный Канцлер аэп Даги, если у меня и есть какие-то возражения относительно принца Воориса, так в основном потому, что это человек с железным характером, гордый и несгибаемый, на которого нелегко будет влиять.

— Если мне будет дозволено кое-что подсказать, — проговорил тот, что затягивал слоги, — у принца Воориса есть сын, малыш Морвран. Этот кандидат значительно лучше. Во-первых, у него более основательные права на престол как по мечу, так и по кудели. Во-вторых, это ребенок, за которого править будет регентский совет. То есть мы.

— Глупости! Справимся и с отцом! Отыщется способ!

— Подсунем ему, — предложил возбужденный, — мою жену!

— Погодите, граф Бруанне. Сейчас не время. Господа, советоваться надо о другом, вот что. Я хотел бы заметить, что Эмгыр вар Эмрейс пока еще на троне.

— А как же, — согласился простуженный, трубя в платок. — Правит и живет, чувствует себя прекрасно как телом, так и умом. Второе особенно не следует подвергать сомнению после того, как он вытурил вас обоих из Нильфгаарда вместе с теми войсками, которые могли быть вам верны. Тогда как же вы собираетесь осуществлять переворот, любезный князь Ардаль, ежели в любой момент вас могут послать в бой во главе Группы Армий «Восток»? Да и князю Иоахиму тоже, пожалуй, пора присоединиться к своим войскам при Специальной Оперативной Группе «Вердэн».

— Оставь колкости при себе, Стефан Скеллен. И не корчи рожиц, которые только в твоем понимании делают тебя похожим на твоего нового принципала, чародея Вильгефорца. К тому же учти, Филин, что если Эмгыр что-то подозревает, так виной тому именно вы. Ты и Вильгефорц. Признавайся, вы хотели поймать цинтрийку и торговать ею, включив это в цену милости Эмгыра? Теперь, когда девушка мертва, торговать нечем, верно? Эмгыр разорвет вас лошадьми, вот что. Не сносить вам головы, ни тебе, ни чародею, с которым ты связался вопреки нам!

— Никому из нас не сносить головы, Иоахим, — вставил бас. — Надо взглянуть правде в глаза. Наше положение ничуть не лучше, чем у Скеллена. Ситуация сложилась так, что все мы оказались на одной телеге.

— Но усадил нас в эту телегу именно Филин! Мы собирались действовать скрытно, а теперь что? Эмгыр знает все! Агенты Ваттье де Ридо разыскивают Филина по всей империи! А нас, чтобы отделаться, вар Эмрейс отослал на войну, вот что!

— Как раз это-то меня и радует, — проговорил тот, что растягивал слоги. — Этим бы я и воспользовался. Затянувшейся войной, уверяю вас, все уже сыты по горлышко. Армия, простой люд, а прежде всего купцы и предприниматели. Сам факт окончания войны будут приветствовать по всей империи с огромной радостью, независимо от того, как она окончится. А ведь вы, господа, командуя армиями, можете на результат войны повлиять, я бы так сказал, не отходя от своего штандарта. Ведь в случае успешного завершения военного конфликта вас увенчают лаврами победителей! А в случае неудачи вы сможете выступить в качестве посланцев Провидения, сторонников переговоров, поборников справедливости, положивших конец кровопролитию!

— Правда, — сказал после недолгого молчания скрипучий. — Клянусь Великим Солнцем, это правда. Вы верно рассуждаете, господин Леуваарден.

— Эмгыр, — проговорил бас, — отправив нас на фронт, тем самым накинул себе удавку на шею.

— Эмгыр, — сказал возбужденный, — еще жив, дорогой князь. Жив и чувствует себя прекрасно. Не следует делить шкуру неубитого медведя.

— Не следует, — поддержал бас. — Сначала медведя надобно убить.

Молчание затянулось.

— Итак, покушение. Смерть?

— Смерть.

— Смерть!

— Смерть. Вот единственное решение проблемы. У Эмгыра есть сторонники, пока он жив. Стоит Эмгыру умереть, и нас поддержат все. На нашу сторону встанет аристократия, потому что аристократия — это мы, а сила аристократии в солидарности. Нас поддержит значительная часть армии, особенно та часть офицерского корпуса, которая припомнит Эмгыру чистки после содденского поражения. И на нашей стороне будет народ.

— Ибо народ темен, глуп, и им легко манипулировать, — закончил, высморкавшись, Скеллен. — Достаточно крикнуть: «Уррра!», произнести пламенную речь со ступеней сената, открыть тюрьмы и скостить налоги.

— Вы абсолютно правы, — произнес затягивающий слоги. — Теперь я понимаю, почему вы так ратуете за демократию.

— Предупреждаю, — заскрипел тот, кого называли Иоахимом, — что так гладенько у нас дело не пройдет, господа. Наш план предусматривает смерть Эмгыра. А не следует закрывать глаза на то, что у Эмгыра много приверженцев, в его распоряжении корпус внутренних войск, у него фанатично преданная гвардия. Непросто будет пробиться сквозь ряды бригады «Импера», а она — нечего себя обманывать — будет драться до последнего бойца.

