"Проклятие демона" - читать интересную книгу автора (Сальваторе Роберт)

ГЛАВА 25 ЛЕТНЯЯ ЖАРА

— Есть какие-нибудь новости из Палмариса? — спросил герцог Калас, восседавший на своем пегом мускулистом тогайранском пони.

Король Дануб, который ехал на белоснежном жеребце, повернулся в сторону герцога, намереваясь ответить. Но вместо него это сделала Констанция Пемблбери. Она ехала между ними на гнедой кобыле.

— Разве середина недели уже наступила? — ехидно осведомилась она, ибо все знали, что неделя только началась. — Не приберечь ли этот вопрос для середины недели, а еще лучше — для ее конца?

Герцог Калас сверкнул на нее глазами, но Констанция только засмеялась. Она пришпорила свою лошадь и поскакала впереди мужчин по ухоженному и окаймленному живой изгородью лугу, что расстилался за Урсальским замком.

— Я давно не получал известий от наших палмарисских друзей, — сказал король и добавил: — По правде говоря, я особо и не жажду знать, что там происходит.

— Вам не стоит забивать себе этим голову, ваше величество, — сказал Калас. — Жители Палмариса не отличаются благодушием, а война и стычки внутри города сделали его жителей еще жестче. Если бы вы повелели мне туда вернуться, я бы лучше отказался от титула герцога Вестер-Хонса!

Король Дануб удивленно вскинул брови, но потом лишь кивнул. Когда минувшей зимой Калас вернулся в Урсал, он чуть ли не в первый день недвусмысленно объявил, что ноги его больше не будет в этом гнусном Палмарисе.

— А знаешь, — переменил тему король, — я не перестаю думать о моем наследии.

— О вашем наследии? — с деланным удивлением переспросил Калас. — Вы победили демона-дракона и демона Маркворта, поставившего вверх тормашками церковь Абеля. Вы…

— Давай не будем преувеличивать моей роли во всех этих событиях, мой друг, — сказал Дануб. — Я, конечно, понимаю, что добрая память обо мне будет жить не один десяток лет, но есть вопросы, которые нужно решать именно сейчас. Мне думается, что уличные стычки в Палмарисе и большинство заварушек, что временами случаются в нашем благословенном Урсале, являются результатом скопления излишнего количества людей на довольно ограниченном пространстве. А мы оба знаем, что человеческой природе, во всяком случае большинству людей, присущи неуживчивость и разногласия.

Король усмехнулся, и вслед за ним усмехнулся Калас.

— Возможно, настало время подумать о расширении королевства Хонсе-Бир, и в этой связи Палмарис может оказаться очень важным местом, — пояснил король Дануб.

— Вы имеете в виду Тимберленд? — недоверчиво спросил герцог Калас.

— Это невозможно по причине известного тебе соглашения. Я не хочу войти в историю как король, нарушивший клятву, — ответил Дануб. — Но есть немало земель между Палмарисом и Тимберлендом. Церковь уже присмотрела себе один из тамошних городишек — Кертинеллу. Вот и нам, учитывая нравы тамошнего населения, стоит обратить взор в том же направлении.

— Умоляю вас, не предпринимайте никаких решительных или поспешных действий, — сказал Калас. — Благодаря событиям недавнего прошлого север стал видеться неким удивительным местом, хотя на самом деле жизнь там не изменилась.

— Я ценю твое мнение, — сказал герцогу Дануб, — но в нынешние времена я ни за что не оставлю Палмарис без верного и сильного барона.

Калас понурил голову.

— Я не имею в виду тебя, — со смехом добавил король Дануб. — Даже если бы ты рвался в Палмарис, я слишком нуждаюсь в твоих советах, чтобы посылать тебя в такую даль. Но есть другой герцог, не так давно возвратившийся ко двору. Подвластные ему земли далеко простираются от Палмариса на север и запад.

— Тетрафель? — догадался Калас. — Как он себя чувствует?

