"«Встать! Сталин идет!» Тайная магия Вождя" - читать интересную книгу автора (Баландин Рудольф)

Глава 7 ОСЕНЬ ПАТРИАРХА

20 июня 1950 года в газете «Правда», выходившей многомиллионным тиражом, появилась статья И.В. Сталина «Относительно марксизма в языкознании». С января по сентябрь 1952-го там же были опубликованы четыре его статьи, вышедшие затем под общим названием «Экономические проблемы социализма в СССР».

Официальная пропаганда, естественно, восприняла новые труды вождя с восторгом, хотя и без сколько-нибудь серьезного анализа. Позже, после смерти Сталина, стали раздаваться ехидные голоса по поводу этих сочинений. Как тут не вспомнить начало стихотворения Юза Алешковского:

Шутки шутками, а мне, закончившему 9-й класс, воспитанному на русской классической литературе, не разделявшему культ личности вождя, его статья о языкознании показалась какой-то странной прихотью. Я понимал: он руководит страной, несмотря на преклонный возраст, после страшного перенапряжения военных лет. И вдруг озаботился темой, которую не мог знать профессионально.

Затем на страницах «Правды» он ответил на письма читателей, высказавших недоумение по поводу некоторых положений его работы или даже возражавших ему. Выходило, что Сталин без тени сомнения представил свои заметки на всеобщее обсуждение.

Считалось, что великими теоретиками были Маркс, Энгельс, Ленин; Сталина называли продолжателями их дела. Но даже первые трое не писали трудов по языкознанию. Неужели Сталин уверовал в свою гениальность во всех науках? Неужели мало ему было почестей как главе государства?

Легко ему было участвовать в «свободной дискуссии», не имея серьезных оппонентов. Ведь главный из них — академик Н.Я. Марр — давно уже умер. Или в своем интересе к языкознанию Иосиф Виссарионович решил превзойти Екатерину II?

Она в 1784 году прочла солидный труд французского филолога и антрополога Кур де Жебелена и увлеклась идеей единого праязыка (как много позже и Н.Я. Марр). Императрица даже принялась составлять сравнительный словарь всех языков. Собранные материалы она передала академику Палласу, который подготовил первый том под заглавием «Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею всевысочайшей особы». Императрица никого не критиковала, философией марксизма не владела за неимением таковой, а потому ее изыскания в языкознании прошли бесследно, не представляя сколько-нибудь значительного интереса.

Впрочем, Сталин сразу же оговорился: «Ко мне обратилась группа товарищей из молодежи с предложением — высказать свое мнение в печати по вопросам языкознания, особенно в части, касающейся марксизма в языкознании. Я не языковед и, конечно, не могу полностью удовлетворить товарищей. Что касается марксизма в языкознании, как и в других общественных науках, то к этому делу я имею прямое отношение».

Первый вопрос, на который пожелал он ответить: «Верно ли, что язык есть надстройка над базисом?»

Ответ был отрицательным.

Получалось вроде бы несоответствие с основным утверждением материализма. Если есть единый фундамент общества — экономический базис, то все прочее следует относить к надстройке. Это соответствует постулату: материя первична, сознание вторично. Одно из проявлений сознания — язык. Значит, он определяется материальным бытием и должен считаться надстройкой. Неужели Сталин с этим не согласен? Он что же — идеалист?

Сталин пояснял: «Базис есть экономический строй общества на данном этапе его развития. Надстройка — это политические, правовые, религиозные, художественные, философские взгляды общества и соответствующие им политические, правовые и другие учреждения».

Где в такой системе место языка? Стараясь перейти на позиции марксизма, академик Н.Я. Марр пришел к выводу, что язык следует отнести к категории надстройки. Его ученики и последовали попытались возвести эту идею в ранг научной теории. Сталин возразил:

«Язык… коренным образом отличается от надстройки. Язык порожден не тем или иным базисом, старым или новым базисом, внутри данного общества, а всем ходом истории общества и истории базисов в течение веков. Он создан не одним каким-нибудь классом, а всем обществом, усилиями сотен поколений…

Ни для кого не составляет тайну тот факт, что русский язык так же хорошо обслуживал русский капитализм и русскую буржуазную культуру до Октябрьского переворота, как он обслуживает ныне социалистический строй и социалистическую культуру русского общества».

Да, происходят революции, надстройки меняются, экономический базис тоже, а язык сохраняется. «Поэтому сфера действия языка, охватывающего все области деятельности человека, гораздо шире и разностороннее, чем сфера действия надстройки. Более того, она почти безгранична». Так писал Сталин.

Он напомнил, что Н.Я. Марр причислял язык и к надстройке над базисом, и к орудиям производства. Но орудия производства производят материальные блага, тогда как язык «ничего не производит или "производит" только слова». Сталин отделался шуткой: мол, «если бы язык мог производить материальные блага, болтуны были бы самыми богатыми людьми в мире».

Однако вопрос затронут серьезный, и вряд ли вождь случайно не стал продолжать свои рассуждения. Ведь выходит, что есть нечто более фундаментальное, менее изменчивое в своей сути, чем базис и надстройки! А разве язык как средство общения и развития людей не производит блага? Он их производит: косвенно — материальные, непосредственно — духовные.

Значит, наряду с материальным базисом общества существует и духовный, воплощенный, в частности, в языке. Возникают новые вопросы. Можно ли вообще проявления духовной культуры причислять к «надстройке»? Разве религиозные верования меняются с изменением экономического базиса? Или радикально преображаются философские учения, научные теории, формы искусства?

Нет, конечно. Меняются государственное устройство, социальная структура общества, политика, господствующая идеология. Изменчива и материальная база, техника. Но есть духовная культура, живущая по своим законам. А еще есть изменчивая природа — еще одна важнейшая категория, оставшаяся вне схемы.

Уклончивый ответ Сталина порождает массу вопросов. И это хорошо. Самое безнадежное, когда вынесены решения окончательные, не предполагающие дальнейших исследований, не имеющие развития.

Сталину приходилось не раз пренебрегать догмами марксизма-ленинизма. Жизнь невозможно уложить в прокрустово ложе любой теоретической конструкции. Развивая его мысли, можно творчески не только осмыслить, но и перевести на новый уровень концепцию базиса и надстройки — с более общей точки зрения, а не только с позиций политэкономии.

Глобальная цивилизация существует в лоне земной природы. Значит, единый первичный базис общества — биосфера. Есть и вторичные два базиса, определяющие суть цивилизации: материальный (техника, труд, экономика) и духовный (знания, вера, искусство, литература).

Правда, в таком случае мы достаточно далеко отходим от канонов марксизма. Но преодоление его окаменевших догм и есть путь развития научно-философских идей. Однако некому было вступить на этот путь, хотя уже существовало учение В.И. Вернадского о биосфере, А.Е. Ферсмана — о техногенезе (глобальной геологической деятельности человека).

В этом отчасти была вина Сталина. Как государственный деятель он вынужден был крепить господствующую идеологию, содействовать ее широкой пропаганде, что неизбежно сопряжено с упрощением, а то и вульгаризацией. Как мыслитель он сознавал, что требуется ее дальнейшее развитие, пересмотр устаревших догм, борьба мнений.

Но у него на это уже не оставалось времени.

Октябрьский революционный переворот 1917 года вызвал бурное брожение в российском обществе, особенно среди деятелей культуры. Многих из них обуяла жажда ломать традиционные каноны, изобретать новые средства в изобразительном искусстве, в музыке, театре. Были попытки создать новый язык.

Иные ученые под впечатлением социального переворота были готовы, говоря словами С. Есенина, «задрав штаны, бежать за комсомолом», вносить революционные идеи, почерпнутые из трудов классиков марксизма-ленинизма, в науку. Но бывший пламенный революционер, а ныне государственный деятель Сталин не потворствовал таким поползновениям. На примере языкознания он предлагал каждому специалисту заниматься своим делом без оглядки на политическую конъюнктуру.

Вряд ли академик Марр желал приобрести какие-то выгоды из своего стремления осмыслить языкознание с позиций марксизма. Судя по всему, он искренно поверил в то, что такое победоносное учение, логически выстроенное и подтверждаемое победой социализма, открывает новые перспективы и в науке. Он шел, можно сказать, по следам классиков языкознания.

Например, Вильгельм фон Гумбольдт в мае 1802 года писал Фридриху Шиллеру, что для него «общая энциклопедия языкознания» связана с «философией и народоведением». Но одно дело — связывать с философскими учениями (это происходит вольно или невольно во всех науках при переходе от частных проблем к обобщениям), а совсем другое — подчинять им научную мысль.

Сталин постарался доказать, что Марр и его сторонники неправильно поняли высказывания классиков марксизма. У Маркса в статье «Святой Макс» сказано, что у буржуа есть «свой язык», который «есть продукт буржуазии». Словно обучая ученых корректности в цитировании, Сталин привел им выдержку из той же статьи, где говорится о «концентрации диалектов в единый национальный язык, обусловленной экономической и политической концентрацией». И пояснил: «Маркс просто хотел сказать, что буржуа загадили единый национальный язык своим торгашеским лексиконом, что буржуа, стало быть, имеют свой торгашеский жаргон».

Другой пример. Ф. Энгельс написал: «Английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия», а «рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия».

Это утверждение весьма сомнительное. Социальная группа не может быть «особым народом», кроме тех случаев, когда используются рабы-иноплеменники или господствуют иноземные захватчики. Энгельс допустил явное преувеличение. И это не такая уж безобидная оплошность. Ведь рабочий класс может «заразиться» буржуазным духом, стремясь к тем же идеалам комфорта, максимального материального благополучия, что и буржуа. Духовная жизнь общества и его отдельных социальных слоев не столь однозначно зависит от «экономического базиса». Об этом Сталин писал, отвечая на предыдущий вопрос.

Иосиф Виссарионович постарался поддержать авторитет классика марксизма: «Совершенно правильно, что идеи, представления, нравы, нравственные принципы, религия, политика у буржуа и пролетариев прямо противоположны». И добавил: «Но при чем здесь национальный язык или «классовость» языка? Разве наличие классовых противоречий в обществе может служить доводом в пользу «классовости» языка или против необходимости единого национального языка? Марксизм говорит, что общность языка является одним из важнейших признаков нации, хорошо зная при этом, что внутри нации имеются классовые противоречия».

Он упростил проблему, не обмолвившись о возможности духовного перерождения пролетариев, рабочих, а то и самих коммунистов. А ведь для него это важное обстоятельство не было секретом. Он не стал касаться данной проблемы.

Проявилась характерная черта официальной идеологии: она стала подобием религиозного учения со своими непререкаемыми пророками и догмами, со своими «священными писаниями», мучениками и героями. Хорошо это или плохо? Вопрос некорректный. Так сложилось объективно, хотя и не без активной работы пропагандистов и агитаторов. Иначе нельзя сплотить общество. А религиозный метод, основанный на вере в авторитеты, пользуется немалой популярностью даже в науках, что объясняется особенностями психологии людей, склонных к догматизму и приспособлению к окружающей духовной среде.

