"Мифология Петербурга: Очерки." - читать интересную книгу автора (Синдаловский Наум Александрович)

Псковский да витебский – народ самый питерский

Искусственный, принудительный характер формирования населения Петербурга определился сразу. Активное строительство города началось уже летом 1703 года. Острая необходимость в рабочей силе заставила Петра I обратиться к опыту, практиковавшемуся на Руси еще в XVII веке. Для строительства крепостей на большинство российских губерний налагалась натуральная трудовая повинность. Так, волею судьбы первыми строителями Петербурга оказались работные люди, предназначенные для Шлиссельбурга. Но уже с 1704 года губернаторы обязаны были посылать в Петербург 40 тысяч человек ежегодно. По-разному складывались судьбы этих людей. Многие из них, не выдержав изнурительного труда, полуголодного существования и непривычных климатических условий, умирали, другие, отработав положенный срок, возвращались к своим семьям, уступая место очередным партиям рабочих, гонимых на каторгу в Петербург, а некоторые, прозванные в народе «Переведенцами», оставались в Петербурге «на вечное житье». Они-то и стали петербуржцами в первом поколении.

Смертность на строительных работах в Петербурге была такой высокой, что это дало повод утверждать, будто Петербург построен на костях, а население всей России за время царствования Петра I и возведения новой столицы уменьшилось в четыре раза. Сохранилась частушка рабочих, строивших Кронштадт, который возводился одновременно с Петербургом:

До 1710 года кладбищ, в современном понимании этого слова, в Петербурге не было. Умерших хоронили при приходских церквах, а иногда там, где жили и умирали переведенцы – вблизи их палаточных городков, шалашей и землянок. После освящения собора во имя Преподобного Сампсоння-странноприимца на Выборгской стороне Петру I, согласно старинной легенде, пришла в голову остроумная мысль. Святой Сампсоний был странноприимцем, а в Петербург пришли жить и работать люди других стран, то есть странноприимцы, и где же как не здесь, под сенью странноприимца им покоиться. Так, если верить преданию, в Петербурге появилось первое кладбище.

До сих пор в богатой топонимике Васильевского острова сохраняются следы пребывания в Петербурге плотников и землекопов Смоленской губернии. По преданию, рабочая артель смолян поселилась здесь еще в первой четверти XVIII века. Но прожили они недолго. Непривычный образ жизни и непосильный труд свел их почти всех в могилу. Умерших свозили на берег Черной речки и там хоронили. С тех пор речку стали называть Смоленкой. Смоленским стало и возникшее таким образом кладбище, а на левом берегу реки, посреди огромного пустынного поля, которое также прозвали Смоленским, выстроили церковь во имя Смоленской иконы Божией Матери.

С началом строительства северной столицы связаны еще две петербургские легенды. В одной рассказывается, что село Мурино, которое давно уже вошло в границы города, назвали так его первые поселенцы, насильственно переселенные сюда из Муромского уезда Московской губернии. Другая легенда рассказывает о возникновении Красного Села – эффектно раскинувшегося среди красивых озер поселения, известного с первой четверти XVIII века. До сих пор жива легенда о том, что свое название – довольно традиционное на Руси, это село получило благодаря живописному, красивому, или «красному», как говорили в старину, рельефу местности. Однако эта легенда опровергается утверждением специалистов о том, что в царствование Петра Великого из подмосковного Красного Села сюда были переведены крестьяне для «усиления русского элемента» в завоеванной Ингерманландии. Будто бы эти крестьяне и перенесли название своего родового села на петербургскую землю. Если это так, то пословица: «Твоя бабушка моего дедушку из Красного Села за нос вела», записанная еще В. И. Далем, относится к Петербургу.

Одна из многочисленных легенд петербургской Коломны утверждает, что название и этого старинного района, ограниченного реками Фонтанкой, Мойкой, Пряжкой и Крюковым каналом, восходит к подмосковному селу Коломенское, откуда прибыли подкопщики и каменщики в первые годы строительства Петербурга.

