"Мифология Петербурга: Очерки." - читать интересную книгу автора (Синдаловский Наум Александрович)

Городской фольклор и «питейное дело» в Петербурге, или Mens sana in «Quisisana»

В очередной раз приходится констатировать, что многим петербургским традициям, в том числе и печально знаменитым, положил начало царь Петр I. Например, нельзя безоговорочно утверждать, что именно он виновен в пагубном распространении «питейного дела» в Петербурге, но, если верить фольклору, именно он открыл первый петербургский трактир на Троицкой площади и назвал его «Австерия четырех ветров». А кабак вблизи Морского рынка в начале будущего Невского проспекта вообще носил его монаршее имя: «Петровское кружало». В нем за незначительную плату или даже под залог можно было общим черпаком зачерпнуть из стоявшего посреди помещения огромного чана густого пива, развлечься нехитрой беседой или ввязаться в драку, без которой не обходился ни один день.

Даже в своих постоянных заботах о просвещении и распространении знаний в России Петр не забывал о приманке, которою, по выражению историка Петербурга П. Н. Столпянского, «можно было заманить русского человека». В 1715 году в царскую казну отошли только что построенные палаты Алексея Васильевича Кикина, высланного из Петербурга за казнокрадство, а затем и казненного, как одного из главных участников «заговора» царевича Алексея. В обширных Кикиных палатах Петр разместил свою знаменитую коллекцию раритетов – Кунсткамеру. Вход в Кунсткамеру – этот первый общедоступный русский музей – был бесплатным и посещать ее можно было «без всякого опасения».

Но история русского просвещения – это трудная история преодоления косности, невежества, консерватизма. В Кунсткамеру ходить опасались. Тогда, согласно одной расхожей легенде, «придумано было, чтобы каждый получал при смотрении Кунсткамеры свой интерес: кто туда заходил, того угощали либо чашкой кофе, либо рюмкой водки и венгерского вина. А на закуску давали цукерброд».

Еще задолго до основания Петербурга, в 1700 году, для надзора за строительством кораблей Петр учредил Адмиралтейский приказ, переименованный после того, как он был переведен в Петербург, в Адмиралтейскую канцелярию. Вместе со своими адмиралами Петр лично присутствовал на заседаниях канцелярии, вникая во все подробности организации военного флота в России. Ежедневно в 11 часов заседания прерывались, и Петр с наслаждением «подкреплял себя анисовкой». Примеру царя охотно следовали адмиралы. С тех пор в Петербурге 11 часов стали называть «Адмиральским часом», или «Адмиральским полднем», а на Руси сложилась поговорка, записанная еще Владимиром Далем: «Адмиральский час пробил, пора водку пить».

Огромный двухлитровый кубок вина с надписью на крышке: «Пей до дна», который при жизни царя-реформатора едва ли не насильно вливался в глотку провинившегося или опоздавшего на ассамблею и от которого пошло гулять по стране понятие «Штрафная», со временем трансформировался в легендарную именную чарку. По преданию, такую чарку получил в подарок от Николая I мастеровой человек Петр Телушкин. Во время сильного урагана 1829 года накренился Ангел на шпиле Петропавловского собора. Для его ремонта требовались дорогостоящие строительные леса. Телушкин предложил выполнить всю работу вообще без лесов. Ему это блестяще удалось с помощью веревочной лестницы, которую он закрепил в основании Ангела. В течение шести недель ежедневно взбирался Телушкин по этой лестнице, а когда вся работа была успешно окончена, то за проявленную смекалку и мужество император будто бы лично вручил ему именную чарку, которая давала Телушкину пожизненное право получать бесплатную водку во всех казенных кабаках.

По другой малоправдоподобной легенде, право на бесплатную выпивку давало Телушкину несмываемое клеймо, поставленное ему на правую сторону подбородка. Входя в кабак, он громко щелкал пальцем по клейму, давая знать трактирщику о своем неотъемлемом праве. Если верить этой легенде, то именно тогда и родился характерный и столь понятный всякому жест, приглашающий к выпивке.