Критикуя своих оппонентов, Сталин избегал грубого нажима и безапелляционных утверждений. Доказывал свое мнение, а не вещал неопровержимые истины. Вот характерный пример его рассуждений.

«Ссылаются на то, что одно время в Англии английские феодалы "в течение столетий" говорили на французском языке, тогда как английский народ говорил на английском языке, что это обстоятельство является будто бы доводом в пользу "классовости" языка и против необходимости общенародного языка. Но это не довод, а анекдот какой-то.

Во-первых, на французском языке говорили тогда не все феодалы, а незначительная верхушка английских феодалов при королевском дворе и в графствах. Во-вторых, они говорили не на каком-то «классовом» языке, а на обыкновенном общенародном французском языке. В-третьих, как известно, это баловство французским языком исчезло потом бесследно, уступив место общенародному английскому языку. Думают ли эти товарищи, что английские феодалы и английский народ… объяснялись друг с другом через переводчиков, что английские феодалы не пользовались английским языком, что общенародного английского языка не существовало тогда, что французский язык представлял тогда в Англии что-то большее, чем салонный язык, имеющий хождение лишь в узком кругу верхушки английской аристократии?»

Невольно подумаешь: как все просто! Почему же некоторые языковеды не додумались до этого?

Труднее пришлось ему с объяснением высказывания Ленина о существовании двух культур при капитализме: буржуазной и пролетарской. Защищая авторитет Владимира Ильича (прием, характерный для идеологии, религии, но не для философии, науки), Сталин утверждал: «Ленин здесь абсолютно нрав… Культура может быть и буржуазной и социалистической, язык же, как средство общения, является всегда общенародным языком и он может обслуживать и буржуазную и социалистическую культуру».

Проблема слишком упрощена. Язык — одна из основ духовной культуры. Если им пользуются все социальные группы данного общества, то это означает, что у них есть общность в культуре. Писатель, публицист, композитор, художник вовсе не обязательно должны иметь четкие политические взгляды, пристрастия.

Кстати, сам Иосиф Виссарионович, защищая в 1929 году Михаила Булгакова от клеветников, доносчиков и завистников, ссылался на отсутствие у этого писателя и драматурга «партийности» (стало быть, о его непричастности к течению социалистического реализма). И не без скрытой иронии советовал попытаться писать лучше, чем Булгаков. Когда писателя обвинили в правом уклоне, резонно заметил, что такие упреки применимы только к партийцам: «Странно было бы поэтому применять эти понятия к такой непартийной и несравненно более широкой области, как художественная литература, театр и прочее».

Как государственный деятель, Сталин считал своей первейшей обязанностью укреплять идейные устои Советского Союза, системы социализма. Этого же он требовал от мастеров (а более того — от подмастерьев) культуры. Могло ли быть иначе? Допустимо ли ставить интересы отдельных «творческих работников» выше национальных интересов?

Итак, основой любого общества служит материальная и духовная культура. Ее старается использовать в своих целях правящий класс. Идеология буржуа, озабоченного личным материальным благополучием, враждебна высоким идеалам культуры. Буржуазия охотно пользуется для своего удовольствия и воздействует на народные массы низшими ее формами. Хотя и среди буржуа не так уж мало ценителей шедевров искусства, литературы, философии.

Для Сталина сохранялся приоритет государственных интересов. После завершения двадцатилетнего революционного периода в России (1917–1937) он боролся с проявлениями междоусобицы и деструктивной анархии. Даже высказался против неизбежности революционных переворотов при капитализме. Это может показаться странным, но, как мне кажется, такой вывод следует из следующего его пассажа:

«Пока существует капитализм, буржуа и пролетарии будут связаны между собой всеми нитями экономики, как части единого капиталистического общества. Буржуа не могут жить и обогащаться, не имея в своем распоряжении наемных рабочих, пролетарии не могут продолжать свое существование, не нанимаясь к капиталистам. Прекращение всяких экономических связей между ними означает прекращение всякого производства… Понятно, что ни один класс не захочет подвергнуть себя уничтожению. Поэтому классовая борьба, какая бы она ни была острая, не может привести к распаду общества».

…В XX веке Россия испытала колоссальные социальные потрясения, пережила три анархические революции и ряд «начальственных» переворотов. Подтвердилась точка зрения Сталина на устойчивость языка, в отличие от сравнительно быстрых и радикальных перестроек «надстроек» общества. За последние столетия русский язык, несмотря ни на что, не претерпел коренных изменений…

Впрочем, не прошло и двух десятилетий со времени буржуазной «перестройки» в нашей стране и установления капиталистических отношений, как явно проявился процесс деградации русского языка. Он замусорился иностранными словечками и выражениями, разговорная речь стала не только выхолощенной, упрощенной, что можно объяснить ослаблением интеллекта, но и непристойной, изгаженной матерщиной. Это относится и к обыденным разговорам (в частности, среди женщин и при них), и к печатным изданиям, и к театральным подмосткам.

Но все-таки русский язык остается в потенции все тем же. У части русских он не изменился. Вопрос лишь в том, как им пользуются. С развалом социалистического содружества государств и расчленением СССР престиж русского языка упал. Однако сам он сохраняется и будет жить, пока останутся люди, для которых русская культура родная.

Вот и Сталин на вопрос, каковы характерные признаки языка, ответил: «Язык относится к числу общественных явлений, действующих за все время существования общества. Он рождается и развивается с рождением и развитием общества. Вне общества нет языка…

Язык есть средство, орудие, при помощи которого люди общаются друг с другом, обмениваются мыслями и добиваются взаимного понимания. Будучи непосредственно связан с мышлением, язык регистрирует и закрепляет в словах и в соединении слов в предложениях результаты работы мышления, успехи познавательной работы человека и, таким образом, делает возможным обмен мыслями в человеческом обществе».

Сталин писал: «Общепризнано, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики. Но это общепризнанное правило игнорировалось и попиралось самым бесцеремонным образом. Создалась замкнутая группа непогрешимых руководителей, которая, обезопасив себя от всякой возможной критики, стала самовольничать и бесчинствовать».

Эти слова могут вызвать недоумение или усмешку. Разве Сталин не знал, что господствует в общественных науках и философии учение марксизма? Да и в любых науках существует не только свободная борьба мнений специалистов, искателей истины, но и острое соперничество различных школ и направлений, возглавляемых одним или несколькими авторитетными учеными.

У Сталина нашлись оппоненты.

Завершает его работу ответ «товарищу А. Холопову». Начинается уважительно: «Ваше письмо получил. Опоздал немного с ответом ввиду перегруженности работой». И называет два его предположения глубоко ошибочными. В их суть он не стал вдаваться, предпочитая, как поучал Козьма Прутков, смотреть в корень.

Вопрос: Маркс и Энгельс пришли к мысли о невозможности победы социалистической революции в отдельно взятой стране, а создание СССР доказало обратное; значит, основоположники марксизма ошибались?

Нет, отвечает Сталин. Они были правы, но с позиций своего времени. Изменилась ситуация в мире, преобразился капитализм, а потому потребовалось пересмотреть их выводы с учетом новых реалий. По той же схеме он комментировал и положение Энгельса об отмирании государства после победы социалистической революции. Эта идея верна для своего времени и требует корректировки для конкретной обстановки XX века.

А. Холопов «поддел» вождя, сопоставив два его высказывания. В докладе на съезде партии в 1930 году Сталин говорил, что после победы социализма в мировом масштабе национальные языки сольются в один какой-то новый язык. А в статье «Относительно марксизма в языкознании» утверждал, что в результате скрещивания двух языков один выходит победителем, а другой отмирает, без появления нового языка.

Сталин с издевкой пишет: обнаружив такое вопиющее противоречие, «т. Холопов приходит в отчаяние». Намекнув на его принадлежность к числу начетчиков и талмудистов, вождь пояснил, что в одном случае речь идет об эпохе до окончательной победы социализма, а в другом — после оной. Обе формулы справедливы, — каждая для своего времени.

Расправившись с оппонентом, Сталин завершает:

«Начетчики и талмудисты рассматривают марксизм, отдельные выводы и формулы марксизма, как собрание догматов, которые «никогда» не изменяются, несмотря на изменение условий развития общества. Они думают, что если они заучат наизусть эти выводы и формулы и начнут их цитировать вкривь и вкось, то они будут в состоянии решить любые вопросы в расчете, что заученные выводы и формулы пригодятся им для всех времен и стран, для всех случаев в жизни».

Что тут возразишь?

«Марксизм, — поясняет Сталин, — есть наука о законах развития природы и общества, наука о революции угнетенных и эксплуатируемых масс, наука о победе социализма во всех странах, наука о строительстве коммунистического общества».

Вот тут-то возразить хочется. Получается, будто марксизм поистине наука всех наук. Но такого быть не может. Есть сотни наук о природе. Разве может марксизм претендовать на решение проблем географии, геоморфологии, геофизики и геохимии, тектоники и стратиграфии, палеонтологии, экологии, микробиологии… Нет, конечно. Конкретным наукам марксизм не указ. Это одно из философских учений. Его претензии на познание законов природы и общества не имеют серьезного основания.

Став опорой официальной идеологии, это учение превратилось в религиозное, окаменело в догматизме. Наукой в общепринятом смысле его называть некорректно из-за неопределенности объекта исследования, распространяемого на всю природу и на общество.

Впрочем, обратим внимание на завершение сталинской работы: «Марксизм не признает неизменных выводов и формул, обязательных для всех эпох и периодов. Марксизм является врагом всякого догматизма».

Складывается впечатление, что дискуссия по вопросам языкознания при целом ряде более или менее конкретных тем имела некоторую сверхзадачу. Появление этой работы Сталина большинство советских ученых, в первую очередь гуманитариев, восприняло со вздохом облегчения. Высказанные в ней суждения Сталина избавляли ученых от постоянной оглядки на догмы господствующей идеологии, приспособления к ним в любых случаях.

Например, в 1932 году в «Известиях Академии наук СССР» была напечатана статья В.И. Вернадского «Проблема времени в современной науке». Тотчас последовало резкое опровержение ее основных положений с позиций марксизма A.M. Дебориным. Он обвинил Вернадского в «ползучем эмпиризме», открывающем «двери мистицизму» (сослался, хотя и некстати, на некоторые высказывания Сталина о темпах развития народного хозяйства). И сделал вывод, что «оздоровление научной атмосферы, невиданный настоящий подъем научной мысли возможны лишь сознательным поворотом к философии диалектического материализма».

В ответ Вернадский откровенно заявил: «Я философский скептик. Это значит, что я считаю, что ни одна философская система… не может достигнуть той общеобязательности, которую достигает (только в некоторых определенных частях) наука». «Я как философский скептик могу спокойно отбросить без вреда и с пользой для дела в ходе моей научной работы все философские системы, которые сейчас живы».

