Гарри Алекзандер Последняя рыбалка Рассказ

Вот уже двенадцать лет Марвин, Джим и я встречаемся на озере Симор, но нынешняя, тринадцатая встреча оказалась последней. Хотите знать, почему? Сейчас расскажу.

Озеро Симор расположено в Канаде, на юго-востоке Британской Колумбии. Оно огромно и имеет форму буквы «Н», причем длина каждого из его рукавов составляет не менее пятидесяти миль. Вокруг озера — четыре небольших городка с собственными гаванями. В одном из этих городков мы берем напрокат плавучий дом — единственное транспортное средство, позволяющее провести на озере отпуск со всеми удобствами. Дорог в округе почти нет, а два-три проселка, ведущих к озеру, запущены и содержатся властями провинции в ужасающем состоянии. Всего в часе езды от гавани начинаются девственные леса, куда никогда не ступала нога человека. Более дикие места можно найти разве что на Аляске, Юконе или в Тимбукту.

Мы всегда собираемся в первую неделю августа: больше шансов застать хорошую погоду, хотя гарантии, разумеется, нет. В любую минуту может налететь буря, и тогда нашу плавучую халупу носит по волнам, будто щепку. Впрочем, и штиль наступает внезапно, безо всякого предупреждения. Поштормит минут двадцать — и опять тишь, гладь да голубое небо. Ветры здесь напоминают тропические муссоны, только холодные.

Наш плавучий дом — весьма примечательное плавсредство. В нем есть и камбуз, и гальюн, и три удобных койки. Можно сложить обеденный стол и выдвинуть диван, тогда места хватит на целую ораву.

Мы приезжаем сюда по целому ряду причин. Во-первых, рыбалка. Марвин и я удим рыбу с младых ногтей и сумели приохотить к этому занятию Джима, хотя по большому счету улов его почти не интересует, и рыбу он не любит.

Вторая причина — местные красоты и уединение. Здесь можно провести неделю в совершенно девственных лесах, не жертвуя удобствами и благами цивилизации.

Можно подумать, что мы собираемся здесь, поскольку вместе прошли всю Корейскую войну и, следовательно, считаем друг друга боевыми товарищами. Но в действительности у нас нет почти ничего общего. А если честно, то мы изрядно недолюбливаем друг друга и никогда не встречаемся, если не считать этой августовской недели. По телефону говорим, только когда приходит время обсуждать очередную поездку. Живем мы в радиусе ста пятидесяти миль друг от друга. Я владел бензоколонкой в Сиэтле, пока энергетический кризис семидесятого года не вышиб меня с рынка. Тогда я пошел работать в авторемонтную мастерскую. Полагаю, что протяну там до пенсии или до кладбища. Единственное, что есть хорошего в моей жизни, — это вторая жена. И ночные кошмары уже не так донимают, хотя ещё недавно я просыпался в холодном поту и дико кричал, чем и довел мою первую благоверную чуть ли не до дурдома. Но теперь кошмары снятся мне, главным образом, на озере Симор. Наверное, встречи с товарищами по оружию пробуждают дурные воспоминания. Парни все понимают и не подтрунивают надо мной, если ору во сне.

Марвин родом из Якимы, что на востоке штата Вашингтон. Он разъездной торговец и, похоже, каждый год переходит в новую фирму. В прошлом августе он сбывал зимние оконные рамы. У Марвина все в порядке. И, главное, язык хорошо подвешен. Такой продавец может сбагрить туфли на платформе даже самому долговязому баскетболисту. Когда трезв, конечно.

Джим обретается в Портленде, штат Орегон. Он — законник. Во взводе его дразнили «Профессором». После дембеля поступил в школу правоведения, теперь трудится в крупной юридической фирме и хорошо зарабатывает. Последние года два даже поговаривает о том, чтобы выставить свою кандидатуру на какую-то выборную должность, то ли в городской совет, то ли в окружное законодательное собрание. И если он станет баллотироваться, то наверняка победит на выборах.

