Алексей Татаринов МИФЫ О ЛИТЕРАТУРЕ

Современный литературный процесс отличает децентрация. В нём легко увидеть маргинальность, эпизодичность и необязательность. Нет консолидирующей фигуры, вокруг которой мог быть образован диалог. Такой фигурой не является ни Гарсиа Маркес, ни недавно ушедшие Сэлинджер или Павич. Такая же ситуация — и в русской литературе. Высок авторитет, допустим, Распутина или Белова, но они имеют лишь косвенное отношение к современной литературной ситуации. Публицистика интересует их больше, чем поэтика. Нарастает ощущение факультативности каждого художественного текста. Трудно не прочитать, например, Коэльо, книги о Поттере или романы Дэна Брауна, потому что все их читают и все о них говорят, но это не совсем литература. Нет литературных направлений и школ, способных бороться за созданную ими эстетику. Тому, кто помнит о литературных спорах "серебряного века", о теургических контекстах поэзии и прозы, сейчас может стать скучно.

     Есть очевидная зависимость от экономического фактора, от массовости. На первом плане — не читатель, а покупатель, не обсуждение, а потребление. Видна ставка на формальный успех, внешняя обречённость интеллектуального текста — не тайна, стоит только посмотреть на тиражи. Проектность в литературном процессе — на должном уровне. Трудно скрыть писателю мечты о связи с газетами, с интернет-ресурсами, с телевидением прежде всего. Превращение писателя в СМИ-личность решает много имиджевых и житейских задач: именами Быкова, Ерофеева, Иванова, Прилепина, Слаповского список претендентов на превращение не ограничивается.

     Заметно, что литература часто хочет быть другим искусством, желает превратить текст в фильм. Присутствие литературности в мире усиливается за счёт беллетризации кинематографа: "Идиот" и "Мастер и Маргарита", "Братья Карамазовы" и "Доктор Живаго". Сначала роман превращается в фильм, потом радуется книготорговля: классические произведения хорошо продаются ещё и потому, что на обложках — фотографии любимых актёров.

     Сегодняшний мир любит, когда воображение читателя поддерживается рядом кинообразов. Уже нет ничего странного в том, что популярные книги быстро становятся компьютерными играми. И даже такой значительный писатель, как Милорад Павич, считал, что это закономерно и хорошо. Активным читателям он предложил роман-словарь ("Хазарский словарь"), роман-кроссворд ("Пейзаж, нарисованный чаем") и роман-карты Таро ("Последняя любовь в Константинополе")...

     Современная литература любит смех, потому что, по мнению многих художников слова, читатель готов смеяться всегда. Речь идёт не о специальных юмористических текстах, а о поэтике смеха, которая вполне соотносима с драматизмом и апокалиптикой. Смех сегодня и катарсичен, и философичен,в нём — страстность, предполагаемое здоровье эстетической реакции и массовость сюжетного пространства. У Пелевина, например, смех вполне согласуется с художественной дидактикой дзэн-буддистского образца. Не всегда понятно, где буддистский коан, а где — современный анекдот, и эта неясность, неочевидность границ позволяют писателям смешивать постояные погружения с активной ненормативностью уличного маргинала...

     Трудно говорить о современном герое: мир живёт без идеи, радуясь тому, что героев много, что героя нет... Зато нет проблемы найти трикстера. Этот тип персонажа, представляющий гротескную, злую инверсию культурного героя, пребывает во многих текстах...

     Часто отмечают кризис самобытного сюжета, отсутствие события. Динамичная фабула стала уделом массовых жанров, будущих экранизаций. "Трилогия" ("Путь Бро", "Лёд", "23000") Владимира Сорокина — самый контактный текст писателя, пишущего так, "чтобы бумага дымилась", но и жажда наладить диалог с Голливудом в этом гностическом фэнтэзи очевидна. Порой кажется, и не без основания: массовая литература — фабула; серьёзная литература — речь, мысль, искусство монолога и диалога...

     Полностью — в газете «День литературы», 2010, №9