Последовали какие-нибудь «организационные выводы» в отношении Вернадского? Нет. А ведь тогда начались репрессии не только в связи с коллективизацией и ее противниками. Прокатилась чекистская операция «Весна», когда арестовали тысячи царских офицеров и генералов, прежде сотрудничавших с большевиками, а теперь обвиненных в стремлении свергнуть существующую власть. Набирала силу кампания против «русских националистов» и «пособников буржуазии». Продолжались репрессии все теми же революционными методами. (Почти все, кто их осуществлял, понесли суровое наказание в 1937–1938 годах.)

Некоторые ученые, в частности из окружения В.И. Вернадского, подверглись репрессиям. Судя по всему, его судьба решалась на самом высоком уровне, и Сталин не дал его в обиду, так же как М.А. Булгакова. Конечно, можно обвинить вождя в том, что он создал репрессивную систему. Но в действительности она возникла — по объективным причинам — значительно раньше, чем он обрел едва ли не самодержавную власть. С середины 1930-х годов он стал все более активно бороться против революционных методов в управлении обществом.

Недруги Советского Союза утверждают, будто Сталин допускал свободу мысли, суждений только для себя и не терпел возражений. Это неправда. По свидетельству многих, кто с ним общался в разные годы и подчас в экстремальных ситуациях (во время Отечественной войны или, как в его дискуссии с Михаилом Шолоховым, в период коллективизации), со Сталиным можно было спорить и он умел учитывать мнения, расходящиеся с его собственным.

Иосиф Виссарионович на старости лет с глубоким огорчением убедился, что научная и философская мысль в СССР находятся под тяжким гнетом окаменевших догм марксизма. Он запретил устраивать дискуссию по вопросам физики, на которой настаивали некоторые марксисты, в частности занимавшийся философией физики А.К. Тимирязев.

Часто говорят, что в СССР были запрещены генетика и кибернетика, готовились запреты на квантовую теорию, специальную и общую теорию относительности. Но следует отличать конкретные научные данные от их толкования. Другими словами — теоретическую и техническую науку от философии науки.

Некоторые фанатики, такие как Т.Д. Лысенко, стремились всеми правдами и неправдами утверждать свои взгляды. Но к генетике в те годы марксисты предъявляли претензии главным образом в связи с философскими обобщениями на их основе, а также из-за распространения идей евгеники — выведения гениев, лучших представителей рода человеческого, путем искусственного отбора, подобно породистым животным. После «разгромного» 1948 года многие отечественные генетики продолжали свои исследования.

Техническая кибернетика у нас всячески поощрялась. Иначе не были бы созданы отечественные ЭВМ, не удалось бы запускать космические ракеты, АЭС, создавать современное вооружение.

Другое дело — попытки некоторых зарубежных ученых и философов (например, Н. Винера или К. Поппера) с позиций кибернетики анализировать общественные явления. Они переходили от науки к политической демагогии, восхваляя «открытое» капиталистическое общество и клеймя «закрытое» социалистическое. Винер, между прочим, воспользовавшись новаторскими идеями А.А. Богданова, основателя теоретической кибернетики и теории систем (по его терминологии — тектологии), не ссылался на них. Вот тебе и представитель «открытого общества»!

Был ли Сталин «твердокаменным марксистом» и убежденным материалистом? Вряд ли. Скажем, в 1934 году он критически отзывался о некоторых высказываниях Ф. Энгельса, огульно охаивавшего политику царского правительства. У него часто проскальзывали ссылки на бога (с маленькой буквы, но это вряд ли имеет принципиальное значение). Он сдерживал активность воинствующих безбожников.

Пожалуй, он был склонен к пантеизму и философии монизма. Он писал: «Единая и неделимая природа, выраженная в двух формах — в материальной и идеальной; единая и неделимая общественная жизнь, выраженная в двух различных формах — в материальной и идеальной, — вот как мы должны смотреть на развитие природы и общественной жизни».

Согласно его убеждениям: «Сознание и бытие, идея и материя — это две разные формы одного и того же явления, которое, вообще говоря, называется природой или обществом».

На мой взгляд, работа «Марксизм и вопросы языкознания» показала, что Сталина совершенно не удовлетворяла идеологическая работа, которую проводили партийные органы и многочисленные «начетчики и талмудисты» марксистского учения. Сталин попытался оживить его, вывести из состояния застоя. Опоздал!

Он покусился на обширные угодья, где безбедно паслись, жуя идеологическую жвачку и не утруждая себя излишними заботами, сотни тысяч преподавателей марксизма, партийных деятелей и пропагандистов. Он потребовал творческого подхода к марксизму у тех, кто утратил творческие способности в философии, став интеллектуальными импотентами. Были и талантливые марксисты, но в данном случае имеются в виду «массы идеологических работников», из которых выделились в виде мутного и дурно пахнущего осадка «прорабы перестройки» и «реформаторы».

Предвидел ли Сталин перерождение и вырождение мнимых коммунистов, представителей партийной элиты? Возможно, предвидел. Хотя кто бы мог ожидать такого маразма, такой степени нравственного вырождения, который продемонстрировали бывшие члены КПСС, отрекшиеся к немалой своей выгоде от своих прежних убеждений.

Сталин повидал на своем веку немало предателей и перерожденцев. Он боролся с ними порой жесточайшими методами. Но искоренить их было невозможно. Сорняки, как известно, значительно более живучи и легче приспосабливаются к изменчивым условиям, чем культурные растения. Нечто подобное наблюдается и в общественной жизни, среди людей.

Даже при жизни Иосифа Виссарионовича партийные идеологи — огромная армия, руководимая многими членами ЦК КПСС, действовала так, как было ей привычно и выгодно.

Академик П.Л. Капица, будущий лауреат Нобелевской премии по физике, летом 1952 года писал Сталину:

«Вы исключительно верно указали на два основных все растущих недостатка нашей организации научной работы — это отсутствие научной дискуссии и аракчеевщина… После вашей статьи о языкознании, аракчеевщина у нас не прекращается, но продолжает проявляться в самых различных формах; я лично самую вредную форму аракчеевщины нахожу тогда, когда, чтобы исключить возможность неудач в творческой научной работе, ее пытаются взять иод фельдфебельский контроль… Аракчеевская система организации науки начинает применяться там, где большая научная жизнь уже заглохла, а такая система окончательно губит ее остатки».

В то время, если я не ошибаюсь, у Петра Капицы продолжался конфликт с Лаврентием Берия, который не утвердил его руководителем атомного проекта. Отсюда и слово «фельдфебельский». Как известно, проект был блестяще осуществлен под руководством Игоря Курчатова. Берия как куратор проекта и поставщик американских секретов, добытых нашими разведчиками, был в данном конкретном случае чрезвычайно важной и полезной фигурой.

Кстати, в отличие от П.Л. Капицы, соображения которого Сталин принимал к сведению заочно, И.В. Курчатов вечером 25 января 1946 года встречался с вождем и тогда же занес в записную книжку свои впечатления. Беседа продолжалась примерно час. «Большая любовь т. Сталина к России и В. И. Ленину, о котором он говорил в связи с его большой надеждой на развитие науки в нашей стране», — записал Курчатов.

Благодаря Сталину эти надежды полностью оправдались. У нас за кратчайшие сроки были созданы тысячи научно-исследовательских институтов, лабораторий, КБ. (Одним из крупнейших организаторов советской науки был В.И. Вернадский.)

Еще одна запись: «Т. Сталин сказал, что не стоит заниматься мелкими работами, а необходимо вести их широко, с русским размахом» В данном конкретном случае имелись в виду, по-видимому, проекты АЭС и атомной бомбы. Не обошел вождь и проблемы быта: «По отношению к ученым т. Сталин был озабочен мыслью, как бы облегчить и помочь им в материально-бытовом положении. И в премиях за большие дела, например, за решение нашей проблемы. Он сказал, что наши ученые очень скромны, и они никогда не замечают, что живут плохо — это уже плохо, и хотя, он говорит, наше государство и сильно пострадало, но всегда можно обеспечить, чтобы несколько тысяч человек жило на славу, имели свои дачи, чтобы человек мог отдохнуть, чтобы была машина».

Как видим, Сталин вовсе не предлагал все богатства страны разделить поровну. Напротив, старался материально поощрять наиболее квалифицированных специалистов.

Но вот парадокс: именно из среды наиболее обеспеченных материально деятелей науки, литературы, искусств, идеологии вышли те, кто активнейшим образом содействовал буржуазной революции в СССР, свержению советского социалистического строя. Значит, у них были сугубо идейные соображения? Значит, они радели не за свои личные или групповые, а за общественные интересы?

С таким мнением трудно согласиться. Конечно, академик А.Д. Сахаров выдвигал свои политические идеи. Они были нелепы по той причине, что он плохо знал реальную жизнь общества вообще и советского в частности, не имел опыта практической работы и товарищеского общения с «простыми людьми», был узким специалистом и находился под чрезмерным влиянием своей второй жены агрессивной антисоветчицы Е.Г. Боннэр. Он даже отказался от собственных детей; в США неплохо пристроились ее дети под его фамилией и в качестве его наследников.

Ум человека наиболее определенно проявляется в способности осознавать собственное незнание. А.Д. Сахаров в этом отношении оказался, как говорится, не на высоте. Но в любом случае он — трижды Герой Социалистического (!) Труда, лауреат разных премий — не правило, а исключение. Почти все другие антисоветчики были и остаются людьми корыстными, жаждущими славы и власти прежде всего над умами сограждан.

Ученые, которые ратовали за свержение социалистической системы, ссылаясь на подавление научной мысли в СССР, должны были бы со времен «перестройки» выдавать замечательные по качеству научные труды, совершать выдающиеся открытия в своих областях, а литераторы — создавать шедевры в стихах и прозе. Добились свободы творчества!

Увы, получилось наоборот. И если получали за это время кто-то «из наших» Нобелевские премии, то лишь за то, что им удалось сделать в СССР.

Все это не означает, что в Советском Союзе при Сталине была обеспечена всем и во всем творческая свобода. На этот счет в любом государстве существуют ограничения — политические, нравственные, экономические. У нас серая армия идеологических работников бдительно пресекала попытки отклониться от марксизма-ленинизма в философских и научно-философских исследованиях. Но и эти преграды удавалось преодолевать.

К сожалению, в СССР господство «единственно правильного» учения марксизма-ленинизма, которое вдобавок называли научным, а не только философским, принесло немало вреда прежде всего тем, что под его прикрытием, как верно отметил Сталин, к высоким должностям и званиям в науке и философии пролезали бездарные беспринципные люди. Но легко ли было с этим бороться?

Сталин был не только одним из главнейших создателей новой общественной системы, но и ее заложником. Превращение марксизма в идеологическое учение религиозного типа вынуждало вождя поддерживать такое положение. Даже отступая от его догм, он подыскивал оправдания, выискивая соответствующие цитаты Маркса, Энгельса, Ленина.