— Я бы сказал, что он почти полностью оправился после всех потрясений, — ответил Дануб. — Он даже начал поговаривать о восстановлении своего дневника, хотя я сомневаюсь, что начерченные по памяти карты сгодятся для новых походов. Но если Тетрафель намерен вновь погрузиться в работу, разве найдется более подходящее для него место, чем Палмарис? Я позволю ему провести лето в Урсале — пусть окончательно придет в себя. А затем дам сильный отряд и отправлю на север. Думаю, ему без особого труда удастся укротить настоятеля Браумина.

Герцог Калас кивнул и даже изобразил на лице улыбку, однако, помня свой собственный палмарисский опыт, герцог ничуть не верил в истинность последних слов короля.

Среди зеленых холмов южной части Хонсе-Бира, в провинции Йорки, однажды появилось селение под названием Джунипер. В отличие от других городков и деревень этих мест, Джунипер не имел давней истории. Все его дома были сравнительно новыми, и уклад жизни населения тоже отличался от того, что сложился во многих других местах. Любой, кто поселялся в Джунипере, мог довольно быстро войти в высшие слои местного общества и не вызывал подозрений или насмешек у старожилов.

Неудивительно, что многие из тех, кого не желали терпеть в других уголках южной части королевства, стекались в Джунипер и обретали здесь родной дом. Поэтому Джунипер быстро разрастался. Узнав о нем от монахов Сент-Гвендолин, Де’Уннеро решил сделать это место первым полигоном праведного гнева братьев Покаяния.

Они появились в селении почти в самом конце лета, в один из нестерпимо жарких дней. Братья Покаяния двигались цепочкой, склонив головы. Невзирая на жару, на них были сутаны из плотной шерсти с закрывавшими глаза капюшонами. Странная процессия повторяла нараспев странные слова, умоляя о прощении их собственных грехов и грехов всего человечества.

Де’Уннеро привел братьев Покаяния на главную площадь. Там они встали полукругом, а сам Де’Уннеро, откинув капюшон, вышел вперед и обратился к народу:

— Мое имя — брат Истины! Слушайте мои слова, если вам дороги ваши жизнь и бессмертная душа!

Восемьсот двадцать восьмой год Господень не баловал города и селения Хонсе-Бира развлечениями, и странствующий проповедник был редкостью. Неудивительно, что вскоре весь Джунипер сбежался на площадь поглазеть на странников.

Какое удивительное представление устроили для здешних жителей Де’Уннеро и его фанатичные последователи! Брат Истины заговорил о грехах некоего человека из некоего неназванного селения. В это время один из братьев выбежал вперед, сбросил с себя всю одежду, оставшись лишь в набедренной повязке. В таком виде он пал ниц перед Де’Уннеро.

К лежащему подбежал другой брат с короткой плеткой в руке. По приказу Де’Уннеро он двадцать раз изо всех сил ударил лежащего, оставив у того на спине глубокие кровоточащие раны.

Один за другим последователи Де’Уннеро, братья Покаяния, принимали на себя грехи мира, от которых их затем освобождала плетка.

Братья каялись более трех часов. Каждый из них пролил кровь и слезы за грехи. Стихли пламенные слова Де’Уннеро. Толпа была надлежащим образом подготовлена. Наступил черед жителей Джунипера каяться в своих грехах и, что еще важнее, открыто возвестить о грехах своих ближних.

Здесь братья Покаяния проявили еще большее рвение, чем когда хлестали друг друга.

Двоих мужчин, обвиненных в «греховной дружбе», братья били до потери сознания, после чего на глазах толпы кастрировали. Маленького мальчика, которого обвинили в краже соседских цыплят, приговорили к отсечению руки, а произвести наказание Де’Уннеро заставил мать этого ребенка. И она отсекла руку собственному сыну! Иначе и быть не могло. Жители Джунипера знали о розовой чуме. Теперь, когда святой брат церкви Абеля пришел и рассказал им, отчего появилась чума и, самое главное, как ее одолеть, могли ли они ослушаться его повелений?

Последний круг трудов праведных в Джунипере завершился уже поздним вечером. Братья Покаяния все еще находились на главной площади, испытывая экстаз от самобичевания, когда в толпе зрителей Де’Уннеро заметил смуглокожего бехренца. Язычника немедленно схватили и приволокли к свирепому магистру.

— Кто твой Бог? — потребовал у него ответа Де’Уннеро.