Но довольно пустой болтовни, пришла пора объяснить, почему мы, товарищи по оружию, становимся друзьями только раз в год и всего на неделю. В Корее мы служили в стрелковом отряде пехотной бригады «Альфа». Номер дивизии, имя её командира и наши собственные фамилии я называть не буду, уж простите: эти сведения полагается держать в тайне даже сейчас, спустя много лет. Нашим взводом командовал лейтенант — ревностный служака и буквоед. Чтить устав его научили в кадетском корпусе военной академии в Уэст-Пойнт. В пехоте можно продвинуться по службе, лишь угробив энное число супостатов. Есть люди, которые ведут строгий учет, и чем больше число убитых врагов, тем лучше ты помог своей стране выиграть войну. Вы, цивильные, наверняка слышали, как эти цифры называют в радиопередачах.

Арифметика эта, разумеется, липовая, поскольку все солдаты грешили «приписками» и давали дутые цифры, а офицеры всячески прикрывали подчиненных, заодно спасая собственные задницы. Но в нашем взводе требовалась «отличная работа». Зачастую это означало, что приходилось совать голову в петлю. И наш лейтенант был слишком честен (на войне такого рода честность часто приравнивается к глупости) и слыл пламенным патриотом, а посему обманом не занимался и с приписками боролся. Да ещё нередко вызывался самолично водить отряд на самые опасные задания, подвергая нас чудовищному риску. Показатели числа убитых вражеских солдат у нас были самыми высокими в батальоне, но и «падеж» наших солдат составлял не менее двадцати процентов. Не надо было быть Эйнштейном, чтобы подсчитать, что через пять месяцев боевых действий от нашей дивизии не останется и следа.

Поэтому, когда нам выпало четверо суток отдыха, мы пришли к заключению, что так больше воевать нельзя, и надо что-то делать, иначе дивизии несдобровать. Дивизия была самая заурядная — палатки, будки, много пыли. Но тем, кто вернулся с поля боя, лагерь казался кусочком рая. Здесь можно было получить горячую еду и холодное пиво. И спать на койке, а не на голой земле. И вот однажды ночью под койкой лейтенанта взорвалась граната. Разумеется, поднялась шумиха, особенно когда стало известно, что наш покойный лейтенант был сынком генерала из Пентагона. Следователи, конечно, понимали, что служаку угробили свои, но доказать ничего не смогли. Действуя методом исключения, военная полиция вышла на нашу троицу — Марвина, Джима и меня. Ребята во взводе давно нас вычислили, но молчали, потому что и сами считали дни до дембеля, и им совсем не улыбалось оставаться в Корее, да ещё в мешках, куда их наверняка уложил бы наш лейтенант, останься он в живых чуть подольше. Итак, подозрение пало на нас. Между собой военные чинуши называли наш благой поступок убийством первой степени: ведь мы угробили своего. Но поди докажи!

Законник Джим объяснил нам, что убийство — преступление, не имеющее срока давности, и нам до конца дней грозит Ливенуорт или какая-нибудь другая знаменитая тюрьма. А то и чего похуже — ведь нынче по всей стране стирают пыль с электрических стульев, слишком долго стоявших без дела. Чеку из гранаты выдернул сам Джим, мы с Марвином стояли на стреме в торцах палатки. Я не пытаюсь снять с себя вину, просто излагаю обстоятельства дела. Мы все одинаково виновны и до сих пор одинаково трусим. Стоит одному из нас расколоться, и мы все будем в кандалах. Папаша лейтенанта ещё жив. Неужели вы думаете, что он забыл и простил? Если да, значит, вы до сих пор верите в сказки.

Вот почему мы каждый год собираемся на озере Симор. Не стоит впадать в самообман. В наших душах живут чувства вины и страха. Да что там живут — бурлят! И раз в год мы съезжаемся на озеро, чтобы проверить, не поднялась ли у кого точка кипения, не двинулась ли стрелка к красной отметке. Каждый из нас вот уже пятнадцать лет уверяет себя, что двое других молчат, и следующие одиннадцать с половиной месяцев можно спать спокойно.

