"Набег" - читать интересную книгу автора (Григорьева Ольга)

4. Тьма

Берег был чист, над рекой висел утренний туман. Колокола в монастыре не предупредили о приближении врагов, и крепость смолчала, не запалив костра на сигнальной вышке. Даже духи, которые обычно мешали Айше спать своими разговорами, на сей раз притихли, словно ожидая чего-то страшного.

Варги возникли на пустой пристани, словно выросли из тумана, — молчаливые, бесшумные. Урмане всполошились, принялись осыпать варгов стрелами…

Тогда и началась гроза. Разбушевавшийся Встречник взвыл, ударил по речной глади, смел туман, сбил стрелы. Небо разверзлось, выбрасывая на корабли жадную влагу и град, река покатила свои воды вспять, забилась волнами в слабые борта кораблей. Чуя недоброе, Айша попыталась удержать Бьерна от вылазки на берег, к варгам.

— Там друиды, — сказала она, схватив ярла за рукав.

Ее сердце разрывалось от боли, она чувствовала, что на берегу Бьерна поджидает сила, намного более страшная, чем вражеский меч, — тьма. Тьма, предсказанная Финном, тьма, обретшая жизнь на острове варгов…

Но ярл не стал ее слушать.

— Рагнар бросил своих людей в бой, — сказал он. — Нельзя разделять войско, нас слишком мало.

Если бы Айша умела плакать, она бы заплакала. Но она не умела, и Бьерн ушел, оставив с ней на корабле малую часть своего хирда…

Айша спрыгнула в воду, когда увидела, как он упал. До этого она сидела у борта, с головой накрывшись рогожей и наблюдая за разгоревшимся на берегу боем. Она следила не столько за битвой, сколько за Бьерном. Он был опытным воином, он научился сражаться раньше, чем говорить, его воспитывали как воина, и он побывал во многих битвах. Обычно Айша наслаждалась, глядя, как ловко играет в его руках острый клевец, и как он сам, став похожим на сильного хищного зверя, отыскивает себе новую жертву, а его заплетенные в косицы волосы змеями извиваются по плечам. Но на сей раз беда поджидала Бьерна не во вражеском мече или копье, она исходила от высокого светловолосого варга, который стоял на холме, поодаль от берега. За стеной дождя Айша видела его темную фигуру, застывшую, словно изваяние, и его невероятно светлые волосы, казавшиеся голубыми при вспышках молнии. Когда в его руке что-то блеснуло, Айша сбросила рогожу и подбежала к борту.

— Нееет! — просительно вытянув руки, закричала она.

Она опоздала — священный кинжал-кровопийца уже покинул своего хозяина. Сверкнул чешуей, осиным жалом вонзился в шею ярла, прямо под ухом. Бьерн схватился за шею, нащупал рукоять чужого оружия. Друид вскинул руки к небу и запел, — Айша слышала, как он поет, уговаривая своего дружка-убийцу забрать силу и веру ярла. Бьерн стал оседать на землю, все еще сжимая в одной руке клевец, а другой держась за шею. Выдернуть оружие из раны у него не хватало сил. В груди у Айши что-то оборвалось. Битва, гроза, шум дождя и рев ветра — все куда-то исчезло, стало совсем тихо. Остался лишь упавший на землю Бьерн, друид на берегу и отчетливое понимание, что его песня должна прерваться, пока кинжал не выпил из ярла всю душу. Айша не помнила, как спрыгнула в воду и как доплыла до берега. Ей удалось выбраться на сушу, миновав плавающие на мелководье тела убитых, и добежать до Бьерна, уворачиваясь от ударов еще живых воинов.

Она опоздала и здесь, — Бьерн лежал на спине, глядя в изрыгающее воду небо и стискивая в холодных пальцах любимый клевец. Обтянутая змеиной кожей рукоять друидского кинжала торчала из его шеи, сыто блестела влажным боком.

Упав подле ярла, Айша обхватила ладонями его щеки, ощутила под пальцами холод смерти.

— Бьерн, — прошептала она. Поднялась на колени, вглядываясь в пустоту любимых глаз, позвала уже не шепотом, а стоном, идущим из колдовского нутра:

— Бьерн!

Его губы не шевельнулись, веки не дрогнули.

То, что пронзило Айшу, не было болью, — она даже не знала, как назвать подобное чувство. Все ее существо смялось, скомкалось, превращаясь в злое отчаяние. Сила, уже давно покинувшая ее, хлынула внутрь, забурлила презрением к смерти. На глаза вновь попалась рукоять друидского ножа.

— Род мой пребудет во мне! — Айша схватилась за рукоять, потянула на себя. Кинжал сопротивлялся, не желая отпускать добычу.

— Сила земли моей, вера предков моих, душа матери, которой не знала… — Губы сами произносили нужные слова. Подчиняясь им, кинжал неохотно шевельнулся в ране. Айша рванула его к себе, кинжал чавкнул, оставляя жертву, кровь теплой струей плеснула болотнице на руки. На миг Айша вновь ощутила прикосновение Бьерна, в памяти промелькнули ночи, проведенные с ним, жар его тела, уверенность его рук, ласка слов…

Шатаясь, болотница поднялась на ноги. Кинжал в ее руке дрожал — Айша чувствовала, как в окровавленном лезвии, словно в темнице, бьется душа ее ярла. Она знала лишь один способ выпустить ее на свободу, поэтому пошла к друиду. Она шла сквозь битву, словно незримый пастень, и нежити кружили возле нее, обороняя невидимыми телами. Несколько раз на нее пытались напасть — болотница не видела кто и как, лишь ощущала неожиданные толчки чужой злобы, накатывающие с порывами ветра. Она не поворачивалась к врагам и не отводила глаз от друида. Враги исчезали, таяли за ее спиной, не принося ей никакого вреда, но Айша не оглядывалась посмотреть, кто отвел беду. Она должна была видеть только друида, потому что от ее ненависти он терял силу. Страх вползал в него медленно, вгрызаясь все глубже с каждым шагом Айши, и ей были приятны растерянность, постепенно наползающая на его холеное лицо, и сомнения, все чаще мелькающее в его глазах. Когда до друида оставалось не более пяти шагов, он вытащил меч.

— Кто ты? — По его щекам стекали струи дождя, ресницы слиплись, волосы на лбу сбились неряшливыми мокрыми клочьями.

Айша шагнула к нему и подняла кинжал. Дождь смыл с лезвия кровь Бьерна, и железный убийца был готов принять новую жертву.

— Кто ты? — уже испуганно повторил друид. Меч в его узкой руке казался ненужным. Варг наверняка умел владеть оружием, но его сила была в ином.

— Жизнь за жизнь, — сказала Айша и метнула кинжал, почти не целясь, — этот убийца сам умел отыскивать добычу. Друид попытался уклониться, но лезвие вцепилось в его бок, меж рубахой и поясом, задрожало от нетерпения.

— Пей! — приказала ему Айша.

Кинжал затрепетал, впился в человеческую плоть. Морщась от боли, друид взмахнул мечом. Айша улыбнулась, закрыла глаза — она не боялась смерти.

