"«Встать! Сталин идет!» Тайная магия Вождя" - читать интересную книгу автора (Баландин Рудольф)

Глава 6 ВОЙНА И МИР ПО СТАЛИНУ

В наше время появились политики и политологи, тележурналисты, историки, писатели, которые утверждают, будто Сталин был сторонником захвата чужих территорий, порабощения других народов, насильственного уничтожения капиталистических стран.

Подобные люди сознательно или по недоумию приписывают Сталину то, что было бы справедливо по отношению к Троцкому или Гитлеру, которые были его антиподами.

Однако нетрудно предугадать возражения. Разве не удостоили Сталина высшим чином генералиссимуса? Разве не под его руководством Советская армия освободила от фашизма Центральную Европу? Разве он не проводил индустриализацию и милитаризацию СССР, оснащение его атомным оружием? Разве не носил он после войны военный мундир? Разве не при нем был создан так называемый лагерь стран народной демократии, в котором оказались государства Восточной и частично Центральной Европы?

Отвечать на эти вопросы есть смысл, не только вспоминая события давних лет, но и обращаясь порой к современной ситуации в мире. Можно напомнить, что «поджигателем войны» еще в 1919 году назвали английские трудящиеся не кого иного, как Уинстона Черчилля. Если так и называл кто-то Сталина, то лишь в фашистской Германии, когда она вероломно напала на СССР.

Вспомним справедливое высказывание Иосифа Виссарионовича: «Мир будет сохранен и упрочен, если народы возьмут дело сохранения мира в свои руки и будут отстаивать его до конца. Война может стать неизбежной, если поджигателям войны удастся опутать ложью народные массы, обмануть их и вовлечь в войну».

Или это были слова, с которыми расходились его дела?

Как показывают документы и действия Советского правительства, Сталин старался укреплять сотрудничество стран капитализма и социализма. Он исходил из своего убеждения в преимуществах того строя, который, пусть и с огрехами, установился в России. Считал верным марксистское положение о неизбежном крушении империализма и переходе общественных формаций через социалистическую систему в коммунистическую.

В первой половине XX века в индустриально развитых странах рабочий класс играл еще значительную роль в жизни общества. Возможно, без поддержки трудящихся западных держав большевикам во главе с Лениным не удалось бы победить в Гражданской войне, где их противникам помогали богачи. Поэтому такое убеждение Сталина имело под собой серьезное основание.

В своей непримиримой вражде к народной демократии и коммунистическим идеалам Черчилль готов был оставаться в роли младшего партнера «большого брата» США. Советскому послу он сделал резкое заявление: «Одно из двух, или мы сможем договориться о дальнейшем сотрудничестве между тремя странами, или англо-американский единый союз будет противостоять советскому миру». Возникла необходимость в новой встрече «Большой тройки».

Прежде чем состоялась Ялтинская конференция (4–11 февраля 1945 года), Черчилль побывал в Москве, где его тепло встретил Сталин. Бывший переводчик вождя Бережков, не без выгод ставший антисталинистом, высказал в связи с этим удивительное суждение: «При каждой встрече с Черчиллем Сталин не упускал случая выказать ему свое расположение. Возможно, он полагал, что лидер английских тори готов наконец строить отношения с Советским Союзом на основе взаимного доверия, готов относиться к нему, Сталину, как к равному».

Последняя догадка поистине гадка. Да, Черчилль был бы рад стать ровней со Сталиным, но только мечтать об этом пришлось бы ему разве в бреду. Они во всем находились в разных категориях. И если в весовой и возрастной британский премьер имел явное превосходство, то во всех остальных столь же очевидно уступал Сталину. Уже само положение лидера одной из партий и временного главы правительства несопоставимо с тем постом, который тот же Бережков назвал диктаторским. А в 1944 году СССР веско заявил о себе как вторая в мире после США сверхдержава, чего тогда нельзя было отнести к Англии.

Сохранять хорошие отношения с Черчиллем Сталину требовалось прежде всего для того, чтобы избежать противостояния Советскому Союзу объединившихся США и Англии. А оно могло осуществиться уже потому, что Сталин совершенно определенно показал свое категорическое несогласие с планами Черчилля посадить в Польше правительство, находящееся в эмиграции. В этом вопросе Рузвельт не мог не поддерживать британскую позицию: перед президентскими выборами ему необходимо было сохранять хорошие отношения с американскими поляками.

Сталин не собирался пересматривать свое решение: правительство новой Польши должно быть дружественным к СССР. Никаких уступок своему британскому гостю в этом вопросе он делать не собирался. Потому старался подсластить столь горькую для премьер-министра пилюлю.

При встрече со Сталиным Черчилль поставил вопрос о масштабах влияния СССР и Британии в Европе. Он настаивал на предоставлении решающего слова своей страны в Греции. При этом предложил использовать, как он выразился, дипломатические выражения, избегая говорить о разделе сфер влияния, чтобы не раздражать американцев.

Сталин охотно поддержал это предложение, которое давало намек на сотрудничество СССР и Англии, противостоящих притязаниям США на мировое господство. Сталин подчеркнул это обстоятельство:

— Мне кажется, что Соединенные Штаты претендуют на слишком большие права для себя, оставляя Советскому Союзу и Великобритании ограниченные возможности. А ведь у нас с вами есть договор о взаимопомощи.

— Здесь у меня имеется один грязный документ, — сказал Черчилль, извлекая из нагрудного кармана листок бумаги, — содержащий соображения некоторых лиц в Лондоне.

На листке перечислялись Румыния, Греция, Югославия, Венгрия, Болгария и поставлены проценты влияния СССР и США с Англией — с другой стороны. Цифры показывали, что Румынию, например, предполагают ввести в сферу влияния Советского Союза, тогда как Грецию желают оставить западным союзникам (Польша в списке не фигурировала). Иначе как вмешательством во внутренние дела суверенных государств подобное мероприятие не назовешь, хотя Черчилль не уставал повторять по разным поводам о принципах демократии. Сталин прочел написанное, поставил в углу синим карандашом галочку и отодвинул листок.

После паузы Черчилль произнес:

— Не будет ли слишком циничным, что мы так запросто решили вопросы, затрагивающие судьбы миллионов людей? Давайте лучше сожжем эту бумагу…

— Нет, держите ее у себя.

«Грязная бумага» осталась у британского премьера. Сталин лишь отметил, что с ней ознакомился. Он, в общем, придерживался молчаливой договоренности. Например, не стал вмешиваться в острый конфликт английских оккупационных частей с греческими коммунистами и их союзниками, выступления которых жестоко подавлялись. Сталин признавал важное значение позиции Греции в Средиземноморском регионе для Британии.

В знак дружеского расположения Иосиф Виссарионович принял приглашение Черчилля поужинать в английском посольстве. За столом хозяин упоенно рассказывал Сталину о своем недавнем посещении Италии, где его восторженно приветствовал народ. И услышал в ответ: «Совсем недавно они так же восторженно славили Муссолини».

Британский премьер разглагольствовал, высказываясь о сотрудничестве «трех великих демократий» как на войне, так и в будущее мирное время. И перешел на тему о моральной ответственности Англии за духовные ценности польского народа. Мол, Польша — католическая страна, и нельзя допустить, чтобы ее развитие осложнило отношения с Ватиканом.

— А сколько дивизий у Папы Римского? — задумчиво спросил Сталин.

Черчилль осекся. Он явно зарапортовался. Ведь не швейцарская рота Папы Римского освобождала Польшу, а советские войска и воюющие вместе с ними поляки. Английская церковь давным-давно стала самостоятельной. Черчиллевская забота о мнении Папы Римского слишком явно отдавала политиканством.

Советский вождь пригласил гостя в Большой театр, где в первом отделении показывали балет «Жизель», а во втором выступал Ансамбль песни и пляски Красной Армии. Присутствующие бурно приветствовали Черчилля и Сталина, появившихся в ложе. Последний отступил в тень, чтобы аплодисменты достались премьеру, а тот, в свою очередь, пригласил хозяина выйти вперед.

Во время антракта за ужином в небольшой гостиной кто-то сравнил «Большую тройку» политиков со Святой Троицей. Сталин продолжил шутку:

— Господин Черчилль, конечно же, Святой дух, он летает повсюду.