Я приехал в гавань первым. Опробовал лодку, подготовил снасти, дотошно проверил подвесной мотор — ведь я механик. Рыбу мы ловим на блесну — забрасываем удочки и тихонько плывем по озеру, авось клюнет. Если мотор неисправен, на малых оборотах свечи начинают барахлить. Мне потребовалось почти полдня, чтобы привести лодку в рабочее состояние. И за что только бюро проката берет с клиентов деньги? Завершив работу, я поехал в городок, чтобы закупить свою долю снеди и выпивки. Когда я вернулся, Марвин и Джим уже объявились и грузили на борт пожитки. Странно, подумал я, что они прибыли одновременно. От моего дома до озера восемь часов езды, но и Джиму, и Марвину ехать гораздо дольше.

Марвин первым заметил меня.

— Привет! — воскликнул он. — Какие виды на улов? Местных спрашивал?

Я пожал плечами.

— Владелец лодки говорит, что клев будет не ахти. Надо забрасывать блесну на большую глубину.

Фигурой Марвин изрядно смахивает на колоду. Он не потерял ни фунта веса, да и вообще не изменился, разве что макушка стала совсем голой, и ему приходится прятать плешь, хитроумно зачесывая оставшиеся жиденькие волосы. Нос и щеки краснее, чем обычно. По-видимому, лопнули кровеносные сосуды. Впрочем, не мне злословить, я и сам прикладываюсь к бутылке.

— Плевать на владельца лодки, — с лживой служебной улыбкой разъездного торговца ответил Марвин. — Вся форель будет наша, а он пусть болтает, что хочет.

Джим спустился с палубы лодки на сушу.

— Предвкушаю удовольствие. Я обещал жене и сыну забить рыбой весь холодильник.

Приезжая на озеро, мы, разумеется, напяливаем самую затрапезную одежду. Я имею в виду себя и Марвина, потому что Джим — исключение. Его джинсы и пуловер выглядят так, словно ещё пять минут назад висели в магазине мужского платья. Даже на отдыхе он ни на миг не перестает быть преуспевающим законником — поджарый, с ровным золотистым загаром и тщательно расчесанными волосами. Положение обязывает, никуда не денешься.

— Господи, в машине ещё один громадный тюк! — пропыхтел Марвин.

Я предложил ему свою помощь, и мы двинулись к автостоянке. Вытаскивая из пикапа Марвина объемистый узел, я огляделся в поисках машины Джима.

— Я оставил её в Якиме у Марвина, — объяснил Джим, не глядя на меня. — Прошлой зимой я продал «джип» и купил «порше». Прекрасная машина, но багаж в нее, увы, не запихнешь. Я позвонил Марвину, и он согласился подбросить меня до озера.

— Да, — с усмешкой подтвердил Марвин. — В «порше», помимо пассажиров, влезают только зубная щетка и коробка пива. Новый «порше»! Джим не прогадал, когда выбирал свое поприще, не то что мы.

Я согласился. Мы немного натянуто посмеялись над шуточками Марвина, потом я взял ящик пива на льду и зашагал к лодке, задаваясь назойливым вопросом: что случилось? Ведь прежде мы всегда встречались только на берегу озера и приезжали туда порознь.

Рыбачить было уже поздно. Мы разбили палатки на берегу озера, милях в десяти от городка. Начало августа. Туристский сезон ещё продолжался, но в округе никого, кроме нас, не было, хотя на озере виднелись лодки и плавучие домики.

Мы принялись собирать ужин. По традиции, в первый вечер мы жарили отбивные по-нью-йоркски толщиной чуть ли не в десять сантиметров. Я привез жаровню, Марвин распилил сухое бревно. Потом мы вдвоем раздули огонь, и Джим принялся священнодействовать. Мясо у нас жарил только он.