— И здесь, — заявил Стефан Скеллен, — нам предлагает свою помощь Вильгефорц. Нам не придется осаждать дворец или пробиваться сквозь ряды «Имперы». Все сделает один террорист, владеющий практической магией. Да. Как это случилось в Третогоре перед самым бунтом магиков на Танедде.

— Король Радовид Реданский?

— Так точно.

— У Вильгефорца есть такой террорист?

— Есть. Чтобы доказать, что мы полностью вам доверяем, господа, я назову этого террориста. Чародейка Йеннифэр, которую мы держим в узилище.

— В узилище? Но говорят, Йеннифэр — сообщница Вильгефорца.

— Она его пленница. Заколдованная и загипнотизированная, запрограммированная как голем, она осуществит покушение. А затем покончит жизнь самоубийством.

— Что-то не очень мне по душе заколдованные ведьмы, — сказал тягучий, из-за явной неприязни еще более растягивая слоги. — Лучше был бы герой, пламенный идейный мститель…

— Мстительница, — оборвал его Скеллен. — Она подходит как нельзя лучше, господин Леуваарден. Йеннифэр будет мстить за зло, причиненное ей тираном. Эмгыр преследовал и довел до смерти ее воспитанницу, невинное дитя. Этот жестокий самодержец, этот извращенец, вместо того чтобы заботиться об империи и народе, преследовал и истязал детей. За это его настигнет рука мстителя…

— Я считаю, — пробасил Ардаль аэп Даги, — это прекрасно.

— Я тоже, — проскрипел Иоахим де Ветт.

— Отлично! — возбужденно рыкнул граф Бруанне. — Да покарает рука мстителя тирана и вырожденца за совращение чужих жен! Пусть свершит правое дело десница справедливости! Отлично!

— Еще одно, — протянул Леуваарден. — Чтобы доказать, что вы, господин граф Скеллен, полностью нам доверяете, сообщите, пожалуйста, где сейчас пребывает господин Вильгефорц.

— Господа… Я… Я не имею права…

— Это будет гарантия. Поручение в искренности и приверженности делу.

— Не бойся предательства, Стефан, — добавил аэп Даги. — Никто из присутствующих не выдаст, как бы парадоксально это ни звучало. При других обстоятельствах, возможно, меж нами и нашелся бы человек, который захотел бы купить себе жизнь, выдав остальных. Но все мы прекрасно знаем, что предательством не купим ничего. Эмгыр вар Эмрейс не прощает. Он просто не умеет прощать. Вместо сердца у него осколок льда. И поэтому он должен умереть.

Стефан Скеллен колебался недолго.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Пусть это будет доказательством моей искренности. Вильгефорц скрывается в…

Ведьмак, сидевший у раструба, до боли сжал кулаки. Напряг слух. И память.

Сомнения ведьмака в никчемности амулета Фрингильи оказались напрасны и рассеялись мгновенно. Стоило ему войти в большую каверну и приблизиться к каменному мостку над черным провалом, как медальон начал дергаться и рваться уже не как воробей, а как большая и сильная птица. Ворон, например.

Геральт успокоил амулет и замер словно истукан, стремясь к тому, чтобы слух его не обманули ни шелест, ни громкое дыхание. Он ждал. Он знал, что по другую сторону провала за мостком что-то есть, что-то таится во тьме. Возможно, это «что-то» скрывалось и за спиной, а мосток был ловушкой. Он не мог позволить схватить себя. Он ждал. И дождался.

— Привет, ведьмак, — услышал он. — Мы тебя ждали.

Голос, шедший из мрака, звучал странно. Но Геральт уже слышал такие голоса, знал их. Голоса существ, не привыкших общаться при помощи речи. Умея пользоваться аппаратом легких, диафрагмой, трахеями и гортанью, эти существа не до конца владели аппаратом артикуляционным даже в тех случаях, когда их губы, небо и язык имели строение полностью подобное человеческому. У выговариваемых такими существами слов был не только странный акцент и интонация, они вдобавок содержали звуки, неприятные для человеческого уха — от твердых и щелкающих до шипящих и скользко мягких.

— Мы ждали тебя, — повторил голос. — Знали, что ты придешь, если тебя приманить слухами. Что влезешь сюда, под землю, чтобы преследовать, хватать, убивать. Отсюда ты уже не выйдешь. Не увидишь солнца, которое так любил.

— Покажись.

В темноте за мостком что-то шевельнулось. Мрак словно сгустился в одном месте и принял человеческий, в общих чертах, облик. Существо, казалось, ни мгновения не оставалось в одной и той же позе, не стояло на месте. Оно изменялось постоянно, проделывая быстрые нервные мерцающие движения. Ведьмак уже видывал таких существ.