В петербургской истории известны случаи, когда водка становилась общей наградой, а наказанию подвергались как раз те, кто так или иначе этому противодействовал. В честь своего восшествия на престол Екатерина II повелела отпускать народу водку бесплатно. По одному из преданий, крупнейший петербургский богач купец Савва Яковлев воспротивился этому. Народ тут же «произвел буйство на улицах», о чем немедленно доложили императрице. Екатерина выразила свое неудовольствие и пожаловала Яковлеву чугунную медаль в пуд весом, с приказанием носить ее по праздникам на шее.

В 1916 году справочная книга «Весь Петроград» сообщала всем желающим названия, адреса и фамилии владельцев более полутора тысяч трактиров. Было чем вскружить головы заезжим провинциалам, которые затем разносили по всей России молву о доступности и легкости роскошной и безбедной жизни в столице. В Ярославской губернии распевали частушку:

Интересно, что в это же время подобную частушку фольклористы записали и в Тверской губернии:

Надо сказать, героями петербургского городского фольклора на тему выпивки были не только простолюдины или провинциалы. В равной степени ими становились представители всех социальных слоев. Другое дело, не все удостаивались осуждения или даже простого неодобрения. К кому-то фольклор был более снисходителен, к кому-то – терпим. С солдатской прямотой и откровенностью рубили императорские лейб-гвардейцы: «Кирасиры Ее Величества не страшатся вин количества». Богатые ветреники, тяготившиеся домашними обязанностями, с открытием в Петербурге общедоступной Публичной библиотеки получили неожиданную возможность, уходя из дома, философически изрекать своим женам, что спешат «Пропустить стопку, другую книг».

Широкой известностью пользовались застолья в литературных кругах Петербурга первой половины XIX века. По одной из легенд, писатель Нестор Кукольник отмечал однажды свой день рождения на загородной даче Безбородко в Полюстрове. Молва приписывает Кукольнику четверостишье, которое он произнес, когда в разгар веселья вдруг оказалось, что все питье кончилось и достать его невозможно:

До революции на острове Котлин среди кронштадтских моряков широкой славой пользовался трактир с романтическим названием «Мыс Доброй Надежды». Трактирные нравы строгостью не отличались, и очень часто моряки возвращались из увольнения весьма потрепанные и с синяками под глазами. В фольклоре сохранилась крылатая фраза, с помощью которой оправдывались очередные жертвы кронштадтского «зеленого змия»: «Потерпел аварию у мыса Доброй Надежды».

Чуть ли не гимном петербургской учащейся молодежи – кадетов, курсантов и студентов всех рангов – стали знаменитые четыре строчки «Чижика-пыжика». «Чижиками-пыжиками» из-за форменных мундиров желто-зеленого цвета называли в Петербурге курсантов Училища правоведения, которое находилось на Фонтанке напротив Летнего сада. Весь Петербург вместе с подвыпившими правоведами голосил заветные строчки:

Песня была так популярна, что ее, несколько видоизменив, вкладывали в уста главного героя любимой народной комедии «Петрушка» далеко за пределами Петербурга. Во всяком случае, известны записи комедии, в которой звучала эта песенка, в Чернигове в 1898 году и на Кубани – в 1902 году. Любопытно, что малопонятное словосочетание «на Фонтанке» в одном случае заменено выражением «на рыночке», в другом – «за горою».

Но наиболее массовый характер пьянство приобретало на петербургских окраинах, в рабочих поселках и слободках в календарные дни выдачи заработной платы. В такие дни пьянство проявлялось в таких уродливых формах, что зачастую не обходилось без вмешательства полиции. Некоторые районы Петербурга так и остались в истории помеченными, или, если быть еще более точным, заклейменными бескомпромиссным фольклором: «Рыбацкое-кабацкое», «Закрывайте лавки, Пороховые гуляют».

К концу XIX века петербуржцы шутили: «В Петербурге только четыре человека не пьют. На Аничковом мосту. И то у них руки заняты».

Борьбу с этим вековым злом возглавило Всероссийское Александро-Невское братство трезвости, основанное протоиереем А. В. Рождественским. Только петербургское отделение этого общества насчитывало около 70 тысяч человек. Главным храмом общества в Петербурге стала церковь Воскресения Христова у Варшавского вокзала. Церковь была выстроена на пожертвования Братства по проекту петербургского зодчего Г. Д. Гримма в 1908 году. В народе ее прозвали «Церковь с бутылочкой». До сих пор жива легенда о том, что одна из колоколен храма, удивительным образом напоминающая бутылку, выстроена в таком виде специально по просьбе членов Братства. Среди икон в церкви находилась одна, наиболее чтимая прихожанами: «Неупиваемая чаша». Перед ней пьяницы давали бесчисленные обеты и молились о Божьей помощи в исцелении своего недуга.