Бехренец молчал.

— Чезру? — спросил магистр, назвав божество бехренских ятолов. — Ты встаешь на колени, когда молишься своему Чезру? Отвечай!

Человек молчал, но все видели, как сильно он задрожал, когда Де’Уннеро медленно обошел вокруг него, буравя несчастного взглядом.

— Отрекись от него, — велел бехренцу Де’Уннеро, вновь глядя ему в глаза. — Отрекись прямо здесь; при всех, от своего Чезру и назови его лживым идолом.

Человек по-прежнему упорно молчал.

— Если ты этого не сделаешь, значит, ты ответил на мой первый вопрос, — коварно улыбаясь, произнес Де’Уннеро. — Говорю тебе, отрекайся от Чезру! Назови его предателем душ.

Один из братьев Покаяния подскочил, готовый схватить бехренца, но Де’Уннеро удержал его.

— Мы видим, как чума захватывает наши земли, — стал объяснять магистр перепуганному бехренцу. — Мы знаем ее причину: ложная вера. Предупреждаю тебя: отрекайся от Чезру сейчас же, иначе ты сам подтвердишь, что являешься еретиком, а значит, отцом чумы.

Было видно, что последние слова стали решающими для несчастного бехренца. Он глотнул воздух и уже без страха посмотрел на Де’Уннеро.

— Уговариваешь тело спасать и душу губить? — спросил он с сильным бехренским акцентом. — Этого я не сделаю.

— Повесить его! — закричали из толпы, но Де’Уннеро потребовал тишины.

— Где его соплеменники? — громко спросил магистр.

Де’Уннеро услужливо подсказали. Он удовлетворенно улыбнулся: оказывается, все бехренцы жили неподалеку от Джунипера, в старой усадьбе.

— Поведешь его, — велел магистр одному из братьев Покаяния, указывая на бехренца. С факелами в руках процессия двинулась по ночной дороге. Добравшись до места, братья Покаяния окружили большой крестьянский дом. В окнах появились испуганные лица бехренцев, среди которых были старики и дети.

Де’Уннеро приказал им выйти из дома, но они отказались.

— Кто ваш Бог? — обратился к ним магистр. — Кому вы служите: церкви Абеля или вашему божку Чезру?

Ответа не последовало.

Тогда Де’Уннеро подал знак двоим братьям, которые стояли по обе стороны от него и размахивали ярко пылающими факелами. Братья направились к дому.

— Вы либо ответите на мои вопросы, либо мы дотла сожжем этот дом вместе с вами! — зарычал Де’Уннеро. — Отвечайте, какой церкви вы служите?

Дверь приоткрылась. Из дома вышел смуглокожий, высохший старик и медленными, но твердыми шагами направился к разъяренному монаху.

Он посмотрел на братьев Покаяния, которые удерживали, захваченного в Джунипере бехренца.

— Отпустите его, — потребовал старик.

Братья не шелохнулись. Старик заметил, куда они смотрят, и тогда обратился к Де’Уннеро.

— Уходите вон, — сказал он. — Наш это дом. Купили честно, остальное строить сами. Вам отчитаться не будем.

— А-а, да ты ятол, — прошипел Де’Уннеро название бехренской религии.

Судя по акценту, старик совсем недавно появился в Хонсе-Бире.

Услышав слова Де’Уннеро, он расправил плечи.

— Говори, что признаешь церковь Абеля своей истинной церковью, — потребовал Де’Уннеро. — Говори, что принимаешь святого Абеля своим спасителем, а нашего истинного Бога — своим Богом!

— От наша вера мы не отрекаться, — с достоинством ответил старик, подняв голову и обращаясь не только к Де’Уннеро, но и к толпе зрителей.

В следующую секунду старик оказался на земле, сбитый с ног мастерским ударом Де’Уннеро. Размахивая плетками, разъяренные братья Покаяния заставили его подняться и вместе с другим бехренцем погнали в дом.

— Сжечь их всех, — велел Де’Уннеро.

Братья Покаяния с факелами бросились к дому и подожгли его со всех сторон, закрыв обреченным какую-либо возможность выбраться наружу.