— Берегись! — сильные руки обхватили ее за пояс, рванули куда-то назад, бросили на залитую дождем, пропахшую кровью и плесенью землю. Комья грязи плеснули в лицо, мир обрел запахи и звуки. Нежити исчезли. Стало холодно, одиноко и очень больно. От боли Айша не могла дышать, она свернулась в комок там же, где упала, стиснула руками прижатые к животу коленки.

Над ней Харек бился с кем-то из варгов, подоспевших на помощь своему друиду. Вернее, несколько варгов бились с Хареком, пытаясь заставить его отступить от рухнувшего на колени друида. Харек не отступал. Он был ранен, из дыр в его одежде сочилась розовая, размытая дождем кровь.

На снеккаре Рагнара запел рог, призывая урман к отступлению, — эрул перестал ждать поддержки из крепости Бернхара. До битвы Рагнар договаривался с графом, что урмане примут бой и удержат варгов у пристани, а когда силы врага подтают, войско графа выйдет из крепости и ударит варгам в тыл. Но битва затянулась, а граф так и не появился.

Повинуясь призыву хевдинга, урмане стали отступать к своим кораблям, оставляя победу за варгами. Те преследовали их до кромки воды, однако дальше заходили немногие — там их уже могли достать стрелами с кораблей…

Айша не хотела возвращаться на корабль. Она не хотела ни думать, ни шевелиться. Без Бьерна ее жизнь потеряла смысл. Лежа в грязной луже под ногами все еще сражающегося Харека, Айша смотрела не на него и не на отступающих урман, а на друида, который пытался вытащить кинжал из своего бока. Болотнице нравилось видеть искаженный болью рот врага и его трясущиеся пальцы. Они постоянно соскальзывали с мокрой рукояти, не позволяя ему достать оружие из раны.

— Сдохни, — громко, чтоб услышал друид, сказала Айша. Или это произнесла проснувшаяся в ней хвити?

Варг бросил на болотницу злой взгляд. Она засмеялась. Было странно смеяться вот так, без веселья, но ей нравилось пугать убийцу Бьерна. Она хотела, чтоб умирая, он унес за кромку ее смех.

— Ты… — прошептал друид. — Ты…

Его пальцы вновь сомкнулись на рукояти кинжала.

— Не получится, — сказала Айша.

Она надеялась увидеть отчаяние на его лице, но что-то ударило ее сзади, сильно и безжалостно. В основании шеи хрустнуло, изнутри в уши ворвался резкий хлюпающий звук, в глазах потемнело.

— Ты умрешь, — успела пообещать Айша, прежде чем мир стерся, превратившись в яркую разноцветную вспышку.

Из темноты ее вытащил голос Харека. Берсерк ругался, обзывая кого-то то трусливыми зайцами, то глупыми овцами, то скользкими жабами. Свет полез под закрытые веки болотницы, за ним следом просочилась боль. Айша застонала, скорчилась.

— Ведьма очнулась, — сказал незнакомый голос. Голос был молодой, легкий, как вешняя капель.

— Хорошо, — ответил ему другой, более взрослый. — Скажи Коракше.

Свистнула плеть, застучали копыта. Их торопливый стук затих вдали.

Свет упорно раздирал веки. Айша открыла глаза, прищурилась от брызнувших в них солнечных лучей. Она лежала на спине в какой-то телеге, над ней сияло голубым простором по-летнему высокое небо. Облака окутывали его далеко на горизонте белой бахромой. Телегу потряхивало на ухабах, тело Айши подпрыгивало и перекатывалось бессильно, словно куль с мукой или пук соломы. Несколько раз перед болотницей промелькнуло лицо Харека с запекшейся кровью на щеках и его руки, обмотанные на запястьях ворсистой веревкой. Потом Харек исчезал, и Айша вновь оставалась один на один с небом. Она лежала, смотрела на пронизывающую зрачки синь и ждала смерти. Она знала, что последует за Бьерном, нужно было лишь немного подождать…

В скрип тележных колес и ругань Волка вновь вклинился стук копыт. Теперь он приближался.

— Стой! — закричал молодой, уже знакомый Айше голос. — Стой!

Телега остановилась. Над Айшей нависла лошадиная морда. На мохнатых губах белели пузырьки пены, рыжая шерсть на переносице лоснилась. Уздечка натянулась, разрывая углы лошадиного рта, и конскую морду сменило человеческое лицо. Всадник склонился над болотницей. Айша увидела голубые пустые глаза, две глубокие морщины, протянувшиеся от крыльев носа к углам рта, светлые волосы.

— Выжил-таки… — прошептала она.

Коракша нахмурился, протянул руку. Сопротивляться у Айши не было ни сил, ни желания. Она больше не могла ненавидеть убийцу Бьерна, она готовилась к переходу за край людского мира. Пальцы друида сомкнулись на вороте ее рубашки, подтащили болотницу к краю телеги.

— Оставь ее, сучий потрох! — где-то рядом возмутился Харек.

Друид мотнул головой в его сторону, послышался тупой звук удара. Харек смолк. Взгляд друида ползал по лицу Айши липкой мухой, выискивал в ней остатки желаний. Не найдя, Коракша оттолкнул пленницу. Болотница упала, ударилась о дно телеги. Связанные за спиной руки не почувствовали боли.

— Она будто дохлая, — сказал молодой голос. — Долго не проживет. Зачем она тебе, Коракша?

— Не мне, — возразил друид. — Духам.

— Но Сатин уже повез им в дар других пленников!

— Ведьма и воин-зверь — это ли не лучшие подарки для пожирателей тел?

— Она не доедет. Ты ведь знаешь, если ведьма зовет смерть, та всегда приходит, — с сомнением произнес молодой. Его речь текла мимо Айши, словно журчание ручья — без смысла, без связности. Просто слова, просто капли…

Теперь болотница лежала на боку, перед ней раскачивалась застрявшая в трещине тележного днища соломина. От дыхания Айши она колыхалась, кивала сломанным концом, будто поддакивая.

— Ты прав, Ратимор, но эта ведьма слишком молода. Смерть придет к ней не сразу, она проживет еще несколько дней. — Друид закашлялся, причмокнул, вытирая губы. — Но все же пришли к ней Шулигу, пусть приглядит.

Опять плеть влажно всхлипнула, опускаясь на конский бок…

— Пошел, пошел! — закричал возница.

Телега стронулась с места, затряслась. Соломинка перед Айшей заплясала, извиваясь ломким станом.

Айша закрыла глаза.

Время тянулось медленно, словно нить ленивой прядильщицы. Наматывало дни на сухое веретено ночей, одурманивая своей одинаковостью. Айша не знала, когда поднималось или заходило солнце, не чувствовала ни дождя, ни ветра. Голоса нежитей, что частенько врывались в ее дрему, сменялись голосами варгов, и наоборот.

Иногда Айшу поднимали, вытаскивали из телеги, куда-то волокли. Кто-то надавливал ей на живот, заставляя облегчить нутро, а затем вновь впихивал ее обратно, в телегу.