— Корред, — холодно бросил он. — Можно было ожидать здесь что-то подобное. Даже поразительно, как я не наткнулся на тебя раньше.

— Надо же! — В голосе подвижного существа прозвучала издевка. — В темноте, а узнал. А этого узнаешь? И того? И того вон?

Из тьмы беззвучно, словно духи, возникли еще три существа. Одно, прятавшееся за спиной корреда, судя по форме и общему облику, тоже было гуманоидом, но ростом пониже, сгорбленным и сильно походившим на обезьяну. Геральт знал, что это кильмулис.

Два других чудища, как справедливо подозревал ведьмак, прятались по его сторону мостка, готовые отрезать ему обратный путь. Первый слева заскреб когтями, словно гигантский паук, замер, перебирая многочисленными конечностями. Прыскирник. Последнее существо, больше похожее на семисвечник, вынырнуло, казалось прямо из потрескавшейся сланцевой стены. Геральт не мог определить, что это такое. Ни в одной из ведьмачьих книг такие монстры не упоминались.

— Я не хочу ссоры, — сказал он, немного рассчитывая на тот факт что существа начали с разговора, а не просто прыгнули ему в темноте на шею. — Я не хочу с вами ссоры. Но если вы начнете драку, я буду защищаться.

— Мы это учли, — прошипел корред. — Поэтому нас здесь четверо. Поэтому мы заманили тебя сюда. Ты отравил нам жизнь, сволочной ведьмак. Ты залез в наипрекраснейшие кареты и провалы в этой части мира, чудесное место для зимовки. Мы зимуем здесь почти от начала истории. А теперь ты явился сюда, чтобы охотиться на нас, негодяй. Ты преследуешь нас, вылавливаешь, убиваешь корысти ради. Хватит. С этим пора кончать. И с тобой тоже.

— Послушай, корред…

— Повежливее, — буркнуло существо. — Терпеть не могу хамства.

— Тогда как же к тебе об…

— Господин Швайцер.

— Значит, так, господин Швайцер, — проговорил Геральт, внешне миролюбиво и покладисто. — Я вошел сюда. Не скрываю, как ведьмак, с ведьмачьим намерением. Я предлагаю опустить этот вопрос. Однако случилось здесь, в подземельях, нечто такое, что изменило ситуацию радикально. Я узнал нечто для меня чрезвычайно важное. Такое, что может изменить всю мою жизнь.

— Ну и дальше что?

— Мне необходимо, — Геральт был само спокойствие и терпение, — немедленно выйти на поверхность. Незамедлительно, без минуты промедления отправиться в дальний путь. Дорогой, которая может оказаться дорогой без возврата. Вряд ли я когда-либо вернусь сюда…

— Таким фортелем ты думаешь купить себе жизнь, ведьмак? — зашипел господин Швайцер. — Не выйдет. Ничего твои просьбы не дадут. Мы поймали тебя в силки и уже не выпустим. Убьем, чтобы сохранить жизнь не только себе, но и другим нашим единокровцам. В бою за нашу и, я бы сказал, вашу свободу.

— Я не только не вернусь в эти места, — терпеливо продолжал Геральт, — но и вообще откажусь от ведьмачьей работы. Я никогда больше не убью ни одного из вас…

— Врешь! Врешь с перепугу!

— Нет. — Геральт и на этот раз не позволил себя прервать. — Я уже сказал, мне необходимо немедленно отсюда выйти. Поэтому я предлагаю вам на выбор два решения. Первое: вы поверите в мою искренность, и я отсюда выйду. Второе: я выйду отсюда по вашим трупам.

— Третье, — кашлянул корред, — ты сам будешь трупом.

Ведьмак с шипением вытянул меч из ножен.

— Не единственным, — сказал он спокойно. — Не единственным, господин Швайцер.

Корред некоторое время молчал. Державшийся у него за спиной кильмулис покачивался и покашливал. Прыскирник сгибал и распрямлял конечности. Семисвечник постоянно изменял форму. Теперь он выглядел ободранной елочкой с двумя большими фосфоресцирующими глазами.

— Докажи, — наконец сказал корред, — свою искренность и добрую волю.

— Как?

— Отдай свой меч. Ты утверждаешь, что перестанешь ведьмачить. Но ведьмак — это его меч. Брось его в пропасть. Или сломай. Тогда мы позволим тебе выйти.

Геральт несколько секунд стоял неподвижно, в тишине было слышно, как капает вода со свода и стен. Потом медленно, не спеша, вертикально и глубоко всадил меч в расщелину. И переломил клинок сильным ударом сапога. Сталь лопнула, и звон эхом прокатился по пещерам.

Вода капала со стен, стекала, будто слезы.

— Не могу поверить, — очень медленно сказал корред. — Не могу поверить, что человек может быть настолько глуп.