Вскоре из горящего дома понеслись крики, мольбы и стоны. Братья Покаяния остались невозмутимы. Вместе со сторонниками Эвелина бехренские язычники были виновны в том, что розовая чума обрушилась на благословенные земли Хонсе-Бира. Эти смуглокожие дикари совершали чудовищные и богопротивные обряды. Как утверждал Де’Уннеро, они приносили в жертву своим божкам новорожденных младенцев. Слова магистра вновь взбудоражили толпу. Даже туповатые крестьяне, которых мало заботила религия, пришли в неописуемую ярость. Бехренцы представлялись им теперь не кем иным, как прихвостнями демона-дракона!

Де’Уннеро без устали твердил о зверствах, чинимых бехренцами, не переставая обвинять южан во всех смертных грехах. Но момент истинного торжества магистр испытал несколько позже. Это случилось, когда одной бехренской женщине каким-то чудом удалось вырваться из горящего дома. Толпа, доведенная до неистовства криками Де’Уннеро, знала, как надо поступить. Беглянку немедленно схватили и, не переставая бить и пинать ногами, поволокли обратно. Никто не обращал внимания на ее отчаянные крики и мольбы о пощаде. Толпа, охваченная зловещим ликованием, швырнула женщину прямо в огненный ад.

На следующий день братья Покаяния покинули избавленный от греха Джунипер и двинулись дальше по холмистым полям южной части Хонсе-Бира. Пятнадцать убитых, десятки раненых и искалеченных — такова была цена, которую пришлось заплатить жителям селения за осознание истины. Но были и те, кто провожал братьев Покаяния как героев, как святых, вышедших на битву с розовой чумой. Число самих братьев за один день возросло вчетверо. Множество молодых и сильных мужчин Джунипера захотели присоединиться к ним и тоже воевать с чумой. Мужчин, с радостью готовых взвалить на свои плечи ответственность за грехи человечества.

Мужчин, готовых страдать.

И… убивать.

— Констанция снова беременна, — объявил настоятель Джеховит королю Данубу и герцогу Каласу. — У нее мальчик.

Разговор происходил на другой день после дня осеннего равноденствия.

Король Дануб улыбнулся, а Калас громко рассмеялся.

— Опять наследник. Как говорят, один для нас, другой — про запас.

Дануб недовольно посмотрел на герцога. Первым побуждением короля было как следует отчитать своего дерзкого друга за бесцеремонность, но потом он подумал: а, собственно говоря, за что? Он до сих пор не объявил об отсрочке привилегии в отношении Мервика, своего первого сына от Констанции Пемблбери, хотя малышу уже семь месяцев. По сути, Калас имеет право скептически относиться к статусу детей Дануба.

— Посмотрим, как будут развиваться события, — спокойным тоном произнес король.

Калас тщательно обдумал свой ответ.

— Вы официально отказали в престолонаследии двум другим своим детям, — напомнил герцог, — но до сих пор не сделали никакого заявления относительно ребенка Констанции. Вы собираетесь на ней жениться?

Теперь уже настоятель Джеховит рассмеялся своим квохчущим смехом, заставив Дануба и Каласа обернуться в его сторону.

— И в самом деле, ваше величество, — сказал старик, — не намерены ли вы жениться на госпоже Пемблбери? Как ваш советник в вопросах духовных, должен вам сказать, что подобные зачатия, если только они не являются непорочными, подают дурной пример народу.

Все трое весело засмеялись, Дануб был рад, что удалось отойти от неприятной темы. Он, конечно же, знал, что вскоре ему придется принимать серьезные решения, но сейчас ему не хотелось об этом думать. Он нежно и заботливо относился к Констанции и никоим образом не хотел причинять ей боль. Но образ другой прекрасной и своевольной женщины продолжал жить в его сознании.

Больше о Констанции и ребенке не было сказано ни слова. Вскоре Джеховит отправился к себе в монастырь, а Калас вместе с Данубом — на прогулку верхом по окрестным полям. Король любил радости жизни, герцог тоже.

Но радоваться предстояло недолго.

Вести о зверствах, учиненных в селении Джунипер и в нескольких других местах, достигли Урсальского замка уже на следующей неделе. Кроме того, именно в этот день стало известно о первых заболевших розовой чумой среди жителей Урсала.