В один из дней ей развязали руки, и настойчивый голос Харека принялся вытягивать ее из серой пустоты, призывая ослабить веревки на его запястьях. Просьбы улетали вслед за временем, не затрагивая Айши.

Несколько раз ее зубы разжимали лезвием ножа, и тогда в ее горло втекало нечто сладкое и теплое. Однажды появился Коракша. Склонился, удивленно уставился в глаза болотнице, зашевелил губами.

Она не услышала слов и поняла, что смерть уже совсем близко. Той же ночью в ее уже ставшее привычным безвременье вполз голос Харека.

— Айша! — звал он. — Айша!

— Тише, — перебил его другой голос, женский. — Она умирает… Идем.

— Я не оставлю ее.

— Тогда оставишь меня…

Голоса сплетались в странном споре, тонули где-то между сном и явью. Потом Айшу подбросило куда-то вверх, затрясло. Она слышала громкое сопение, шум шагов, хруст ломающихся веток. Что-то тонкое и гибкое било ее по щекам, ее руки бессильно болтались, шлепая по чьей-то спине, перед ее глазами мелькали ноги Харека, покрытая свежей зеленью земля, черные кочки. Потом землю сменила хвоя и спины древесных корней…

Харек бежал долго. Когда стало чуть светлее, он остановился, сбросил Айшу на мягкий хвойный настил, сам рухнул рядом. Он тяжело дышал, и каждый его вздох сопровождался сипением. Сквозь его дыхание Айше послышался шум реки.

— Вода, — хрипло сказал Харек, поднялся и шатаясь побрел к реке. Его темная большая фигура исчезла меж древесных стволов. А над Айшей появилось круглое женское лицо — белое, с пухлыми щеками и маленьким ртом.

— Сучка! — прошипела женщина, всем телом наваливаясь на грудь болотнице. — Ты ведь слышишь меня, правда?

Айша молчала.

— Слышишь… — Женщина покусала нижнюю губу, ее узкие глаза сверкнули злобой. — Сдохнуть хочешь, так подыхай! Нечего за собой других тянуть! Ишь, страдалица хренова…

Над головой женщины испуганно пискнула какая-то нечаянно проснувшаяся до свету птаха.

— Что пялишься? Иль не понимаешь? — Женщина протянула руки к лицу Айши, пальцами одной руки сдавила ей ноздри, другой плотно закрыла рот. — Не можешь сдохнуть сама, так я тебе помогу. Лучше — ты, чем Харек. Пока ты жива, он тебя не бросит… Знает, что с таким грузом далеко не уйдет, а не бросит… Ну, да я ему пособлю… И тебе заодно…

Она бормотала, продолжая зажимать рот и нос Айши. Дыхание болотницы замерло, грудь стало жечь, словно внутри нее кто-то запалил костер.

Айша не хотела жить, но ее тело принялось извиваться, пытаясь вылезти из-под чужой тяжести. Слабые руки потянулись к перекрывшей дыхание преграде.

— Ах ты, дрянь! — Почувствовав ее движение, пухлая женщина подогнула колени, переползла через болотницу, ногами прижала ее руки к бокам. — Нет уж. Хотела помереть, так помирай, нечего дрыгаться…

Жар из груди перетек в живот, добрался до бедер, стиснул их судорогой. В горле завертелся невидимый еж, выставил иглы. Айша уже не могла совладать с собственным телом — оно корчилось, как придавленный дождевой червяк. Лишенные движения руки бились о землю, царапали корни деревьев скрюченными пальцами. Ноги елозили по хвое, сгребали ее в неряшливые кучки. Голова моталась из стороны в сторону, норовя сбросить чужие ладони. Женщина над Айшей пыхтела, ее лицо налилось кровью. В какой-то миг ее пальцы соскользнули с Айшиного рта, болотница отчаянно глотнула воздух, выгнулась дугой, харкнула в пухлую бабью рожу. Та на миг отпустила пленницу. Царапая бока о землю, Айша перевернулась на живот, попыталась вырваться. Противница вцепилась ей в волосы, потянула назад. Затылок прострелило резкой болью, в глазах зарябило. Согнув ноги в коленях, Айша пятками ударила по рыхлой бабьей заднице. Угодила чуть выше — в поясницу. Женщина охнула и повалилась на бок.

— Вот гадина… — задыхаясь, прошептала она.

Силы у Айши кончились. Она лежала на спине хватала ртом чистый лесной воздух. Освободившееся от тяжести тело наслаждалось свободой…

Женщина рядом с болотницей завозилась, села, опираясь рукой о землю. Другой рукой затолкала под темный платок выбившиеся светлые пряди, покосилась на Айшу:

— Теперь все сдохнем. Ты ведь сама-то не пойдешь, опять начнешь придуриваться: "Ох, у меня мужика убили…" Будто раньше не знала, что мужики на то и мужики, чтоб помирать на войне. Они сами эти войны придумывают, сами на них и мрут, словно мухи. А бабам из-за них на тот свет отправляться не дело. Я вот троих схоронила — и ничего, живу. А нынче улыбнулась судьба, так Харека встретила… Четвертого…

После платка настал черед рубашки. В борьбе она смялась, тесьма на вороте оторвалась, повисла свившимся хвостом. Женщина потерла ее между пальцев, поразмышляв, дернула от себя. Тесьма с треском оторвалась. Женщина заботливо засунула ее под пояс, назидательно сообщила:

— В хозяйстве все сгодится.

Отвернувшись от болотницы, она принялась отряхивать юбку.

Айша лежала, смотрела на ее согнутую спину, на ветви деревьев, кажущиеся совсем черными в предрассветных сумерках, вдыхала запах леса и прелой хвои. Она так давно ничего не видела и не чувствовала, что все казалось новым, непонятным.

— Ну, вот и все, — женщина довольно оглядела свою одежду.

— Ты кто? — Айша слишком долго не разговаривала, голос был чужим, квакающим.

— Вот так приехали! — возмутилась ее недавняя противница. — Будто не я все эти дни тебя поила, кормила, в отхожее место водила! Шулига я. Шулига!

"Но все же пришли к ней Шулигу. Пусть приглядит!" — подсказала память. И вдруг время, обезумев, рвануло назад, завертело перед глазами Айши прошедшие дни, отсчитывая с самых близких: нелепая бабья возня в рассветном лесу; бегущий с ней на плечах Харек; обоз варгов; телега; светловолосый друид с собственным кинжалом в боку; она сама, идущая сквозь битву, будто настоящая Белая Девка; холодные щеки Бьерна под ее ладонями…

— Бьерн… — прошептала болотница. Закрыла лицо ладонями, всхлипнула. — Бьерн!

Ее затрясло, мелко, словно в лихорадке. Изнутри наплыла невыносимая горечь, стянула обручем горло, резью ударила по глазам. Веки набрякли, став невероятно тяжелыми, слезная пелена застелила взгляд.