Покончив с едой, мы сложили стол, растянулись в шезлонгах вокруг костра и принялись тянуть пиво. Отдыхать — так отдыхать. Спокойно лежа у костра, мы вели неспешную беседу ни о чем. В конце концов выяснилось, что мы поглотили огромное количество пива. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что в семидесятом году мы взяли за правило не пить на озере ничего крепкого и не принимать никаких наркотиков. Привозить с собой оружие тоже не разрешалось. Потому что в семидесятом Марвин нализался до зеленых чертей и принялся размахивать здоровенным револьвером, требуя, чтобы мы тотчас отправились в погоню за замеченным им медведем и пристрелили его. Медведи в здешних местах — не редкость. Тогда мы с Джимом насилу разоружили Марвина и уложили его спать, а наутро провели совет и постановили не пить и не палить из огнестрельного оружия. Никто из нас ни разу не вспомнил о досадном происшествии с Марвином, и с тех пор мы свято чтили правила поведения.

Мы болтали о футболе, о женщинах, словом, обо всем, о чем любят посудачить мужчины, и вскоре я решил осторожно выяснить, почему Марвин и Джим приехали на озеро вместе. Это обстоятельство не давало мне покоя. Заведенный порядок был нарушен, и я хотел знать причину.

— Якима, вроде, тебе не по пути, — сказал я Джиму. — Изрядный крюк. Ты мог бы позвонить мне: от Портленда до Сиэтла прямая дорога по Пятому шоссе.

Наступило неловкое молчание. Наконец Марвин сказал:

— Прошлой осенью от меня ушла жена. Я был в ужасном состоянии. За неделю до Дня благодарения Джим случайно оказался в Якиме и позвонил мне…

— Я ездил туда по делам, — поспешно ввернул Джим.

— Остаться одному в праздничный день — что может быть поганее, — продолжал Марвин. — Мы с Джимом пошли промочить горло, и я поплакался ему в жилетку, вот он и пригласил меня к себе на День благодарения.

— Я думаю, нам следует время от времени встречаться, — вставил Джим. — Не только в августе.

— Я очень признателен Джиму, — сказал Марвин. — И решил подбросить его до озера. Это — пустяк в сравнении с тем, что он для…

— Понимаю, — оборвал я его. — Я вас не упрекаю, просто мне стало любопытно.

Джим поднялся и подбросил в костер пару поленьев.

— Нам нелегко влачить наш крест порознь, — сказал он. — Здесь мы избегаем разговоров на больную тему, а остальную часть года вообще сторонимся друг друга. Это не совсем правильно.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Да успокойся ты! Не дергайся. Если бы один из нас хотел расколоться, это произошло бы давным-давно. Встречи на озере — прекрасная традиция, я всегда с нетерпением жду начала августа и считаю, что мы — близкие друзья. Дружба и взаимное доверие — вот что важно. И если мы действительно друзья, давайте забудем наши взаимные страхи.

Джим сел, завершив свою речь.

— Я согласен, — поддержал его Марвин. — Нет смысла жить как на иголках. Что сделано, то сделано. И быльем поросло.

Джим и Марвин подняли банки с пивом и посмотрели на меня. Мы чокнулись.

— Аминь, — сказал я, надеясь, что мой голос звучит достаточно убедительно.

Я понимал, что они врут. Марвина Джим ненавидел ещё более люто, чем меня. Впрочем, он давно смотрел на нас обоих свысока — с тех пор, как стал важной шишкой. Тем не менее, я присоединился к игре.

Мы возобновили болтовню о футболе и девушках. Мало-помалу мы даже расшумелись и прогорланили несколько песенок. Я выпил больше обычного, в голове у меня затуманилось. А, черт с ней, с головой. Уж больно мне не хотелось думать о чем-то серьезном.