Посмеявшись, Черчилль с Иденом попросили провести их в туалет помыть руки. Они не пришли даже с третьим звонком. Когда вернулись, Иден пояснил:

— У премьер-министра там возникли некоторые новые идеи касательно Польши. Мы заговорились и не услышали звонков.

На следующий день, когда эти два британских политика были на приеме у Сталина в кремлевской квартире, он, указав на одну из дверей, сказал:

— Здесь ванная комната, где вы можете помыть руки, когда вам захочется обсудить важные политические проблемы.

…Так Сталин подтрунивал над Черчиллем. Но как же отвечал будущий нобелевский лауреат по литературе? Сколько-нибудь вразумительных, а тем более остроумных реплик, как говорится, не запечатлено в анналах истории.

Несмотря на новые идеи, осенившие Черчилля в туалете, польский вопрос был решен так, как требовали интересы СССР. Сталин и на прощанье продемонстрировал британскому гостю дружеское расположение, приехав на аэродром раньше него. Шел дождь. Сталин не вошел в помещение, оставаясь на улице. Черчилль был приятно поражен таким знаком внимания, пригласив Сталина и Молотова осмотреть его апартаменты в самолете, которые были прекрасно оборудованы. «Теперь мне понятно, — улыбнулся Сталин, — почему премьер-министр так любит летать по белу свету».

Можно было бы объяснить необычайную благожелательность советского вождя к руководителю буржуазного правительства хитростью или даже коварством и лицемерием. Но последнее было, пожалуй, свойственно именно Черчиллю, который два года спустя в знаменитой и злобной фултонской речи объявил о закрытии «железного занавеса» и начале «холодной войны» против Советского Союза.

А Сталин доказал свое искреннее стремление к сотрудничеству уже вскоре, в конце 1944 года. Тогда англо-американские войска, столкнувшись с боеспособными дивизиями вермахта, попали в очень трудное положение. Части, которыми командовал Эйзенхауэр, оказались под угрозой разгрома. Он послал для консультации в Москву главного маршала авиации Теддера, но его прибытие задержалось. Тем временем положение Эйзенхауэра ухудшилось.

6 января 1945 года Черчилль передал Сталину: «Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января».

Ответ: «Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

Прошло 10 дней, и в своем послании Сталину Черчилль сообщил: «От имени Правительства его Величества и от всей души я хочу выразить Вам нашу благодарность и принести поздравления по случаю того гигантского наступления, которое Вы начали на восточном фронте». К февралю была взята Варшава и части Красной Армии вышли к Одеру. Положение Эйзенхауэра в Арденнах резко облегчилось.

20 декабря Черчилль поздравил «маршала Сталина» с днем рождения: «…Я убежден, что Ваша жизнь весьма ценна для будущности всего мира и для постоянного укрепления уз, соединяющих наши обе страны. Поэтому когда я выражаю Вам добрые пожелания в день рождения, то это не является риторической фразой».

…Нелишне вспомнить, что одним из любимых героев Черчилля был Наполеон, тогда как Сталину был близок Кутузов (и то и другое отвечало характерам и склонностям двух политических лидеров). И еще: все-таки британский премьер не был искренним и честным другом Сталина, а уж тем более — Советского Союза.

Знаменательно, что встреча глав трех ведущих мировых держав состоялась в Крыму, на территории СССР, освобожденной от гитлеровцев. Победа была близка, и пора было позаботиться о будущем. Не было сомнений, что зоны влияния Советского Союза и США будут значительно расширены. Главным образом за счет британских владений. Задача Черчилля была очень трудна: воспрепятствовать, насколько это возможно, такому процессу.

Обширнейший Тихоокеанский регион, за исключением крайнего северо-запада, а также нефтеносный Ближний Восток отошли под эгиду США. Средиземноморье осталось областью интересов Англии, с чем был согласен Сталин. Однако Восточная Европа и Китай, по логике вещей, должны были войти в социалистическую систему.

Какая логика имеется в виду? Прежде всего, определяемая участием сторон во Второй мировой войне и связанными с этим потерями. Здесь Советский Союз оставался, что называется, вне конкуренции. Потери американцев были на втором месте (из трех великих держав). Английские летчики и моряки проявляли героизм в борьбе с врагами, а вот доблесть и успехи наземных сил были куда скромней.

Центральную и Восточную Европу освобождали от гитлеровцев в основном советские войска. Было бы очень странно, если бы после этого Сталин пошел на уступки Черчиллю в территориальных спорах. Антисоветская позиция, занятая польским правительством в изгнании, и убийства его сторонниками на освобожденной территории воинов Красной Армии могли только укрепить Сталина в решении содействовать установлению в Польше народной демократии. А на эту страну у Черчилля был особый расчет. Однако обстоятельства складывались так, что в послевоенном переустройстве мира первенство принадлежало США и СССР.

…Сталин не встречал Черчилля и Рузвельта в Ялте, хотя был там раньше их. Проволочки с открытием второго фронта, попытки сепаратного сговора с Германией наложили свой отпечаток на межсоюзнические отношения. Черчилль ставил своей основной задачей на Крымской конференции укрепление своего влияния в Европе, обеспечение «баланса сил», сохранение Британской империи.

В этом он надеялся на поддержку американской стороны. Но, как пишет современный автор А.И. Уткин: «С самого начала конференции Рузвельт пытался найти общий язык со Сталиным, в значительной мере выступая против Черчилля».

Выступая, Сталин затронул важную тему, остающуюся актуальной поныне: о праве не только высказываться по какому-либо поводу (в данном случае — касающемуся международных вопросов). «Такое право дешево стоит», — отметил он. Главное, иметь возможность добиться нужного решения. А буржуазная демократия имеет в виду именно право высказываться, причем в ограниченных масштабах, скажем, на определенной «парковой» площадке. При мощных электронных и печатных средствах массовой пропаганды — это очевидный обман относительно «свободы слова». Ведь нужна еще и свобода дела!

Когда перешли к польской проблеме, Сталин напомнил, что линию Керзона придумали и предложили не русские, а Керзон, Клемансо и американцы, участвовавшие в Парижской конференции 1919 года. Ленин не согласился с такой границей. «Что же, — риторически спросил Сталин, — вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора».

Черчилль отстаивал позицию лондонского эмигрантского правительства Польши. Сталин дал ироничный и сокрушительный ответ: «Черчилль предлагает создать польское правительство здесь, на конференции. Я думаю, что господин Черчилль оговорился: как можно создать польское правительство без участия поляков? Многие называют меня диктатором, недемократом, однако у меня достаточно демократического чувства для того, чтобы не пытаться создавать польское правительство без поляков. Польское правительство может быть создано только при участии поляков и с их согласия».

Он резко осудил подрывную деятельность польских подпольщиков, агентов лондонского правительства, которые, помимо всего прочего, убили 212 военнослужащих Красной Армии. «Покой и порядок в тылу — одно из условий наших успехов. Это понимают не только военные, но даже и невоенные. Так обстоит дело».

Черчилль возражал: нынешнее временное правительство Польши представляет менее одной трети польского народа (понимая, что такое заявление голословное, он дважды оговаривался: мол, возможны ошибки). Однако никаких серьезных доводов против сталинских аргументов так и не привел.

Говоря о послевоенной Германии, Черчилль обронил: «Если у нее вообще будет какое-либо будущее».

— Германия будет иметь будущее, — ответил Сталин.

По поводу предстоящих выборов в Польше Рузвельт высказал пожелание:

— Мне хотелось бы, чтобы польские выборы, подобно жене Цезаря, были выше подозрений.

— О жене Цезаря, — отозвался Сталин, — так только говорили. На самом деле у нее были кое-какие грешки.

Пожалуй, Сталин намекнул на так называемые демократические свободы в капиталистических странах, где многое остается на словах. Избирателям предлагается делать выбор между двумя (тремя) буржуазными партиями, выражающими интересы богатых, которые контролируют практически все финансовые и информационные ресурсы.