Они бросились на него все разом, мгновенно, без крика, без приказа, без команды. Первым через мосток мчался господин Швайцер, выпустив когти и выставив клыки, которых не постыдился бы и волк.

Геральт позволил ему приблизиться, а потом развернулся в бедрах и ударил, разрубив ему нижнюю челюсть и горло. В следующий момент он уже был на мостке, ударом наотмашь располосовал кильмулиса, тут же сжался и припал к земле — вполне своевременно, — а прыгнувший на него семисвечник пронесся поверху, едва задев за куртку шпорами когтей. Ведьмак отпрыгнул от прыскирника, от тонких лап, крутящихся словно крылья ветряной мельницы. Удар одной из лап угодил Геральту по голове. Геральт заплясал, проделывая финт и окружая себя широкими взмахами меча. Прыскирник прыгнул снова, но промахнулся, ударился о перила и, проломив их, рухнул в пропасть, сопровождаемый каменным градом. До сих пор он не издал ни малейшего звука, сейчас же, падая в пропасть, завыл. Вой не утихал долго.

На Геральта набросились с двух сторон: с одной семисвечник, с другой — кровоточащий кильмулис, который, хоть и был ранен, сумел подняться. Ведьмак прыгнул на перила мостка, чувствуя, как трутся один о другой сползающие камни, как сотрясается мосток. Балансируя, выскочил за пределы шпористых лапищ семисвечника и оказался за спиной у кильмулиса. У кильмулиса не было шеи, и Геральт ударил его в висок. Череп оказался прямо-таки железным, пришлось ударить второй раз. На это ушло немного больше времени, чем хотелось бы.

Он получил по голове, боль вспыхнула в глазах и разлетелась в голове фейерверком огней. Он завертелся, окружив себя широкой защитой и чувствуя, как стекает из-под волос кровь, стараясь понять, что произошло. Чудом избежав второго удара шпорой, понял. Семисвечник изменил форму — теперь он действовал неправдоподобно длинными лапами.

Это было опасно: из-за сместившегося центра тяжести у семисвечника нарушилось равновесие. Ведьмак поднырнул под лапы, сокращая дистанцию. Семисвечник, видя, что ему грозит, словно кот перевернулся на спину и выставил задние лапы, такие же шпористые, как и передние. Геральт проскочил над ним, рубя в прыжке. Почувствовал, как клинок врезается в тело, собрался, развернулся, рубанул еще раз, припав на колено. Существо закричало и, резко выбросив вперед голову, дико клацнуло зубами перед самой грудью ведьмака. Его огромные глаза светились в темноте. Геральт оттолкнул его сильным ударом оголовка меча, резанул вблизи и снес левую половину челюсти. Но даже теперь, оставшись лишь с одной правой, это странное, не фигурирующее ни в одной из ведьмачьих книг существо щелкало зубами еще добрых несколько секунд. Потом умерло, страшно, почти по-человечески, вздохнув.

Лежащий в луже крови корред конвульсивно дрожал.

Ведьмак встал над ним.

— Не могу поверить, — очень медленно проговорил он. — Не могу поверить, что кто-то может быть настолько глуп, чтобы купиться на такую простую иллюзию, как та, что была мною продемонстрирована с переломленным мечом.

Неизвестно, в состоянии ли был корред понять его слова. Да, впрочем, ему это было безразлично.

— Я предупреждал, — сказал он, вытирая кровь, текущую по щеке. — Предупреждал, что мне необходимо выйти отсюда.

Господин Швайцер сильно задрожал, захрипел и застонал. Потом затих и замер.

Вода капала со свода и стен.

— Ты удовлетворен, Регис?

— Теперь — да.

— А посему, — ведьмак встал, — давай беги и упаковывайся. Да поживее.

— Это не отнимет у меня много времени. Omnia mea mecum porto.[26]

— Что-что?

— У меня багажа немного.

— Тем лучше. Через полчаса за городом.

— Буду.

Он ее недооценил. Она перехватила его. Сам виноват. Вместо того чтобы торопиться, надо было поехать на зады дворца и оставить Плотву в большой конюшне, предназначенной для странствующих рыцарей, персонала и прислуги. В которой стояли и лошади дружины. Он не сделал этого, а в спешке и по уже установившейся привычке воспользовался княжеской конюшней. А ведь мог бы догадаться, что в княжеской конюшне обязательно найдется стукач.

Она прохаживалась от бокса к боксу, пиная солому. На ней была короткая рысья шубка, белая атласная блузка, черная юбка для верховой езды и высокие сапоги. Кони фыркали, чувствуя пышущую от нее ярость.

— Так-так, — сказала она, увидев его и изгибая хлыст, который держала в руке. — Сбегаем! Не попрощавшись! Ибо письмо, которое лежит у меня на столе, — не прощание. Во всяком случае, не после того, что нас связывало. Насколько я понимаю, твое поведение вызвано невероятно важными причинами, объясняющими и оправдывающими его.