Рыбачим мы так: один сидит у руля и медленно направляет лодку вдоль берега, двое других располагаются на палубе, ближе к корме, и забрасывают блесны. Удочки вставлены в пластмассовые трубки, которые, в свою очередь, прикреплены липкой лентой к поручням на планшире. Наладив снасть, мы откупориваем пиво и ждем поклевки.

Наутро мы кинули жребий, и мне выпало первым сидеть за штурвалом. Прошел час — ни единой поклевки. Потом меня сменил Марвин. Я забросил снасть, откупорил банку пива и принялся размышлять, как же мне заставить Джима рассказать, что произошло. К моему удивлению, он первым начал разговор, сказав:

— Марвин собирается пойти к властям и во всем признаться.

— Ты уверен?

— На сто процентов. В Якиме мы выпили, и мне повезло, он выдал себя. Поэтому я и пригласил его в гости на День благодарения. А потом придумывал разные поводы, чтобы навестить Марвина, ездил к нему и всякий раз отговаривал стучать в полицию.

— Что за муха его укусила? Ничего не понимаю.

— Марвин на грани срыва… Вот-вот сломается. От него не только жена ушла, но и зарплата. Он потерял работу. Его поездку сюда оплатил я. Марвин мне прямо сказал, что собирается бить тревогу.

— Когда?

— Как только мы вернемся с озера. Он сообщил мне об этом вчера по пути сюда. Я больше не могу удерживать его: парень слишком много пьет и потерял самообладание.

Я покачал головой.

— Тут что-то не вяжется. Я не понимаю…

— Нам с тобой трудно его понять. Ты слышал про синдром замедленного эмоционального стресса?

— Конечно.

— Марвин топит воспоминания о прошлом в бутылке. Другого способа освободиться от них у него нет. Ты тоже страдаешь этим синдромом, но у тебя он выражается в кошмарных снах. А Марвин пьянствует уже больше пятнадцати лет. Мы можем сколько угодно тешить себя мыслью о том, что совершили благое деяние, убрав поганого лейтенанта, но в глазах закона убийство остается убийством. А это — тяжкий крест, не всякий выдержит.

— Что будет с нами, если Марвин признается?

— С юридической точки зрения случай сложный, но судебного разбирательства не миновать.

Мне стало не по себе.

— Нас посадят?

— Не обязательно. Если мы с тобой от всего открестимся, дело сведется к противостоянию двух свидетельств. Рассказав суду о пьянстве и умопомрачении Марвина, мы дискредитируем его показания.

— Тогда в чем дело? Нас двое, а он один. Кому поверят?

Джим многозначительно посмотрел на меня, словно говоря: «Ну и дурень же ты».

— Если тебя устраивают следствие и долгий судебный процесс, то мне они совсем не нужны.

— Мне тоже не нужны. Но как понимать твою вчерашнюю оду дружбе? Может, поговорить с Марвином серьезно?

Джим помолчал, потом полез за сигаретами. Он хранил их в ящике для снастей, который почему-то всегда был заперт.

— Слишком поздно. Он не станет нас слушать.

— А может, пройти всю эту индейскую пау-вау, весь этот обряд очищения? Согласен, это тягомотина, но зато мы сбросим с плеч тяжкий груз. К тому же, доказательств нет, и дело не дойдет до суда.

— Так-то оно так, да есть одна закавыка. Марвину я об этом не говорил, но в сентябре намерен баллотироваться в законодательное собрание штата.

— Поздравляю.

— Спасибо. Но ты понимаешь, что скандал мне без надобности. Случись что, и в ноябре моей фамилии уже не будет в избирательном списке.

— А ты не мог бы уговорить Марвина помолчать до выборов? А потом он, глядишь, угомонится.

Джим буквально пробуравил меня взглядом.

— Нет. Слишком поздно.

В этот миг мой поплавок ушел под воду.

— Клюет! — воскликнул я.

Это был сигнал рулевому, которому надлежало заглушить мотор и, если понадобится, спешить на подмогу.