Впрочем, он не был догматиком. Это стало ясно еще летом 1917 года, когда в ЦК РСДРП(б) обсуждался вопрос о возможности строительства социалистического общества в России. Тогда при активнейшей поддержке Троцкого стало преобладать мнение о том, что только мировая революция может низвергнуть капитализм, и первыми при этом будут наиболее индустриально развитые страны Запада. Русскому народу предназначалась роль «запала» в разжигании мирового революционного пожара.

Выступая на VI съезде РСДРП(б) с политическим отчетом ЦК и докладом о политическом положении, Сталин отстаивал свою позицию, расходившуюся с догмой марксизма. Он говорил: «Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, прокладывающей путь к социализму». Он убедительно обосновал этот тезис и сделал вывод: «Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего».

Беда теории социализма и коммунизма, диалектического и исторического материализма в том, что творчество в этих областях знаний, философии было резко ограничено. Застой, вызвавший деградацию марксистской мысли после смерти Сталина, содействовал внедрению буржуазной идеологии. Это стало одним из факторов крушения СССР.

Сталин обладал редким умением просто рассказать о сложных проблемах, вскрыть их суть. Таково одно из непременных качеств мудрого человека. Глупец, обремененный образованием и учеными званиями, путано рассуждает о простых предметах. Ему чужда истина, высказанная писателем Амброзом Бирсом: образование умному открывает, а от глупого скрывает бездну его незнания.

Умный и честный экономист-теоретик имеет возможность осознать свое незнание, ознакомившись с экономическими реалиями, конкретными проявлениями хозяйственной деятельности, а не только со статистическими показателями. У Сталина такой опыт был.

Воспеватели частной собственности и конкуренции утверждают, будто именно на таких опорах покоится благосостояние богатейших стран капитализма. Для тех, кому не пошел впрок урок отказа нашей страны от социализма, приведу высказывание американского известного ученого (и по совместительству миллионера) Артура М. Шлезингера из его обстоятельной работы «Циклы американской истории»:

«Миф о том, что своим развитием Америка обязана неограниченной свободе частного предпринимательства, оказался на редкость живучим. Этот миф одновременно льстил самолюбию бизнесменов и служил их интересам. Он оставался главным символом делового мира, лейтмотивом пропаганды монополий». И еще: «Механизм саморегулирования рыночного хозяйства, если он и существует, обходится слишком дорого и в экономическом, и в политическом, и в социальном плане».

Конечно, и у планового хозяйства имеются определенные недостатки. Но они касаются частностей и могут быть учтены и исправлены при умелом руководстве.

В июле 1948 года Н.С. Хрущев написал Сталину о необходимости окончательной коллективизации: «Наиболее радикальным путем, на мой взгляд, является проведение полного и единовременного обобществления крупного рогатого скота с компенсацией колхозникам за проданный на фермы скот. При этом надо отказаться от помощи колхозникам в ликвидации бескоровности и принимать меры к удовлетворению их потребности в продуктах животноводства через колхозные фермы». Вдобавок: «сократить размеры приусадебных участков колхозников» и «повысить установленный уровень трудодней».

Как видим, «наш дорогой Никита Сергеевич» (так назывался фильм периода культа его невзрачной личности) оставался на позициях троцкизма, архиреволюционности. Сталин счел эти бредовые предложения излишком усердия при недостатке ума (придя к власти, Хрущев постарался отчасти реализовать свои планы, чем заслужил ненависть крестьян).

Говорят, после такой инициативы Хрущева Сталин на одном из заседаний подошел к нему, погладил по плешивой голове и пошутил: «Наш маленький Карл Маркс». Можно предположить, что Никита Сергеевич при этом стыдливо улыбался, поклявшись в душе отомстить вождю, хотя бы после его смерти.

В своей работе Сталин высказался о таком предложении резко: «на этот бессмысленный и преступный путь… не могут пойти марксисты, ибо такой путь подорвал бы всякую возможность победы пролетарской революции, отбросил бы крестьянство надолго в лагерь врагов пролетариата».

Иосиф Виссарионович оставался реалистом. Он сознавал, в каких тяжелых условиях вынуждены трудиться сельские жители, и не желал усугублять их трудности для наибольшего удовлетворения потребностей горожан и во имя скорейшего торжества коммунизма, что провозгласил демагог Хрущев, придя к власти. В отличие от него и его преемников, Сталин не давал лживых обещаний, не подлаживался к «народным массам», а на деле старался облегчить жизнь советским людям.

…По мнению французского историка Н. Верта, Сталин в то время был занят лишь интригами, пребывая в паранойе: «Изолировавшись из-за своей подозрительности от всех, избегая церемоний и приемов, зная о жизни страны только по разукрашенным картинкам официальных докладов, стареющий Сталин проводил теперь большую часть времени на своей даче в Кунцево». Тут верна только последняя часть тирады. Церемоний и приемов Сталин избегал всю жизнь. А вот каких-либо «разукрашенных картинок» (нелепое выражение) в официальных докладах он не терпел и карал за них сурово.

Сталинская общественная система вряд ли создавалась и укреплялась только под воздействием воли и таинственного конструкторского гения вождя. Он действовал как реалист и прагматик, а не как революционный вождь, обуреваемый идеями о скороспелом построении идеального общества. Основательно изучал социально-экономические теории. Но это вряд ли заставило его довериться этим знаниям. Тот, кто занят практической деятельностью, быстро понимает, насколько она далека от теоретических концепций. Не случайно же гипотез и теорий множество, тогда как реальность единственна и неповторима.

Сталин полагался в первую очередь на реальность. Управление обществом в чем-то подобно попытке управлять природной стихией. Тут главная задача — не идти стихии наперекор, осмысливать или ощущать ее поведение. Как говаривал английский философ Фрэнсис Бэкон: «Природа побеждается только подчинением ей». Вот и Сталин старался предлагать и осуществлять действия, соответствующие естественному процессу общественного развития. В противном случае под его руководством страна развалилась бы в считанные годы (что и случилось после того, как ее стали «перестраивать» деятели горбо-ельцинского призыва).

Итак, Сталин не предполагал бороться с сельскохозяйственной артелью, с искони русской общиной. В отличие от Столыпина, желавшего ориентировать сельское хозяйство на западный фермерский лад (его реформа провалилась, содействуя революции в России), и Хрущева, желавшего изъять колхозную собственность и урезать личные угодья колхозников, Сталин не оглядывался на Запад и не следовал слепо марксистской теории. Он исходил из российских реалий, в частности худших условий для сельского хозяйства, чем в Западной Европе. Считал целесообразным, чтобы колхозной продукцией как своей собственностью распоряжались сами колхозники. Земля передана им в вечное пользование, но без права ее продать, купить, сдать в аренду, заложить.

При социализме, по его словам, сохраняется товарное производство (но без капиталистов и купли-продажи рабочей силы), действует закон стоимости. «В связи с этим, — писал он, — на наших предприятиях имеют актуальное значение такие вопросы, как вопрос о хозяйственном расчете и рентабельности, вопрос о себестоимости, вопрос о ценах и т. п. Поэтому наши предприятия не могут обойтись и не должны обходиться без учета закона стоимости». Это, как он пояснил, содействует лучшей организации народного хозяйства, дисциплинирует хозяйственников и т. д.

Иосиф Виссарионович высказывает мысль чрезвычайно важную, показывающую его как мудрого государственного деятеля, а не как временщика. Правда, она сформулирована тяжеловесно. Вот его слова:

«Если взять рентабельность не с точки зрения отдельных предприятий или отраслей производства и не в разрезе одного года, а с точки зрения всего народного хозяйства и в разрезе, скажем, 10-15 лет, что было бы единственно правильным подходом к вопросу, то временная и непрочная рентабельность отдельных предприятий или отраслей производства не может идти ни в какое сравнение с той высшей формой прочной и постоянной рентабельности, которую дают нам действия закона планомерного развития народного хозяйства и планирование народного хозяйства, избавляя нас от периодических экономических кризисов, разрушающих народное хозяйство и наносящих обществу колоссальный ущерб, и обеспечивая нам непрерывный рост народного хозяйства с его высокими темпами».

Смысл ясен. Есть два вида рентабельности. Одна предполагает скорую выгоду для отдельных предприятий или отраслей производства. Другая ориентирована на перспективу и пользу для всего народного хозяйства. Первая приносит доход отдельным группам, вторая исходит из общественных интересов.

При капитализме, конкуренции, стихийном рынке преобладает, естественно, первый вид рентабельности. При социализме — второй. Но и в Японии, например, принцип «долгосрочной рентабельности» был осуществлен, когда был взят курс на развитие микроэлектроники, которая в первые годы была убыточной отраслью. Подобных примеров немало. Они показывают, что система капиталистического хозяйства не так консервативна, как предполагали Маркс и Ленин. Ее удалось обновить и усовершенствовать, введя элементы «сталинского социализма», в частности планирование на долговременной основе.

Но есть ограничение, которое вряд ли способна преодолеть система власти капитала, частной собственности на средства производства, конкуренции. Это — рентабельность высшего уровня, экологическая. Она предполагает улучшение окружающей природной среды, что в конечном итоге, хотя и не сразу, принесет не только общественную пользу, но и спасет человечество от вымирания и деградации.

Грандиозное мероприятие, предполагающее экологическую рентабельность, было осуществлено при Сталине после окончания Великой Отечественной войны. Было решено восстанавливать не только народное хозяйство, но и природу нашей Родины, пострадавшую от военных действий и от многовековой эксплуатации, в частности от вырубки и выжигания лесов, обеднения почв, эрозии земель, снижения уровня грунтовых вод. Был принят «Сталинский план преобразования природы».

Подобные мероприятия рекомендовал еще в конце XIX века В.В. Докучаев. Но выполнить это в условиях развивающейся в России капиталистической системы было невозможно.

Преобразование, а точнее, возрождение природы — создание лесополос и регуляцию поверхностного стока на огромной территории Европейской части СССР — принесло ощутимую пользу только будущим поколениям, примерно через 20–25 лет, и это продолжается до сих пор, хотя в России и на Украине об этом предпочитают помалкивать. Да и в СССР с хрущевской поры эту замечательную инициативу Сталина замалчивали. Почему его, а не Докучаева? Потому что высказать идею — одно, а осуществить ее в таких масштабах — совсем другое.

В наше безумное и бесстыдное время об экологической рентабельности речи быть не может. В России национальные богатства расхищаются на радость олигархам и их подельникам, на благо не отечеству, а иноземцам, инородцам и вообще зарубежным государствам. Истощая природные ресурсы страны, нынешние поколения расхитителей готовят не только демографический и культурный, но и экономический крах России в достаточно близком будущем.

…Проблемы экономической и экологической рентабельности необычайно актуальны не только для нашего времени и нашей страны, но для существования глобальной технической цивилизации. Сталин, вождь и диктатор, в зените своей мировой славы, на склоне лет думал о будущих поколениях, заглядывая на многие десятилетия вперед. Нынешние правители, «глобальные владыки» (ГВ), ряженные в демократов и либералов, озабочены текущей суетой, личными й клановыми интересами. Они, как было сказано в Евангелии, слепые поводыри слепых, тянут мир в пропасть.

