"Авдотья Рязаночка" - читать интересную книгу автора (Габбе Тамара Григорьевна)
Картина третья
Полянка в чаще леса. Листва, пожелтевшая и побуревшая, сильно тронута осенью. Высокие — то светло-желтые, то ржаво-красные, то еще совсем зеленые — кусты папоротника. Много рябины. Вся она густо увешана тяжелыми кистями спелых ягод. В глубине — огромное старое дерево, с одного корня три ствола. Вечереет. За деревьями заходит солнце, и вся полянка залита багряным светом заката.
Авдотья (выходя из густой заросли кустов). Ох ты батюшки, рябины-то сколько! Да всё красная какая! Или это от солнышка так красно? (Пригибает к себе ветку.) Нет, и взаправду спелая… А листья будто расписные — в глазах рябит. Видать, к третьей рябиновой ночи время идет. (Оглядывается по сторонам.) И травы перержавели, и гриб в рост пошел… Вот она и догнала меня, осень-то. А конца пути моему все не видать. (Спускает мешок с плеч.) Иду, иду, дней, ночей не считаю, а, надо быть, много прошла. Вон как пооборвалась вся да пообносилась: лапотки — в лепетки, сарафан — в клочья. (Садится на землю, снимает с головы платок, расправляет его на коленях.) Совсем мой платочек от дождей вылинял, добела, зато сама вся черная стала — вон как испеклась на солнышке, будто хлеб ржаной… Да кому ж это я все жалоблюсь? Ни души живой кругом нет. Привыкла на безлюдье сама с собой разговоры разговаривать. Только вот отвечать некому.
Две темные корявые руки раздвигают густые листья папоротника. Из зарослей выглядывает старик, лохматый, большебородый, с зеленоватой проседью.
Старик. Отчего же некому! Отведи душеньку, поговори, а мы послушаем.
Авдотья. Ох!.. Да кто ж вы такие будете? Испугалась я…
Старик. Мы-то? Тутошние, лесные… Лешней живем — белкой, птицей. Да и крупного зверя промышляем. А вот ты откудова взялась? В наши чащобы и мужик-то в кои веки забредёт, а гут гляди — баба!
Авдотья. Что поделаешь, дедушка! Провожать-беречь меня некому.
Старик. Стало быть, ни отца у тебя, ни мужа, ни брата.
Авдотья. И муж есть, и брат — коли живы еще… За ними-то и иду.
Старик. А далеко ль?
Авдотья. Дойду — узнаю.
Старик. Вон как! Безбоязная ты, коли правду говоришь.
Авдотья. Забыла я, какая она есть, боязнь, дедушка. Уж чего только со мной не было в пути — в дороге. И от зверя лесного на дереве хоронилась, и в трясине вязла, и в реке тонула, а все жива, иду себе да иду помаленьку. Одного боюсь: как бы мне в чаще у вас не заплутаться.
Старик (посмеиваясь). Да-а… Чащи у нас непролазные — и медведь не проломится. Я — и то другой раз с дороги собьюсь. Где уж тебе!
Авдотья. Я и сама прежде думала: где уж мне!.. Да вот добралась же до этого места, авось и дальше пробьюсь.
Старик. Ишь ты!
Авдотья. Садись со мной вечерять, дедушка. (Развязывает свой узелок.) Вот тебе хлебца краюшечка. Добрые люди в дороге подали. Хоть черствый, а всё хлеб.
Старик. Глянь-ко! Печеное!.. Давно не едал. (Жует, бережно подбирая крошки.) Сытно, и сладко, и дымком пахнет… Дымком и домком… Рыба — вода, ягода — трава, а хлеб — всему голова!
Авдотья. Еще, дедушка?
Старик. Себе оставь. А я в лесу голодный не буду. Так тебе, стало быть, дорогу показать? Ладно, покажу.
Авдотья (стоя на коленях, торопливо увязывает мешок). Вот спасибо, дедушка!..
Старик. Что сполохнулась-то? Не спеши! В самую грозу идти — пропадешь!..
Авдотья. Полно! Какая гроза!.. Пора не та. Отшумели летние грозы. Да и небо ясное. Тучи — вон они где, только край неба.
Старик. Долго ль ветру тучи нагнать! Дунул — они и налетели. А гроза нынче последняя — рябиновая… Кажное лето последняя гроза бывает… Ты вот что, дочка, выбери-ка древо понавесистей да здесь и заночуй. А я за тобой пригляжу, чтобы тебя зверь лесной не обидел али там еще кто… Места глухие, всяко бывает…
Авдотья (с тревогой поглядывая наверх). Смотри ты! И впрямь тучи как бегут, небо застилают…
Старик. То-то что бегут. Я даром не скажу. Прячься-ка вон под тое древо, голубка. Там тебя никакой дождик не замочит — хоть целое море наземь опрокинь.