В Крыму на одном из обедов Черчилль произнес обстоятельный тост:

— Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветистым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей…

Прервем его монолог. Конечно, «завоеватель» — неподходящее определение для Сталина. Он отказался от политики захвата чужих территорий, концепции мировой революции. Здесь бы вполне подошло слово «полководец» (военачальник, главнокомандующий). Но Черчилль по привычке западных деятелей хотел бы употребить — «диктатор», но остерегся. Итак, продолжим:

— …Но немногие из них были государственными деятелями… Я шагаю по этому миру с большой смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру!

Был ли британский премьер искренним, или пытался польстить советскому вождю, сыграть на его честолюбии? Во всяком случае, Черчиллю было важно добиться расположения Сталина в вопросе о разделе сфер влияния.

В ответном слове глава СССР, в частности, сказал:

— В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это наивно? Опытные дипломаты могут сказать: «А почему бы мне не обмануть моего союзника?» Но я как наивный человек считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз столь крепок именно потому, что мы не обманываем друг друга; или, быть может, потому, что не так уж легко обмануть друг друга?

Судя по всему, это высказывание было обращено преимущественно к Черчиллю, который не раз пытался обмануть Сталина. И даже был намек на то, что главная ошибка британского «опытного дипломата» состояла в недооценке интеллекта Сталина, его памяти и сообразительности. В любом единоборстве ложное представление о своем превосходстве грозит поражением.

Сталинская политика была ориентирована не только на текущий успех, но и на будущее своей страны, советского народа. Только этим можно объяснить, например, принятое им решение о мирном использовании атомной энергии и грандиозный план преобразования (восстановления) природы, рассчитанный на многие десятки лет.

В Ялте он сказал своим немолодым союзникам: «Пройдет 10 лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем. Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что мы пережили, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы. Что будет тогда? Мы как будто бы задаемся целью обеспечить мир по крайней мере на 50 лет вперед. Или, может быть, я думаю так по своей наивности?»

Может показаться странным такое навязчивое повторение слов о его наивности. Однако в данном случае они подразумевают откровенность позиции советского лидера, в отличие от его союзников. У Сталина были сведения о том, что гитлеровцы готовы пойти на сговор с англо-американским руководством для сдачи им Германии или даже совместных военных действий против русских.

Сейчас мы имеем все основания считать верными сталинские подозрения относительно будущего мирного сосуществования трех великих держав. Военные столкновения ему удалось предотвратить прежде всего благодаря мощи советской армии и всей страны. Но было бы наивно надеяться на то, что буржуазные правительства будут равнодушно взирать на успехи Советского Союза, на укрепление власти коммунистов в странах народной демократии. Началась острая пропагандистская кампания против СССР и коммунистических идеалов. Удалось использовать при этом антисоветские силы внутри этих стран.

В пропагандистской войне выигрывает наиболее хитрый, циничный, беспринципный, умеющий использовать правдоподобную ложь. Тем более что мечта о буржуазных материальных ценностях чрезвычайно заманчива для слишком многих служащих, не говоря уже о торговцах или руководителях, регулирующих огромные финансовые потоки…

Черчилль писал в военных мемуарах, что его политическая стратегия в марте 1945 года (после Ялтинской конференции) состояла в следующем:

«Во-первых, Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира; во-вторых, надо незамедлительно создать новый фронт против ее стремительного продвижения; в-третьих, этот фронт в Европе должен уходить как можно дальше на восток; в-четвертых, главная и подлинная цель англо-американских армий — Берлин; в-пятых, освобождение Чехословакии и вступление американских войск в Прагу имеет важное значение; в-шестых, Вена и по существу вся Австрия должна управляться западными державами…; в-седьмых, необходимо обуздать агрессивные притязания маршала Тито… Наконец, — и это главное — урегулирование между Западом и Востоком но всем основным вопросам, касающимся Европы, должно быть достигнуто до того, как армии демократии уйдут».

Двуличность британского премьера выясняется со всей очевидностью. Да, слишком наивным оказался Сталин, который уговаривал прожженного политикана не хитрить, не обманывать, не подличать.

«Разумеется, официальная позиция Черчилля оставалась прежней, — писал его советский биограф В.Г. Труханов-ский, — от ялтинских решений он тогда еще не отказался, но в действительности, как он сам свидетельствует в мемуарах, его политика находилась в прямом противоречии с этими решениями».

Можно посчитать подобное лицемерие ловким дипломатическим маневром. Мол, что еще мог предпринять «маленький британский ослик» против громадного и свирепого «русского медведя»? Но ведь Сталин вовсе не использовал ни силу, ни обман в отношениях с союзниками. Он оставался верным своим обещаниям, не нарушал договоренностей, не предпринимал подленьких маневров за спиной своих партнеров. Так или иначе, его правда одержала победу.

Быть может, кому-то такое заключение покажется слишком предвзятым. В конце концов дипломатия вовсе не предполагает безупречной искренности и честности, а уж тем более наивности. Амброз Бирс назвал дипломатию «искусством лгать для блага родины».

Увы, слишком часто такое искусство направлено па вред одной или многим странам и на благо не столько своей родине, сколько определенным группам и социальным слоям. Это очень важное уточнение. Но дело еще и в другом. Вспомним, что Сталин не только на деле доказал свою верность союзническому долгу, но и добивался гарантий мирного сотрудничества на следующие десятилетия.

Но почему бы не предположить, что Сталин лицемерил, ведя двойную политику: на словах говорил одно, а исподтишка делал нечто прямо противоположное? Спору нет: предполагать можно многое. Обвинители Сталина и не то утверждают. Однако есть ли соответствующие факты? Нет.

А то, какие послания адресовал Черчилль Сталину в то самое время, когда писал, что «Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира», демонстрирует следующий документ от 18 февраля 1945 года:

«От имени Правительства Его Величества выражаю Вам горячую благодарность за гостеприимство и дружеский прием, оказанные британской делегации на Крымской конференции… К этому я должен добавить личное выражение моей благодарности и признательности… Я исполнен решимости, так же как Президент и Вы, как я уверен, не допустить после победы ослабления столь прочно установившихся уз дружбы и сотрудничества. Я молюсь о даровании Вам долгой жизни, чтобы Вы могли направить судьбы Вашей страны, которая под Вашим руководством показала все свое величие, и шлю Вам свои наилучшие пожелания и искреннюю благодарность».

Конечно, политика — дело тонкое. Но есть же еще и простая порядочность.

Да, мы оцениваем ситуацию с русских позиций, а также — объективно, по нравственным критериям (что, признаться, весьма наивно). Ну а почему бы не защищать позицию британского премьера? Хотя, конечно же, нет никакого смысла защищать или обвинять давно почивших государственных деятелей. Слишком многие их поступки были вынужденными.

Черчилль, например, был обуян идеей сохранения Британской империи и защиты буржуазно-капиталистической системы. А если не для Рузвельта, то для сменившего его Трумена главной целью было воспользоваться тем, что война нанесла громадный урон СССР, Японии, Китаю и некоторым европейским странам, для установления мировой гегемонии США.

И все-таки приходится помнить о честности, о правде. А еще о том, что Сталин даже в нелегких политических ситуациях умел сохранять порядочность и чувство собственного достоинства. Правда была на его стороне.

«Черчилль должен уйти». Под таким заголовком вышла в декабре 1944 года статья Герберта Уэллса. А 10 лет назад этот писатель и мыслитель беседовал со Сталиным. Тогда он говорил:

«В настоящее время во всем мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых прислушиваются миллионы: Вы и Рузвельт… Я еще не могу оценить то, что сделано в Вашей стране, в которую я прибыл только вчера. Но я видел уже счастливые лица здоровых людей и я знаю, что у Вас делается нечто очень значительное. Контраст по сравнению с 1920 годом поразительный».

(Сталин ответил: «Можно было бы сделать поумнее…»)

Итак, Уэллс писал: «Уинстон Черчилль, ныне являющийся будущим английским фюрером, представляет собой личность с набором авантюристических идей, ограниченных возможностями английской политической жизни. Он никогда не обнаруживал широты мышления или способности к научному подходу, равно как и данных в области литературного творчества.

Сейчас он, кажется, совсем потерял голову. Когда английский народ был сыт унижением в связи с неумной политикой находившейся у власти старой консервативной шайки, задиристость Уинстона выдвинула его на первый план. Страна хотела бороться, а он любил драку. Из-за отсутствия лучших оснований он стал символом нашей воли к борьбе. Эта роль уже изжила себя… Черчилль выполнил свою задачу, и уже давно пришло время для того, чтобы он ушел в отставку и почил на лаврах, пока мы не забыли, чем ему обязаны».