В чем суть экономики капитализма по Сталину?

«Ставные черты и требования основного экономического закона современного капитализма можно было бы сформулировать примерно таким образом: обеспечение максимальной капиталистической прибыли путем эксплуатации, разорения и обнищания большинства населения данной страны, путем закабаления и систематического ограбления народов других стран, особенно отсталых стран, наконец, путем войн и милитаризации народного хозяйства, используемых для обеспечения наивысших прибылей».

Он подчеркнул — «современного капитализма», не исключая его изменений. Оговорился: «можно было бы», «примерно таким образом». Значит, не был уверен, что полностью исчерпал тему. Да, за счет ограбления других стран можно улучшить материальное состояние своих граждан. Но это не меняет сути дела. Капиталисты ориентируются именно на максимальную прибыль, что и заставляет их идти на такие рискованные действия, как войны, захват других государств.

А в чем коренное отличие социалистической экономики?

«Вместо обеспечения максимальных прибылей — обеспечение максимального удовлетворения материальных и культурных потребностей общества; вместо развития производства с перерывами от подъема к кризису и от кризиса к подъему, — непрерывный рост производства; вместо периодических перерывов в развитии техники, сопровождающихся разрушением производительных сил общества, — непрерывное совершенствование производства на базе высшей техники».

Капиталист подчас не заинтересован тратить средства на создание и внедрение новой техники, если она не принесет ему в ближайшие годы максимальных прибылей.

Социализм сталинского образца приближался к этому идеалу. Хотя вождь отдавал себе отчет в том, что на практике далеко не всегда получается так, как в теории. Он писал: «Что касается планирования народного хозяйства, то оно может добиться положительных результатов лишь при соблюдении двух условий: а) если оно правильно отражает требования закона планомерного развития народного хозяйства, б) если оно сообразуется во всем с требованиями основного экономического закона социализма».

…Материальные потребности необходимы для того, чтобы жить, духовные — чтобы жить по-человечески.

Надо еще учитывать масштабы и характер потребностей. Стремление к обогащению и приобретению самых разных материальных ценностей практически не имеет предела. И если удовлетворять его в первую очередь, то ни на что другое не хватит ни времени, ни средств, ни сил.

Вот почему при социализме возникает проблема ограничения материальных потребностей тех, кого они чрезмерно привлекают. Иначе экономика страны будет ориентирована в этом направлении. А так как материальные потребности постоянно растут, то духовные, поставленные на второй план, будут сокращаться.

Создаются благоприятные условия для укоренения в обществе буржуазных ценностей и соответствующего мировоззрения при любом государственном устройстве. Социализм будет постепенно вырождаться в капитализм с его культом богатства, выгоды, максимальной прибыли.

Не случайно Сталин писал об удовлетворении растущих и материальных, и культурных потребностей. Он не отдавал преимущества ни тем, ни другим. Хотя, безусловно, многое зависит от конкретных условий.

После Великой Отечественной войны многие советские люди жили впроголодь, в трудных жилищных условиях. У нас было разрушено 1710 городов; 25 миллионов человек осталось без крова. Вдумайтесь в эти цифры! А мы еще помогали восстанавливать Польшу и Восточную Германию, тоже пострадавшие больше других стран (об этом успели забыть слишком многие поляки и немцы, а наши антисоветчики сознательно замалчивают огромные трудности, которые за несколько лет смог преодолеть советский народ).

В экстремальных условиях, когда речь идет о спасении людей от голода и холода, требуется обеспечить им хотя бы самые необходимые жизненные блага. Но по мере их удовлетворения на первый план должны выходить духовные потребности. Из них образование, например, предполагает и общественную пользу, повышение квалификации работников.

Но за первичными, обязательными материальными потребностями у людей следуют вторичные, без которых в принципе можно обойтись, а за ними — третичные, уже избыточные, излишние, типа роскошных личных яхт, самолетов, наиболее дорогих автомобилей, драгоценностей… Какая-нибудь «жалкая ничтожная личность» (говоря словами Паниковского из «Золотого теленка») обрастает этими предметами, становится их рабом и вызывает зависть и желание этому подражать у многих тысяч таких же мелких душонок.

Вот против чего категорически выступал Сталин. И был безусловно прав.

Проект учебника политэкономии он прочел внимательно. Об этом свидетельствуют некоторые его замечания но, казалось бы, мелким вопросам. В проекте говорилось: «Каждый колхозный двор имеет в личном пользовании корову, мелкий скот и птицу». Сталин предложил ориентироваться на Конституцию СССР, где сказано: «Каждый колхозный двор… имеет в личной собственности подсобное хозяйство на приусадебном участке, жилой дом, продуктивный скот, птицу и мелкий сельскохозяйственный инвентарь».

Выходит, следует писать о личной собственности. Замена одного слова имеет принципиальное значение. (Когда враги СССР утверждают, будто колхозники находились на положении рабов, а оплачивался их труд скудно, они забывают о личном подсобном хозяйстве колхозников, которое служило им серьезным подспорьем.)

Колхозников удерживали от переселения в город, лишая городской прописки. Таковы диктаторские методы, ограничивающие свободу проживания. Но они были оправданны. Немалое число молодых людей не желало заниматься нелегким крестьянским трудом, а гналось за «длинным рублем» и, как им казалось, легкой городской жизнью. А русский народ издавна рос и обретал силу именно на родной почве, и следовало эту традицию продолжать даже в эпоху торжества техники.

Кроме того, невозможно было в полной мере использовать материальную заинтересованность для поощрения колхозников из-за экономических трудностей, сопряженных с восстановлением народного хозяйства и созданием «ядерного щита» для защиты от атомного нападения США. Оставалось только «привязать» колхозников к родной земле как собственника, имеющего личное подсобное хозяйство.

Еще одно слово предложил заменить Сталин. В проекте учебника говорилось о сращивании при капитализме монополий с государственным аппаратом. Иосиф Виссарионович возразил:

«Выражение «сращивание» не подходит. Это выражение поверхностно и описательно отмечает сближение монополий и государства, но не раскрывает экономического смысла этого сближения. Дело в том, что в процессе этого сближения происходит не просто сращивание, а подчинение государственного аппарата монополиям».

И тут он угодил не в бровь, а в глаз. Не только «проклятым империалистам» в бесстыжие очи, а нынешним — отечественным «реформаторам». Разве у нас государственный аппарат не подчинен интересам олигархических кругов? Подчинен. Чтобы это понять, достаточно посмотреть, «кому в РФ жить хорошо», кто постоянно богатеет. Они находятся под опекой государства не потому, что с ним просто соединились в экстазе. Нет, они, захватив власть в свои руки, используют ее в своих целях.

Сталин предпочел выступить не как пророк (у нас-то теперь лжепророков предостаточно!), не как демагог, а весьма тактично и убедительно высказал свои замечания, уточнения и предложения.

Еще раз подчеркнем: он старался показать, что необходимо заботиться не только о росте благосостояния граждан и максимальном удовлетворении их постоянно растущих материальных потребностей. Столь же важно расширять пределы культурных запросов, приобщать людей к духовным ценностям.

Бесспорно, важнейшая задача государства — ликвидация нищеты, уменьшение смертности населения и увеличение продолжительности жизни (она в современной России, в отличие от сталинской, так и не решена). Но не следует забывать о духовной культуре, повышении интеллектуального уровня народных масс. Иначе рост материальных потребностей будет подстегивать экономику, а она, в свою очередь, попадет в зависимость от этого фактора. Возникнет система с обратной связью, которая будет ускоренно развиваться в данном направлении.

Казалось бы, что тут плохого? Люди будут жить все лучше и лучше, богатых станет все больше, и в конце концов осуществится принцип коммунистического общества: от каждого по способностям, каждому по потребностям.

Нет, не так все просто. Рост производства продукции сопряжен с увеличением нагрузки на природу, биосферу, вызывая оскудение природных ресурсов, загрязнение и деградацию окружающей среды. Надо учитывать отдаленные последствия глобальной технической деятельности и рентабельность производства и на ближайшие, и на дальние сроки.

Тем и отличается человек от животного: способен продумывать не только бездны прошлого, но и далекое будущее, озабочен не только повседневной суетой, но и тем, что расширяет пределы своего бытия.

«Кто искренне думает, что высшие и отдаленные цели человеку нужны так же мало, как корове, что в этих целях «вся наша беда», тому остается кушать, пить, спать или, когда это надоест, разбежаться и хватить лбом об угол сундука», — писал А. П. Чехов.

Необходим существенный переворот в общественном сознании: люди должны разумно ограничивать свою жажду максимального комфорта, изобилия материальных благ, отдавая первенство духовным ценностям.

Как осуществить такую культурную революцию?

Воспитанием и образованием, повышением нравственного и умственного уровня не только трудящихся, но и служащих, интеллектуалов. Последние стремятся угодить своим покровителям, финансистам, имущим власть и капиталы. Именно эти социальные группы наиболее заражены буржуазным мировоззрением, которое, как духовная зараза, распространяется с неудержимым напором.

Вспомним детское английское стихотворение «Дом, который построил Джек». В нем постепенно складывается все более сложная система взаимосвязей, присоединяющих к этому дому все больше и больше действующих лиц, расширяющих связанное с ним пространство.

Примерно так выстраивается любая общественная структура. Вдобавок ко всему приходится учитывать и связи в историческом времени, ибо любое государство, даже возникшее в муках революционного переворота, сохраняет генетические связи с предшествующим строем.

Вновь и вновь приходится повторять: необычайные, невиданные в истории достоинства созданной Сталиным социалистической Системы были неопровержимо доказаны в период Великой Отечественной войны и последующего восстановления страны. Такова правда истории, которую упорно извращают враги нашей отчизны.

Предположим, войну можно считать экстремальным событием, заставившим народ подняться на борьбу с врагом. Но ведь защищали советские люди вполне конкретную общественную систему. А шла страна к Победе под руководством вождя. Все остальные начальники, даже непомерно прославляемый Г.К. Жуков, имели по сравнению с ним даже не второстепенное, а третьестепенное значение, хотя и их вклад был велик.

Да, лозунг «Отечество в опасности!» сплотил народ, вдохновил на подвиги. А что произошло затем? Об этом хулители Системы стыдливо умалчивают. Надо хотя бы попытаться представить себе, в каком состоянии находилась послевоенная Россия (СССР). Вот некоторые цифры.

За пять военных лет население страны сократилось с 196,8 до 162,4 миллиона человек (почти на 18%); осталось 2,5 миллиона инвалидов войны. Погибло преимущественно мирное население. Было разрушено 6 миллионов зданий (вдумайтесь в эту цифру!), 1710 городов и поселков, более 70 тысяч сел и деревень. Без крова осталось 25 миллионов человек. Немцы уничтожили или забрали в Германию 7 миллионов лошадей и 17 миллионов голов крупного рогатого скота.