Авдотья. А ты, дедушка?
Старик. А я сам — как древо. Дождя не боюсь. От него только борода зеленей станет — еще краше буду. Ну, прячься, прячься, да и спи себе без опаски. Я скоро ворочусь. (Сразу пропадает в чаще, словно его и не было.)
Авдотья (мгновение смотрит ему вслед). Ушел… И какой-такой человек — не пойму. Тутошний, говорит. А я и не думала, не гадала, что в этакой чащобе жить можно. Да, видать, всюду живут… (Перетаскивает свой мешочек под большое дерево в три ствола с одного корня, укладывается меж корней.)
Солнце совсем зашло, тучи сгустились, на полянке с каждой минутой делается все темней и темней.
Ух, как темно стало! Будто ночь раньше времени приспела… А доброе дерево мне старичок указал, будь ему во всем удача! Три вершины с одного корня, с одного комля — будто крыша над головой. И ветер не просвистит, и дождик не пробьет. Тепло да тихо… И мох какой мягкий — ровно перина! Давно я так мягко не спала, с самого дому. Ну, матушка родимая, оборони! (Засыпает.)
Совсем тихо. В густом полумраке слышится только шуршанье сухой листвы да отдаленное журчанье ручья. Потом, словно издалека, раздается голос, мерно и неторопливо рассказывающий сказку. Постепенно голос становится все слышнее. Это Федосеич, снова, как в тот давний, еще счастливый день рассказывает про жар-цвет. Но самого рассказчика не видно, только голос живет в полутьме.
Голос Федосеича.…Так вот, стало быть, всяко лето по три рябиновы ночи бывает. Первая — как цвет зацветет, другая — как в завязь пойдет, а третья — как поспеет рябина-ягода. И уж в третью ночь не спи, не дремли. Самая это пора жар-траве цвесть. А кто сорвет жар-цвет, тому земля-матушка во всяком деле помощница. Начинай, не оглядывайся, а уж конец будет. Да только нелегко он в руки дается, цветик огненный. Отыскать его мудрено, сорвать мудреней, а всего трудней — с собой унести. Матушка-земля — она разборчивая: сперва испытает, а уж потом одарит. Вот коли ты себя не пожалеешь, грому небесного не побоишься…
В эту минуту, точно подхватывая его рассказ, раздается удар грома и вспыхивает за сетью ветвей молния.
Вокруг совсем тихо и темно. Потом сначала в глубине леса, а затем по всей поляне начинают перебегать зеленые огни, выхватывая из темноты то куст папоротника, то дерево. Из гущи ветвей высовывается мохнатая, похожая на козлиную, голова. На лоб, словно колпак, нахлобучена огромная сосновая шишка, борода — из колючек черно-зеленой хвои. С другой стороны, навстречу, выглядывает такая же лохматая голова в шапке, похожей на гнездо, борода лыковая. Это двое леших, один — из соснового леса, другой — из ольхового. Оглядевшись по сторонам, лешие выбираются из чащи и обходят поляну кругом, приплясывая и приговаривая.
Ольховый.
Солнце на закате,Время на утрате.Шурыга-мурыга,Ширага-барага…
Сосновый.
По лесам дремучим,По кустам колючим,По всем моховищам,Муро-муровищам,По глухому боруВ рябинову пору
Сосновый. Эй ты, сам ольховый, пояс вязовый, ладоши лиловы! Что примолк? Смотри не проспи!
Ольховый. Я-то не просплю. Ты вот не задремли, колода сосновая! А задремлешь, я те разбужу!.. (Хлопает в ладоши.)
Слышится резкий деревянный стук, словно щелкнули дощечкой о дощечку.
Сосновый. Ась? Не слыхать! Так ли наша сосенка пощелкивает! (Стучит ладонями гулко, звонко, на весь лес.) Слыхал? А ты что? Шу-шу, листом шуршу…
Ольховый. Ишь расскрипелся, сосна болотная! Зимой и летом — одним цветом! Шел бы к себе — на пески, на кочки, а это место спокон веку наше. Чей лес, того и пень. Тут ваших колючек да шишек и не видано…
Сосновый. Видано или не видано, а в рябинову ночь и нам сюда путь не заказан. Чай, и мы тоже лешие!..
Ольховый. Так-то оно так… Только чур — уговор! Коли я жар-цвет сорву, тебе — один венчик, мне — два. Коли ты сорвешь, мне — два, тебе — один.