— Бьерн, — повторила Айша. Оторвала ладони от щек, подняла лицо к той, что недавно пыталась ее убить, зацепилась взглядом за ямочки на пухлых женских щеках. — Он… Он…

— Да ты скажи… — Шулига пододвинулась к болотнице, прикоснулась мягкими пальцами к ее волосам, провела ласково, будто утешая. — Скажи, не тушуйся… Все легче будет…

— Он…

Хвити отступила, оставляя в Айше обычную человеческую боль. Не договорив, Айша рухнула лицом в теплые бабьи коленки и заплакала…

Боль и нежелание жить ушли со слезами. Остаток ночи Айша проспала, прижимаясь к пухлому боку Шулиги, а утром, с первыми зачатками света, беглецы двинулись в путь. Первой шла Шулига — она хорошо знала здешние места, хоть по рождению была ободриткой, а не варгой. Ее отец, один из ободритских кнезов по имени Ист, выдал ее замуж за воина-варга, когда Шулиге не исполнилось и двенадцати лет. Муж-воин умер в первый же год ее замужества. Оставшись вдовой, Шулига присмотрела себе нового жениха — одного из озерных варгов.

— Он был высоким и красивым, — топая впереди Айши и отгоняя сломанной веткой весеннюю мошку, рассказывала Шулига. — Но главное — он был богатым. Имел свой дом, двух жен, лошадей и скотину в усадьбе…

Она вела путников через лес, без тропы, поэтому то и дело останавливалась, перебираясь через кочку или ствол поваленного дерева. Рассматривала кору на деревьях, терла ее пальцем, принюхивалась к ветру. Айша знала все эти способы нахождения пути, но после долгой, похожей на болезнь тоски она едва передвигала ноги. Внутри Айши было пусто и холодно. В голове вертелось предсказание Финна. Все, что предрекал старик, сбывалось — и буря, и капище четырехликого бога, откуда начала свой путь тьма, и множество смертей… "Тьма поглотит живых, чтоб испытать ту, которая стала жить. Хвити не умеют жить, она пойдет на зов…" говорил Финн. Он был прав, жить без Бьерна Айша не могла, не умела. Шулига заставила ее. Какая сила привела ободритку на Айшин путь? "Выбор…" — предупреждал Финн. В появлении Шулиги был какой-то тайный смысл, знак. Ничто на свете не случайно. Но какой? Айша не знала…

Шагающий позади Харек натыкался на нее, недовольно сопел. Хареку сильно досталось в той битве в Гаммабурге, и если бы не Шулига, вряд ли бы Волк остался в живых. Ободритка выходила его, подняла на ноги и помогла бежать из плена. После случившегося Айшу не удивляла привязанность Харека к пухлой, коренастой и неприметной бабе, но что могла домашняя на вид ободритка найти в желтоглазом берсерке, оставалось загадкой.

Лес сгустился, стали попадаться редкие березы, потянулись вниз с пологого склона. Размякшая почва, покрытая жухлой прошлогодней травой, перегнившей за зиму, скользила под ногами. Спускаясь, Шулига хваталась за низкие кусты, с придыханием продолжала:

— Когда озерный женился на мне, пришлось избавиться от двух прежних его жен…

— Ты их убила? — Айша вспомнила цепкие пальцы ободритки на своем лице, но не ощутила ни злости, ни обиды. Знак судьбы, вот чем была Шулига… Не человек — знак…

— А что мне оставалось? — не оборачиваясь, Шулига пожала плечами. — Зачем мне муж, который делит добычу и ласки на трех жен?

Она поскользнулась, плюхнулась задом на землю, ругнулась, требовательно протянула руку:

— Помоги.

Айша помогла ей встать на ноги.

Для своей полноты Шулига была удивительно легкой. Встав на ноги, она приподняла юбку, выпростала из-под подола маленькую стопу в кожаном сапоге, попыталась покрутить ею, сморщилась от боли.

— Передохнем? — предложила Айша. Она очень устала, во рту стояла сухая горечь. Мысль о смерти Бьерна понемногу срасталась с ней, как срастается с деревом круглый гриб чага, становилась ее частью и уже не высасывала из нее жизнь. Да этой жизни уже и не было, только пустота…

— Спятила? — Шулига наступила на больную ногу, скривилась, однако двинулась вперед. — Варги наверняка ищут нас. Они хорошо читают следы, поэтому до заката нам надо прийти на земли духов…

— Куда? — еще в обозе Айша слышал о какой-то деревне духов, куда их везли варги.

— На земли духов, — терпеливо повторила Шулига. — Туда варги не сунутся. Они привозят пленников к оврагу, откуда начинается деревня духов, сталкивают вниз и убегают. Шибко боятся…

— Боятся чего?

— Ты же ведьма, сама должна знать.

Шулига покряхтывала от боли, но уверенно шла вниз по склону.

Прошлогоднюю траву сменил мох, редкие березы и осинки сгустились, запахло болотом. Айша потянула носом знакомый с детства запах. Подумалось о родном Приболотье, о Затони с ее могучими старыми осинами и сырыми кочками. Там дед Батаман учил Айшу языку кромки, тайным знакам и наговорам, песням трав и деревьев. Многих кромешников Айша видела своими глазами, например старую Букарицу, что пряла пряжу в их подвале, хотя дед называл ее обычной служанкой, или толстую Жмару, что заходила однажды на огонек, или Блазня, который явился ночью в грозу и долго о чем-то шептался с дедом в углу за очагом…

— Ты называешь духами тех, что живут за кромкой — поинтересовалась болотница у Шулиги.

— А почем мне знать, за кромкой они живут иль нет, — откликнулась та. — Это вам, колдуньям, положено знать, кто да что…

Айша споткнулась о вылезший из-под мха корень, чуть не упала. Харек подхватил ее сзади под локоть. Обернувшись, болотница взглянула в желтые глаза берсерка, попыталась благодарно улыбнуться. Улыбка не получилась. Харек потрепал ее по плечу:

— Надо идти.

— Недалеко уже, — поддакнула Шулига. Вытянула вперед руку, указательным пальцем ткнула за лощину, на поднимающийся вверх поросший сухими кривыми деревьями склон. — Как через овраг переберемся, так и начнутся их земли…

Какое-то время путники молчали, почти на четвереньках сползая по ставшему крутым спуску. Мох влажно чавкал под пальцами, ноги и низ одежды намокли. Из оврага тянуло гнилью. Этот запах уже не походил на запах родной болотистой Затони…

Айша поморщилась, догнала прихрамывающую Шулигу:

— Ты уже бывала здесь?

— Да. С друидами. А до того — третий муж приводил. Два раза.

— Зачем?

— Хотел ребеночка. В тот год варги отдали духам много пленников, думали, что духи станут добры к ним. Вот некоторые и шли к оврагу…

— Сюда?

— Почему — "сюда"? Просто к оврагу. Варги строят свои жилища у озера, на берегу, а чуть дальше от берега есть несколько оврагов, таких как этот. Они похожи на огромные круги. Внутри этих кругов и стоят деревни духов.

— Ведьмины круги, — вслух подумала Айша.

— Может, и так, — кивнула ободритка, оглянулась на Харека. В карих глазах Шулиги вспыхнул теплый лучик, на миг осветил усталое бабье лицо и исчез. — Только проку с этих кругов никому не было. Духи не дали мне ребенка, зато отобрали последнего мужа.