Помимо всего прочего, надо было в кратчайшие сроки перевести промышленность на выпуск мирной продукции. За первую послевоенную пятилетку было восстановлено и построено 6,2 тысячи крупных промышленных предприятий. В 1948 году был превзойден в промышленности уровень производства 1939 года, а к 1952 году он возрос вдвое!

В чем же секрет необычайной устойчивости, мощи, динамичного развития сталинского СССР? На мой взгляд, Сталин создал своеобразную многопартийную Систему.

В буржуазных демократиях декоративно и демонстративно конкурируют политические партии. В СССР существовали, можно сказать, государственные партии «по интересам». Власть делили ВКП(б), органы госбезопасности, армия, хозяйственники, местные Советы. Сталину приходилось так регулировать эти рычаги власти, чтобы какой-то из них не стал главенствующим. В этом случае руководители такого ведомства обрели бы абсолютное господство. А это создает наилучшие условия для всепроникающей коррупции.

Когда непомерно усиливалась партийная номенклатура, происходили «чистки», осуществляемые органами безопасности. Если чрезмерно усиливались последние, претендуя на абсолютную власть, начинались репрессии в их среде. После Великой Отечественной войны необычайный авторитет приобрели высшие военачальники (некоторые из них вывозили из Германии вагоны материальных ценностей). Пришлось ограничивать их властные притязания. Только местные Советы нигде, пожалуй, не главенствовали. В этом смысле понятие «советская власть» весьма условно отражало действительность.

Была ли абсолютная власть у Сталина? Если была, и он управлял страной только но своему разумению, своей волей, то его следовало бы считать гением из гениев, поистине сверхчеловеком, наделенным какой-то божественной или демонической силой. К такому выводу приходишь, читая тех, кто делает его ответственным то за все победы страны, то за все ее беды.

Сам он относился к себе не без некоторой иронии. Нередко говорил о себе в третьем лице, как бы отделяя свою конкретную личность от того образа, который сформировался в народе отчасти под воздействием официальной пропаганды, но главным образом как признание его заслуг в управлении страной. Любил называть себя всего лишь учеником Ленина.

Главной его задачей было следить за тем, чтобы общество не подпало под власть какой-либо из «государственных партий» (будем их так называть).

…В наше время судят об СССР и Сталине люди не только неумные и некомпетентные, но и глубоко непорядочные. Впрочем, даже честному исследователю справиться в наше время с этой темой трудно: приходится продираться сквозь завалы лжи, грязной клеветы, сознательно нагроможденные груды разрозненных и хитро подобранных или подтасованных фактов.

Напомню высказывания И.А. Бенедиктова, который с 1938 по 1958 год занимал руководящие посты в наркомате и министерстве сельского хозяйства СССР (обширные интервью с ним опубликовал журналист В. Литов). Ведь эта отрасль народного хозяйства у нас была одной из наиболее проблематичной, трудной.

По словам Бенедиктова, именно благодаря «Сталинской Системе» к концу 50-х годов «Советский Союз был самой динамичной в экономическом и социальном отношении страной мира. Страной, уверенно сокращавшей свое, казалось бы, непреодолимое отставание от ведущих капиталистических держав, а по некоторым ключевым направлениям научно-технического прогресса вырвавшейся вперед… Ошибаются те, кто думает, что мы добились всего этого за счет экстенсивных, количественных факторов. В 30-е, 40-е, да и 50-е годы упор как в промышленности, так и в сельском хозяйстве делался не на количество, а на качество; ключевыми, решающими показателями были рост производительности труда за счет внедрения новой техники и снижение себестоимости продукции».

Кто-то предположит, что таково суждение «сталинского кадра», не желающего признавать недостатки системы, в которой он работал. Но, внимательно ознакомившись с его суждениями, нетрудно заметить: рассуждает умный, честный и компетентный человек, которых в нынешнем руководстве страны нет. А его «путь наверх» был так своеобразен, что заслуживает подробного рассказа. Этот яркий пример показывает, в частности, атмосферу 1937 года.

Тогда Бенедиктов занимал руководящий пост в Наркомате совхозов РСФСР. Его неожиданно вызвали в НКВД. Там следователь, вежливо поздоровавшись, спросил его мнение о двух его друзьях и сотрудниках.

— Отличные специалисты и честные, преданные делу партии, товарищу Сталину коммунисты.

— Тогда ознакомьтесь с этим документом, — протянул ему следователь несколько листков бумаги.

Это было заявление о «вредительской деятельности в наркомате Бенедиктова И.А.». Там перечислялись ошибки в руководстве отраслью, которые квалифицировались как подрывная деятельность по заданию германской разведки (Бенедиктову приходилось закупать там технику), а также отдельные предосудительные высказывания в узком кругу. Подписали донос трое. Один — известный в наркомате кляузник (позже он был осужден за клевету и затем по-видимому, выставлял себя жертвой сталинских репрессий). А двое других — те самые его друзья, о которых он только что отозвался как о людях честных, идейных.

— Что вы можете сказать по поводу этого заявления? — спросил следователь.

Бенедиктов признался, что факты верны, но это были его ошибки, а не вредительство. А от своей характеристики двух «подписантов» он не отказался. На что следователь ответил:

— Это хорошо, что вы не топите своих друзей. Так, увы, поступают далеко не все. Я, конечно, навел кое-какие справки о вас — они неплохие… А вот о ваших друзьях, «честных коммунистах», отзываются плохо… Понимаю, вам сейчас сложно, но отчаиваться не надо — к определенному выводу мы пока не пришли.

На том и расстались. Дома Иван Александрович понял, что его мнимые друзья, неплохие специалисты, завидовали его более высокой должности. Но от этого было не легче. Ведь расследуется его дело как врага народа!

Через день его пригласили в ЦК партии. Он пришел с небольшим узелком, где лежали вещички на случай ареста. Оказалось, началось заседание, где обсуждались, в частности, проблемы сельского хозяйства. Присутствовал Сталин. Обескураженный Бенедиктов не слышал ничего. Наконец, его фамилию назвал Сталин.

— Бюрократизм в наркомате не уменьшается, — медленно и веско сказал он. — Все мы уважаем наркома… старого большевика, ветерана, но с бюрократией он не справляется, да и возраст не тот. Мы тут посоветовались и решили укрепить руководство отрасли. Предлагаю назначить на пост наркома молодого специалиста товарища Бенедиктова. Есть возражения? Нет? Будем считать вопрос решенным.

Когда все стали расходиться, к Бенедиктову подошел Ворошилов:

— Иван Александрович, вас просит к себе товарищ Сталин.

В просторной комнате сидели члены Политбюро.

— Вот и наш нарком, — сказал Сталин. — Ну, как, согласны с принятым решением или есть возражения?

— Есть, товарищ Сталин… Во-первых, я слишком молод. Во-вторых, мало работаю в новой должности — опыта, знаний не хватает.

— Молодость — недостаток, который проходит. Жаль только, что быстро… Опыт и знания — дело наживное, была бы охота учиться, а у вас ее, как мне говорили, вполне хватает. Впрочем, не зазнавайтесь, шишек мы вам еще много набьем. Настраивайтесь на то, что будет трудно, наркомат запущенный…

И тогда Бенедиктов рассказал про вызов в НКВД. Сталин нахмурился, помолчал и сказал:

— Отвечайте честно, как коммунист: есть ли какие-нибудь основания для всех этих обвинений?

— Никаких, кроме моей неопытности и неумения.

— Хорошо, идите, работайте. А мы с этим делом разберемся.

По мнению Бенедиктова, ему повезло, что его дело взял под личный контроль Сталин. Можно возразить: да разве не Сталин создавал в стране обстановку доносительства, поисков врагов народа? Разве не было это одним из чудовищных проявлений его Системы?

На это Бенедиктов отвечал: «Репрессии 30-х и отчасти 40-х годов вызваны главным образом объективными факторами. Прежде всего, конечно, бешеным сопротивлением явных и особенно скрытых врагов Советской власти… В середине 30-х годов я лично был свидетелем случаев сознательного вредительства в химической и кожевенной промышленности. Да и в Наркомате совхозов РСФСР, Наркомате земледелия СССР, где мне довелось работать, некоторые специалисты из числа дореволюционных интеллигентов не упускали случая подставить нам подножку… Конечно, противники Советской власти, а их суммарно было, видимо, несколько миллионов, составляли явное меньшинство в народе».

Бенедиктов привел убедительные примеры кадровой политики тех времен, когда выдвигались наиболее деятельные и талантливые люди, а не серые службисты, приспособленцы, умело угождающие начальству, как началось с хрущевских времен. Упадок нашей страны он объяснял отсутствием «порядка и должной организации дела, когда нет подлинно большевистской системы выявления, продвижения и стимулирования талантливых людей».

Его возмущали «фальшивые фразы, услышанные от озлобленных, сбитых с толку, потерявших способность здраво рассуждать людей», будто при Сталине был уничтожен «цвет нации».

«Я десятки раз встречался и беседовал со Сталиным, — говорил Бенедиктов, — видел, как он решает вопросы, как относится к людям, как раздумывает, колеблется, ищет выхода из сложнейших ситуаций. Могу сказать совершенно определенно: не мог он, живший высшими интересами партии и страны, сознательно вредить им, устраняя как потенциальных конкурентов талантливых людей. Люди, с ученым видом знатоков изрекающие подобные глупости, просто не знают подлинной обстановки, того, как делались дела в руководстве страны».

По его словам: «Потому и шли вперед, потому и преодолели испытания, которые не выдержала бы ни одна страна в мире, что удалось раскрепостить, выдвинуть на первый план все талантливое, смелое, творческое и честное в нашем народе… Что бы ни говорили о том времени, его атмосферу, его настрой определяли не страх, репрессии и террор, а мощная волна революционного энтузиазма народных масс, впервые за много веков почувствовавших себя хозяевами жизни, искренне гордившихся своей страной, своей партией, глубоко веривших своим руководителям».

Это совершенно верно: не лживые слова, которые постоянно льются из наших СМРАП, а утверждение, которое подтвердила история!

Безусловно, тогда террор был. Вопрос лишь в том, против кого. По словам Бенедиктова: «В партийном аппарате, органах НКВД были как затаившиеся враги Советской власти, так и разного рода карьеристы, честолюбцы и проходимцы. Исходя из своекорыстных личных интересов, они зачисляли в разряд „врагов народа" честных и талантливых людей… Трагизм обстановки состоял в том, что очищать, укреплять страну приходилось с помощью засоренного аппарата как партийного, так и НКВД, другого просто не было. Поэтому за одной волной чистки следовала другая — уже против тех, кто допустил беззакония и злоупотребления должностью. Кстати, в процентном отношении больше всего, пожалуй, пострадали органы госбезопасности. Их „вычищали" регулярно и радикально… Парадокс в том, что некоторые из них, выпущенные в период хрущевской „оттепели" на волю, стали громче других трубить о сталинских беззакониях и даже умудрились опубликовать об этом воспоминания!»