Революция, идеалы которой, может быть, и были замешаны на кристально чистой дистиллированной воде утренних грез о «светлом будущем человечества», совершалась руками тех же фабрично-заводских парней, программа maximum которых сводилась к нехитрым лозунгам типа: «Грабь награбленное», «Мир хижинам, война дворцам», «Кто не с нами, тот против нас» и т. д. До сих пор живы легенды о винных лужах, образовавшихся возле подвальных окон Зимнего дворца после того, как были разграблены и разбиты огромные запасы коллекционных вин императорского двора.

Может быть поэтому в фольклоре о тех исторических днях нет сомнений насчет истинных побудительных мотивов октябрьских событий. Вот как выглядит в анекдоте эпохальный акт перехода страны из одной политической формации в другую:

Под знаком этого мутного похмелья, на фоне стремительного снижения условий для цивилизованного отдыха деградирует и все ресторанное дело социалистического Ленинграда. Если в упомянутой уже справочной книге «Весь Петроград» на 1916 год количество ресторанов в дореволюционном Петрограде приближалось к двумстам, то в подобной же адресной книге «Весь Ленинград» на 1926 год ресторанов всего сорок. Примерно столько ресторанов насчитывалось в Ленинграде и к концу 1970-х годов. Причем надо иметь в виду, что даже такое количество ресторанов появилось только в связи с подготовкой к Олимпийским играм 1980 года в Москве. В Ленинграде готовились к наплыву зарубежных гостей. О своих никто не думал.

В то же время продолжалась чуть ли не вооруженная борьба с пьянством. В очередной раз пытаясь легализовать освященные традициями товарищеские встречи «на троих», извлечь их из дворовых подворотен, лестничных клеток и общественных туалетов на свет Божий для более удобного пригляда, городские власти покрыли Ленинград огромной сетью легких дощатых павильонов, выкрашенных в голубой цвет, в которых открылись пивные, распивочные и закусочные. В городе их окрестили «Голубыми Дунаями». Со временем они сменились «Автопоилками» – полуподвальными залами с автоматическим разливом разбавленного пива и грошового вина. Самое знаменитое в то время кафе-автомат на углу Невского проспекта и улицы Рубинштейна в городском фольклоре осталось под названием «Гастрит», или «Пулемет». Надо ли искать более удачную характеристику отпускаемых в нем блюд.

Не менее известной в Ленинграде была распивочная на углу улиц Садовой и Ракова. В разное время, в зависимости от окраски стен, которая эволюционировала от нежно-голубой до ядовито-синей, эту безымянную распивочную в просторечии называли: «Голубая гостиная», «Синий зал», «Синяк» и, наконец, «Чернильница».

Были в Ленинграде свой «Гадючник» (бар «Корвет», Разъезжая улица, 10), «Аппендицит» (буфет от Литературного кафе), «Затон» (пивной бар, Невский проспект, 94), «Болото» (пивной бар, Купчинская улица, 1), «Тошниловка» (закусочная, Гончарная улица, 2), «Травиловка» (шашлычная, улица Танкистов, 3-а), «Палатка Папанина» (распивочная на улице Марата, напротив Музея Арктики и Антарктики), «Ларек Ленина» (водочный ларь на улице Олеко Дундича), «Ленин в Разливе» (пивной бар, улица Трефолева, 22/25) и так далее…

Пик опасной тенденции наступил, когда разговоры о выпивке по своему значению в жизни простого советского человека стали настолько постоянными, что оставили далеко позади разговоры о зарплате, карьере или женщинах. Все клином сходилось на этой теме. Близкими и понятными становились замысловатые аббревиатуры производственных объединений, проектных организаций и учебных институтов после их соответствующих расшифровок:

Союзное проектно-монтажное бюро «Малахит» (СПМБМ) – «Союз Пьяных Мужиков – Бывших Моряков»; Ленинградское Адмиралтейское объединение (ЛАО) – «Ленинградское Алкогольное Объединение»; Ленинградский институт авиационного приборостроения (ЛИАП) – «Ленинградский Институт Алкоголиков-Профессионалов» и «Лепят Инженеров – Алкоголики Получаются».