— Он умер? — Айша не понимала, кого ободритка столь упорно именует духами. Никто из известных ей кромешников не мог жить в ведьминых кругах и уж тем более — целыми деревнями. Даже домовые и дворовые нежити, обычно живущие тесно, словно родичи при одном дворе, не называли свои дома деревнями. К тому же обижать людей не входило в их привычки. Разве что в конце рюена мог пошуметь Волосатка, или в середине березозола бесился, сбрасывая старую шкуру, Дворовик [59]…

— Духи съели его. Как и двух первых, — равнодушно сказала Шулига.

Спуск наконец закончился, приведя путников в сырую и вонючую полутьму оврага. Дневной свет не добирался до гнилой овражной хляби, ноги Айши почти по щиколотку утопали в грязной жиже.

— Съели?

Вопроса болотницы Шулига не услышала, замерла, будто выученная на дичь псина, подняла вверх маленькую ладонь, призывая к молчанию. Айша затаила дыхание. Вокруг стояла тишина.

— Здесь живут мертвые духи, — склоняясь к Айше, прошелестела ей на ухо Шулига. — Они никого не едят, но могут убить…

Словно откликаясь на ее шепот, в темных кустах лощины что-то затрещало. Треск был далеким, глухим, но весьма отчетливым. "Выбор…" — пробормотал над ухом голос Финна.

— Нет… — Невольно рука Айши отыскала руку ободритки, стиснула. Пальцы Шулиги дрожали.

Треск стал приближаться, в темноте оврага послышалось тяжелое дыхание, словно некто страшный, огромный и тяжелый выбирался из непроглядной тьмы нежитей.

Айша попятилась.

— Это они! Учуяли! — взвизгнула Шулига. Рванула руку болотницы, увлекая ее за собой. — Бежим!

Айша побежала. Перед ней мелькала спина Шулиги, подскакивала вверх-вниз выбившаяся из-под платка толстая короткая коса. По лицу болотницы хлестали ветки, одежда цеплялась за кусты. Кочки, как лягухи в дождь, прыгали под ноги, подставляясь скользкими спинами. На одной, не удержавшись, Айша взмахнула руками, грохнулась лицом вниз, задохнулась, больно ударившись грудью. Над ней зашуршали быстрые шаги. Тяжело дыша, склонилась Шулига, затрясла, принуждая подняться:

— Бежим, бежим…

Айша попыталась, оперлась на руки, приподняла голову и плечи…

Перед ней простирался склон, ведущий к землям духов. Ровный, покатый, всего в два десятка шагов. По его краю белел вымерзшими за зиму стеблями густой малинник. Светлый, почти прозрачный в сером, текущем сверху свете… Сухие стебли с хрустом расступились, высвободили из прозрачной белизны клыкастую морду с маленькими злыми глазками на косматом лбу.

Пальцы Шулиги отпустили княжну. Оглушительный визг ободритки разнесся по лесу, коснулся круглых ушей зверя. Могучая голова шевельнулась, малинник затрещал, высвобождая громадное, похожее на клочкастый валун, тело.

— Тьма… — шепнула Айша.

Она не могла пошевелиться, лишь наблюдала, как медленно, мотая лобастой башкой, тьма в обличье медведя выбирается на поляну. Зверь опустил морду совсем низко к земле, свалявшаяся шкура на его плечах перекатывалась буграми. Тяжелые лапы вминались в землю, разрывая ее похожими на крюки когтями. С обвисшей на пузе шкуры капала грязь.

Круглые глаза медведя отыскали болотницу. На миг Айша столкнулась с ним взглядом. В звериных зрачках не было ненависти или злобы — одна мертвая пустота. Он не жаждал добычи и не желал человеческой крови, по следам которой вышел из своей кромешной мглы, он просто выполнял свое предназначение.

Айша поднялась на четвереньки, вытянула к медведю сложенные в замок ладони, затем быстро расцепила пальцы, растопырила их, развела руки в стороны, словно подставляя зверю грудь.

— Уходи, — приказала она. — Если так надо — возьми меня и уходи!

Медведь раскрыл пасть и заурчал. От него мерзко воняло, особенно из пасти. Клыки были большими и желтыми, с черными налетами у десен. С шершавого даже на вид языка капала пена…

Впервые нежить не слушался древнего языка кромки.

— Уходи! — повторила Айша.

Клацая когтями, медведь вразвалочку пошел на болотницу.

Шулига перестала визжать.

Зверь ускорил шаги. Ему оставалось до Айши несколько локтей, не больше. Сокращая путь, он подобрался, готовясь к прыжку. Черные глаза блеснули в солнечном свете. Что-то тонко свистнуло, из малинника позади зверя вылетел короткий метательный топор. Раскрутился в воздухе, впился лезвием в шкуру на холке. Медведь взревел, встряхнулся, разворачиваясь к новому врагу. Топор выскользнул из неглубокой раны. Одним ударом мохнатая лапа вдавила его в землю.

— Давай, иди сюда, — выступив из малинника, Харек встал перед медведем. Его руки были пусты, единственное оружие лишь царапнуло зверюгу. Однако желтоглазый не собирался отступать.

Медведь зарычал. Харек оскалился и тоже зарычал.

Медведь шагнул к урманину. Харек тоже сделал шаг ему навстречу.

Подобного зверь не ожидал. Остановился, засопел, принюхиваясь, а затем, неожиданно сорвавшись с места, косыми прыжками пошел на врага. Харек расхохотался, присел, развел руки, готовясь к последней битве…

— Все, хватит! — вдруг зазвенело над головой Айши.

Кричала Шулига. Забыв о страхе и подвернутой ноге, она перескочила через стоящую на коленях болотницу и очутилась прямо позади взбешенного зверя, — низенькая, коренастая, похожая на древесный обрубок, обряженный в женскую одежку. В обеих руках Шулига стискивала увесистую корягу. Ободритка держала корягу наперевес, растопыренными сучьями вверх.

— Тебе что сказано, тварь?! — догнав зверя, заорала она. Взмахнула корягой, огрела медведя по рыхлому заду. — Пошел прочь! Прочь!

Медведь оглянулся. Размахнувшись еще раз, Кулига саданула корягой по большой звериной морде, рассекла острым сучком губу зверя, с нее закапала кровь.

— Так тебе! — дурным голосом сообщила медведю Шулига и, ловко перехватив корягу, другим концом ткнула зверя прямо в нос.

Медведь тонко и жалобно взвизгнул, мазнул по носу передней лапой, осел на задние.

— Ишь, удумал, мужика моего хватать! Прочь, рожа ненасытная!

Коряга вновь взметнулась вверх и опять опустилась на влажный черный нос. Зверь заскулил, попятился.