И вот, казалось бы, чудовищное мнение о сталинском терроре: «Теперь о мерах по недопущению репрессий. Они были приняты XVIII съездом ВКП(б) в 1939 году. Съезд отменил практиковавшиеся до того регулярные массовые чистки партии. Лично я считаю, что это было ошибочное решение. Обеспокоенный ущербом, нанесенным партии массовыми репрессиями, Сталин ударился в другую крайность и явно поторопился. Ленин был куда ближе к истине, когда подчеркивал, что правящая партия должна постоянно чистить себя от „шкурников" и „примазавшихся". Забвение этого завета обошлось и обходится нам страшно дорого. Правда, это стало очевидным лишь сейчас — тогда я не сомневался в правильности принятого решения».

Да, много из того, что прежде могло раздражать или возмущать, что казалось ошибками Сталина и созданной им Системы, со временем приходится обдумывать заново. Для правящей партии в мирное спокойное время наступает пора самых тяжелых испытаний. К ней примазываются пройдохи, карьеристы, бездари. И здесь многое зависит от руководителя.

«Именно Хрущев, — утверждал Бенедиктов, — начал избавляться от людей, способных твердо и до конца отстаивать свои взгляды. Многие сталинские наркомы, привыкшие говорить в лицо самую горькую правду, постепенно уходили со своих постов. А те, кто оставался, превращались, за редким исключением, в умных царедворцев, прекрасно сознававших всю пагубность хрущевских „начинаний", но считавшихся со сложившейся расстановкой сил и тем, кто ее в конечном счете определял…

Так уж устроен мир: обычно выделяют и приближают к себе людей, родственных по духу, по отношению к работе, жизни. Человек глубокого аналитического ума, решительный, волевой и целеустремленный, Сталин поощрял такие же качества и у своих подчиненных, испытывая очевидную симпатию к людям твердых и независимых суждений, способным отстаивать свою точку зрения перед кем угодно, и, наоборот, недолюбливал малодушных, угодливых…

Приходилось, правда, довольно редко, возражать Сталину и мне. Спорить с ним было нелегко, и не только из-за давления колоссального авторитета. Сталин обычно глубоко и всесторонне обдумывал вопрос и, с другой стороны, обладал тонким чутьем на слабые пункты в позиции оппонента. Мы, хозяйственные руководители, знали твердо: за то, что возразишь „самому", наказания не будет, разве лишь его мелкое недовольство, быстро забываемое, а если окажешься нрав, выше станет твой авторитет в его глазах. А вот если не скажешь правду, промолчишь ради личного спокойствия, а потом все это выяснится, тут уж доверие Сталина наверняка потеряешь, и безвозвратно. Потому и приучались говорить правду, невзирая на лица, не щадя начальственного самолюбия».

Такой была обстановка на вершине власти в СССР во время сталинского руководства. Тому, кто никак не способен отрешиться от внедренных в сознание антисоветских стереотипов, остается обратиться к неопровержимым фактам. Сталинское умение управлять партией и государством доказало свою эффективность и в мирное, и в военное время.

Сейчас принято сваливать все недостатки СССР на Сталина и созданную им партийно-государственную систему. Но, может быть, следует обратить внимание прежде всего на достоинства? Не потому ли наша страна потерпела сокрушительные поражения, когда отрешилась именно от всего наилучшего, что было достигнуто в сталинскую эпоху?

Всемирная слава Сталина вызывала и вызывает злобную зависть у болезненно честолюбивых людей. Когда восхваляют в народе какого-нибудь человека, озлобляются на него те, кто жаждет известности и славы, мечтает оказаться на его месте.

Сталину завидовали многие; ему не приходилось завидовать никому. Единственное, о чем он мог порой мечтать, это — о покое. Как сказано в «Мастере и Маргарите»: «Он не заслужил света, он заслужил покой». Михаил Булгаков написал о себе, но то же он мог бы сказать и о прототипе Воланда — Сталине.

В начале 1950-х годов вождь уже не мог работать так, как раньше. Однако приходилось по-прежнему обдумывать прежде всего проблемы внешней и внутренней политики государства. Для своего возраста он был еще достаточно крепким человеком. Во всяком случае, у него не отмечалось признаков ослабления проницательности, памяти.

Смерти, прекращения личного существования он не боялся. По-видимому, воспринимал ее как прекращение бытия, переход в Ничто или, по вере индуистов, в божественную Нирвану, что является наградой за мудрую жизнь. Возможность посмертной хулы он не исключал, но относился к этому философски: со временем все станет на свои места и справедливость восторжествует.

Если Сталин верил в Высший Разум, господствующий во Вселенной, то пребывание души в каком-либо иномире вне тела для него было фантастикой. В отличие от примитивных материалистов, утверждающих первичность материи и вторичность сознания (далась им эта табель о рангах!), Сталин признавал единство всего сущего:

«Сознание и бытие, идея и материя — это две разные формы одного и того же явления, которое, вообще говоря, называется природой или обществом». Если ему и грезился порой Страшный Суд, то не как всеобщее судилище над душами живых и мертвых, а как терзания собственной совести.

Подобно многим атеистам, Сталин в юности искренне верил в Бога. Вспомним, пятнадцатилетний Иосиф Джугашвили писал:

Тогда же, завершая стихи о вдохновенном певце, которого завороженные слушатели сначала восхваляли, а затем напоили ядом, юный Иосиф привел слова черни:

Трудно сказать, верил ли Сталин на исходе своей жизни в небесную правду, но в земную правду-справедливость он верил и старался утверждать ее всеми своими силами, порой жестокими методами.

Интересно свидетельство Главного маршала авиации А.Е. Голованова (в ту пору командующего авиацией дальнего действия). После Тегеранской конференции в начале декабря 1943 года его вызвал к себе на дачу Сталин. Верховный Главнокомандующий прохаживался в накинутой на плечи шинели. Поздоровавшись, сказал, что нездоров и опасается заболеть воспалением легких. Вдруг:

— Я знаю, — начал он, — что когда меня не будет, не один ушат грязи будет вылит на мою голову. — И, походив немного, продолжал: — Но я уверен, что ветер истории все это развеет.

Сорокалетний Голованов был обескуражен. Ему и в голову не приходило, что после великих побед под Москвой, Сталинградом и Курском кто-то может сказать о Сталине плохое. Походив еще немного, Иосиф Виссарионович продолжил:

— Вот все хорошее народ связывает с именем Сталина, угнетенные народы видят в этом имени светоч свободы, возможность порвать вековые цепи рабства. Конечно, только хороших людей не бывает, о таких волшебниках говорят только в сказках. В жизни любой, самый хороший человек обязательно имеет и свои недостатки, и у Сталина их достаточно. Однако если есть вера у людей, что, скажем, Сталин может их вызволить из неволи и рабства, такую веру нужно поддерживать, ибо она дает силу народам активно бороться за свое будущее.

Чем объяснить такую откровенность вождя? Пожалуй, он чувствовал себя плохо и подумывал о смерти. Размышлял вслух и вряд ли случайно высказал сокровенные мысли перед человеком, значительно моложе себя. Значит, не особенно полагался на свое ближайшее окружение. Понимал: некоторые из тех, кто его прославляют, постараются в удобный момент свалить на него все грехи и огрехи, оплошности и преступления, происходившие в годы правления Сталина.

По словам В.М. Молотова, Сталин говорил: «Молотов еще сдерживается, Маленков, а другие — эсеры прямо: Сталин, Сталин!» (Как известно, культ личности культивировали эсеры, тогда как большевики утверждали величие народных масс.)

Сергей Кара-Мурза, который в начале 1950-х годов был школьником, верно характеризует то время:

«В начале 50-х годов жизнь как-то резко успокоилась, и стал нарастать достаток. Этого тоже ждали и не удивлялись — люди очень много работали и мало потребляли. Поэтому хозяйство быстро восстановилось. Цены регулярно снижали, и очень ощутимо. На уровне нашего детского сознания мы были уверены, что Сталин нас любит. Мы это видели по множеству признаков ежедневно. Мы были уверены и об этом совсем не думали. Но, не думая, мы в массе своей Сталина любили. Что бы там ни говорили всякие краснобаи, а был у нас недолгий период взаимной скрытой любви между большинством народа и властью. Официальная любовь и преданность, знамена и барабаны к этому не касаются, я говорю о скрытой, редко выражаемой любви. Возможно, другого такого периода не было и не будет».

Сейчас кое-кто утверждает, будто с уходом Сталина советский народ, задавленный тоталитаризмом, впервые ощутил благо свободы. А произошло иное. Была всенародная скорбь (говорю о большинстве; иные торговцы и номенклатурщики вздохнули с облегчением). Смерть Сталина освободила его от непосильного труда и огромной ответственности. В народе она воспринималась как завершение великой эпохи. Что ожидает страну впереди?

В последние годы жизни Сталин всерьез задумывался об этом. На закрытом Пленуме ЦК КПСС 16 октября 1952 года он выступил с крупным и принципиально важным докладом. По сути это было его завещание. Он говорил около полутора часов без перерыва. Не читал заранее написанный текст, а именно говорил, обращаясь в зал и не сбиваясь. Значит, он был здоров, умственными и психическими расстройствами не страдал. Сразу же взял деловой тон:

— Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует полное единство. Однако у нас нет такого единства…

Обратимся к воспоминаниям присутствовавшего на пленуме писателя Константина Симонова, члена ЦК партии:

«Говорил он от начала до конца сурово, без юмора, никаких листков или бумажек перед ним на кафедре не лежало, и во время своей речи он внимательно, цепко и как-то тяжело вглядывался в зал, так, словно пытался проникнуть в то, что думают эти люди, сидящие перед ним и сзади. И тон его речи, и то, как он говорил, вцепившись глазами в зал, — все это привело всех сидевших к какому-то оцепенению…

Главное в его речи сводилось к тому (если не текстуально, то по ходу мысли), что он стар, приближается то время, когда другим придется продолжить делать то, что он делал, что обстановка в мире сложная и борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая и что самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать. Это и было самым главным, что он хотел не просто сказать, а внедрить в присутствовавших, что, в свою очередь, было связано с темою собственной старости и возможного ухода из жизни.

Говорилось все это жестко… За всем этим чувствовалась тревога истинная и не лишенная трагической подоплеки».

Написал это Симонов спустя 27 лет после пленума, но общее впечатление и некоторые детали писатель запомнил, по-видимому, хорошо. К сожалению, отсутствует cтенограмма выступления Сталина. Есть запись Л.Н. Ефремова (она приведена в книге В.В. Карпова «Генералиссимус»). Сталин объяснил свои предложения, сказав:

— Некоторые выражают несогласие с нашими решениями. Говорят, для чего мы расширили состав ЦК? Но разве не ясно, что в ЦК потребовалось влить новые силы? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела, кто ее понесет вперед?…

(Нашлись умники, поясняющие: коварный диктатор захотел под благовидным предлогом избавиться от конкурентов. Такова точка зрения тех, кто привык строить каверзы, лгать и клеветать ради карьеры или денег. А Сталин говорил то, что хотел сказать. Он не привык унижаться, лицемерить, хитрить. — Р.Б.).