Король, герцог Калас и Констанция собрались в аудиенц-зале. Тут же находился и маленький Мервик. Ждали прибытия герцога Тетрафеля. Настроение было тягостным и совсем не напоминало о непринужденной обстановке прошедшего лета. Мир вновь стал мрачным местом. Облегчение, которое испытал королевский двор после окончания войны с демоном-драконом и его приспешниками и неурядиц внутри церкви Абеля, похоже, оказалось недолгим. Присутствующим розовая чума была известна лишь по историческим хроникам, но все знали, какой трагедией она обернулась для королевства в прошлые века.

— В городе чума! — послышалось за дверями, и в зал вбежал герцог Тетрафель. — Ваше величество, слухи подтвердились. Розовая чума!

Король Дануб жестом велел ему успокоиться и сесть на один из стульев, поставленных перед троном. Мельком взглянув на Мервика, забавлявшегося игрушками, Тетрафель сел напротив Дануба.

— Я только что говорил с одним из монахов Сент-Хонса, — попытался объяснить герцог, но король, подняв руку, прервал его.

— Мы уже знаем, — сказал король. — Утром я говорил с настоятелем Джеховитом.

— Розовая чума! — воскликнул Тетрафель, качая головой. — Что нам теперь делать?

— А что мы в состоянии сделать? — отозвался герцог Калас. — Поскорее да покрепче запереть свои двери.

— И продолжать то, что на нас возложено, — добавил король Дануб. — Для тебя, герцог Тетрафель, — это восстановление дневника. Нельзя допустить, чтобы плоды стольких трудов оказались бесследно утраченными.

Герцог Тетрафель вздрогнул, обожженный болью воспоминаний.

— И даже… Докальфар? — тихо спросит он.

— В особенности Докальфар, — ответил Дануб. — Они — наши вероятные враги, и мне необходимо знать о них все.

Герцог Тетрафель кивнул.

— Но продолжать свою работу тебе придется не здесь, — продолжал король. — Мне нужно, чтобы ты отправился в Палмарис и стал там моими глазами, ушами и устами.

Тетрафель снова вздрогнул.

— Но, ваше величество, вокруг чума, — возразил он.

— Чейзвинд Мэнор — надежная и уютная крепость, — уверил его герцог Калас. — Ты найдешь там все, что тебе необходимо. Там ты будешь защищен от чумы лучше, чем где-либо. Если, конечно, от нее можно защититься.

— Герцог Тетрафель, — заговорил официальным тоном король, видя, что тот все еще колеблется, — у меня большие замыслы относительно обширных и диких северных земель, что лежат к северу от Палмариса. Многие из них находятся под твоей властью. Разумеется, из-за чумы это предприятие пока придется отложить. Однако как только чума уйдет — а она всегда уходила, — мой взор обратится к Палмарису и дальше. Вплоть до Кертинеллы и границы Тимберленда. Это должно стать величайшим расширением Хонсе-Бира со времен завоевания Вангарда. И мне очень понадобится твоя помощь. Ибо кто, как не ты, отважный первопроходец наших дней, способен возглавить это грандиозное дело? Так что, не мешкая, отправляйся в Палмарис. Записи, оставленные герцогом Каласом, помогут тебе разобраться в тамошних делах. Пусть твое правление будет мудрым. И всегда помни о славном будущем, которое ожидает нас с тобой.

Реакция на эти слова превзошла все ожидания. Герцог Тетрафель вскочил со стула и припал перед Данубом на одно колено.

— Ваше величество, я не подведу вас, — сказал он, склонив голову.

Потом встал, вскинул руку в прощальном приветствии и стремглав вылетел из аудиенц-зала, едва не сбив с ног настоятеля Джеховита.

— В таком возрасте пора бы быть степеннее, — проворчал настоятель, входя в аудиенц-зал.

Собравшиеся заметили, что сегодня он хромает сильнее обычного.

Джеховит опустился на стул, где до него сидел Тетрафель, и откинулся на спинку. Казалось, ему никак не найти удобное положение. Мрачное лицо настоятеля давало недвусмысленный ответ на главный вопрос, который намеревался задать Джеховиту король.