Пользуясь растерянностью медведя, Харек подхватил с земли топор. Метать оружие Волку не понадобилось, — заметив рядом с разошедшейся бабой нового противника, зверь резко развернулся и, поджав короткий хвост, длинными прыжками помчался прочь. Вломившись в спасительные заросли малинника, он совсем по-собачьи обиженно тявкнул…

На всякий случай Харек сделал несколько шагов за ним, радостно вопя и потрясая топором. Шулига отбросила корягу прочь, отряхнула ладошки, повернулась к Айше. Лицо ободритки было красным, платок сполз с ее головы, в гладко забранных в косу русых волосах застряла ссыпавшаяся с коряги труха. Несколько волосков прилипли к потному лбу бабы, на щеке виднелась темная полоска грязи. Закатанные до локтей рукава широкой рубахи открывали пухлые розовые предплечья. "Будто стирать собралась, — мелькнуло у Айши в голове. — Иль корову на выпас…"

— Вот тварь упрямая! Гонишь его, гонишь, а он будто глухой! — подойдя к болотнице, раздосадованно сказала Шулига. У нее тряслись руки и губы, голос срывался на писк, плечи нервно подергивались, словно под одеждой ползала мокрица. Краска медленно сползала с шеи и щек ободритки, оставляя на них некрасивые красно-белые пятна.

Сзади к ней подошел Харек. Сунул топор за пояс, положил руку на округлое бабье плечо, ласково стиснул. Шулига быстро обернулась, сглотнула, стиснула пальцы в кулаки, стараясь унять дрожь. Снизу вверх посмотрела на урманина. Голос ободритки зазвучал мягче, стал по-бабьи заботливым:

— Ты-то как? Целый?

Берсерк улыбнулся. Шулига потянулась к нему, подняла руку, провела кончиками пальцев по щеке:

— Ты не бойся, я тебя всяким тварям не отдам. Пусть и не мечтают…

Невольно Айша хмыкнула и тотчас умолкла под грозным взглядом Харека.

Большой ладонью Волк поймал пухлую руку Шулиги, прижал к своей щеке.

— Я знаю, — сказал он. — Знаю…

Прежде чем двинуться дальше, они решили передохнуть. Харек выбрал ровное местечко у сухой ольхи, сел, положил на колени топор. Привалившись затылком к стволу, закрыл глаза. Шулига пристроилась у него под боком. Согнула ноги, задрала подол юбки, принялась стаскивать правый сапог.

— Помочь? — глядя на ее сморщенное от боли лицо, спросила Айша.

Шулига отрицательно помотала головой. Охнув, рывком сдернула обувку, размотала тряпицу, погладила пальцами синюю отекшую лодыжку:

— Подвернула, чтоб ее… Поморанки бы приложить… или капусты…

Ободритка знала толк в травах: поморанка могла за полдня унять боль, а капустный лист, оставленный на ночь, хорошо снимал отек. Однако под рукой ни того, ни другого не было.

Айша присела на корточки, предложила:

— Хочешь — заговорю?

— Ты-то? — усмехнулась Шулига. Покачала головой, начала вновь обматывать ногу тряпицей. — Да что ты умеешь, ведьма хренова? Вон, даже медведя отогнать не смогла…

— Это был не простой медведь, — вспомнив холодный взгляд зверя, возразила Айша.

— Конечно, не простой. Разве простой на человека нападет? Всем охотникам ведомо: медведь — зверь тихий, трусоватый, на людей не налезает, от любого шума в лес бежит. А этот, как человечину учуял, вон как попер… Это оттого, что привык человечиной питаться. Видать, духи ему выбрасывают то, что сами не доели — кости, требуху, кишки всякие… Ну, будто собаке… — Шулига заткнула конец тряпицы за обмотку кряхтя, натянула сапог, похлопала по нему ладонью. — Эх! А что до заговоров, так я в них не верю. На живом и без заговоров все заживет.

Она поерзала, удобнее устраиваясь возле Харека. Волк приоткрыл глаза, усмехнулся, облапил бабу за плечи, по-хозяйски привлек к себе. Круглое лицо ободритки расплылось от удовольствия, на пухлых щеках отчетливо проступили ямочки, глаза сузились, словно у сытой кошки. Как бы ненароком ее пальцы соскользнули на колени Волка, коснулись топора. Айша насторожилась, — берсерк никому не позволял прикасаться к своему оружию, и уж тем более — женщине. Однако он продолжал дремать, словно не заметил движения подруги.

— Зря ты так. — Айша скрестила ноги, подоткнув края юбки под зад, уселась напротив Шулиги. — Заговоры и заломы — великая сила.

— Как скажешь, — лениво согласилась та. Близость Харека смягчила ее. — Только медведь деру дал не от твоих заговоров, а от обычной коряги. Еще повезло, что старый он слишком, а дел с живыми людьми не имел. Мертвых-то, видать, жрал, так ведь они и не дрались. Вот он и опешил, бедолага, — не привык, чтоб еда с ним сражалась…

Ободритка хихикнула, ткнула Харека кулачком в бок:

— Слышь, Волк, а я ведь тоже испугалась. Давно уж так не пугалась…

Харек усмехнулся, не размыкая глаз.

Шулига замолчала, уставилась на свои руки, перебирающие складки на юбке.

Стало тихо. В тишине где-то далеко тяжело закликала зигзица, пошумел в ветвях деревьев усталый ветер, скользнул по лицу вечерней прохладой. Айша подумала о Хареке и Шулиге. О том, как они непохожи, и о том, что уже дважды Шулига не позволила ей стать добычей тьмы, что шла за ней по пятам. Затем — о Бьерне…

— Скоро стемнеет — сказала, чтоб не вспоминать.

— Это верно, — согласилась Шулига. В объятиях урманина ей было хорошо и тепло, она не слишком спешила продолжить путь. Однако, переборов усталость и негу, сняла со своего плеча тяжелую руку Волка, встряхнулась. — Надо идти.

Поднимаясь с земли, Айша впервые поинтересовалась:

— А куда мы идем?

Харек уже поджидал женщин в сторонке, потягивался, как большой лесной зверь. Топор торчал у него из-за пояса, в прорехе на боку виднелась нагноившаяся рана. Она не была глубокой, поэтому Харек не обращал на нее внимания. Почесал кожу рядом с краем раны, зевнул.

— Домой, — покосившись на него, ответила Шулига.

— Домой к кому? — не унималась Айша.

— Ко мне. — Ободритке надоели расспросы, на лбу появились недовольные морщинки, короткие светлые брови почти сошлись над переносицей. — К моему отцу, в мои родовые земли.

Словно почуяв ее раздражение, Харек бросил на нее быстрый взгляд. Оказалось достаточно, чтоб баба растаяла.

— Мне варги с их порядками вот уже где сидят, — сообщила она, проводя ребром ладони по горлу. — Знаешь, как они меня называли?

Айша покачала головой.

— Избранная, — с горечью в голосе сказала Шулига. — Они считали, что если духи съели трех моих мужей, то я у них в особом почете. После того как духи забрали Байдака — моего последнего мужа — его родичи отвели меня к друидам. Те нарекли избранной, принялись повсюду таскать за собой, словно идола. Обычные люди от меня шарахались, будто от ахохи, бабы детей прятали… Надоело…

— Поэтому ты сбежала от них?

