"Авдотья Рязаночка" - читать интересную книгу автора (Габбе Тамара Григорьевна)Картина втораяВасена. Тетя Душа! Тетя Душа! Хоть словечко скажи!.. Что ж ты будто каменная! Ой, горюшко! Ой, беда! И дома у нас нет!.. И никого у нас нет!.. Ой!.. Авдотья Васена. Ой, тетя Душа! Ой, хоть не говори! Давай уйдем отсюдова куда глаза глядят. Корочки просить будем, только бы этой беды не видать! Ой, моченьки нет!.. Авдотья. Некуда нам идти, девушка. Тут наше место… Ох, не снести… Хоть бы душу живую отыскать — узнать, расспросить, что было здесь, какой смертью померли, какие муки приняли… Васена. Ой, не зови, тетя Душа! Страшно… Авдотья. Что страшно-то? Страшней не будет!.. Слышь, будто откликаются. Васена. Не… Почудилось… Шут пошутил. Авдотья. Здесь и шут не пошутит. Глянь-ка, Васена, там вон — двое… Васена. Где, тетя Душа? Авдотья. Да вон, где ветлы обгорелые… И откуда взялись? Из подполья, что ли, вылезли?.. Будто клюкой шарят — угли свои разгребают, как и мы с тобой. Васена Авдотья. Были дворы, да пеплом рассыпались… Не признаешь. Васена. Ах ты батюшки! Никак, это Прохорыч и Митревна с гончарного конца!.. Что ж это? Они ведь далеко от нас жили, а тут — как на ладони. Авдотья. Вся Рязань нынче как на ладони. Дворы и подворья — всё смерть сровняла. Васена Митревна. Кузнечиха! Авдотьюшка! Да ты ли это? Авдотья. Я, Митревна. Али не признала? Митревна Прохорыч. Не вижу… Митревна. Совсем он у меня слепой стал, доченька. С самого того дня, как горели мы, помутилось у него в очах. Авдотья. Оно и не диво, Митревна. У всякого в глазах темно станет. Прохорыч. А! Стало, это Афросиньина дочка, кузнецова хозяйка. Хоть и не вижу, да слышу. Ну, здравствуй. Митревна. Прибрела домой, горемычная, вместе с нами слезы лить… Авдотья. Скажите вы мне, люди добрые, что знаете про мою семью, про мою родню. Всю правду скажите — не жалейте меня!.. Прохорыч. Что жалеть? Нас бог не пожалел… Вот оно — место наше, Рязань-матушка: только дым, и земля, и пепел… И кто жив остался, кто смерть принял — сами того не ведаем. Мертвые не считаны на земле лежат, живые под землей хоронятся. Васена. Ой, батюшки! Авдотья. А когда вы моих-то впоследнее видели? Митревна. Ох, родимая, кого и видала, так не упомню. Ведь что тут было-то! Ждали мы их, ждали, татаров этих, кажись, ни одной ноченьки покойно не спали: всё слушали, не затрубят ли на стенах… А в ту ночь сморило нас, уснули… Только глаза завели, слышим — трубят! С восходу труба голос подает, да этак грозно, зычно… Выбегли мы из своих ворот, смотрим — вся Рязань туда бежит. Ну, и мы, как все, за народом. Да не добежали. Слышим — уже и с заката трубят, и с полудня, и с полуночи… Стало быть, кругом нас облегли. Ночь-то была безлунная, темная, не видать их, проклятых, только слышно — кони ржут да колеса скрипят. А как развиднелось, поглядели мы — и опять в глазах темно стало. Подступила под нас сила несметная, словно тучу черную нанесло. Наши все как есть на стены высыпали. С кого и не спросилось бы — кто стар, немощен, кто мал да слаб, — и те тут… Да что говорить! Три дня, три ночи мужики наши на стенах стояли, так вот — дружина княжая, а так — наши, слободские — с плотницкого краю, с гончарного конца, с вашей — с кузнецкой слободы. И мой-то старик стоял, да немного выстоял… А на четвертый день как закричат они, окаянные, как заверещат! И пошли разом со всех сторон. В стену бревнами бьют, на крыши огонь мечут, стрелами свет божий затмили. Не знаем, от кого и обороняться — от них ли, от поганых, или от огня ихнего летучего. Смотрим — там занялось, тут полыхает, а заливать-то некому. У кого лук, али гвоздырь, али телепень в руках, тому уж не до ведер… Старика моего бревном на пожаре пришибло. Насилу я его в подполье уволокла полумертвого… Думала, уж не отживеет— вовсе плох был. Прохорыч. Богу-то, видать, плохие не надобны… Митревна. Не греши, старик! Какая ни исть, а все жисть. Схоронились мы, милая, в земле, что кроты, что черви подземные. Дышать боялись, голодом сидели, покуда в чужом погребе зимнего припасу не нашли. Васена. Да сколько ж вы, бабушка, дней-то в