— Значит, это правда, — сказал король. — Розовая чума добралась и до Урсала.

— И стремительно захватывает восточную часть королевства, — добавил Джеховит.

— Может, это все-таки отдельная вспышка? — с надеждой спросила Констанция, глядя на своего ребенка.

— Откуда мы знаем? — ответил Джеховит. — Известны случаи, когда чума появлялась, но быстро исчезала. Известны и другие…

Он умолк на полуслове и лишь тряхнул головой.

— В любом случае, настоятель Джеховит, какой прок от вашей церкви? — спросил герцог Калас.

Вражда между ними никогда не утихала, и каждая их встреча непременно сопровождалась словесной перепалкой.

— Как поведут себя ваши настоятели? Закроют ворота монастырей, чтобы не слышать криков умирающих? Завесят поплотнее свои оконца, чтобы не видеть страдания людей, которых они якобы ведут к Богу?

От этих слов настоятель Джеховит вскинул голову, распрямил спину и сощурился.

— Да, мы действительно закроем ворота, — согласился он. — Равно как и вы, герцог Калас, и вы, король Дануб. Мы не в силах победить чуму и потому должны, насколько это возможно, укрыться от нее.

— А что прикажете делать простому народу? — с пафосом продолжал Калас.

Впрочем, эта реплика не была воспринята всерьез, поскольку даже Дануб одобрительно кивал, слушая слова Джеховита.

— Простой народ тоже будет стараться укрыться, — ответил Джеховит. — Многие заболеют и умрут мучительной смертью, ибо такова Божья воля.

Последнее утверждение заставило Каласа резко встать, отшвырнув стул. Старая лиса, — с неприязнью подумал герцог. Теперь он объявляет розовую чуму Божьим промыслом.

— У вас все, чего вы не умеете объяснить или чем не можете управлять, приписывается Божьей воле, — с упреком бросил герцог.

— Все, происходящее в мире, совершается по Божьей воле, — ответил на это Джеховит.

— И даже появление демона-дракона? — ехидно спросил Калас, намекая на общепринятое мнение, что предыдущий отец-настоятель был околдован демоном Бестесбулзибаром.

Джеховит лишь пожал плечами и повернулся к королю. Поведение Джеховита удивило Каласа. Дануб и Констанция тоже были удивлены. Обычно старик пускался в эти словесные баталии с не меньшим удовольствием, чем сам Калас.

— Нам необходимо поговорить и о других делах, касающихся вашей церкви, — недовольным тоном произнес король. — Вы что-нибудь слышали о так называемых братьях Покаяния?

— То же, что и вы, ваше величество, — ответил Джеховит. — Шайка самозванцев, действующих без позволения отца-настоятеля Агронгерра.

— А их главарь? — продолжал король. — Этот… брат Истины?

Калас хмыкнул; такое имя и впрямь звучало претенциозно.

— Я ничего о нем не знаю, — сказал Джеховит.

— Так да будет вам известно, — сердито произнес Калас, становясь рядом с Данубом, — что они ходят по городам и селениям и разглагольствуют о человеческих грехах. А потом хлещут друг друга до бесчувствия плетками. Думаю, при их фанатичной преданности церкви Абеля им, наверное, даже не больно.

— Свои дурацкие суждения можете оставить при себе, — сухо заметил Джеховит.

— Если бы они только хлестали друг друга, — сказал король Дануб. — Похоже, они выискивают врагов церкви или, точнее, их представления о церкви. Известно два случая учиненных ими расправ над бехренцами.

— Об этом я тоже слышал.

— И вас это не тревожит? — язвительно спросил король Дануб.

Он знал, что Джеховит, как и большинство абеликанцев, не питает особой любви к бехренским язычникам.

— А что бы вы хотели от меня услышать? — поинтересовался старый монах.

— Вы учитываете, что Хонсе-Бир ведет торговлю с Бехреном? — спросил король Дануб.

Он тоже встал и жестом велел герцогу Каласу отойти в сторону.