В одном из живописнейших уголков Коломны, на берегу Фонтанки, при въезде на Старо-Калинкин мост со стороны площади Репина стоит верстовой столб, или, как высокопарно выражались в старину, мраморная верстовая пирамида – еще одно свидетельство давних этносоциальных связей Петербурга с Подмосковьем. Обычай отмечать дорожные версты между городами возник в середине XVII века при царе Алексее Михайловиче, отце будущего реформатора России. Первые деревянные верстовые столбы были установлены между Москвой и летней царской резиденцией в селе Коломенском. Столбы ставились высокие, и с тех пор в народе появилось два крылатых выражения. Дороги, обозначенные верстовыми вехами, стали называть столбовыми, а высоких и долговязых парней – «Коломенской верстой». Последний фразеологизм в Петербурге получил неожиданное применение. «Коломенской верстой» стали называть первый верстовой столб, установленный в 1774 году на дороге из Петербурга в Петергоф. Возвели его, как я уже упоминал, на тогдашней границе города по проекту архитектора Антонио Ринальди. С тех пор прошло более двух столетий. Граница города давно уже ушла не только за Фонтанку и Обводный канал, а гораздо дальше, но «Коломенская верста» прочно вошла в архитектурный облик Петербурга, напоминая о первых строителях и жителях северной столицы.

Несмотря на колоссальный размах строительства Петербурга в петровское время, рост его населения в значительной степени регулировался принудительными мерами. К 1725 году население столицы составляло около 40 тысяч человек. Но в последующие годы темпы роста населения Петербурга уже в три раза превышали средние показатели по стране. К концу XVIII века численность населения столицы достигла 220 тысяч человек. В XIX веке, особенно во второй его половине, население Петербурга стало расти еще стремительнее. В 1860-х годах оно составило полмиллиона человек, а к началу XX века Петербург занял четвертое место в мире по численности населения, уступая лишь Лондону, Парижу и Константинополю.

Причинами такого бурного роста стали отмена крепостного права, зарождение капиталистических, рыночных отношений и стремительное развитие промышленности в столице. Петербург в это время становится центром притяжения для тысяч крестьян, порвавших с землей и в большинстве своем ищущих постоянного заработка, а в меньшинстве – случайного обогащения, легкой свободной жизни, неожиданного поворота судьбы.

С этого времени Петербург в полной мере познакомился с отходничеством. Крестьянин-отходник покидал свою деревню и уходил – то ли на сезон, то ли навсегда – на отхожий промысел. Фольклор оставил множество свидетельств этого социального явления. Известна во многих регионах России колыбельная песенка, которую, мечтая о богатой зажиточной жизни сыновей, напевали своим несмышленышам деревенские мамы:

Едва эти несмышленыши подрастали, как созревшие плоды материнского воспитания тут же обрушивались на головы родителей:

Практически ничего не изменилось и в советское время. Кроме традиционной семейной зависимости, на молодежь тяжким бременем навалилась зависимость от комсомольских и партийных сельских начальников, от председателя колхоза, во власти которого было неограниченное право выдачи молодым людям паспортов, что давало единственную возможность уехать из деревни:

Но несмотря ни на что, уровень миграции сельского населения и тогда был достаточно высок:

Чаще всего покидали деревни юноши. Менее обремененные семейными обязанностями, более приспособленные к жизни, что называется, в походных условиях, они чаще и решительнее, чем их робкие подруги, пытались переломить судьбу. Столица манила сказочными прелестями свободы и красивой жизни. Не зря Петербург долгое время считался «мужским» городом. Доля женского населения на протяжении всего XIX века едва доходила до 32 %. Но и девушки, особенно самые юные, стремились сменить тяжкий крестьянский труд на вольную жизнь в столице. Их борьба за раскрепощение и равные права с парнями стала постоянным сюжетом сельского фольклора. Хотя надо оговорить одну крайне любопытную деталь: борясь за равноправие, девушки не подвергали никакому сомнению свою зависимость от молодых людей. Независимость, со всеми пагубными последствиями этого в условиях жизни в огромном и чужом городе, появится потом. А пока – только в Петербург и только с милым:

В северной Карелии записана одна весьма выразительная пословица, смысл которой, очевидно, хорошо понимали вступающие в самостоятельную жизнь молодые селяне: «От каждого порога на Питер дорога». Отходники Галичского уезда Костромской губернии работали в Петербурге в основном малярами. Среди земляков за ними закрепилось прозвище: «Питерщики». О них слагали частушки:

Нарицательным именем ярославских крестьян, отправлявшихся на отхожий промысел в столицу, в противоположность «оседлым» или «домачам», стало: «Питерщики», «Питерцы» или «Питеряки».

