"Врата исхода нашего (девять страниц истории)" - читать интересную книгу автора (Кандель Феликс)

14

А спектакль идет…

Идет «Заколдованный портной» в заколдованном еврейском театре.

И на гастроли они ездят. И репетиции проводят.

И опять колдовство. Опять — злые чудеса. Будто опекает кто-то этот театр, неусыпно следит бдительным директивным оком.

Афиш почти нет. Играть не дают. Месяцами нет спектаклей. Ленинград, Киев, Минск для них закрыты. Другие города принимают неохотно. Зачем им нужен этот ансамбль, эти евреи, эти лишние хлопоты? Но зато их охотно посылают в города, где нет почти евреев. И бывает, порой: приезжают на гастроли, живут в гостинице, а спектаклей нет. Проданные билеты возвращаются в кассу. Когда они жалуются, им говорят: «Получаете зарплату? Ну и сидите себе тихо…» Такое ощущение, будто держат этот театр, чтобы похвастаться при случае, И снова, как когда-то, всплывает на поверхность жуткое слово: «нерентабельность»…

Колдовство. Несомненное колдовство…

А что же дальше?

Что будет дальше?

Театру нужны актеры. Где их взять?

Есть еще старики, в Минске, Кишиневе, Вильнюсе, бывшие артисты бывших еврейских театров, а молодых нет нигде.

Приходят старики на спектакли и охают, и вздыхают, и от горестных воспоминаний лижут валидол.

А другие не приходят. Не хотят. Не могут. Только соль на раны! Эти, другие, проработали в театральных мастерских до пенсии, до наших уже дней. Какой заряд неудовлетворенности накоплен на косынках да на конвертах, на шпильках да на искусственных цветах!

А третьи тоже не приходят, потому что испугались когда-то на всю свою жизнь. Третьи не хотят иметь ничего общего ни с театром, ни с евреями. И уже поспокойнее, вроде, потише и помягче, а страх остается, страх прилипчив, страху хватит не на одно поколение.

Так где же взять молодых?

Театральное еврейское училище закрыли когда-то вместе с театром. Язык мало кто знает, И возможности потому — сомнительные. И перспектива — мрачная.

Через десять лет эти же самые старики будут выходить на сцену — других лет.

Через двадцать лет не останется никого.

Можно создать театр одного актера. Но театр без актера создать нельзя.

И без зрителей, кстати, тоже… Кто через двадцать лет будет знать язык?

«Не поевши, не спляшешь…»

А спектакль уже подходит к концу.

Актеры выбегают на аплодисменты, кланяются, прижимают к груди запоздавшие на двадцать пять лет цветы.

Они счастливы, актеры. Они несчастны.

За ними закрывается занавес русского еврейского театра.

Закрывается навсегда. На память многим…

Но кто это там поет-заливается? Кто там печалит и веселит наши сердца грустными и радостными напевами?

Девочка-козочка, козочка-девочка, откроешь ли ты в будущем свой занавес?

Где?

Когда?

И выходит из зала старенький еврей в ермолке, скрюченный, сморщенный, со слуховым аппаратом, и влезает, кряхтя, по лесенке на сцену, и дарит козочке, девочке-козочке, голоногой певунье, детскую шоколадку за двадцать четыре копейки…

«Аз недостойный…»

«Да возрадуются и возвеселятся…»

«Не надо мне ваших почестей, и не хочу я оплеух!..»