Это был очень тревожный звонок, к которому Черчилль не пожелал прислушаться. Да и не до этого ему было. Требовалось вести труднейшую борьбу за ускользающее ведущее место Англии в мировой политике, а значит, и за упрочение собственного авторитета. Но сохранить ни то, ни другое ему не удавалось.

Великая победа Красной Армии, советского народа показала всему миру колоссальную силу коллективизма, коммунистической идеологии, народовластия, политического курса Сталина. Хотя западные пропагандисты не уставали повторять о диктатуре советского вождя, здравый смысл подсказывал, что шла смертельная война с фашизмом, в которой восторжествовала правда, справедливость.

В предвыборную кампанию Черчилль обрушился на лейбористов, обвиняя их в стремлении к тирании, подавлению свобод, установлению социалистического строя. Договорился до полной чепухи, запугивая обывателя: «Если лейбористы победят на выборах, в Англии будет гестапо». Один из умных консерваторов дал верный прогноз: «Если он будет продолжать в том же духе, можно считать, что выборы проиграны».

15 июля он прибыл в Берлин на Потсдамскую конференцию глав держав-победительниц. Сталин предложил обсудить вопрос о разделе германского флота. СССР готовился стать великой морской державой, и Черчилль усматривал в этом угрозу британским интересам. Сталин спросил прямо:

— Почему господин Черчилль отказывает русским в получении германского флота?

— Я не против, — был ответ, -…этот флот должен быть потоплен или разделен.

— Вы за потопление или раздел?

— Все средства войны — ужасные вещи, — попытался схитрить Черчилль.

— Флот нужно разделить. Если господин Черчилль предпочитает потопить флот, — спокойно сказал Сталин, — он может потопить свою долю…

Попытки союзников разделить Германию на самостоятельные провинции вызвали возражение Сталина:

— Это предложение мы отвергаем, оно противоестественно: надо не расчленять Германию, а сделать ее демократическим, миролюбивым государством.

В стане западных союзников сохранялись немалые противоречия. Англия пыталась преумножить свои заморские владения за счет колоний побежденных стран, в частности итальянских. Трумэн хотел обсудить этот вопрос, а Черчилль категорически был против (мол, что мы захватили — все наше). Высказался и Сталин:

— Из печати, например, известно, что господин Иден, выступая в английском парламенте, заявил, что Италия потеряла навсегда свои колонии. Кто это решил? Если Италия потеряла, то кто их нашел? (Смех в зале.) Это очень интересный вопрос.

— Я могу на это ответить, — отозвался Черчилль. — Постоянными усилиями, большими потерями и исключительными победами британская армия одна завоевала эти колонии!

Да, вместо того, чтобы сражаться с немцами в Европе, англичане предпочли несравненно более легкие, не сопряженные с большими потерями операции по захвату итальянских колоний. Сталин ответил:

— А Берлин взяла Красная Армия. (Смех в зале.)

…Во время Потсдамской конференции далеко отсюда, в американской пустыне Нью-Мексико, произошло событие, внесшее коренные изменения в мировую политику. 17 июля Трумэн получил загадочную радиограмму: «Младенцы благополучно родились». Это означало, что прошли успешные испытания атомной бомбы.

Лишь через неделю об этом решено было сообщить Сталину. В перерыве между заседаниями Трумэн, как было заранее условлено с Черчиллем, отвел советского руководителя в сторону и ввел его в курс дела. Черчилль буквально впился взглядом в лицо Сталина, чтобы уловить его реакцию на неприятную для него новость. Обладание «сверхоружием» делало США военным гегемоном в мире.

«Важно было узнать, — писал Черчилль, — какое впечатление это произведет на Сталина… Казалось, что он был в восторге… Такое впечатление создалось у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая свершилась, то это сразу было бы заметно… Но на его лице сохранялось веселое и благодушное выражение».

Закончив разговор, Трумэн подошел к Черчиллю и произнес: «Он не задал мне ни одного вопроса».

«Таким образом я убедился, — писал Черчилль, — что в тот момент Сталин не был осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали 400 млн фунтов стерлингов».

Вот уж поистине — на всякого хитреца довольно простоты. Убежденный в своей проницательности, Черчилль и на этот раз осрамился. Возможно, Сталин заметил его пристальное внимание к своей особе и нарочито сохранял видимость полнейшего благодушия.

По свидетельству Г.К. Жукова, сразу же после заседания Сталин в его присутствии рассказал Молотову о разговоре с Трумэном.

— Цену себе набивают, — сказал Вячеслав Михайлович.

— Пусть набивают, — усмехнулся Иосиф Виссарионович. — Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым, чтобы они ускорили работу.

Сталин не только знал, кто возглавляет советский атомный проект, но и был достаточно хорошо осведомлен о сути этих исследований (в отличие от Черчилля, которому, как известно, не давались точные науки). В СССР изучение урана и радия началось по инициативе академика В.И. Вернадского. Были открыты месторождения радиоактивного сырья и начата их разработка. Без этого, конечно же, никакие достижения физиков, химиков и технологов не помогли бы создать атомную бомбу.

Еще в 1940 году в СССР начались исследования, имеющие целью практическое использование атомной энергии прежде всего в мирных целях (именно поэтому в нашей стране была сооружена первая в мире АЭС). А осенью того же года В.И. Вернадский получил из США от сына Георгия, известного специалиста по русской истории, письмо со статьей журналиста У. Лоуренса, в которой говорилось, что в Германии ведутся работы по созданию «сверхбомбы».

Весной 1942 года Сталину о соответствующих работах, которые ведутся за рубежом, доложил Л.П. Берия, а раньше сообщил молодой физик Г.Н. Флеров. В Государственном Комитете Обороны тогда же был обсужден вопрос об организации научного коллектива с целью создания атомного оружия. Сталин выслушал выступающих, походил по кабинету в раздумье (положение на фронте было тревожное) и произнес:

— Надо делать.

…25 января 1946 года Сталин час обсуждал с И.В. Курчатовым не только работы над атомной бомбой, но и развитие науки в нашей стране. Но это уже — другая тема.

«Атомный шантаж», на который очень рассчитывал Черчилль в Потсдаме, не удался. Сталин сделал вид, что не понял, какой грозный козырь получили в свои руки американцы. Когда в августе 1945 года они испепелили два японских мирных города, в считаные минуты уничтожив более 200 тысяч человек, это уже было косвенным предупреждением для Советского Союза.

К тому времени у Черчилля настали черные дни. Прошло голосование в Англии, 26 июля должны были объявить его результаты, и к этому дню он вылетел из Потсдама в Лондон, уверенный в своей победе и в скором возвращении на конференцию. Он распорядился, чтобы в день триумфа в его лондонской квартире был устроен праздничный обед.

Обед состоялся, но настроение присутствующих было похоронное: консерваторы с треском провалились на выборах, и даже большинство солдат не поддержало своего премьера, считавшего себя выдающимся военным лидером. За праздничным столом он сидел подавленный, не в состоянии говорить (а уж он-то любил и умел произносить многословные речи), а его дочери не скрывали слез.

Правительству лейбористов досталось незавидное наследство: послевоенная разруха, начало распада Британской империи (целый ряд входивших в нее стран добились независимости), необходимость предоставить работу огромному числу демобилизованных военных… В то же время многие влиятельные круги, связанные с производством вооружения, были заинтересованы в сохранении напряженности, запугивании своих граждан мнимой советской угрозой.

Зиму 1945/46 годов Черчилль провел в США, где встречался с Трумэном и другими деятелями, вырабатывая единую политику двух стран. Вместе с президентом он прибыл в город Фултон (штат Миссури), где 5 марта произнес программную речь. Она была вызвана объективными причинами: значительным укреплением авторитета СССР в мире, всемирной славой Сталина, увеличением числа социалистических государств и освобождением колониальных стран.