Миграция сельского населения сделалась массовой с середины XIX века, когда сформировалась сеть железных дорог. В столицу буквально хлынул поток крестьян и ремесленников из Псковской, Витебской, Ярославской, Тверской, Новгородской губерний. Переселенцы становились кузнецами и текстильщиками, портными и сапожниками, работницами табачных фабрик и прачками. К концу века в Петербурге бытовала уже известная нам пословица, наиболее точно выражавшая суть сложившейся ситуации: «Псковский да витебский – народ самый питерский».

Следы псковского влияния на рост численности петербуржцев были заметны в фольклоре вплоть до середины XX века. В конце 1930-х годов на углу Косой и Кожевенной линий Васильевского острова находился продовольственный магазин, известный в то время в просторечии под названием «Скобарский». Им, по воспоминаниям горожан, пользовались так называемые «лимитчики» – переселенцы из Псковской области, работавшие на Кожевенном заводе. Там же, на Косой линии в 1920-х годах стояло огромное бесхозное здание, в котором обитали проститутки и бездомные. Командовал ими небезызвестный Мотя Беспалый, этакий питерский Робин Гуд, благородный вор, который занимался бандитизмом и разбоем, помогая при этом нищим и обездоленным. Это о нем, Моте Беспалом, бытовала в те годы поговорка: «Где Бог не может – Мотя поможет». Даже милиция среди бела дня старалась обходить этот дом стороной. От греха подальше. Дом этот в народе окрестили: «Скопской дворец». Сейчас в нем располагается одно из общежитий Балтийского завода.

Не отставала от Псковской и Витебская губерния. Распространенным промыслом крестьян Витебщины была поденная работа по разгрузке кирпича с барж на Калашниковской пристани. Кирпичи с судов переносили на берег на специальных подвесках, укрепленных на плечах носильщиков. За лето холщовые рубахи мужиков насквозь пропитывались красной кирпичной пылью и, возвращаясь в свои деревни, крестьяне, побывавшие в столице, с гордостью показывали на свои спины: «Наша деревня Питером красна».

Понятно, что и крестьяне обширной Петербургской губернии также занимались отходничеством. Так, например, женщины из старинного села Копорье, известного еще с 1240 года и ныне расположенного в Ломоносовском районе, часто подряжались в богатые барские усадьбы огородницами. Этот промысел у петербуржцев был в почете и копорок охотно нанимали. В конце концов за ними закрепилось устойчивое прозвище: «Копорки-огородницы», или просто «Копорки». Все хорошо понимали, что за этим стоит.

Одновременно с появлением в городской среде нового, если можно так выразиться, крестьянского типа петербуржца, пореформенная эпоха 1860 – 1870-х годов способствовала возникновению и в крестьянской среде неизвестного ранее социального типа. Крестьянин, поживший некоторое время в городе, да к тому же еще и грамотный, да если еще он привез из столицы две-три лубочные книжки, получал прозвище: «Полированный питерец». Этот образ потершегося среди горожан провинциала жив и сегодня. Еще совсем недавно можно было услышать ироническую кличку незадачливого неофита: «Оленинграженный».