Сосновый. Нет уж, коли я сорву, мне — три, тебе — шиш, а коли ты сорвешь, тебе — шиш, мне — три…
Ольховый. Три шиша? На, вперед получай, не жалко! (Три раза щелкает Соснового по голове.)
Сосновый. А сдачи хочешь? Вот тебе столько да еще полстолька!.. (Дерутся так, что клочья летят.)
Вдруг два высоких дерева раздвигаются, словно кто-то разогнул их руками, и между вершинами появляется голова старика с кустистой зеленой бородой.
Лешие (отскакивая друг от друга). Хозяин! Хозяин пришел!.. Старшой лешой! Мусаил-Лес!..
Деревья опять сдвигаются, и на поляну выходит тот самый старик, что разговаривал с Авдотьей. Теперь он опять обыкновенного человечьего роста, но больше, чем казался прежде, шире в плечах, грознее, диковиднее. На нем красная шапка и косматая шуба мехом наружу.
Мусаил-Лес. Тише вы, козлы лесные! Раньше времени драку затеяли! Эдакий шум-гам подняли, что небесного грому не слыхать! (Поднимает голову.) Что ж не гремишь, батюшка гром? А ну грянь!
Вдалеке глухо ворчит гром.
А ну посильнее!
Гром гремит грознее и ближе. Авдотья просыпается и, поднявшись на ноги, в страхе глядит на небо.
Что, молодайка? Потревожили тебя? Ну, не пеняй! В рябинову ночь спать — счастье проспать. Поди-ка сюда!
Авдотья (со страхом оглядываясь на Соснового и Ольхового, подходит к Мусаилу). Это кто же звал меня? Никак, ты, дедушка?
Мусаил-Лес. Я.
Авдотья. Не признала я тебя. Будто ты поменьше был…
Мусаил-Лес. Ого-го! Я какой хочу быть, такой и могу быть. Полем иду — вровень с травою, бором иду — вровень с сосною. Да ты что озираешься? Али до сей поры леших не видывала?
Авдотья. И впрямь не видывала… Таких и во сне не увидишь. А увидишь — не поверишь.
Лешие (прыгая и кувыркаясь). Э-ге-ге! И увидишь — не поверишь! И поверишь — не увидишь!..
Мусаил-Лес. Цыц, косматые! А ты не бойся их, бабонька. То ли на белом свете бывает.
Авдотья. Ох, я и тебя, дедушка, боюсь!..
Мусаил-Лес. Так и надо. На то я и Мусаил-Лес, — меня все боятся. Да только страх-то у тебя впереди. Глянь-кось!
В эту минуту тьма над поляной сгущается.
Авдотья. Да ведь не видать ничего…
Мусаил-Лес. А ты знай гляди!
Над одним из кустов папоротника возникает слабый желто-розовый свет.
И вдруг небо словно раскалывается. Слышен оглушительный раскат грома. Золотая стрела молнии ударяет в светящуюся точку, и сразу на кусте раскрывается огненный цветок.
Авдотья. Ох, батюшки!..
Мусаил-Лес. Ну что ж, коли себя не пожалеешь, грома небесного не побоишься, сорви, попытай свое счастье!
Авдотья (тихо). Попытаю. (Идет прямо к огненному цветку.)
В это время справа от нее, слева, спереди, сзади — повсюду расцветают такие же огненные цветы. Алый, как зарево, свет заливает всю поляну.
Авдотья, ослепленная, останавливается.
Ох, да что ж это? Где он? Который? Этот? Аль этот?..
Мусаил-Лес. Сумей отыскать.
Ольховый. Вон, вон, гляди! Тот всех поболе — тот рви!
Сосновый. Врешь, этот жарче — этот хватай!
Авдотья (растерянно оглядываясь). Постойте!.. Погодите! Я сама… (Наклоняется к одному цветку.) Ишь ты, так и тянется к тебе, ажио к рукам липнет… Нет, не этот!
Цветок сразу меркнет.
И не этот. И не этот!.. (Раздвигая меркнущие у нее под руками, цветы, доходит до края поляны.) Вот он, жар-цвет!
Ольховый и Сосновый (вместе). Нашла!..
Мусаил-Лес. Ну, коли сыскала — попробуй сорвать.
Авдотья. Сорву. (Протягивает руку.)
В тот же миг каждый лепесток цветка превращается в язык пламени. Пламя разрастается. Это уже не огненный цветок, а целый бушующий костер. Авдотья в ужасе отстраняется.
Ольховый (гогоча и кувыркаясь). Го-го-го! Что, сорвала?
Сосновый (так же). Отойди! Отступись! Сгоришь!.. Го-го-го!..
Авдотья (поглядев сперва на одного, потом на другого). Хоть и сгорю, а не отступлюсь. (Смело протягивает руку в самый огонь.)