Студенты всех без исключения институтов пели старинную студенческую песню, придавая ей в новых условиях особый смысл и делая интонационные акценты в нужных местах:

Родилась новая советская традиция. На Стрелке Васильевского острова под радостные возгласы родных и друзей: «Счастливого плавания» юные молодожены разбивают бутылку шампанского. И если даже признать бесспорность смысловой глубины этого акта, то одновременно надо согласиться с тем, что появился этот обычай не на пустом месте. Во всяком случае, толстый слой битого зеленого стекла на старинном классическом спуске Стрелки явно это подтверждает.

При этом надо напомнить, что в последние годы советской власти даже ритуальную бутылку шампанского можно было либо достать по блату, либо приобрести по специальному талону, выдаваемому накануне торжественного дня бракосочетания в счастливые руки жениха и невесты. Магазины были пусты. В редкие минуты завоза товара у прилавков начинался «Штурм Зимнего». Настойчиво повторявшиеся попытки поднимать цены на спиртное, чтобы снизить спрос на него, успеха не имели. Ленинградцы трезво и со знанием дела оценивали свои возможности: «Если будет двадцать пять, снова Зимний будем брать». В то время инфляции еще не было. Просто водка дорожала и дорожала. Двадцать пять рублей – это та цена, которая, по мнению ленинградцев, была запредельной и даже опасной. Кроме приведенной пословицы, появилась частушка на ту же дежурную тему, обращенная к Леониду Ильичу Брежневу:

Да, бросать пить не собирались.

Ситуация оказалась тупиковой. Было очевидно, что ни запреты, ни повышение цен, ни меры общественного, как тогда говорили, воздействия (народные дружины, товарищеские суды и пр.) не помогут.

Между тем, как мы уже говорили, в Петербурге к 1917 году был накоплен богатый опыт предоставления горожанам цивилизованных способов проведения времени, не исключавших, а, напротив, предполагавших обязательную выпивку. Целая индустрия ресторанов и кафе исправно функционировала, удовлетворяя самым разнообразным потребностям – от весьма неприхотливых до изысканно-изощренных.

Конечно, за семьдесят лет советской власти этот опыт в значительной мере был утрачен. Однако обнадеживает та стремительность, с которой возрождается ресторанное дело. Хочется надеяться, что городской фольклор, который, несмотря ни на что, сумел сохраниться в коллективной памяти Петербурга, будет только способствовать этому ренессансу.

В начале XX века, благодаря стечению ряда обстоятельств, петербургскому городскому фольклору удалось сформулировать принципиально новое отношение теперь уже не к «питейному», но к «ресторанному» делу Санкт-Петербурга. Если, как вы помните, ранний петербургский фольклор, не мудрствуя лукаво, декларировал: «Адмиральский час пробил, пора водку пить», то по прошествии двух столетий подобная прямолинейность могла просто шокировать «блистательный Санкт-Петербург». На вооружении серебряного века петербургской культуры появились совсем другие языковые конструкции, вызывавшие иные ассоциации. Петербург начала XX века мог себе позволить заговорить на языке античного Рима.

Mens sana in corpore sano.

Именно так говорили древние римляне, формулируя свое отношение к гармоническому развитию духовных и физических сил гражданина и воина. Mens sana in corpore sano – в здоровом теле – здоровый дух. Видимо, не случайно петербургские острословы вспомнили эту крылатую фразу в связи с появлением в начале XX века модного ресторана «Квисисана». Ресторан открылся в доме № 46 по Невскому проспекту, перестроенном архитектором Л. Н. Бенуа для Московского купеческого банка. То ли безупречная ресторанная кухня отвечала высоким гастрономическим требованиям избалованной петербургской публики, то ли звучная ритмика заморского названия вызвала сложные ассоциации, но в петербургском салонном фольклоре появилась поговорка, которую щеголи той поры любили произносить по-латыни: «Mens sana in Quisisana!» – «Здоровый дух в Квисисане!»