Далеко не всем провинциалам Питер оказывался по плечу. Вблизи свобода превращалась в иллюзию, богатство – в призрак. Помятые столичной жизнью и отрезвевшие псковичи и ярославцы становились извозчиками и лакеями, чернорабочими и носильщиками. До сегодняшнего дня в петербургском городском фольклоре сохраняется множество пословичных вариантов на одну и ту же болезненную тему: «Хорош город Питер, да бока вытер»; «Питер – карман вытер»; «Батюшко Питер бока наши повытер»; «Матушка Нева испромыла нам бока». Пословицам и поговоркам вторят частушки:

Среди лихих петербургских ямщиков и извозчиков существовала разудалая поговорка: «В Питере всех не объедешь». Велико было желание выделиться, обойти соседа, понравиться клиенту. Глубокий социальный смысл этой поговорки появился позже. Подтекст оказался до обидного прост и философски мудр. Он уточнялся и конкретизировался в других пословичных формулах народной мудрости: «Питер кому город, а кому ворог»; «Кого Питер полюбит – калач купит, кого не полюбит – и тулуп слупит». Да, в Питере всех не объедешь. Вот они – величественные дворцы, в которых наслаждаются жизнью зажиточные вельможи, роскошные экипажи, в которых катаются красивые и довольные люди, богатые магазины с пугающими ценами на товары в ярких витринах. Деньги в Петербурге, надо полагать, есть. Но вот пословицы и поговорки, записанные в Вологодской губернии: «В Петербурге денег много, только даром не дают»; «В Питере денег кадка, да опущена лопатка; кадка-то узка, а лопатка-то склизка»; «В Питере деньги у потоки не вися» (потока – водотечник, нижний свес кровли, желоб). О том же – в деревенских частушках:

Естественный отбор, или, как говорили в народе, «Питерская браковка», была жестокой и беспощадной. Сословный и чопорный Петербург отторгал, как инородные тела, слабых и неспособных, мягкотелых и неудачливых. Великая одиссея, как правило, заканчивалась в родной деревне. Трудное возвращение в убогий сельский быт скрашивалось неприхотливым деревенским юмором под неизменную гармошку:

Впрочем, иногда было и не до шуток:

По-разному уходили из деревни, по-разному возвращались. О некоторых насмешливый фольклор Вологодской губернии говорил: «Поехал в Питер, да дунул взад витер, доехал до овина, думал, что половина, – назад и вернулся».

А самые напористые и упрямые вновь и вновь пытались повернуть капризную госпожу удачу лицом к себе. Бесприютные, беспаспортные, из Петербурга изгнанные и лишенные права проживания в нем, они снова возвращались в столицу с маниакальной надеждой стать в конце концов петербуржцами. В просторечии их называли «Спиридоны-повороты». Многие из них побеждали в этой изнурительной борьбе. Их воле и упорству можно позавидовать. Очевидно, они стали достойными предками многих сегодняшних петербуржцев. Ими гордились на родине. О них пели частушки деревенские красавицы.

Частушка, записанная в 1914 году в Рязанской губернии:

Ярославская губерния, 1913 год:

Ленинградская область, 1982 год:

В долгие декабрьские вечера перед Новым годом крестьянские девушки собирались в какой-нибудь просторной избе и гадали о суженых. Конечно, хотелось, чтобы он был красивым, сильным и обязательно богатым. Девушки садились вокруг стола, на который ставили чашу или блюдо с водой. В воду опускали кольца, серьги, браслеты, бусы и другие нехитрые украшения. У кого что было. Блюдо накрывали скатертью. Самая старшая начинала петь. Во время пения каждая девушка старалась вынуть свое кольцо или другое украшение под тот песенный стих, который ей ближе всего по сердцу. (Помните, у Пушкина: «Из блюда полного водою/Выходят кольца чередою».) Такие песни называются подблюдными. Вот песня, которую пели в Новгородской губернии:

Эта песня была опубликована в печати в 1898 году. Новгородская губерния – под боком у Петербурга, и естественно, что грезы невест из-под Новгорода уводят их в близкий и желанный Питер. Но вот что удивительно: и подмосковные провинциалочки мечтали о питерских женихах. В 1979 году Московский педагогический институт издал сборник «Фольклор Московской области», в котором можно прочитать подблюдную песню:

Что ж, провинциальным барышням было о ком мечтать под напевы подблюдных песен. Имена богатых петербургских купцов, выходцев из глухих деревень были широко известны далеко за пределами столицы. Одним из таких знаменитых петербуржцев стал крестьянин безвестного села Яковцево Ярославского уезда Ярославской губернии Петр Елисеев. О нем, известном основателе торговой фирмы, рассказывали легенды. Будто бы он был крепостным графа Шереметева и однажды, среди лютой зимы, угостил гостей графа свежей земляникой, за что получил вольную. Это произошло вскоре после войны 1812 года. По другой легенде, Петр Елисеев крепостным никогда не был, а в Питер отправился на заработки, как это делали многие мужики. В начале своей карьеры Елисееву пришлось таскать мешки, разгружая корабли на Стрелке Васильевского острова, где в то время находился петербургский морской порт. Вскоре предприимчивый крестьянин сколотил рабочую артель, а через несколько лет уже владел несколькими магазинами в обеих столицах. А еще через некоторое время Елисеев становится поставщиком императорского двора.

Такая удивительная карьера не могла не стать примером для подражания. Целомудренные и благовоспитанные ярославские девственницы и рязанские мадонны ценили в своих избранниках устремленность, деловую хватку, терпение и упорство. Все остальное фольклором решительно осуждается. Даже если в каждой строчке сквозит снисходительность к своим непутевым «забавам»:

Но особенно острому осуждению в провинциальном фольклоре подвергались оступившиеся молодухи. Судьба женщин в столице вообще складывалась драматически. Напомним, что Петербург был городом преимущественно мужским. Это накладывало определенный отпечаток на взаимоотношения полов. А если учесть, что только в «личной прислуге», служившей в домах, в конце 1860-х годов состояло ни много ни мало около 10 % всего петербургского населения, то легко понять положение робких и застенчивых недавних крестьянок в столице. Многие из них становились жертвами мужской сексуальной агрессивности, многие – в отсутствие родительского пригляда и гнета строгой деревенской морали – просто не выдерживали мучительного испытания свободой. Их ждала улица.

В 1843 году в Петербурге был создан Врачебно-полицейский комитет, который зарегистрировал 400 женщин, занимавшихся проституцией. А к середине 1880-х годов в Петербурге исправно функционировало уже около 150 публичных домов. Дорога от фабричных домов до подъездов под красными фонарями была короткой. Короче, чем из деревни в Петербург.

Русская литература – от Достоевского до Куприна и Блока – посвятила этой теме не одну тысячу страниц. Не оставил ее без внимания и фольклор – как городской, так и провинциальный. Широчайшую известность приобрела в свое время уже приводившаяся мною пословица: «В Питер с котомочкой, из Питера с ребеночком». Ее пели и декламировали на все лады так часто, что сейчас уже трудно разобраться, что было первично: то ли цитата из частушки превратилась в пословицу, то ли самой пословице стало тесно в короткой пословичной форме и она вошла в частушку:

Каждую из таких частушек легко можно развернуть в повесть или роман, но чем бы тогда отличалось правдоподобие литературы от правды фольклора:

Я уже не однажды подчеркивал и аргументировал это образцами городского петербургского фольклора, что петербуржец – это и национальность, и звание, и профессия. В народной драме «Шайка разбойников», записанной фольклористами в далекой Пермской области, один из ее героев – Доктор – поет песню:

Факт этот для фольклора настолько очевиден, что он, фольклор, его даже не доказывает и не объясняет. Фольклору вообще не свойствен ни публицистический азарт, ни дидактическое занудство. Фольклор просто констатирует. Да, господа патриоты: «Псковский да витебский – народ самый питерский». А ленинградцы? На этот счет в богатейшем арсенале петербургского фольклора есть анекдот:

– Где можно встретить коренного ленинградца?

– В бане и в коммунальной квартире.

Этот анекдот, надо сказать, не очень характерен для петербургского фольклора в целом. В нем ощущается весьма заметный привкус раздражения. Для фольклора более типична недавно появившаяся формула, исключительно точная, хотя и не окончательно отшлифованная: «Санкт-Петербург населен ленинградцами в той же мере, в какой Ленинград был населен петербуржцами».