— Вы как-то быстро забыли, что, когда епископ Де’Уннеро начал преследовать бехренцев, живущих в Палмарисе, посол Рахиб Дайбе чуть не остановил всю торговлю и пригрозил нам войной. Возможно, ваша церковь считает жестокое обращение с язычниками пустяком, не стоящей внимания мелочью, но я, друг мой, не желаю ввергать мое государство в новую войну!

Голос короля звенел от гнева. Все, кто был в аудиенц-зале — Констанция, Калас, Джеховит и даже малыш Мервик, — испуганно посмотрели на него. Король Дануб Брок Урсальский отличался завидной выдержкой, и его крайне редко видели взбешенным.

— Церковь не повинна в распространении розовой чумы, — тихо ответил настоятель Джеховит.

— Но вы можете осложнить положение! — набросился на него Калас, однако король резко взмахнул рукой.

— Я еще в Палмарисе предупреждал и вас, и всех остальных: наведите порядок в церкви, — сказал Дануб.

— Именно этим мы и занимаемся! — воскликнул Джеховит.

Теперь он, хоть и с заметным трудом, тоже поднялся на ноги.

— Отец-настоятель Агронгерр — прекрасный человек, и что бы герцог Калас здесь ни говорил, вы не можете отрицать, что настоятель Браумин немало сделал для наведения порядка в Палмарисе.

— Этот беспорядок устроила там ваша церковь, — сказал Калас.

Король Дануб вновь взмахнул рукой, но теперь глаза его угрожающе сверкали.

Потом король шумно вздохнул и опустился на стул. Как быстро все изменилось! Еще несколько дней назад он наслаждался жизнью, радуясь известию о будущем сыне. И вдруг его самого и его королевство словно опять толкнули в самую гущу бед и страданий.

— Братья Покаяния действуют без официального разрешения церкви? — уже спокойным голосом спросил он.

Джеховит покачал головой.

— Мы ничего не знаем о них и отнюдь не рукоплещем их деяниям.

— Такие, как они, уже появлялись, — вдруг сказала Констанция Пемблбери, и все трое обернулись к ней. — Когда наступают безнадежные времена, возникают странные культы. В прошлом были Карающие Братья.

— Да, верно, — согласился Джеховит. — Безнадежные времена толкают на безнадежные меры.

Дануб протер глаза и еще раз вздохнул.

— Постарайтесь, чтобы у вашей церкви не возникло желания поддержать эти безнадежные меры и тех, кто их проводит, — предупредил король. — Иначе вы рискуете поссорить церковь с государством.

Джеховит кивнул. Грозные слова короля его не особо беспокоили. Он достаточно хорошо знал отца-настоятеля Агронгерра; тот никогда не одобрит и не согласится с подобными действиями.

— Неужели мы никак не можем противостоять чуме? — тихо спросил Дануб.

Джеховит покачал головой.

— Мы можем только прятаться от нее, — сказал он.

Говорить больше было не о чем. Встреча закончилась.

Джеховит вернулся в Сент-Хонс. Там он объявил, что отныне братьям воспрещается выходить за пределы монастыря, и велел накрепко закрыть массивные дубовые ворота, поставив возле них стражу. Всех наемных работников, кроме самых необходимых, было велено распустить по домам и сказать, чтобы впредь не приходили.

В течение недели братья Сент-Хонса благословили и возвели вокруг монастырских стен цветочный кордон. Второй такой же кордон был возведен перед закрытыми воротами Урсальского замка. Число заболевших возрастало в Урсале с каждым днем. Джеховита это не удивляло. То же самое происходило в густонаселенных местах во время прошлых эпидемий чумы.

К концу следующей недели у стен монастыря и королевского дворца появились толпы чумных больных. Ночной воздух содрогался от нескончаемых воплей и рыданий. Больше всех плакали и убивались матери, обнаружившие неопровержимые признаки чумы у своих детей.

Настоятель Джеховит наблюдал за этой ужасающей картиной из узкого окна своей кельи, находящейся на самом верху главной башни Сент-Хонса. Каким старым и изможденным чувствовал он себя сейчас! Он устал от всего на свете. От сражений с герцогом Каласом, в которых расстроенный и подавленный король Дануб теперь, похоже, держал сторону Каласа. От богословских войн, которые он столько лет вел внутри церкви. От ретивых молодых братьев, думающих, будто они знают истину… Разве этот брат Истины — не один из них?