К сожалению, век «Квисисаны» оказался недолгим. Через несколько лет ресторан исчез так же неожиданно, как и появился. Октябрьский переворот не способствовал развитию ресторанного дела. И если бы не след, оставленный в фольклоре, то память о «Квисисане», пожалуй, исчезла бы навсегда.

Первыми петербургскими ресторанами следует считать трактиры, представлявшие собой удачное сочетание казенных комнат для жилья с собственно ресторанами. В одном из них, так называемом Демутовом трактире на Мойке, останавливался Пушкин. В Петербурге того времени таких трактиров насчитывалось девять. Через сто лет справочная книга «Весь Петроград» на 1916 год приглашала петербуржцев и гостей города посетить, как мы знаем, 191 ресторан, не считая более полутора тысяч трактиров.

Наряду с ресторанами для имущих и питейными заведениями для работного люда в огромном количестве открывались кафе для интеллигенции и студентов. Привлекательность Петербурга в этом смысле была столь велика, что приезжим провинциалам он казался раем с молочными реками и кисельными берегами. Про Питер распевали частушки.

На кабачки и распивочные можно было наткнуться буквально на каждом углу. Купцу 1-й гильдии Василию Эдуардовичу Шитту удалось получить право на открытие винных погребков в угловых помещениях доходных домов. Остряки говорили, что «В Питере все углы сШиты» и «Шитт на углу пришит». Широко процветала в Петербурге торговля пивом. Особой популярностью пользовалась продукция пивоваренного завода «Бавария». Вместе с тем городской фольклор начала XX века настоятельно предупреждал: «От „Баварии“ до аварии один шаг».

В начале 1840-х годов в Петербурге появляется принципиально новое торговое заведение – кафе, понятие, которое современные словари русского языка толкуют как «маленький ресторан». Первый такой «маленький ресторан» открылся в доме № 24 на Невском проспекте. По имени своего владельца Доминика Риц-а-Порто он назывался «Доминик». Широко распространенные по всей Европе заведения подобного рода отличались от «больших» ресторанов своим более демократическим характером. Здесь можно было быстро и недорого поесть, встретиться с другом, почитать свежую газету, сыграть в шахматы или домино. Постоянными посетителями кафе были студенты и журналисты, небогатые чиновники и инженеры – все те, кого петербургские газеты называли «столичными интеллигентами среднего достатка». В городском фольклоре эти посетители известны под именем «Доминиканцы». Кафе «Доминик» прекратило свое существование в 1917 году. Затем в его помещениях располагались различные магазины, а в 1950-х годах здесь вновь открылось кафе-мороженое. Официального названия оно не имело, но в народе было широко известно как «Лягушатник», скорее всего из-за болотного цвета мебельной обивки.

В 1880-х годах на углу Невского и Владимирского проспектов, в доме, перестроенном выдающимся петербургским архитектором П. Ю. Сюзором, была открыта гостиница «Москва». При гостинице, как и положено, был ресторан. Позже гостиницу закрыли, перепланировав всю ее площадь под ресторан. На первом этаже под рестораном «Москва» открылось кафе, не имевшее официального названия. Пустоту тут же заполнил фольклор, наделивший кафе безошибочно точным именем «Подмосковье». В 1960-х годах это кафе, о чем мы уже говорили, получило широчайшую известность под новым фольклорным названием «Сайгон». Ныне «Сайгон», давно уже ставший своеобразным памятником шестидесятникам, не существует. В его помещениях расположился модный магазин иностранной бытовой техники. Попытки реанимировать «Сайгон» на других территориях серьезного успеха не имели. На Большой Мещанской улице недавно появилось кафе с таким названием, но оно официальное и к легендарному «Сайгону» имеет довольно отдаленное отношение.

Однако след, оставленный «Сайгоном» в генетической памяти петербуржцев оказался столь значительным, что даже сегодняшние двадцатилетние ребята, которые о «Сайгоне» знают разве что по воспоминаниям взрослых, да по студенческому сленгу, клянутся в верности данному слову старой сайгоновской поговоркой: «Век Сайгона не видать!» А формулой братской общности и нерушимого товарищества давно уже стала пословица: «На одном подоконнике в Сайге сидели». Почти как: «В одном полку служили».