— Нет, из-за него, — не церемонясь, Шулига указала пальцем на Харека. — Чего мне одной-то бежать. Друиды меня и кормили, и поили, и любую блажь спускали. Я у Коракши просила Харека мне отдать, как подарок, да он уперся: "Отдам духам, и все тут!" А я что, дура, такого мужика отпускать?

— Но ведь он — берсерк.

— По тебе — берсерк, а по мне — мужик! — отрезала Шулига. — И вообще, кабы не он, тебя б с твоими расспросами тут вовсе не было. Помирала б в обозе у варгов, сохла по своему Бьерну…

Имя ярла в устах ободритки прозвучало грубо, как ругательство. У Айши защемило в груди.

— Не надо… — попросила она.

К ее удивлению, глуповатая на вид ободритка мгновенно поняла, в чем дело.

— Тогда и ты в мою жизнь не лезь, — сказала она. Не дожидаясь ответа Айши, направилась к берсерку, бросила через плечо:

— Пошли. Ночь тут сидеть нельзя — не варги, так звери сыщут. Двинем по темноте ближе к духам, там хоть варгов бояться не придется…

Идти пришлось совсем недолго — вскоре за деревьями, на самой вершине склона, показался редкий частокол. Он ничего не огораживал, казалось, кто-то просто ради шутки беспорядочно понатыкал средь леса толстые древесные колья. На некоторых что-то темнело. В закатном слабом свете Айша никак не могла разглядеть что.

К частоколу вели несколько тропок, змеями вьющихся меж мшистых округлых холмиков. Ноздри защекотал неприятный запах.

Аиша подошла к одному из кольев поближе, запрокинула голову, пытаясь рассмотреть насаженный на его острие груз. Перед глазами заплясали надоедливые мошки. Болотница отмахнулась от них, приподнялась на цыпочки. Подошедшая к ней со спины ободритка подняла вверх палку, служившую ей посохом, спихнула груз с острия. Тот качнулся, накренился. На Айшу уставилась облезлая, наполовину обглоданная морда лесной рыси. На обнаженном до кости черепе уцелело несколько жалких клочков шерсти. Они свалялись липкими комьями, один свешивался на пустую глазницу. Нижняя челюсть с тонкими зубами торчала из раззявленной пасти зверя.

— Рысь, — определила Шулига. — Недавняя…

Потыкала палкой в мох, вытирая ее конец, затем указала на ближний кол:

— Там — волк, дальше — кабанчик, где-то рядом была тушка зайца…

— Охотничья приманка? — глядя, как Харек неторопливо обходит остальные колья и, подталкивая трупы животных обухом топора, сбрасывает их на землю, спросила Айша.

— Нет, это жертвы для духов. Их приносят варги, из тех, что посмелее, и решаются перейти через овраг. Рысь наверняка приволок кто-то из охотников. А кабанчика еще по зиме принес Ратимор — у него жена рожала, он боялся, что духи нападут на деревню и заберут младенца. Уж очень они охочи до молодого мяса… Вот он и прибегал к Коракше, просил, чтоб тот умаслил духов. Коракша приказал ему поймать кабанчика и принести в жертву на кольях. Ратимор три дня боялся, а потом сделал все, как велел Коракша. Духи не взяли кабанчика, но и на деревню не напали…

— Тут человек! — Харек остановился у дальнего кола.

Шулига подобрала юбку, неловко прихрамывая, поковыляла к нему. Ее посох глубоко входил в землю, выковыривал из нее толстые куски мха. Айша поспешила следом.

Висящий на коле человек был обнажен и уже наполовину сгнил. Головы у него не было, вместо живота зияла глубокая, отвратительно воняющая дыра. Из дыры белесыми краями выпирали концы нижних ребер. Грудь превратилась в гниющее месиво. Одна нога, нелепо вывернутая, торчала в сторону, другая была обломана чуть выше колена. По ней и по тухлой слякоти под трупом ползали жирные белые черви. Айша зажала нос пальцами, отступила.

— Это Кули, — спокойно сообщила Шулига. — Ее привезли друиды. Она так кричала и извивалась, что им пришлось перерезать ей сухожилия на руках и ногах. Она была слишком старой, видишь, духи взяли только ее голову и совсем немного мяса…

— Ты знала ее?

— Конечно, знала. Я живу с варгами уже много лет, знаю почти всех на озере и близ него. Говорят, правда, что есть еще лесные варги, но их я не видела. Кули была больна и все равно бы умерла. Зачем было отдавать духам здоровых, если мы могли отдать Кули? Ладно, пошли отсюда…

Она направилась прочь от странного капища. Следуя за ней, Айша думала о нелепом обычае отдавать людей в дар нежитям и о том, что никогда еще в своей жизни ей не доводилось иметь дела с такими странными духами. Но что было хуже всего — она не слышала и не чувствовала их…

Запутавшись в собственных мыслях, болотница нагнала Шулигу, зашагала рядом:

— А почему ваши друиды не прогонят духов? Я видела Коракшу и чувствовала его силу. Неужели он не может оплести духов заговорами и заставить их убраться за кромку?

Шулига вздохнула, пожала плечами:

— Наверное, может. Но он никогда этого не сделает.

— Почему?

— Потому что духи дали ему вторую жизнь. После того как Бернхар повесил его на площади, шесть лет назад…

Деревья стали встречаться реже, мох из мягкого зеленого превратился в сухой серый, под ногами зашуршали ветки вереска. Наползающая на лес темнота скрадывала очертания кочек и кустов, превращая их в затаившихся, неизвестных Айше кромешников, воздух похолодал, наполнился тревожными вечерними всхлипами лесовиков. Айша прислушалась, однако разобрать их речи не смогла, — то ли лесовики были напуганы царящими в здешних местах духами, то ли просто еще не проснулись и мямлили спросонья нечто невнятное. За едва оперившимися древесными кронами тревожно закричал коршун. В черноте неба мелькнула его тень, описала круг и исчезла.

Харек остановился у небольшого, в человеческий рост холма, справа от которого выпирал бок поросшего мхом камня, а слева тянулись вверх две сросшиеся стволами ели. Пошуровал ногой по земле, отцепил от пояса два бурдюка с водой, бросил их на землю.

— Здесь, — коротко сказал он. Шулига с готовностью уселась на корточки, взяла один из бурдюков, развязала тесьму, припала губами к горлышку. Капли воды побежали по ее подбородку. Айша сглотнула, — лишь теперь она ощутила невыносимую сухость во рту. Напившись, Шулига протянула ей бурдюк. Вода была теплой и затхлой, однако Айша едва сумела оторваться от его горловины. Вытерла губы рукавом, все еще ощущая во рту привкус болотной тины, отдала бурдюк Хареку.