подполье высидели? Митревна. А кто ж его знает, доченька! Во тьме, во мраке дня от ночи-то не отличишь. Может, и много раз солнышко восходило, да нам невидимо-неведомо. По мне одна ночка была, только длинна-длиннешенька… А и вышли на белый свет, и тут свету не взвидели. Вот оно что кругом-то деется! Сгинула наша Рязань-матушка с церквами, с теремами, с хоромами боярскими, да и с нашими домишками убогими… Авдотья. Домы и хоромы новые построить можно… А вот народ-то где? Неужто всех насмерть побили? Прохорыч. Кого не побили, того в полон угнали. Доходили до нас вести-то, в нору нашу кротовую. Из подполья в подполье слух шел… Митревна. Постой-ка, матушка! Надо быть, я твою свойственницу давеча видела. Близ нас хоронилась. Как ее… Будто Ильинишной кличут. Васена. Ильинишной!.. Да это ж, стало, Настасья наша! Тетя Душа! Слышишь? Авдотья. Постой! Поверить боязно… Она ли это еще!.. Где видали-то? Давно ль? Митревна. Тамо-тка, у обрыва… Воду она третьего дня подле нас брала. Васена Митревна. Поищи, девонька! Коли жива, так далеко не ушла. А и померла, так тут лежит. Хоронить-то некому. Авдотья. Сбегай, Васенушка, поищи. Хоть бы ее живую увидать! А от нее, может, и про других что узнаю… Прохорыч Митревна Прохорыч. Что зря говорить — сердце ей растравлять? Бывало, да миновало… Не на конях — не заворотишь. Был город, осталось городище. Митревна. Ох, горюшко!.. Авдотья Митревна Прохорыч. Не взял, да и не помиловал… Как нас с тобой. Митревна. Верно, батюшка. Ни живые мы с тобой, ни мертвые. До самой души обгорели. Авдотья. Слышь! Говорят будто… Нашла ее Васена. Идут! (Кидается навстречу и, задохнувшись от тревоги, останавливается.) Настасьюшка! Настасья. Дунюшка! Авдотья Васильевна! Матушка ты наша! Авдотья Настасья. Ох! Слова вымолвить не могу!.. Авдотья. Поплачь, Настасьюшка! Натерпелась ты, намолчалась. Настасья. Что — я? Я для того и смерть-то пересилила, чтобы тебе слово сказать. А вот встретилась — и голосу нет. Жив наш Никита Иваныч, Авдотьюшка! Авдотья. Да полно! Правда ли? Где же он? Ну! Говори! Настасья. Не здесь, матушка… далеко… Угнали его. Авдотья. А Феденька? Настасья. И он живой был… И Федосеич… Вот Тимоша нашего, царство ему небесное, убили, проклятые… А их всех одним арканом скрутили да так и поволокли. И вспомнить-то страшно! Сколько этой татарвы поганой навалилось на одного нашего Никитушку!.. И Феденька им не сразу дался… Авдотья. Ох!.. Стало быть, он раненый был, Никита Иваныч… А то бы живьем не взяли… Настасья. Весь исколотый, Авдотьюшка! Весь изрезанный! Как еще стоял, как держался-то!.. Авдотья. Не дойдет он… В дороге кончится… Бросят его в степи одного. И некому будет глоток воды ему подать, смертный пот со лба обтереть… Васена. Ой, тетя Душа, не плачь! Уж. коли ты плакать станешь, так я-то что ж? Криком кричать буду!.. Митревна. Ох, мочи нет! Ох, беда наша! Авдотья. Полно, Митревна! Полно, Васенушка! Я не плачу… (Строго, без слез.) Скажи ты мне, Настасья, еще одно слово… Матушки моей нет в живых? Так я и знала. Оттого и не спрашивала. Какой смертью померла? Убили? Замучили? Настасья. В церкви они, Авдотьюшка, затворились. У Бориса и Глеба. И старухи, и молодые, и боярыни, и торговые жонки, и наши слободские… И я туда, было, бежать собралась, да замешкалась. Добро твое уберечь, припрятать вздумала. А как выбегла со двора, так уж и поздно было. Вся-то церковь как есть… Авдотья. Да говори же, не томи… Настасья. На моих глазах и купола рухнули. Авдотья Настасья. Кто ж про это знает, Авдотьюшка? Как затворили они двери, так никто их и не отворял. Митревна. Мученской смертью померла матушка твоя Афросинья Федоровна. Тебе долго жить наказала. Авдотья. Что-то не признаю я… Где ж это она стояла, церковь-то наша? Там, кажись… Теперь и не разберешь… Пойти хоть туда! Прах слезами омыть… Настасья Прохорыч. Пепел-то повсюду один. Носит его ветром от краю до краю по всему месту нашему. Тяжело помирать, а прах-от — он легок. Авдотья. Твоя правда, Прохорыч. Прохорыч. Так оно и есть, Авдотья Васильевна. Что ни шаг, то могила у нас тут. А чья, мы и сами-то не ведаем. По