Демократический характер «маленьких ресторанов» в значительной степени определил их социальную функцию. Кафе объединяли людей по интересам, по их формальному или неформальному социальному статусу. У всех на памяти кафе литературные и театральные, студенческие или поэтические. Такую же объединяющую функцию играли и многие рестораны. Например, ресторан «Крыша» в гостинице «Европейская» долгое время был постоянным местом встреч актеров после окончания вечерних спектаклей. По аналогии с Большим и Малым залами Филармонии ресторан «Крыша» в театральных кругах назывался «Средним залом Филармонии». Такое же название в городском фольклоре 1960-х годов получил ресторан «Восточный» на Невском проспекте.

Магнетическая сила ресторанов была так велика, что склонные а аналогиям петербуржцы XIX века прозвали два стоявших друг против друга ресторана Бореля и Дюссо «Сциллой и Харибдой». Воистину надо было обладать недюжинным мужеством, чтобы, не привязав себя к фонарному столбу, словно легендарные греческие мореплаватели к корабельной мачте, не поддаться соблазну и не отдаться во власть ресторанных кулинаров.

В кругах рафинированных гурманов рестораны славились своими петербургскими традиционными яствами. В отличие от купеческой Москвы, славившейся, скажем, выпечными изделиями, Петербург не без основания гордился морскими продуктами. «На Фонтанке треснул лед, в гости корюшка плывет»; «Рыбацкий куркуль, вместо корюшки – омуль»; «Славна Москва калачами, Петербург – сигами». Мы уже знаем, что в названиях многих изысканных кушаний навсегда сохранились имена известных петербуржцев. Так, блюдо из мелко нарезанных кусочков мяса, тушенных в сметане, носит имя его создателя графа Строганова – бефстроганов. Имя министра финансов в александровскую эпоху Д. А. Гурьева осталось в названии «Гурьевской каши».

Традиционно любимым в петербургских ресторанах всегда был чай. Этот замечательный напиток издавна занимал достойное место в петербургском городском фольклоре. В XIX веке были широко известны фразеологизмы «Кронштадт виден» и «Чай такой, что чрез него Кронштадт виден». Так говорили о совершенно жидком, прозрачном чае, сквозь который был виден рисунок на дне блюдечка. В одной петербургской газете рассказывалось о появлении этих расхожих в свое время выражений. Будто бы еще в те времена, когда первые пароходные путешествия из Петербурга в Кронштадт продолжались чуть ли не два часа, владельцы пароходов предлагали пассажирам корабельный чай, заваренный, однако, один раз, еще на столичной пристани, до отплытия. По мере приближения к острову в чай добавляли кипяток и он становился все бледнее и бледнее, и когда перед глазами путешественников представал Кронштадт, превращался в слабоподкрашенную тепловатую водичку, сквозь которую действительно можно было видеть город.

Находя удивительным, что в России мужчины пьют чай из стаканов, а женщины из чашек, Александр Дюма записывает любопытную легенду: «Первая чашка была сделана в Кронштадте, на дне чашки был вид Кронштадта. Теперь часто случается, что в кафе из экономии в чашки наливают меньше заварки, чем должно быть. И потому, если чай слишком жидкий, посетитель может вызвать хозяина, показать ему на дно и сказать: „вы можете видеть Кронштадт“. В связи с этим появилась идея подавать чай в стеклянных стаканах, вместо чашек, в которых можно видеть Кронштадт».

В наступивший после революции 1905 года период жесточайшей политической реакции появился характерный анекдот:

В те же годы родились и другие анекдоты:

Такую частушку в 1920-х годах распевали василеостровцы о ресторане «Олень», что находился на углу Большого проспекта и 7-й линии.

В 1904 году Россию потрясла гибель флагмана 1-й Тихоокеанской флотилии броненосца «Петропавловск». Среди погибших были адмирал С. О. Макаров и художник В. В. Верещагин. Однако находившийся на корабле великий князь Кирилл Владимирович спасся, бросившись, как гласит легенда, в воду при первом же взрыве на броненосце. Едва великий князь вернулся в Петербург, как по городу прокатилась острота: «Как же было утонуть Кириллу в море, когда он воспитание получил в „Аквариуме“». В то время «Аквариум» – знаменитый ресторан на Каменноостровском проспекте, 10 – славился своими высокородными посетителями.