— Объясняющими и оправдывающими. Прости, Фрингилья.

— «Прости, Фрингилья», — повторила она, яростно кривя губы. — Как кратко, как экономно, как просто и без претензий, какая забота о чистоте стиля. Письмо, которое ты оставил мне, даю голову на отсечение, вероятно, выглядит столько же изысканно. Без излишнего многословия, если говорить об аргументах.

— Я должен ехать, — выдавил он. — Ты догадываешься почему. И из-за кого. Прости меня, прошу. Я намеревался сбежать скрытно, втихую. Я не хотел, чтобы ты пыталась поехать с нами.

— Напрасные страхи, — процедила она, сгибая хлыст в кольцо. — Я не поехала бы с тобой, даже если б ты умолял, валялся у меня в ногах. О нет, ведьмак. Поезжай один, один погибай, один подыхай на перевалах. У меня нет перед Цири никаких обязательств. А перед тобой? Знаешь ли, сколько таких, как ты, умоляло меня дать им то, что досталось тебе и что ты сейчас с презрением отбрасываешь, зашвыриваешь в угол?

— Я никогда тебя не забуду.

— И-эх, — прошипела она. — Ты сам даже не догадываешься, как мне хочется сделать, чтобы это было правдой. И даже не с помощью магии, а просто при помощи этого хлыста!

— Ты этого не сделаешь.

— Ты прав. Не сделаю. Не смогу. Я буду вести себя как подобает опостылевшей и брошенной любовнице. Классически. Уйду, высоко подняв голову. Достойно и гордо. Глотая слезы. Позже я буду реветь в подушку. А потом сойдусь с другим.

Она уже почти кричала.

Он не произнес ни слова. Она тоже умолкла. Наконец сказала совершенно иным голосом:

— Геральт. Останься со мной. Мне кажется, я люблю тебя. — Она почувствовала, что он колеблется. Явно колеблется. — Останься со мной. Прошу. Я никогда никого не просила и не думала, что попрошу. Тебя — прошу.

— Фрингилья, — ответил он, помолчав. — Ты женщина, о которой мужчина может только мечтать. Я виноват лишь в том, что мечтать не способен.

— Ты, — сказала она, тоже помолчав и кусая губы, — как рыболовный крючок, который вырвать можно только вместе с кровью и мясом. Что делать, я сама виновата: знала, на что шла, играя с опасной игрушкой. К счастью, я знаю также, как управиться с последствиями. В этом я превосхожу остальное бабское племя.

Он молчал.

— Впрочем, — добавила она, — разбитое сердце хоть и болит долго, гораздо дольше, чем сломанная рука, но срастается гораздо, гораздо быстрее.

Он и на этот раз не сказал ничего. Фрингилья посмотрела на синяк у него на щеке.

— Ну, как мой амулет? Хорошо действует?

— Просто великолепен. Благодарю.

Она кивнула.

— Куда едешь? — спросила она совершенно иным голосом и тоном. — Что ты узнал? Тебе уже известно место, где скрывается Вильгефорц, верно?

— Верно. Только не проси меня сказать, где это. Я не скажу.

— Я у тебя эту информацию покупаю. Баш за баш.

— Ах так?

— У меня есть достаточно ценные сведения, — продолжала она. — А для тебя — так просто бесценные. Я продам их тебе взамен за…

— …за спокойную совесть, — докончил он, глядя ей в глаза. — За доверие, которым я тебя почтил. Кажется, только что шла речь о любви? А теперь уже начинается торг?

Она молчала долго. Потом резко, сильно ударила хлыстом по голенищу.

— Йеннифэр, женщина, именем которой ты несколько раз называл меня ночью в самые неподходящие для этого моменты, никогда не предавала ни тебя, ни Цири. Она никогда не была сообщницей Вильгефорца. Чтобы спасти Цири, она пошла на невероятный риск, потерпела поражение и попала в руки Вильгефорца. Осенью прошлого года он пытками принудил ее сканировать, чтобы отыскать Цири. Жива ли она — неизвестно. Больше я ничего не знаю. Клянусь.

— Благодарю тебя, Фрингилья.

— Уходи.

— Я верю тебе, — сказал он, не двигаясь с места. — И никогда не забуду, что было между нами. Я верю тебе, Фрингилья. Я не останусь с тобой, но, пожалуй, я тоже тебя любил… По-своему. Прошу тебя, то что ты сейчас узнаешь, сохрани в величайшей тайне. Убежище Вильгефорца находится в…

— Подожди, — прервала она. — Скажешь это позже, выдашь это позже. А сейчас, перед отъездом, попрощайся со мной. Так, как должен попрощаться. Не записками, не детскими извинениями. Попрощайся со мной так, как этого хочу я.