Низведенный с высокого поста Черчилль получил страшный удар по своему честолюбию. Не исключено, что он, любящий почести и стремившийся к вершинам власти, завидовал Сталину. Бывший премьер захотел выйти на ведущее место в мировой политике за счет резкого обострения отношений США и Англии с Советским Союзом. Провозглашая такой курс, он становился неофициальным лидером «западного мира», капиталистических англоязычных держав.

В своей фултонской речи Черчилль реанимировал нацистскую идею, предложив создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке», но вовсе не для культурного сотрудничества, а для создания объединенных англо-американских вооруженных сил. Он указал и общего врага — СССР. «Наша старая доктрина равновесия сил, — сказал он, — является несостоятельной. Мы не можем позволить себе полагаться на незначительный перевес в силах».

Каждому, кто знаком с военной стратегией, прекрасно известно, что небольшой перевес в силах гарантирует успешную оборону, тогда как для наступательных действий требуется значительное преимущество. Следовательно, именно такие действия он имел в виду.

Взаимопонимание с Россией, по его словам, должно «поддерживаться всей силой стран, говорящих на английском языке, и всеми их связями». Причем этого надо достичь незамедлительно, в 1946 году. А для полной ясности Черчилль добавил: «Судя но моим встречам с русскими, я уверен, что они больше всего восхищаются силой».

Переводя такие немудреные иносказания на простой язык, получается: пришла пора говорить со Сталиным с позиции силы; он вынужден будет пойти на уступки, в противном случае получит убийственные удары атомными бомбами. (Подобные удары по СССР наши «союзники» планировали.) И это после того, как еще недавно он возносил здравицы в честь Сталина и называл себя его верным другом!

Черчилль провозгласил полный разрыв со странами, входящими в социалистическую систему: «От Штеттина на Балтийском море до Триеста на Адриатике, через всю Европу опустился железный занавес».

(За последнюю четверть века антисоветчики, рассчитывая — небезосновательно — на слабую память или неосведомленность граждан стран социализма, вели свою пропаганду так, чтобы создать впечатление, будто железный занавес — злодейское творение Сталина, стремившегося разорвать связи между европейскими странами и не допустить своих «темных рабов» в благословенный «буржуазный рай».)

Образное выражение «железный занавес» Черчилль не изобрел, а «позаимствовал» или, грубо говоря, украл у известного журналиста и политического деятеля… Йозефа Геббельса. Почти ровно за год до фултонской речи бывшего британского премьера тогда еще действующий министр пропаганды Третьего Рейха в статье «За железным занавесом» дважды упомянул о такой преграде, отделяющей Германию от России.

Впрочем, и Геббельс был не оригинален. Хотя он, возможно, и не знал, что еще в 1914 году бельгийская королева Елизавета употребила тот же образ, говоря о наступающих на ее страну немецких войсках. Но и через несколько лет после этого британский посол в Берлине тоже упомянул о железном занавесе. (А вообще термин пришел в публицистику из театральной сферы: в прямом смысле железный занавес отделяет в противоположных целях сцену от зрительного зала; впервые был применен во Франции в конце XVIII в.)

С 1946 года понятие «железный занавес» прочно вошло в политический лексикон и крепко было вбито в головы обывателей, хотя непробиваемой преграды между капиталистическими и социалистическими странами не существовало. Если бы Черчилль полагал, что инициатором изоляционной политики будет Сталин, надо было бы подождать, пока это не произойдет, и обвинить его в разжигании вражды между народами.

Черчилль торопился обострить отношения с Советским Союзом, рассчитывая на значительное военное превосходство англо-американских войск, обладающих атомным оружием. Он думал, что Россия в ближайшее десятилетие наверняка не создаст «сверхбомбу». В разговоре со своим врачом Мораном он высказал предположение, что новая война может начаться в ближайшие годы или даже в начале 1947 года.

Ответ Сталина на фултонский вызов последовал не сразу. 13 марта 1946 года в газете «Правда» было опубликовано интервью с ним. Он отметил, что цель фултонской речи — «посеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество».

У Черчилля был свой личный интерес: стать во главе антикоммунизма, сплотить вокруг себя влиятельных деятелей ведущих капиталистических держав, выступить как мировой лидер, вновь взлететь к вершинам политической власти. Им во многом руководило уязвленное самолюбие. Но замыслы его шли дальше, о чем и сказал Сталин:

«По сути дела г. Черчилль стоит теперь на позиции поджигателя войны. И г. Черчилль здесь не одинок, — у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки» (намек, в частности, на Трумэна).

Возникает вопрос: почему честолюбивый Черчилль решился на такой отчаянный шаг — призывать к новой войне? Откуда вдруг теперь, после того, как выказывал свое расположение к Сталину и восхищался русским народом, словно вернувшись в далекое прошлое, проникся столь злобной ненавистью к СССР? Словно еще недавно не называл себя другом этой державы! Нагнетание военной истерии — преступление, побуждение к массовым убийствам, а применение атомных бомб — это уничтожение миллионов мирных жителей. Почему человек, называющий себя защитником демократии, решился на такое?

Прежде всего потому, что в его понимании «демократия» — это власть богатых, знатных, «избранных», а не народных масс и их защитников. Кроме того, он стремился вернуть Британии утрачиваемый ею статус сверхдержавы путем уничтожения главного конкурента — Советского Союза (США уже были недосягаемыми, да и нужна была их поддержка).

Наконец, что особенно важно подчеркнуть: он убедился в растущем могуществе СССР и привлекательности для большинства трудящихся, особенно в слаборазвитых странах, идей социализма и коммунизма. Огромная духовная сила советской идеологии, подтвержденная невиданными победами в труде и войне, внушала страшные опасения маститому представителю буржуазного мира.

Кому-то из нынешних российских идеологов антисоветизма подобное заключение может показаться странным или даже нелепым: ведь в конце XX века рухнул СССР, а вовсе не США, например. Разве это не показатель его слабости?

Да, отчасти так оно и есть. Когда предатели народа способны пролезть (точнее — проползти) к вершинам власти в стране и совершить государственный переворот, оболванивая значительную часть населения, это свидетельствует о каких-то серьезных дефектах политико-государственного устройства. Тем более что со времен хрущевизма восторжествовало единовластие номенклатуры КПСС, было опорочено имя Сталина и совершено немало других акций, подрывающих основы государственности и духовного единства советского народа.

Пора бы осознать, что «холодная война» была развернута Западом, чтобы подавить и уничтожить сильного конкурента на мировой арене. Иначе зачем бы вести нацеленную, полувековую непримиримую идеологическую войну, затрачивая на нее сотни миллиардов долларов? Почему бы не согласиться на мирное соревнование двух систем? Зачем вести войну на уничтожение, с немалыми потерями для себя, если противник и без того обречен на скорое вымирание, ослабнет, безнадежно отстанет и сам по себе зачахнет?

Ни Черчилль, ни другие солидные политики, так же как серьезные западные экономисты, не верили в такое развитие событий. Им было ясно: социалистический строй имеет решающие преимущества перед капиталистическим по многим параметрам; что он предпочтителен для народа, хотя и очень плох для тех, кто стремится к максимальному личному обогащению, к изобилию материальных благ для себя.

(В 1975 году авторитетнейшие эксперты ООН дали прогноз хода мировой экономики до 2000 года, в котором предвиделось ускоренное развитие именно стран социализма, что, пожалуй, заставило западных политиков напрячь все силы для подавления и расчленения этих стран. Нынешние колоссальные успехи Народного Китая доказывают верность давних прогнозов, а страшный упадок и деградация капиталистической России — гибельность для нее отречения от идеалов коммунизма.)

В открытом ответе Черчиллю Сталин подчеркнул глубокую безнравственность основных положений фултонской речи:

«Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Г-н Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы мира…

По сути дела г. Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, — в противном случае неизбежна война.

Но нации проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы и независимости своих стран, а не ради того, чтобы заменить господство гитлеров господством черчиллей. Вполне вероятно поэтому, что нации, не говорящие на английском языке и составляющие вместе с тем громадное большинство населения мира, не согласятся пойти в новое рабство.

Трагедия г. Черчилля состоит в том, что он, как закоренелый тори, не понимает этой простой и очевидной истины».