Сохранилась легенда о неожиданной смерти П. И. Чайковского, наступившей будто бы через несколько дней после посещения композитором ресторана Лейнера на углу Невского и Мойки, там, где ныне находится литературное кафе. Согласно легенде, Чайковский, после премьеры оперы, прошедшей с небывалым успехом, зашел в ресторан и попросил стакан воды. Сделав один глоток, он поблагодарил официанта и вернул стакан. Глоток воды оказался роковым. С тех самых пор, вот уже целое столетие, умы соотечественников будоражит легенда о том, что вода была отравлена – не то злодеем, не то завистником.

На рубеже столетий широкой известностью пользовался ресторан Федорова на Малой Садовой, 8. Он славился своей стойкой, где, не раздеваясь, всего за 10 копеек можно было получить рюмку водки и бутерброд с бужениной. Посетители сами набирали бутерброды, а затем расплачивались. Никто не мог уследить, кто сколько съедал и кто за сколько заплатил. Цену называл сам посетитель. А официант получал деньги, одновременно наливая водку из двух бутылок в две рюмки. Говорят, что кое-кто из недоплативших по стесненным обстоятельствам, когда выходил из кризисного положения, посылал на имя Федорова деньги с благодарственным письмом.

В 1912 году на Исаакиевской площади по проекту архитектора Ф. И. Лидваля было возведено здание гостиницы «Астория». Несмотря на свою респектабельность, одноименный ресторан при гостинице породил довольно странный фольклор. В Петербурге говорили: «Не ходи в „Асторию“ – попадешь в историю». А на популярном жаргоне питерских художников – так называемых митьков – фразеологизм «В „Астории“ поужинал» ассоциировался с безобразным внешним видом или неважным утренним самочувствием кого-нибудь из «братков».

С «Асторией» связана легенда военных лет. Будто бы гитлеровцы собирались сразу же после взятия Ленинграда устроить торжественный банкет именно в «Астории». Была уже установлена точная дата банкета – 21 июля 1941 года и были будто бы отпечатаны именные пригласительные билеты. На самом деле историками до сих пор не найдены документальные подтверждения этого бредового замысла. Не сохранились ни приглашения, ни билеты, ни меню банкета, хотя, например, особые разрешения на въезд в Ленинград немецких автомашин известны, и образцы их можно увидеть в музеях.

Петербуржцы должны хорошо помнить плавучие рестораны на Неве – «Парус» и «Корюшка». В народе их называли «Поплавками». Об одном из них сохранилась вполне детективная легенда. Однажды вечером простой советский человек гулял по набережной Невы, и захотелось ему зайти в ресторан. Однако в ресторан его не пустили и даже слегка оттолкнули, что простого советского человека искренне оскорбило. Он бросился в ближайший райком. И грандиозное возмездие незамедлительно наступило. К ресторану подошли милицейские катера и портовые буксиры, ресторан вместе с посетителями и администрацией вывели в залив, оттащили к Лахте и выбросили на мелководье. Несчастные посетители по пояс в воде брели к топкому берегу. Наутро нагрянуло ОБХСС, проверило документацию и посадило всю администрацию ресторана. Легенда утверждает, что простым советским человеком был Григорий Васильевич Романов, имевший привычку вот так запросто, без личной охраны и бронированного автомобиля, прогуливаться по городу.

Сегодняшнее возрождение ресторанного дела в Петербурге, заметное увеличение его роли в общественной жизни города вселяет надежду на появление новых легенд и мифов, пословиц и поговорок, частушек и анекдотов, связанных с жизнью петербургских кафе и ресторанов. Главное, с одной стороны, «Выйти на орбиту», как говорили жители Петроградской стороны, направляясь в кафе «Орбита» на Большом проспекте; с другой – «Не лезть в бутылку», то есть не буянить, не безобразничать и не скандалить, чтобы ненароком не попасть в тюрьму. О происхождении этой поговорки уже говорилось.

Впрочем, к нашим петербургским ресторанам это уже, надо полагать, не имеет никакого отношения…