Она скинула рысью шубу, бросила на кучу соломы. Рывком разорвала блузку, под которой не было ничего. Упала на шубку, потянула его за собой. На себя. Геральт ухватил ее за шею, подтянул юбку, сразу же понял, что перчатки снять уже не успеет. На Фрингилье, к счастью, перчаток не было. И трусиков тоже. К еще большему счастью, на ней не было и шпор. К счастью — потому что через мгновение каблуки ее верховых сапог уже были буквально везде — если б она носила шпоры, страшно подумать, что могло случиться.

Когда она крикнула, он поцеловал ее. Придушил крик.

Лошади, чувствуя необузданную человеческую страсть, ржали, топали, бились в боксах о перегородки, так что пыль и сено сыпались с потолка.

— Цитадель Rhys-Rhun в Назаире, у озера Муредах, — торжествующе закончила Фрингилья Виго. — Там убежище Вильгефорца. Я вытянула это из ведьмака прежде, чем он уехал. У нас достаточно времени, чтобы его опередить. Он ни в коем случае не успеет добраться туда до апреля.

Девять женщин, собравшихся в колонном зале дворца Монтекальво, покачали головами, одарили Фрингилью взглядами, полными признательности.

— Рыс-Рун, — повторила Филиппа Эйльхарт, обнажая зубы в хищной улыбке и поигрывая пришпиленной к платью камеей из сардоникса. — Рыс-Рун в Назаире. Ну, до скорой встречи, господин Вильгефорц. До скорой встречи!

— Когда ведьмак туда доберется, — прошипела Кейра Мец — он найдет развалины, от которых уже не будет даже нести гарью.

— И дохлятиной, — обаятельно улыбнулась Сабрина Глевиссиг.

— Браво, мазель Виго, — кивнула Шеала де Танкарвилль, сделав такой жест, которого Фрингилья никогда не ожидала бы от известной чародейки. — Отличная работа.

Фрингилья склонила голову.

— Браво, — повторила Шеала. — Свыше трех месяцев в Туссенте… Но, вероятно, имело смысл.

Фрингилья Виго обвела взглядом сидящих за столом чародеек: Шеала, Филиппа, Сабрина Глевиссиг, Кейра Мец, Маргарита Ло-Антиль и Трисс Меригольд. Францеска Финдабаир и Ида Эмеан, чьи глаза, подчеркнутые ярким эльфьим макияжем, не выражали абсолютно ничего. Ассирэ вар Анагыд, глаза которой выражали и беспокойство, и озабоченность.

— Имело, — призналась она. Совершенно искренне.

Небо из темно-голубого постепенно становилось черным. Морозный вихрь гудел в виноградниках. Геральт застегнул волчью доху и обернул шею шерстяным шарфом. Чувствовал он себя прекрасно. Воплощенная любовь, как обычно, вознесла его на вершины физических, психических и моральных сил, стерла остатки каких-либо сомнений, прояснила и оживила мысли. Он только жалел, что теперь надолго будет лишен этой чудотворной панацеи.

Голос Рейнарта де Буа-Фресне вырвал его из задумчивости.

— Надвигается скверная погода, — сказал странствующий рыцарь, глядя на восток, откуда налетал вихрь. — Поспешите. Если ветер принесет снег и прихватит вас на перевале Мальхеур, вы окажетесь в ловушке. И тогда молите об оттепели всех богов, каких вы только знаете, почитаете и о каких слышали.

— Понятно.

— Первые дни вас будет вести Сансретура, держитесь реки. Минуете трапперскую факторию, доберетесь до места, в котором в Сансретуру впадает правый приток. Его течение укажет вам дорогу на перевал Мальхеур. Если же по воле божьей вы все-таки преодолеете Мальхеур, не особенно радуйтесь, потому что впереди вас еще будут ждать перевалы Сансмерси и Монблан. Перейдя оба, вы спуститесь в долину Саддат. В Саддате теплый микроклимат, почти как в Туссенте. Если б не бедная почва, там сажали бы виноград…

Он оборвал, устыдившись осуждающих взглядов.

— Ясно. Ближе к делу. У устья Саддата лежит городок Карависта. Там проживает мой кузен, Ги де Буа-Фресне. Посетите его и сошлитесь на меня. Если окажется, что кузен скончался либо впал в старческий маразм, запомните: направление вашего пути — равнина Маг Деира, потом долина реки Сильты. Дальше, Геральт, уже по картам, которые ты скопировал у местного картографа. Ну а коли уж мы упомянули картографа, то я не очень понимаю, чего ради ты выпытывал о каких-то замках…

— Об этом забудь, Рейнарт. Ничего такого не было. Ничего ты не слышал, ничего не видел. Даже если тебя станут пытать. Понятно?

— Понятно.

— Всадник, — предостерег Кагыр, сдерживая брыкающегося жеребца. — Всадник мчится к нам галопом со стороны дворца.

— Если один, — осклабилась Ангулема, поглаживая висящий при седле топорик, — то невелика беда.

Всадником оказался Лютик, мчащийся во весь опор, не жалея коня. О диво, конем был мерин поэта Пегас, который скакать не любил и не привык.