Иосиф Виссарионович прав. Он вскрыл слабое звено в рассуждениях Черчилля. Попытка противопоставить англо-американцев всему остальному миру могла, конечно, возбудить в определенных кругах этих стран сильные националистические чувства. Но у большинства населения не только мира, но и США с Англией ничего подобного не могло быть уже потому, что только что завершилась победой война против нацистской Германии и такой же хищной и по-своему нацистской Японии. Идея расового превосходства была дискредитирована. При этом проявилось прежде всего духовное превосходство именно России-СССР.

«Г-н Черчилль, — продолжал Сталин, — утверждает, что Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София — все эти знаменитые города и население в их районах находятся в советской сфере и все подчиняются в той или иной форме не только советскому влиянию, но и в значительной степени увеличивающемуся контролю Москвы. Г-н Черчилль квалифицирует все это, как не имеющие границ «экспансионистские тенденции» Советского Союза.

Не требуется особого труда, чтобы показать, что г. Черчилль грубо и беспардонно клевещет здесь как на Москву, так и на поименованные соседние с СССР государства». И Сталин приводит такие доказательства, подчеркивая вопиющую нелепость ссылок британца на Берлин и Вену, где в Союзных Контрольных Советах из представителей четырех государств западные партнеры СССР имеют ³/₄ голосов.

«Советский Союз потерял людьми в несколько раз больше, чем Англия и Соединенные Штаты Америки, вместе взятые, — напомнил Сталин. — Возможно, что кое-где склонны предать забвению эти колоссальные жертвы советского народа, обеспечившие освобождение Европы от гитлеровского ига. Но Советский Союз не может забыть о них. Спрашивается, что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу? Как можно, не сойдя с ума, квалифицировать эти мирные стремления Советского Союза, как экспансионистские тенденции нашего государства?»

Может показаться, что ссылка на безумие оппонента — грубость и бестактность. Однако надо признать, что с Черчиллем после поражения на выборах консерваторов, которых он возглавлял, произошли какие-то серьезные психические перемены (да и возраст сказывался). Он позволил себе выпады и обвинения в адрес СССР, который после победоносной войны добился лишь незначительных территориальных приобретений (напомним, что царская Россия владела Финляндией и Польшей). Цинизм и низость таких обвинений особенно очевидны, ибо обвинял СССР полномочный представитель одной из наиболее хищных держав, поработившей многие народы, имеющей колонии — самой настоящей имперской страны, экспансия которой распространилась на все обитаемые континенты!

Из-за личных непомерных амбиций и ради сохранения величия Британской империи Черчилль развязал «холодную войну» против СССР и стран социализма. Сталин ответил ему резко, воздав по справедливости. Былые личные симпатии двух политиков испарились при изменении международной обстановки. Предательская роль при этом выпала на долю британского лидера. А Сталин органически не терпел изменников, двурушников, нарушителей соглашений.

19 сентября 1946 года, после отдыха на берегу Женевского озера в Швейцарии, Черчилль выступил в Цюрихском университете. Ему пришлось продумать новую стратегию в «политических играх». Судя по всему, он учел замечания Сталина, потому завел речь не об англо-американском, а о европейском единстве. Задал риторический вопрос:

— Почему не должна существовать европейская группа, которая дала бы чувство повышенного патриотизма и общего гражданства обезумевшим народам этого бурлящего и мощного континента?

Докладчик вроде бы основательно подзабыл географию. Не учел, что помимо Западной существует еще и Восточная Европа, и обе они — часть света, тогда как континентом является Евразия. Но не это главное. Публике предлагалась новая геополитическая идея. Разочаровавшись в американском партнере, «Большом брате» с атомной дубинкой, Черчилль решил доказать центральное место Англии в новом послевоенном мире.

По его идее, существуют три сферы: Британская империя со всеми входящими в нее странами; англоязычные страны; объединенная Европа. Единственное государство, входящее во все эти сферы, — Англия, она же имеет возможность объединить их.

Ради чего создавать это объединение? Для экономического, торгового, культурного, научно-технического сотрудничества самых разных государств не было никаких серьезных преград. Сталин не раз высказывал желание крепить сотрудничество социалистических и капиталистических стран. Не он предложил опустить между ними железный занавес.

Следовательно, у Черчилля речь шла о военном противостоянии. Возникает вопрос: неужели бывший враг Советской России, по необходимости ставший другом Сталина, действительно повредился рассудком из-за поражения партии консерваторов настолько, что возжаждал новой, еще более разрушительной войны, когда еще не зажили раны от недавней?

Такое предположение, конечно же, слишком наивно. Народы Англии и США не пошли бы на подобную авантюру. Да и Черчиллю для его целей достаточно было подогревать и будоражить общественное мнение угрозой войны. Никаких явных призывов к «крестовому походу» против советской власти он не допускал. Даже враждебную к ней фултонскую свою речь начал словами: «Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ и моего товарища военного времени маршала Сталина».

Какие же цели преследовал Черчилль, нагнетая военную истерию? Прежде всего он заручался поддержкой влиятельных милитаристских кругов, заинтересованных в гонке вооружения, приносящей им огромные выгоды. Впрочем, на эту тему исчерпывающее объяснение дал Сталин 17 сентября 1946 года, отвечая на вопросы корреспондента английской газеты «Санди Таймс»:

«О «новой войне» шумят теперь главным образом военно-политические разведчики и их немногочисленные сторонники из рядов гражданских чинов. Им нужен этот шум хотя бы для того, чтобы: а) запугать призраком войны некоторых наивных политиков из рядов их контрагентов и помочь таким образом своим правительствам вырвать у контрагентов побольше уступок; б) затруднить на некоторое время сокращение военных бюджетов в своих странах; в) затормозить демобилизацию войск и предотвратить таким образом быстрый рост безработицы в своих странах.

Нужно строго различать шумиху о «новой войне», которая ведется теперь, и реальную опасность «новой войны», которая не существует в настоящее время».

Он сказал, что безусловно верит в возможность дружественного и длительного сотрудничества Советского Союза и западных буржуазных демократий, несмотря на существование идеологических разногласий, и в «дружественное соревнование» между двумя системами (к этому призывал крупный политический деятель США Генри Уоллес).

На вопрос об угрозе атомного нападения Сталин ответил: «Я не считаю атомную бомбу такой серьезной силой, какой склонны считать ее некоторые политические деятели. Атомные бомбы предназначены для устрашения слабонервных, но они не могут решать судьбы войны… Конечно, монопольное владение секретом атомной бомбы создает угрозу, но против этого существует, по крайней мере, два средства: а) монопольное владение атомной бомбой не может продолжаться долго; б) применение атомной бомбы будет запрещено».

Советский вождь не счел нужным упоминать имя Черчилля, но отвечал, судя по всему, с учетом выступлений этого деятеля, временно вынужденного освободить кресло премьер-министра. Когда Черчилль через 6 лет вновь вернулся на Даунинг стрит, 10, многое в мире изменилось. Англия стала зависеть от США намного больше, чем в годы войны.

С первых же дней своего нового премьерства Черчилль заставил Вашингтон беспокоиться. На английского таксиста напал пьяный военнослужащий с одной из американских баз в Англии. Таксист оказался бывшим фронтовиком. Он скрутил своего англоязычного собрата и доставил его в полицию. По настоянию Черчилля этого шофера наградили за такие небоевые заслуги военной медалью.

Белый Дом ждали еще большие неприятности от беспокойного старика. Черчилль полагал, что независимость и мировой авторитет Англии могут быть обеспечены только при условии обладания ею атомным оружием, доступ к которому для нее был перекрыт американцами. В конце концов Англия успешно испытала это оружие, хотя это мало сказалось на ее положении в мировой «табели о рангах», где доминировали США и СССР.

Англо-американские противоречия не прошли не замеченными Сталиным. Он постарался наладить хорошие отношения с США, о чем можно заключить по его высказываниям в ряде интервью и бесед. Зачем он это делал? Может быть, Советский Союз был хищником, ожидавшим удобного момента для того, чтобы наброситься на мирные западные государства? Может быть, Сталин лелеял маниакальную идею мирового господства?

Да, такая идея вдохновляла немалое число правителей великих держав. Достаточно вспомнить империю Александра Македонского, Великий Рим, империи монголов, Британии, фашистской Германии. Есть ли какие-то основания присовокупить сюда империю Сталина?