всем убиенным, по всем сожженным заодно плачем. А пуще плачем о тех, кого в полон увели. У нас хоть земля осталась, с родным прахом смешанная, а у них и того нет. Чужой волей в чужую сторону идут, по дикому полю… Митревна Настасья Васена. Ой, бабушка! Ой, тетя Настя! Ой, да не плачьте же вы! Настасья. Как не плакать, девушка! Только слезы-то нам и остались. Авдотья Прохорыч Митревна. Когда еще Рязань-то поправится… Авдотья. Уж коли из полона выкупать, так поскорей бы. Сегодня, может, живы они еще, а завтра и нет их. Всё бы, кажись, сняла с себя, да снять-то нечего… Настасья Авдотья. Неужто сберегла? Спасибо тебе за твою заботу, Настасьюшка! Где ж он, ларчик-то мой? Далеко ль? Настасья. Да тут, почитай, под ногами у нас, в погребице. Помоги-ка мне спуститься, Васена! Совсем у меня силы-то не стало… Коли земля там не обвалилась, так я его живо найду, матушка. У меня там приметы положены… Васена. Вот он, лаз, тетя Настя! Смотри — и ступенька цела. Митревна. Ну, Авдотьюшка, уж коли вправду уцелело у тебя что от двух бед — от грабежа да от пожара, — так это счастье твое. У нас вот тоже приметы были положены, да, видно, уж больно приметные. Всё как есть унесли злодеи. Что огонь не тронул, то им, разбойникам, досталось… Да что это они там замешкались? Ужли ж не найдут? Авдотья. Мудреного мало. Вот тебе и счастье мое, Митревна! Васена Авдотья. Вот они, мои камушки… Вокруг-то черно, а они по-прежнему светятся. Васена. Ох ты, краса какая! Митревна. Да уж худого слова не скажешь. Запястья хороши, а сережки да ожерелье и того лучше. Что ж я их на тебе будто никогда и не видывала, Авдотья Васильевна? Авдотья. В счастливые дни не носила — стыдилась в цветных уборах красоваться. Авось они мне теперь, в несчастье, послужат. Да только станет ли моих сережек да перстеньков, чтобы всех, кого хочу, из полона выкупить? Прохорыч Васена. Да ведь бусы-то какие! Я краше на веку не видывала! Прохорыч. Век твой короткий, вот и не видывала. Не твоими глазами глядеть они станут, татары-то. Чем их удивишь! Сколько княжецких да боярских теремов разграбили, сколько церквей разорили! А туг — бусы!.. Авдотья Настасья. Постой, Дунюшка! Вот у меня на шее в мешочке богатство мое вдовье — перстни обручальные да запонки с камешками. Возьми-ка! Всё больше будет. Васена. Ой, тетя Душа, да ведь и у меня камушки есть — в сережках… Вот я их из ушей выну, сережки-то… Глядико-сь, хорошие!.. Прохорыч. А у нас, Авдотья Васильевна, только и осталось, что два креста — медный да золотой. Давай поделимся: медный нам на двоих, а золотой тебе на троих. Бери! Авдотья. Родные вы мои! Уж и не знаю, каким поклоном вам кланяться. Авось теперь хватит нашего выкупа… Митревна. А ежели и хватит, матушка, так с кем ты его в орду пошлешь? Вовсе не стало у нас народу. А человек тут нужен смелый да верный. Авдотья. Сама пойду. Настасья. Да что ты! Опомнись, голубушка! Мыслимо ли это дело — своей волей в татарскую неволю идти? Васена. Пропадешь, тетя Душа! Зверь тебя в лесу заест али разбойники зарежут… И камушки твои отымут. Митревна. Да и как это бабе молодой к басурманам в орду идти — на позор, на поругание! Хоть ты ей скажи, Прохорыч. Прохорыч. Что сказать-то? Сама, чай, знает. Народ немилостивый, народ лютый — ни красы не пожалеет, ни чести, ни немощи… Авдотья. А кому ж, окромя меня, в орду идти? Сами ж говорили — некому. Настасья. Ну, коли так, возьми и меня с собой, Авдотьюшка. Хоть вместе помрем. Васена. А я-то как же? Авдотья. Нет, Ильинишна, не возьму я тебя с собой. Ты вон и в погреб-то через силу лазила, а та дорога потрудней будет. Забирай-ка ты Васену да ступайте в Заречье. Там кой-как перебьетесь. Митревна. Спасибо тебе, голубушка, что в такую пору о нас подумала… А сама-то ты что же — так и пойдешь к татарам-то? В дикое поле? Авдотья. Так и пойду. Васена Авдотья. Нет, Васенушка. Ночь с вами, коло своих углей, пересплю, с прежним двором прощусь… Да и собраться надобно. Костерок разложим, лепешек напечем — и вам на дорогу и мне. Митревна Прохорыч. Уж верно, что алмаз — ясный камень да твердый. Настасья |
|
|