Волк пить не стал, поднес его к носу, понюхал, поморщился и, смочив рот одним глотком, ловко перетянул горловину. Отложив бурдюк в сторону, снял безрукавку, скатал в комок, улегся, сунул ее под голову. Шулига молча пристроилась рядом с ним. Что-то прошептала, касаясь губами его уха. Волк усмехнулся, приобнял ее за плечи…

Чувствуя себя лишней, Айша потопталась, отыскивая место для сна. Потом поставила бурдюки с водой ближе к камню и забралась в уголок, где холм срастался с валуном. Нагребла под голову старых веток и мха, свернулась калачиком. Она очень устала — все тело ныло, в ногах зудел осиный рой, жег кожу острыми жалами. Но голова оставалась ясной, и спать не хотелось. Вспоминался то медведь с его неживым взглядом, то неведомая Кули, отданная в жертву духам… Айша думала о том, что пытается подсказать ей судьба, куда направить… Думала о Шулиге, о трех ее мужьях, о Хареке, об ушедших в монастырь Кьятви и крепыше бонде… Она не желала думать лишь о предсказаниях Финна и о Бьерне. Первое обдавало холодом неминуемой беды, второе разрывало болью утраты.

Вертясь с боку на бок и протирая сырым мхом горящие щеки, болотница шепотом спела сама себе баюнную песню, потом поразмышляла о княжне, оставшейся в монастыре в Гаммабурге… Сон не шел.

Отчаявшись, болотница села, обняла руками коленки, уставилась в ночную темноту леса. Там, за едва заметными тенями древесных стволов, шуршали неприметные глазу зверьки, шелестели чьи-то крылья, потрескивали под неосторожными лапами палые ветки. Удивительно, но привычные для болотницы голоса лесных нежитей молчали. Лишь изредка, словно пугаясь собственной смелости, жалобно всхлипывал одинокий женский голосок — то ли лешачихи, то ли лесной девки, то ли обмени… Айша попыталась заговорить с ней, но, услышав заклинание, кромешница стихла и больше не бормотала. Зато зашевелился, застонал во сне Харек. Повернулся на бок, спиной к ободритке. Не просыпаясь, та прильнула к нему сзади, обхватила рукой за пояс. Другую руку сунула себе под щеку. Нечесаные волосы берсерка спутались с ее светлыми в ночной тьме волосами, переплелись. Когда-то Айша так же засыпала рядом с Бьерном… Обнимала его, чувствовала под ладонями жар его сильного тела, вдыхала его запах и не ведала, как была счастлива. Обижалась, что ярл не говорит ей ласковых слов, что не холит, как княжну, что не хочет назвать женой… Нынче не обижалась бы, сама отдала бы княжне, лишь бы был жив…

Изнутри полезла непрошенная боль. Айша закусила губу, растерла ладонями глаза, упрямо помотала головой.

— Хоть бы кто из вас пришел, поговорил… — обращаясь к лесным нежитям, прошептала она. — Тоже мне, родичи…

Уронила голову в колени.

— Не зови… Здесь всем больно… — тихо прошелестел из лесной глуши испуганный женский голосок.

Айша подняла голову, всмотрелась. Меж тенями деревьев маячило что-то белесое, похожее на полоску тумана.

— Пастенка [60]? — узнала Айша.

— Не смотри, — прошептал голос. — Я некрасивая…

Болотница послушно потупилась, принялась разглядывать собственные коленки.

— Ты кто? — поинтересовалась пастенка.

— Человек.

— Нет, ты не человек! — Пастенка щелкнула веткой, прошуршала коготками по коре ели, уселась в ветвях над головой болотницы. — Ты — Белая. Это — твой путь. Без времени, без памяти, без боли…

— Я была человеком. Я жила, как человек.

— Ты хотела быть человеком, но не была, хотела жить, но не жила. Люди живут потому, что им дана жизнь, каждому своя. А ты жила чужой жизнью, — объяснила пастенка. — Ты — дитя Морены, этого не изменить…

Она не находила себе места — шелестела, перебираясь по ветвям то выше, то ниже:

— Ты плакала из-за мужчины? Из-за того, ради которого хотела стать человеком?

— Да.

— Глупая, — пискнула пастенка. — Мужчин много.

Соскользнула на верхушку валуна, прошуршала во мху, подбираясь поближе, заговорщицки шепнула:

— Уходи отсюда. Иначе нелюди придут и заберут тебя.

Пастенка боялась, ее голосок таял, подрагивал.

— Нежити, — поправила ее Айша.

— Нет. Нелюди, — повторила пастенка. Влажной прядью коснулась Айшиной шеи сзади, прильнула к уху, пояснила: — Люди, которые едят других людей. Они живут здесь. Люди думают, что они из нашего рода, что они нежити, а они просто нелюди…

— Это их здесь называют духами?

— Их. Уходи.

"Люди станут есть других людей", — вспомнила Айша предсказание Финна.

— Я не могу. — Она кивнула на спящих спутников.

— Фи… — презрительно фыркнула пастенка. Отпрянула от болотницы, вскарабкалась по камню вверх, перескочила на нижнюю ветку ели, запрыгала к вершине, стряхивая вниз сухую хвою.

— Оставь людей, — откуда-то издали донесся ее тонкий голос. — Ты — не они, ты можешь вернуться к своему роду, забыть обо всем. На кромке ты станешь сильнее, чем была прежде. Все забудешь…

— Я стану навьей?

— Может быть.

— А если я не хочу?

— Почему? Люди, звери, птицы и даже те, кто без имени, будут бояться и почитать тебя.

— У всех есть имена.

— Нет. У нелюдей — нет. Они ведь не люди, не нежити, не мертвецы. Они те, кто без имени. Ты вернешься?

Айша помолчала, шепнула:

— Не знаю…

— Глупая! — Пастенка засмеялась, оборвав смех, быстрой белкой метнулась на соседнее дерево, исчезла в ветвях. — Если не хочешь возвращаться, то учись жить. Не ради мужчины — ради жизни. Как человек. Тогда будет легче.

— Как?

Ответом была тишина.

— Слышишь? Как мне научиться?! — еще раз, чуть громче спросила Айша.

На ее плечо легла чужая рука. Сильные пальцы сдавили ключицу. Болотница оглянулась, уткнулась взглядом в заспанные глаза берсерка. Одной ладонью он стискивал ее плечо, другой опирался о землю.

— Тише, — сердито прошипел он. — Не шуми.

На его горле виднелась полоса шрама. Когда-то его оставил нож Айши… В те дни Волк ходил в походы не с Бьерном, а с Белоголовым Ормом. Вроде все это было совсем недавно, а кажется — так давно… "Все забудешь", — говорила пастенка…

— Ты вспоминаешь Белоголового, Волк? — спросила болотница.

Берсерк прищурился, отпустил ее плечо, потер пальцами смятую щеку:

— Нет.

— А Бьерна?

— Нет.

— Почему?

— Их здесь нет, — неохотно объяснил Харек. — Меня нет там. Зачем вспоминать?

— Говорят, что люди живут до тех пор, пока о них помнят, — сказала Айша.

— Люди живут до тех пор, пока они живут, — возразил Волк. Потянулся, зевнул, стараясь не потревожить спящую ободритку, улегся подле нее. Закрывая глаза, посоветовал:

— Спи. Поутру — долгий путь.

Айша легла на спину, сложила руки ладонями под затылок. Над ней нависло усеянное дырками звезд и исчерченное черными ветвями небо.

— Я была бы готова вернуться, пастенка… — тихо прошептала Айша. — Но я все помню…