Для этого нет никаких оснований.

Многие, если не все, антисоветчики называли и продолжают называть СССР «империей» (наиболее подлые подпевалы Рейгана и Тэтчер — еще и «империей зла»). Это — ложь, рассчитанная на непритязательную публику.

Империя предполагает существование метрополии, гегемона и полностью подчиненных ее правлению колоний. Так было испокон веков. Причем метрополия, «имперская нация», имели во всем преимущества перед покоренными странами и народами.

Имела Российская Федерация какие-то привилегии в сравнении, скажем, с Эстонией или Грузией? Разве вели себя русские как оккупанты в республиках СССР? Разве эстонцы, украинцы или грузины не были полноправными гражданами в пределах огромной державы — от Балтийского и Черного морей до Тихого океана? Не секрет, что те же грузины, эстонцы, латыши, евреи, украинцы в большинстве своем жили богаче русских.

«Привилегии» у русских были — больше других — на фронте, — отдать свою жизнь за Родину. Да еще одно совершенно бесспорно: приоритет русской культуры, одной из величайших в мире. В отличие от настоящих имперских народов Запада, русские не подавляли, а тем более не уничтожали «инородцев»; национальная политика в СССР, руководимая Сталиным еще со времен Ленина, была наиболее человечной для той эпохи.

Нынешние лукавые «гуманисты» любят ссылаться на «репрессированные народы», умалчивая, за что их подвергли наказанию и чем это для них обернулось. Многие (!) представители этих народов с приходом фашистов убивали десятки тысяч русских, евреев, коммунистов, партизан. Отыскать среди них преступников было невозможно из-за круговой поруки, а ссылать и расстреливать большинство мужчин — как поступили бы в подобных случаях немцы, англичане, американцы — было равносильно геноциду.

Переселенные народы за время войны и после нее значительно, порой втрое увеличились в числе (воевавшие с фашистами белорусы понесли колоссальный урон). Во время переселения, несмотря на суровые, тяжелейшие условия, потери среди высланных народов, как свидетельствуют документы, были небольшими.

Нет, Сталинская держава не была империей. Это был настоящий союз государств. Отчасти они были независимыми, а отчасти подчинены центральной власти (в которую входили представители всех республик). Иначе быть не могло. Даже интернациональные США устроены так.

В отличие от Англии, США, Италии, Франции, СССР никогда не выступал как агрессор. Даже военный конфликт с Финляндией, несмотря на полную нашу победу, не привел к оккупации этого государства, ставшего вскоре союзником фашистской Германии. Ввод наших войск на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии был необходим для того, чтобы отодвинуть нашу границу на запад. Если бы этого не произошло, то мы могли бы во время войны с фашистами потерять и Ленинград, и, возможно, Москву.

Почему страны бывают агрессивными? Не имея возможности развиваться на собственном субстрате — природном и народном они стремятся захватить чужие территории, поработить другие народы. Для стран капитализма, ориентированных на материальные ценности, это необходимо. Но зачем захват чужих территорий и эксплуатация других народов для СССР? Неужели у нас и без того недостаточно «жизненного пространства» и мало народов, входящих в державу?!

Сознавая это, враги СССР утверждают, будто Сталин был обуян идеей мировой революции, мирового господства. Однако эти господа беспардонно лгут: пожар мировой революции, так же как Гражданской войны в России, разжигал Троцкий, идейный враг Сталина.

Послевоенная ситуация для нашей страны чрезвычайно осложнялась политикой Соединенных Штатов, готовых сбросить атомные бомбы на крупнейшие города СССР. Вскоре после окончания Второй мировой войны в Объединенном комитете начальников штабов США такая чудовищная акция предполагалась «не только в случае предстоящего советского нападения, но и тогда, когда уровень промышленного и научного развития страны противника даст возможность напасть на США либо защищаться от нашего нападения». Для этих целей они имели в 1948 году 56, а в 1950-м — 298 бомб.

Подумать только: подвергнуть страну атомной бомбардировке только потому, что возрос ее промышленный и научный потенциал, да еще прежде, чем она сможет предотвратить такой удар! Советское Правительство вынуждено было затрачивать колоссальные средства для создания атомной и водородной бомб и межконтинентальных ракет. И если США обогатились за счет войны, то нам приходилось восстанавливать разрушенное.

Сталин взял курс на строительство социализма в отдельно взятой стране. Он был искренним сторонником мира и сделал так, чтобы в странах Восточной Европы «существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу». Так он писал, подчеркивая, что в этом нет ничего удивительного: страна должна «обезопасить себя на будущее время».

Даже ставший недругом Сталина югославский партийный деятель, а позже антикоммунист Милован Джилас свидетельствовал, что Иосиф Виссарионович был категорическим противником развязывания какой-либо войны. В феврале 1948 года на обсуждении в Москве текста югославско-болгарского договора Сталин резко выступил против обязанности сторон «поддерживать всякую инициативу, направленную… против всех очагов агрессии». Он возразил: «Нет, эта превентивная война — самый обыкновенный комсомольский выпад! Крикливая фраза».

Почему Иосиф Виссарионович осуществлял политику мирного существования, в отличие от правителей ведущих стран буржуазной демократии? По самой простой и очевидной причине: он был убежден в экономических, социальных, моральных преимуществах народной демократии, социализма. И эти великие достоинства сталинской системы Россия-СССР доказала на практике!

И тогда кто-то не без злорадства напомнит: а какой ценой? Сколько страданий выпало на долю советского народа!

Да, страданий было немало. Но и победы были грандиозными! Великие успехи не даются легко. А после Великой Отечественной войны наша страна необычайно быстро не только возродила, но и значительно превзошла свой довоенный потенциал. Наш народ возрастал в числе (снижение смертности, увеличение рождаемости). От года к году советские люди жили все лучше и лучше. Таковы факты. Приведем некоторые.

Национальный доход СССР в 1950 году по сравнению с довоенным 1940-м увеличился в сопоставимых ценах на 64%. На личные нужды граждан пошло 74% национального дохода; остальное осталось в распоряжении государства, колхозных и кооперативных организаций.

Рост производства средств производства и продукции сельского хозяйства создал в стране надежную базу для развития промышленности, производящей предметы потребления. Общий объем продукции этой промышленности в 1952 г. больше, чем в 1940 г., примерно на 60%. В частности, кожаной обуви было произведено 250 млн нар, в 30 раз больше, чем в 1913 году. Объем промышленного производства в 1951 году по сравнению с 1929 годом увеличился почти в 13 раз.

А промышленность США в 1929-1939 годы топталась на месте и поднялась лишь за счет резкого увеличения военного производства в период Второй мировой войны; потом последовал спад и новый рост в связи с развертыванием войны в Корее, достигнувший увеличения объема в два раза в 1951-м по сравнению с 1929 годом.

В СССР валовой урожай пшеницы возрос в 1952 году на 48% по сравнению с 1940 годом. Достигнутый результат прочно закрепил за нашей страной первое место в мире по производству этой ценной продовольственной культуры, опередив США, Аргентину и Канаду.

За годы четвертой пятилетки было введено в строй свыше 100 млн кв. м жилой площади в городах и рабочих поселках. Кроме того, восстановлено и построено 2 млн 700 тысяч жилых домов в сельской местности.

По материалам, приведенным в газете «Правда», общее число учащихся в СССР на ноябрь 1952 года составило 57 млн человек (в 1914 г. в царской России едва превышало 8 млн), а в высших учебных заведениях ныне училось 1 млн 400 тысяч человек — в полтора раза больше, чем в вузах всех капиталистических стран Европы.

В 1938 году в СССР уже имелось кинотеатров в 1,3 раза больше, чем во всех крупных капиталистических странах, и в 1,5 раза больше, чем в США.

Подобные сведения кому-то могут показаться приемом сталинской пропаганды, «фокусами» советской статистики. Но следует знать, что Сталин жестоко карал за приписки и подтасовки фактов. Советская экономика вскоре после войны действительно достигла замечательных успехов и превысила довоенные показатели. Об этом свидетельствовали не только цифры отчетов, но и реалии нашей жизни.