И сейчас же языки пламени опять превращаются в лепестки. В руках у Авдотьи — огненный цветок.
Ольховый и Сосновый (вместе). Сорвала!..
Мусаил-Лес. Ну, коли так, сумей унести.
Авдотья. Унесу!
Вдруг стебель цветка превращается в змею. Грозя раздвоенным жалом, узкая змеиная головка тянется к Авдотье.
Ольховый. Брось! Брось! Сосновый. Ужалит!..
Авдотья. Не брошу!
Змея исчезает.
Ольховый. Вот дура-баба! Да ты оглянись. Земля под тобой качается…
Авдотья. Ох!.. (Хватается за деревце — оно сгибается.)
Сосновый. Лес на тебя валится!..
Ольховый. Трава под тобой горит!.. Пропадешь вместе с цветком.
Сосновый. Лучше нам отдай!
Авдотья невольно взглядывает себе под ноги. Трава у ее ног рдеет, точно раскаленные угли.
Авдотья. Ох, страсти какие! Не брошу!.. Не отдам! (Кидается к тому дереву, под которым лежала, и прислоняется к его стволу.)
Оглушительный удар грома. Молния ударяет прямо в дерево, будто метит в цветок.
Не отдам! (Падает на землю, закрыв цветок собой. Несколько мгновений лежит неподвижно.)
В это время вдалеке раздается петушиный крик. Ольховый и Сосновый исчезают. Авдотья приподнимается и в бледном свете утренней зари видит только старика, который сидит на пригорке, среди кустов папоротника. Это уж не леший, не Мусаил-Лес, а прежний старичок, который показал ей место для ночевки.
Дедушка! А, дедушка!
Старик. Что, милая?
Авдотья. Притаились они али вправду пропали?
Старик. Кто, голубонька?
Авдотья. Да эти — мохнатые, с деревянными ладошами?
Старик. Каки-таки лохматые? Во сне они тебе померещились, что ли?
Авдотья. Во сне? А может, и впрямь во сне… (Оглядываясь.) Где легла, там и встала… Да нет! Наяву было! Вот и цветок у меня в руке, как был — в три цветика. Только погас, не светится боле… И какой маленький стал!
Старик. Покажь-ка! Ты здесь его сорвала?
Авдотья. Здесь. Нешто ты не видел?
Старик. Нет, не здесь. Не наш это цветик, не лесной. Эдакие на открытом месте живут, в степи дикой.
Авдотья. Что ты, дедушка! Вот тут он и рос — на этой самой поляне. Там вон, под рябиной!..
Старик. Ну, коли говоришь, стало быть, так. Да оно и не диво. Бывает, что и наш лесной цветик в степь, на солнышко, выйдет, а бывает, что и степная травка в нашу лесную глухомань заберется. Птица ли семечко занесет, ветром ли забросит… Дело простое. Да кинь ты его, голубушка! На что он тебе? Глянь-кось! Уж и вянуть стал.
Авдотья. Не брошу!
Старик (посмеиваясь). Вот разумница! И впрямь не бросай, что нашла. Авось и пригодится. Я только тебя спытать хотел.
Авдотья. Довольно пытали… А ты, дедушка, прости меня, глупую, скажи по правде: ты, часом, не лешой?
Старик молчит.
Лешой? Мусаил-Лес?
Старик. Ого-го! Поживешь с мое в лесах, так и лешим, чего доброго, прослывешь и мохом обрастешь.
Вдалеке опять поет петух.
Авдотья. Петухи поют!
Старик. Третьи петухи.
Авдотья. А я уж было думала, что и это во сне примерещилось. Да неужто тут люди живут?
Старик. Где человек не живет! А только люди-то всякие-перевсякие бывают — и добрые и недобрые. Ты уж лучше в ту сторону не ходи. Я тебе другую дорогу покажу — в обход. Видишь там горелый лес? Гарью пройдешь, под гору спустишься, высохшее морцо обойдешь, а там охотный стан и тропочка… Запомнила?
Авдотья. Запомнила. А короткий путь где, дедушка?
Старик. Короткий? Через бурелом да по этому ручью до реки. Вода — она самую короткую дорогу знает. Только не ходи ты здесь, голубушка. Воде ближний путь надобен, а человеку — надежный.
Авдотья. Недосуг мне надежные пути выбирать — мне кажный часок дорог. Прощай, дедушка!
Старик. Прощай, внучка! По сердцу ты мне пришлась… Легкого тебе пути! Солнышко тебя не жги, ветер не студи, дорога сама под ноги катись!
Авдотья. Спасибо на добром слове, дедушка! (Кланяется низко и уходит.)
Старик (проводив ее взглядом). Пойти силки посмотреть.