— Что у тебя на уме? — успел спросить я, пока Марвин бежал на корму.

— Несчастный случай, — невозмутимо ответил Джим.

Лов был чудесный! Похоже, сегодня рыба решила сама прыгать в лодку. У нас все получалось, и я почти забыл о наших неприятностях. В полдень вдруг подул ветер, надвигалась настоящая буря, и нам пришлось покинуть плавучий дом. Я не возражал: мы наловили столько форели, что её вполне хватит на два дня.

Когда буря утихла, мы разбили новый лагерь. Марвин пошел за дровами, Джим вызвался чистить рыбу, чем немало позабавил Марвина и меня: мы же знали, что он терпеть не мог пачкать свои белые крючкотворские руки. Уходя в лес с пилой, Марвин бросил:

— Все, отправляюсь. А то вдруг Джим скажет, что я ослышался.

Я принялся помогать Джиму. На это он и рассчитывал, поскольку теперь мы могли продолжить беседу с глазу на глаз. Я был готов выслушать предложения Джима, но, разумеется, не собирался отправлять Марвина на тот свет.

Пока мы орудовали рыбными ножами, Джим развивал свой план.

— Надо полагать, завтра опять будет буря, и мы сможем воспользоваться удобным случаем. Я все подстрою так, чтобы стать за штурвал, а потом заглушу мотор и скажу, что он сломался. Ты механик, вот и будешь помогать мне чинить его. Потом под каким-нибудь предлогом позовешь Марвина. Если поблизости окажутся другие лодки, не страшно: видимость во время ливня близка к нулю, и нас никто не заметит. Я выйду на палубу, подкрадусь к Марвину сзади и… — Джим рубанул рукой воздух.

— Несчастный случай на рыбалке?

— Вот именно. Он поскользнется на мокрой палубе и сверзится за борт. Мы будем в кубрике и ничего не услышим, поэтому об исчезновении Марвина узнаем, только когда стихнет буря. Разумеется, его уже не будет в живых.

— Как мы объясним то, что были внизу, а он — на палубе?

Джим со вздохом покачал головой, дивясь моему тугодумию.

— Он был под мухой и решил проверить, клюет ли рыба в дождь. Пьянство — основная причина несчастных случаев на воде.

— Ты все продумал.

— Подготовка — залог успеха. Ты убедился в этом пятнадцать лет назад. Сегодня она так же важна, ты согласен?

Я взял очередную рыбину.

— Ну, как, ты решил рискнуть? — спросил меня Джим. — Учти, никто не может ручаться, что мы не попадем за решетку, если Марвин заговорит.

— Не знаю, — ответил я.

— Пятнадцать лет назад грязная работа досталась мне, — продолжал Джим. — Теперь тоже. Ты со мной или нет?

— Ну что ж, ладно… — соврал я.

Утро выдалось ясное, небо было чистым и прозрачным, как кристалл. Фермеры часто молят бога послать им такую погоду. Молился и я — впервые после Кореи.

Мы с Марвином решили поехать поудить. Джим был недоволен — ведь рыбы уже было столько, что хоть лавку открывай, поэтому он остался на берегу загорать и читать книжку, а после обеда предложил поехать полюбоваться здешними красотами. С чего бы вдруг? Наверное, не хотел оставлять меня наедине с Марвином.

А тому опять приспичило рыбачить. Я поддержал его, и Джим, поворчав малость, уступил.

Я не знал, что сказать Марвину. Нутром я чуял, что должен выдать ему замысел Джима, но сделать это было не так-то просто. Я знал Марвина не лучше, чем Джима, и не представлял себе, как он поведет себя. Вдруг взбесится, если у него и впрямь неустойчивая психика. И тогда я окажусь кругом виноватым. В конце концов я решил помешать Джиму собственными силами. К тому же, на вид Марвин был совершенно здоров, и это очень беспокоило меня, если учесть, какую характеристику дал ему Джим.

К счастью, клева не было. Болтали мы о пустяках, но, по крайней мере, ни на что не отвлекались.