Благосостояние советских людей улучшалось год от года, и цены, как известно, снижались. Есть объективный показатель нормального физического и морального состояния общества — прирост населения при снижении смертности. После войны в нашей стране прирост населения был выше, чем во всех развитых странах, а смертность неуклонно снижалась.

Приходится напоминать вновь и вновь: ныне русский народ вымирает физически и деградирует морально. Таков результат антисталинской и антисоветской политики.

Можно ли было предвидеть то, что произойдет при переходе от социализма к капитализму? Не стану приводить теоретические доводы. Сошлюсь на собственную статью, опубликованную в 1990 году в журнале «Слово». Это был фрагмент большой работы о путях развития России, которую я предлагал сначала в журналы «Коммунист» и «Новый мир», получив отказ от Е. Гайдара, а затем уклончивое «ни да, ни нет» от С. Залыгина. Вот что писал я:

«Пора бы отказаться от не оправдавшей себя гипотезы, будто экономика является базисом общества. Не лучше ли прислушаться к мнению мудрого русского философа Н.А. Бердяева: «Вся экономическая жизнь человечества имеет духовный базис, духовную основу». Трудно с ним не согласиться.

Без честной взаимопомощи нет экономики, а есть воровство и расхищение богатств природы и культуры, без дисциплины нет производительного труда. Без труда нет прироста общественного достояния. Без духовного единства нет сплоченного общества. Без доверия народа к руководителям нет прочного государства. Без свободы меньшинства нет справедливости. Без приоритета народа над партией нет демократии. Духовное здоровье народа, культурные ценности и природная среда — залог и фундамент общественной жизни.

…Кто у нас выгадает от введения капиталистических отношений? Те, у кого крупные капиталы. Не имеющие капиталов (то есть те, кто имел наивность честно работать при так называемом социализме) — пролетарии физического и умственного труда — вынуждены будут продавать свои таланты и работоспособность. А у кого в нашем многострадальном обществе максимально весомые капиталы и возможности наилучшей жизни при капитализме? У партаппарата и крупных, а то и мелких хозяйственных деятелей. Преимущества именно у тех, кто сулил народу златые горы в будущем, предпочитая их для себя в настоящем.

…Цены продолжают расти, хотя и теперь они непомерно велики. Богатые продолжают воровски обогащаться, а бедные — беднеть. Внедрение в общественное сознание идеалов самого низкого, подлого и бессмысленного бытия, продажности, воровства и обмана разрушает социальные связи, плодит преступления, разжигает зависть и алчность.

…Наша система за десятилетия сформировала мощный многомиллионный класс "подпольных капиталистов", обычно именующих себя пламенными коммунистами. (Они подлинные антикоммунисты уже потому, что не делятся с окружающими своими богатствами, а напротив — накапливают личные блага за счет трудящихся.) Среди них есть, конечно, и беспартийные, но и они намертво связаны с госхозпартаппаратом. Их всех панически страшит сталинизм. Это понятно. Репрессивный режим перемелет их в первую очередь. Но и народовластие их не устраивает: придется либо таить, либо отдавать свои неправедно нажитые богатства.

…Революционеры после победного переворота поднялись из подполья к вершинам власти. Ныне их преемники после перестройки готовы радостно стать из подпольных откровенными капиталистами. Они и сейчас ворочают миллиардами рублей, в личном владении имея сотни тысяч, а то и миллионы. Для них капитализм куда приманчивее персонального коммунизма. Главное — безопаснее.

…Стремительно развалилась социалистическая система. В стадии распада находится сам Советский Союз… Пока что мы идем к убогому капитализму с характерными для него массами пролетариев, группами экстремистов, явными правителями-демагогами и тайными правителями-дельцами, владетелями воровски нажитых капиталов».

Таким был мой прогноз. И он, увы, оправдался. А теперь нас превращают в точности по навету М. Тэтчер в Нижнюю Вольту с атомным оружием (а когда она это говорила, СССР был мощной сверхдержавой, превосходящей по своему экономическому и научно-техническому потенциалу и Верхнюю Вольту, и Великобританию, вместе взятые).

Перестраивать гигантскую систему при ускорении означает полное ее разрушение. А гласность предоставляли только врагам Сталина, а значит, и СССР. Скажем, журнал, в котором напечатали эту мою статью, имел тираж 32,8 тысяч экземпляров и выходил один раз в месяц, тогда как вещали «прорабы перестройки» на десятки миллионов людей десятки раз ежедневно.

Там, где СМРАП принадлежат имущим капиталы и власть, где господствуют выгода и продажность, где правят бал подлейшие, здравая и честная мысль вытесняется из массового сознания.

Мне припоминаются кадры кинокартины, увиденной два десятилетия назад в Западном Крыму: огромное стадо серых баранов следовало за крупным черным козлом, гордо несущим свои рога.

Конечно, не один я понимал, что происходит и к чему это приведет. Но что можно было противопоставить напору «строителей капитализма»? Они во главе с Горбачевым провозглашали «ускорение, перестройку, гласность!»

…В конце 1992 года, находясь в командировке на Белоярской АЭС, я познакомился с Владимиром Гетмановым, инженером, членом Совета Новосибирского общества «Память». Он подарил мне «Вестник» этого движения. Книжица интересная и поучительная, хотя с чрезмерным акцентом на проблему еврейской нации в России XX века. Отчасти это было оправданно. Ведь по статистике в 1970-е годы в СССР на 10 тысяч человек приходилось научных сотрудников: 308 евреев и 51 русский. Странное соотношение.

Там же приведены статистические данные выпуска в СССР времен «перестройки» продукции промышленности и сельского хозяйства. Оказывается, и того, и другого было в достатке, но все в огромном количество уходило за рубеж. «Граждане и кооперативы вывезли из страны в 1990 г. товаров народного потребления на сумму около 51 млрд долл. (в том числе в ПНР по 867 долларов на каждого поляка). В 1991 г. этот вывоз составил 180 млрд долл.

Вывезли, продали, а где же результат для страны? Где деньги?! И если постоянно нищает основная масса населения, то кто же тогда богатеет?»

Дело в том, что тогда у нас на внутреннем рынке цены были значительно ниже, чем вне страны. Это давало возможность для спекулятивных операций. Когда их стали осуществлять в государственных масштабах, но ради личного обогащения, в стране началась острая нехватка товаров народного потребления, зато появились в немалом количестве подпольные миллионеры.

В «Вестнике» была напечатана датированная 1990 годом эпиграмма В. Гетманова на Б.Н. Ельцина (писали, будто Ельцин был племянником члена коллегии НКВД в 1918–1920 годах Б.М. Эльцина):

(Напомню, Ипатьевский дом, в котором была расстреляна семья бывшего императора, а на то время гражданина Романова, был взорван распоряжением Ельцина по команде «сверху».)

И тогда вспомнилась мне объемистая книга некоего Михаила Капустина «Конец утопии?» («Новости», 1990), с посвящением: «Борису Ельцину, сокрушителю Утопии, с надеждой на возрождение России». Книга вобрала в себя всю «перестроечную» нечисть, приправленную множеством цитат, повыдерганных из сочинений авторов самых разных стран и времен.

В ней написано об организованном властью голоде 1933 года; о Сталине, великом злодее и параноике, убившем Кирова, уничтожившем цвет нации, «генералитет и едва ли не всех офицеров», совершившем чудовищные преступления против своего народа (хуже Гитлера!), загнавшем в лагеря десятки миллионов человек. В войне «вопреки ошибкам своего врага № 1 — Иосифа Сталина — народ наш победил». Только при Горбачеве и Ельцине «мы начинаем обретать себя среди человечества»…

Этот М.П. Капустин стал при советской власти профессором марксизма-ленинизма, защитил соответствующие диссертации, пролез в Союз кинематографистов. Стремясь влиться в руководящие ряды «прорабов перестройки», этот выходец из народа (выродок?) разом превратился в оборотня, в могильного червя советского общества. Его писания распространялись в многотиражных журналах, а упомянутая книга вышла тиражом 100 000 экз.

Сравним: тираж «Вестника» со статьями и эпиграммой В. Гетманова 999 экз. Вот она, гласность! (В те годы написал я сатиру «Торобоан», т. е. «Наоборот», где была строфа «И в демократии провал: / Госхозпартаппарат / Задерьмократизировал / Общественный уклад».)