После гибели Маркворта Джеховит остановился на том, чтобы просто жить, храня память о покойном отце-настоятеле. Но все изменилось теперь, когда розовая чума упорно распространялась по всему королевству. Вскоре наступающая катастрофа вытеснит из памяти ужасы времен демона-дракона.

Джеховит бросил взгляд на древние каменные стены монастыря. Скорее всего, ему уже не выйти отсюда и не увидеть мир за пределами этой святой обители… этой тюрьмы. В прошлые века эпидемии чумы в Хонсе-Бире каждый раз длились не менее десяти лет, а то и дольше. В такие моменты братья церкви Абеля становились затворниками своих монастырей, и начинались долгие споры о происхождении вселенной, о назначении Человека, смысле жизни, природе Бога и реальности смерти.

Джеховит чувствовал себя слишком старым и усталым для подобных дебатов. Пусть другие умствуют. Он с полной уверенностью знал только одно: у него нет ответов.

С наступлением сумерек на улицах Урсала появлялись телеги. Возницы в черных одеждах, с масками на лицах кричали горожанам, чтобы те выносили покойников. Джеховит слышал крики этих извозчиков смерти. Он знал: вскоре им придется совершать больше поездок, а телеги будут доверху нагружены трупами жертв чумы.

— Выносите ваших мертвецов!

Слова эти глубоко застревали в душе старого настоятеля. Вот оно, зримое напоминание о бессилии и никчемности человека.

— Выносите ваших мертвецов!

Разбитый и измученный, Джеховит кое-как добрался до постели и лег.

Началось с того, что у него онемела рука, словно он отморозил ее и теперь ощущал легкое покалывание и пощипывание. Потом эти же ощущения появились в плече и в верхней части груди. Наверное, съел что-то, не понравившееся его старому желудку.

Но онемение сменилось жжением. Вначале оно охватило тело, затем все более и более стало сосредоточиваться вокруг сердца. И тогда Джеховит понял, что с ним.

Он лежал, ослепленный ужасным открытием и совершенно беспомощный. Вряд ли у него хватит сил, чтобы даже выбраться из кельи. Джеховит с трудом повернул голову и посмотрел на ночной столик. Накатывающиеся волны боли перебивали все мысли, но настоятель вспомнил, что в ящике столика лежит гематит. Надо попробовать связаться с кем-нибудь из братьев.

Мозг Джеховита прорезала другая мысль. Он вспомнил, как совсем недавно осматривал Констанцию Пемблбери. С помощью камня души он вошел в ее тело. Он видел плод, ощущал его тепло и душу. Джеховит знал, что мог бы изгнать эту душу из тела Констанции. Камень помог бы ему поселиться в теле еще не родившегося ребенка.

И тогда он бы родился сыном короля!

Волна острой боли вновь прокатилась по телу, и Джеховит схватился за грудь.

Как только боль схлынула, он протянул руку к ночному столику.

Джеховит вздрогнул. Откуда в нем такие зловещие, греховные мысли? Как вообще он мог додуматься до этого? Всю жизнь он служил Богу. Да, он совершал ошибки и нередко заблуждался, но он никогда не творил зло преднамеренно! И никогда не вынашивал греховных замыслов, подобных этому!

Буквально воя от боли, настоятель Джеховит достал камень души и приложил к своему пылающему сердцу. Он вошел в магию камня, но не затем, чтобы изгнать душу нерожденного ребенка Констанции или связаться с кем-нибудь из братьев.

Старый настоятель понимал: его земная жизнь подходит к концу. Слабость, охватившая тело, — это знак, подаваемый Богом: пришло время возвращаться домой.

За несколько минут перед ним пронеслась едва ли не вся его жизнь. Он вспомнил события последних лет, когда Маркворт сбился с пути, а он, Джеховит, из страха и властолюбивых побуждений с готовностью последовал за ним. И теперь, вспоминая все это, он задавал себе лишь единственный вопрос: удастся ли ему обрести спасение?

И какое оно, это спасение? — не без трепета думал он.

Потом глаза настоятеля Джеховита закрылись. Навсегда.