— Ну, — сказал трубадур, задыхаясь так, словно не он скакал на мерине, а мерин на нем. — Ну, слава всевышнему. Я боялся не поймать вас.

— Неужто едешь с нами?

— Нет, Геральт. — Лютик опустил глаза. — Не еду. Остаюсь в Туссенте с Ласочкой. То есть с Анарьеттой. Но не мог же я, в самом деле, с вами не попрощаться. Пожелать счастливого пути.

— Поблагодари княгиню за все. И постарайся оправдать нас за то, что мы так неожиданно, как это? Ну, совсем по-зеррикански, в смысле — не прощаясь. Объясни как-нибудь.

— Вы дали рыцарский обет, вот и все. Любой в Туссенте, включая и Ласочку, это понимает. А здесь… Возьмите. Пусть это будет моим вкладом.

— Лютик, — Геральт принял у поэта тяжелый кошель, — на отсутствие денег мы не жалуемся. Ты напрасно…

— Пусть это будет моим вкладом, — повторил трубадур. — Наличные никогда не помешают. Кроме того, они не мои, я позаимствовал дукаты из личной шкатулки Ласочки. Что так смотрите? Женщинам деньги не нужны. Да и зачем они им? Пить не пьют, в кости не играют, а женщинами… Ну, женщины-то, черт побери, они сами и есть. Ну, бывайте! Поезжайте, а то я еще, чего доброго, разревусь. А когда все кончится, на обратном пути загляните в Туссент, все мне расскажите. И я хочу обнять Цири. Обещаешь, Геральт?

— Обещаю.

— Ну все. Бывайте.

— Погоди. — Геральт развернул лошадь, подъехал вплотную к Пегасу, незаметно вытащил из-за пазухи письмо. — Постарайся, чтобы это письмо дошло…

— До Фрингильи Виго?

— Нет. До Дийкстры.

— Да ты что, Геральт? Спятил? И как я смогу это сделать, по-твоему?

— Найди способ. Знаю, ты сумеешь. А теперь — прощай. Давай морду, старый дурень.

— Давай морду, друг. Я буду ждать вас.

Они глядели ему вслед, видели, как он едет рысью в сторону Боклера.

Небо темнело.

— Рейнарт! — Ведьмак повернулся в седле. — Поехали с нами?

— Нет, Геральт, — помолчав, ответил Рейнарт де Буа-Фресне. — Я рыцарь странствующий, но не странный. Во всяком случае, не настолько странный, чтобы оказаться сумасшедшим.

В большом колонном зале замка Монтекальво царило необычное возбуждение. Привычную светотень канделябров сегодня заменяла млечная яркость большого магического экрана. Изображение на экране дрожало, мерцало, пропадало и возникало вновь, усиливая возбуждение и напряженность. И нервозность.

— Да-а, — сказала Филиппа Эйльхарт, хищно ухмыляясь. — Жаль, я не могу там быть. Немного движения мне бы не помешало. И немного азарта.

Шеала де Танкарвилль едко взглянула на нее, но ничего не сказала. Францеска Финдабаир и Ида Эмеан заклинаниями стабилизировали изображение и увеличили так, чтобы оно заняло всю стену. Они четко видели черные вершины гор на фоне темно-синего неба, звезды, отражающиеся в поверхности озера, темную угловатую глыбу замка.

— Я все еще не уверена, — проговорила Шеала, — не ошиблись ли мы, доверив руководство ударной группой Сабрине и юной Мец. Кейре сломали на Танедде ребра, у нее может возникнуть желание отомстить. А Сабрина… Ну, эта чересчур обожает действия и азарт. Верно, Филиппа?

— Мы уже говорили об этом, — отрезала Филиппа, и голос у нее был кислый словно сливовый маринад. — Установили все, что следовало установить. Никто не будет убит без крайней необходимости. Группа Сабрины и Кейры войдет в Рыс-Рун тихо, как мышка, на цыпочках, тики-топ. Вильгефорца возьмут живым, без единой царапины, без единого синячка. Это мы решили. Хотя я по-прежнему считаю, что следовало бы некоторых проучить. Чтобы те немногие, там, в замке, которые переживут эту ночь, до конца жизни просыпались бы с криком, когда им приснится то, что случилось.

— Месть, — сухо проговорила чародейка из Ковира, — есть наслаждение для умов заурядных, слабых и мелочных.

— Возможно, — со спокойной улыбкой согласилась Филиппа. — Однако наслаждением она от этого быть не перестает.

— Давайте прекратим. — Маргарита Ло-Антиль подняла фужер искрящегося вина. — Предлагаю выпить за здоровье мазели Фрингильи Виго, стараниями которой убежище Вильгефорца было обнаружено. Воистину, мазель, это была добротная, образцовая работа.