Наконец я спросил Марвина:

— Как дела дома?

— Грех жаловаться, — ответил он. — Я уже свыкся с мыслью о разводе. Тут ничего не попишешь. На работе все в порядке. Живу от комиссионных до комиссионных, с голоду не пухну.

— Рад слышать, — сказал я, вспомнив, что Джим оценил положение, в которое попал Марвин, как бедственное. — По-прежнему сбываешь утепленные оконные рамы?

Марвин расхохотался.

— Нет. Обрыдло обивать пороги и смотреть, как перед твоим носом захлопываются двери. Год назад я сдал экзамен на должность торговца недвижимостью. А ведь это — почти разрешение чеканить монету или печатать деньги. Рынок развивается. Могу предложить тебе земельный надел, летний домик. И рыбалка в тех краях не хуже, чем на нашем озерце.

— Может, на следующий год.

— А у тебя как дела?

— Тоже не жалуюсь.

— Я ведь и пить бросил. Рано или поздно налажу свое житье-бытье. — Марвин похлопал себя по животу. — А сколько калорий сжигаю. Моя новая подружка не хочет, чтобы я сидел дома на диване! Предпочитает, чтобы мы на нем кувыркались.

— Чертовски рад за тебя.

Признаться, за два прошедших дня я действительно ни разу не видел Марвина в подпитии, а ведь пива было — хоть залейся!

— Мне приятно было узнать, что теперь ты реже видишь кошмарные сны, — продолжал он.

— Сам знаешь, время — великий целитель. Надеюсь, я не будил тебя своими ночными воплями? Если да, извини.

— Нет, меня ты не беспокоил. Джим сказал, что проснулся из-за тебя позапрошлой ночью, но ведь он спит очень чутко. Ого! Скоро польет! — Он указал на лесистые холмы на северном берегу озера. Над верхушками нависали черные громады туч. Да, верно, минут через десять начнется настоящий потом. Марвин принялся сматывать удочки. — Кружку горячего какао и партию в картишки? — Спросил он. — Как ты на это смотришь?

— Согласен, — ответил я. Поднялась волна, и меня уже укачивало.

Дальнейшие события развивались в полном соответствии с придуманным Джимом планом. Буря была страшная, дождь остервенело барабанил в иллюминаторы, и мы едва видели поверхность озера. Качало так, что казалось, будто мы плывем на утлой додчонке через Бермудский треугольник. Джим стоял за штурвалом, а мы с Марвином дулись в карты.

Вдруг мотор заглох. Джим смачно чертыхнулся и сообщил нам, что последние полчаса слышал какое-то странное чихание в двигателе. И попросил меня выйти на палубу, чтобы посмотреть, в чем дело.

Я согласился. Марвин тотчас вскочил и предложил свою помощь. Я сделал вид, будто копаюсь в моторе, а сам не сводил глаз с Марвина, твердо решив, что, как только из-за угла рубки появится Джим, я брошусь на него и помешаю ударить Марвина по темени. Возникнет небольшая потасовка, которая поможет выяснить, кто на чьей стороне и не строят ли Джим с Марвином каверзу вашему покорному слуге.

— Что они тебе говорят, когда ты рассказываешь о своих ночных кошмарах? — вдруг спросил меня Марвин.

— Кто это — «они»? Кроме тебя и Джима, я никому ничего не рассказывал.

— Неужели? А своему психоаналитику? Я слышал, что между врачом и пациентом доверительные отношения, но если речь идет о серьезном преступлении, врачи обычно стучат в полицию, пренебрегая тайной. Они же не священники.

Все становилось на свои места.

— Кажется, я знаю, кто нажужжал тебе в ухо, — сказал я и почти машинально бросил взгляд на ящички с нашими снастями. Ящик Джима, который он не разрешал трогать никому на свете, исчез.