Фрингилья поклоном поблагодарила за тост. В черных глазах Филиппы она заметила что-то вроде насмешки, в лазурном взгляде Трисс Меригольд — отвращение. Улыбок Францески и Шеалы она постичь не могла.

— Начинают, — сказала Ассирэ вар Анагыд, указывая на вызванную чарами картину.

Уселись поудобнее. Чтобы лучше видеть, Филиппа заклинанием приглушила свет.

Было видно, как от скал отделяются быстрые черные фигуры, бесшумные и юркие, словно летучие мыши. Как на бреющем полете опускаются на зубцы и навесные бойницы замка Рыс-Рун.

— Почти сотню лет, — буркнула Филиппа, — не держала я метлы между ногами. Еще немного — и вообще забуду, что значит летать.

Шеала, всматривавшаяся в изображение, успокоила ее нетерпеливым шиканьем.

В окнах черной громады замка кратко блеснул огонь. Раз, другой, третий. Они знали, что это. Запертые двери и внутренние цепи разлетелись вдребезги под ударами шаровых молний.

— Они внутри, — тихо произнесла Ассирэ вар Анагыд, единственная, кто наблюдал картину не на стене, а вглядываясь в лежащий на столе хрустальный шар. — Ударная группа внутри. Но что-то у них неладно. Не так, как должно бы.

Фрингилья почувствовала, как кровь от сердца отливает куда-то вниз, к животу. Она уже знала, что именно не так, как должно было бы быть.

— Госпожа Глевиссиг, — продолжала докладывать Ассирэ, — включает прямой коммуникатор.

Пространство между колоннами зала неожиданно разгорелось, в материализующемся овале они увидели Сабрину Глевиссиг в мужской одежде, с волосами, перехваченными на лбу шифоновым шарфом, и лицом, зачерненным полосками маскирующей краски. За спиной чародейки просматривались грязные каменные стены, на них висели обрывки лохмотьев, некогда бывших гобеленами.

Сабрина указала на них затянутой в перчатку рукой, с которой свисали длинные полоски паутины.

— Только этого, — сказала она, бурно жестикулируя, — тут полным-полно! Только этого! Дьявол меня побери, что за идиотизм, какой провал…

— Говори понятней, Сабрина.

— Что понятней? — взвизгнула каэдвенская магичка. — Что тут можно сказать понятней? Не видите? Это замок Рыс-Рун! Он пуст! Пуст и грязен! Это чертовски пустая развалюха! Нет тут ничего! Ничего!

Из-за спины Сабрины выглянула Кейра Мец, с маскирующей раскраской на лице выглядевшая как черт из ада.

— В этом замке, — спокойно подтвердила она, — нет и не было никого. Уже лет пятьдесят. Всего каких-то пятьдесят годков здесь не появлялась ни одна живая душа, если не считать пауков, крыс и летучих мышей, у которых, как известно, душ нет. Мы десантировались не туда.

— Вы проверили, не иллюзия ли это?

— Ты нас детьми считаешь, Филиппа?

— Слушайте обе, — Филиппа Эйльхарт нервно пригладила волосы, — наемницам и адепткам скажете, что это были учения. Заплатите им и возвращайтесь. Возвращайтесь немедленно! И с хорошей миной, слышите? Делайте хорошую мину!

Овал коммуникатора погас. Осталось только изображение на стенном экране. Замок Рыс-Рун на фоне черного, усеянного звездами неба. И озеро, в котором эти звезды отражались.

Фрингилья Виго уставилась в крышку стола. Она чувствовала, что приливающая к щекам кровь вот-вот разорвет кожу.

— Я… поверьте… — выдавила она наконец, не в силах больше переносить молчания, заполнившего колонный зал замка Монтекальво. — Я… поверьте, я… действительно не понимаю…

— А я — понимаю, — сказала Трисс Меригольд.

— Этот замок, — задумчиво проговорила Филиппа, совершенно не обращая внимания на сообщниц. — Этот замок… Рыс-Рун… следует уничтожить. Превратить в развалины, в груду кирпичей и камней. А когда об этом деянии начнут слагать легенды и сказания, надо будет подвергнуть их тщательной цензуре. Вы улавливаете мою мысль?

— Вполне, — кивнула молчавшая до того Францеска Финдабаир.

Ида Эмеан, тоже молчавшая, позволила себе многозначительно фыркнуть.

— Я… — Фрингилья Виго все еще сидела словно оглушенная. — Я действительно не понимаю… Как такое могло случиться…

— Ох, — после очень долгого молчания сказала Шеала де Танкарвилль, — ничего особенного, мазель Виго. Идеальных людей не бывает.

Филиппа тихонько прыснула в кулак. Ассирэ вар Анагыд вздохнула и воздела глаза к потолку.

— В конце концов, — добавила Шеала, выпятив губы, — с каждой из нас такое когда-нибудь да случалось. Каждую из нас, здесь сидящих, когда-нибудь обольстил, использовал, обманул и выставил на посмешище какой-нибудь мужчина.