Я успел отскочить в сторону за долю секунды до того, как Марвин занес над моей головой тяжелый кожух подвесного мотора, и мгновенно схватил подвернувшийся под руку гаечный ключ. Меня так и подмывало как следует огреть Марвина по лысеющей макушке, но в этот миг его руки повисли, и он расплакался.

— Я… — начал он.

— Помолчи. Потом поговорим, а сейчас повернись и стой тихо, — сказал я и бросил Марвину гаечный ключ. — Если появится Джим, врежь ему хорошенько. И не задавай никаких вопросов.

Я опустился на четвереньки, чтобы меня нельзя было достать из иллюминатора, и по-пластунски пополз к корме. Конечно, это была глупейшая ошибка: там стоял Джим с револьвером наизготовку.

Он велел мне встать. Что я и сделал, ибо выбора у меня не было.

— Это, часом, не револьвер Марвина, который ты якобы выбросил за борт в семидесятом году? — спросил я.

— Он самый, — ответил Джим.

— Ты хранил его в ящичке для снасти?

— Где же еще? Береженого бог бережет.

— Так каков же был твой план? Это я должен был огреть Марвина по голове, или он меня?

Джинсы и пуловер Джима промокли насквозь. Больше на нем ничего не было, но Джим отнюдь не дрожал от холода. Напротив, он смеялся и, судя по всему, был очень доволен.

— Для заурядного механика ты весьма сообразителен, — сообщил он мне.

— Тебе все равно, кого убить, — сказал я. — Главное, чтобы на поле битвы остались двое мушкетеров, которые впоследствии будут опровергать показания друг друга. Ты понаторел в законах, к тому же, у тебя есть влиятельные дружки. Один из нас погибнет, а отправить второго в сумасшедший дом тебе не составит труда. На самом деле ты прекрасно знал, что ни я, ни Марвин не собираемся бежать в полицию. Но перед выборами лучше не рисковать, правильно? Куда ты метишь? В президенты?

Джим взвел курок и прижал дуло револьвера к моему лбу.

— А ты не боишься, что Марвин остановит тебя? — спросил я.

— Я видел, в каком он состоянии. Тряпка и слюнтяй. Он в истерике. Я всегда знал, что ты — более сильная личность, поэтому умереть лучше тебе, а с Марвином я ещё успею разобраться.

Но Джим просчитался. В этот миг Марвин неожиданно запустил мотор, а при резком рывке даже палуба такой медлительной посудины, как наша, непременно уйдет из-под ног. Я ударился о планшир и тотчас обеими руками схватил револьвер, надеясь обезоружить Джима, а затем и скрутить его. Но он оказался сильнее, чем я предполагал. Джим рванулся вперед, и мы оба крепко приложились головами к поручням. Я упал на колени, и в этот миг грянул выстрел. Отдача была такая мощная, что Джима опрокинуло за борт, и он скрылся под днищем лодки.

Я бросился на корму и заглушил мотор. Марвин лежал на палубе и стонал. Пуля попала ему в бедро и прошла навылет. Я наложил жгут и окинул взглядом поверхность озера. Вода за кормой сделалась кроваво-красной. Надо полагать, Джим угодил под винт, и искать тело не имело смысла.

Я развернул громоздкую лодку и взял курс на гавань.

— Что теперь будет? — спросил Марвин.

— Ничего особенного, — ответил я. — Хотя объяснений с полицией не избежать. Легавые, мягко говоря, недолюбливают туристов, которые привозят сюда оружие. Таможенники всегда спрашивают, не ввозим ли мы в страну что-либо недозволенное. К тому же, въехали трое, а выезжают двое, и на палубе лодки след от пули. Но, надеюсь, все обойдется. В конце концов, несчастный случай есть несчастный случай.

— Может, для верности устроим пау-вау? — предложил Марвин. — Хотя я не очень гожусь для индейских плясок. Но нога скоро заживет.

— Отчего же не устроить, — согласился я и, наддав ходу, погнал нашу тихоходную лодку к берегу.