Причины кадровых перестановок он объяснил так:

— Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра — мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе. Что же касается самих видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными политическими и государственными деятелями. Мы их переводим на работу заместителями Председателя Совета Министров. Так что я даже не знаю, сколько у меня теперь заместителей…

Однако оказалось, что дело не только в возрасте ветеранов партии. Сталин перечислил несколько серьезных ошибок Вячеслава Михайловича. На одном из дипломатических приемов Молотов дал согласие английскому послу издавать у нас буржуазные газеты и журналы. «Такой неверный шаг, если его допустить, — сказал Сталин, — будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной».

Судя по всему, вождь знал о влиянии последней на умы не столько рядовых советских граждан, сколько на тех, кто причисляет себя к элите общества. Ведь рекламируется под видом буржуазного образа жизни благосостояние наиболее обеспеченных слоев западного общества, но вовсе не того большинства, которое едва сводит концы с концами.

Оказывается, Молотов предложил сделать Крым еврейской автономией, а также делился со своей женой (еврейкой) секретной информацией. «Получается, — говорил Сталин, — будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять». Среди них были Голда Меир, сотрудник посольства США и т.п.

Когда в Москву приехала первый посол Израиля Голда Меир, перед синагогой, куда она пришла, собралась многотысячная толпа. Ее приветствовали с восторгом, и она ответила: «Спасибо за то, что вы остались евреями». А на приеме в МИДе жена Молотова подошла к Меир, заговорила с ней на идише и на вопрос, не еврейка ли она, с гордостью ответила: «Я дочь еврейского народа».

У жены Молотова были знакомые и в посольстве США. Вячеслав Михайлович имел неосторожность обсуждать со своей женой, старой большевичкой, некоторые секретные решения Политбюро. А вскоре эти решения становились известны американцам. Кроме того, она была связана с Еврейским антифашистским комитетом, который стремился сделать Крым еврейской автономией. Все это стало известно вождю.

«При всем гневе Сталина… — вспоминал Симонов, — в том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвященной Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, еще более злой и неуважительной.

В зале стояла страшная тишина. На соседей я не оглядывался, но четырех членов Политбюро, сидевших сзади Сталина за трибуной, с которой он говорил, я видел: у них у всех были окаменевшие, напряженные, неподвижные лица».

Но самый большой удар по нервам присутствовавших был нанесен в заключение пленума. Вот как описал это К. Симонов:

«Сталин, стоя на трибуне и глядя в зал, заговорил о своей старости и о том, что он не в состоянии исполнять все те обязанности, которые ему поручены. Он может продолжать нести свои обязанности Председателя Совета Министров, может исполнять свои обязанности, ведя, как и прежде, заседания Политбюро, но он больше не в состоянии в качестве Генерального секретаря вести еще и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой последней своей должности он просит его освободить, уважить его просьбу… Сталин, говоря эти слова, смотрел в зал, а сзади него сидело Политбюро, и стоял за столом Маленков, который, пока Сталин говорил, вел заседание.

И на лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтоб испуга, нет, не испуга, — а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других или яснее, во всяком случае, многих других осознававшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя.

Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже и из-за спины Сталина слова: "Нет, просим остаться!", или что-то в этом духе, зал загудел словами: "Нет! Нельзя! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!" Не берусь приводить всех слов, выкриков, которые в этот момент были, но, в общем, зал что-то понял и, может быть, в большинстве понял раньше, чем я. Мне в первую секунду показалось, что это все естественно: Сталин будет председательствовать в Политбюро, будет Председателем Совета Министров, а Генеральным секретарем ЦК будет кто-то другой, как это было при Ленине».

Тут писатель позволил себе вольность: придумал мысли малоизвестного ему человека, политика и государственного деятеля, соображения которого в тот момент могли быть совершенно иными. (Написан этот отрывок в 1979 году, когда был осужден «культ личности Сталина» и много клеветы говорилось в его адрес.)

По мнению Симонова, Маленков «понял сразу, что Сталин вовсе не собирался отказываться от поста Генерального секретаря, что эта просьба, прощупывание отношения пленума к поставленному им вопросу — как, готовы они, сидящие сзади него в президиуме и сидящие впереди него в зале, отпустить его, Сталина, с поста Генерального секретаря, потому что он стар, устал и не может нести еще эту, третью свою обязанность…

И почувствуй Сталин, что там сзади, за его спиной, или впереди, перед его глазами, есть сторонники того, чтобы удовлетворить его просьбу, думаю, первый, кто ответил бы за это головой, был бы Маленков; во что бы это обошлось вообще, трудно себе представить».

Увы, печальными бывают результаты даже искренних попыток писателей думать за выдающихся государственных деятелей. Как говорится, не по Сеньке шапка. Но наверняка Маленков, как многие другие, был обескуражен неожиданным предложением Сталина. Он не знал, что предпринять в такой ситуации. Обратился в зал:

— Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Последовали бурные аплодисменты. Сталин:

— На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.

Встал маршал С.К. Тимошенко и пробасил:

— Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может.

Все стоя поддержали его слова аплодисментами. Сталин постоял, глядя в зал, потом махнул рукой и сел.

Странно, что К. Симонов истолковал этот эпизод как выражение торжества. Словно вождь решил так нелепо «прощупать отношение пленума» к вопросу о его отставке. Ну а если бы его просьбу удовлетворили, он что же, приказал бы покарать всех, кто ее поддержал? Захотел внести раздор в ряды партии, начать массовые репрессии среди узкого круга участников Пленума? Зачем?! Он откровенно сказал, что уже стар и может вскоре умереть. Смерти он не боялся, но, чувствуя ее приближение, беспокоился за судьбу страны. Ведь она была во многом его детищем.

Ему надо было выяснить, готовы ли новые государственные деятели к самостоятельной работе, к продолжению дела, которому посвятил всю свою жизнь. Не исключено, что в порыве раздражения он пригрозил своей отставкой, чтобы присутствующие осознали, насколько важно то, о чем он говорил. Не исключены и другие предположения. Жаль, что обычно тиражируется самое примитивное.

Но почему вождь так резко критиковал Молотова? Неужели нельзя было обсудить вопрос на Политбюро? Надо ли прилюдно ругать старейшего и наиболее уважаемого (после Сталина) партийного руководителя и государственного деятеля?

Молотов был всегда верным соратником вождя. Сталин не сомневался в его личных достоинствах: «Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков».

О главной причине неожиданного «разноса», учиненного Молотову, можно было догадаться после того, как через несколько минут вождь заговорил о своей отставке с поста Генерального секретаря. А кто стал бы первым претендентом на это место? Только Вячеслав Михайлович.

Обратим внимание на официальный отчет о первом дне XIX съезда партии: «Семь часов вечера. Появление на трибуне товарища Сталина и его верных соратников тт. Молотова, Маленкова, Ворошилова, Булганина, Берии, Кагановича, Хрущева, Андреева, Микояна, Косыгина делегаты встречают долгими аплодисментами… По поручению Центрального Комитета Коммунистической партии съезд открывает вступительной речью тов. В.М. Молотов».

Было принято перечислять фамилии руководителей по их положению в партии и правительстве. Первым после Сталина стоит Молотов, а Берия значительно опережает Хрущева. (Во время войны в состав Государственного Комитета Обороны СССР входили кроме Сталина Молотов, Берия, Маленков, Ворошилов.)

Если бы не сокрушительная сталинская критика, Генеральным секретарем избрали бы Молотова. Но когда его кандидатура отпала, члены ЦК пришли в замешательство.

Мне кажется, верную мысль высказал Юрий Мухин:

«Без Сталина на посту Генерального секретаря, без Сталина как вождя партии партноменклатура теряла ту власть, которая дает материальные выгоды». Точнее — и власть, и авторитет, а также возможность использовать в личных, корпоративных и клановых интересах свое особое положение в государстве. Ведь они были представителями единственной ведущей и организующей общественной силы.

Сталин попытался понизить социальный статус КПСС. Он и без того мог влиять на экономические, социальные, общественные процессы как руководитель государства. Не было секретом, что в руководящие партийные и комсомольские органы все активней пробираются те, кто желал бы иметь больше привилегий и меньше ответственности.

Еще весной 1939 года В.И. Вернадский в дневнике отметил свое впечатление от выступлений большинства участников XVIII съезда ВКП(б): «Удивительное впечатление банальности и бессодержательности, раболепства к Сталину… Люди думают по трафаретам. Говорят, что нужно… Это заставляет сомневаться в будущем большевистской партии. Во что она превратится?»

Не менее сурово отозвался он о XVIII партийной конференции, состоявшейся в феврале 1941 года: «Поражает убогость и отсутствие живой мысли и одаренности выступающих большевиков. Сильно пала их умственная сила. Собрались чиновники, боящиеся говорить правду. Показывает, мне кажется, большое понижение их умственного и нравственного уровня по сравнению с реальной силой нации».

Конечно, Владимир Иванович не учел, что перед войной надо было не говорить умные речи, критиковать недостатки и вдаваться в дискуссии, а укреплять идейное единство партии, народа. Тем не менее он отметил повысившийся умственный и нравственный уровень советских людей, подчеркнув, что партийные деятели в этом отношении деградируют.

Война показала, что его критика была не вполне справедливой. И сам он записал в дневнике: по сравнению с Первой мировой войной наш народ значительно более патриотичен, сплочен, отстаивает свою Родину не щадя жизни (а Родина была — Советская!), фронт обеспечен всем необходимым, чего не было при царской власти. В конце войны в своей последней статье он утверждал: «Идеалы нашей демократии идут в унисон со стихийным геологическим процессом, с законами природы, отвечают ноосфере».

Однако через несколько лет после войны вновь стало проявляться все то же буржуазное перерождение в первую очередь привилегированных слоев советского общества. Как очистить партийные ряды от этой скверны? Единственная возможность — сделать пребывание на высоких должностях менее престижным и выгодным, чтобы в партию вступали люди по идейным, а не карьерным соображениям. Для этого требовалось снизить статус партийной номенклатуры.

…Покинув пост Генерального секретаря партии, Сталин мог спокойно контролировать с высоты своего непререкаемого авторитета положение в руководстве страны и партии. Все-таки он сильно устал после чудовищного напряжения военных лет. Наша держава окрепла и была окружена дружественными государствами. Прочными скрепами — экономическими, идеологическими, культурными — он связал республики Советского Союза, а затем и страны народной демократии. Но оставались социальные группы и политики, способные разрушить даже самые прочные связи, не считаясь ни с чем ради своих выгод.

Он думал о будущем, о том, что может произойти после его смерти, и опасался (как выяснилось много позже — совершенно справедливо), что дело, которому он посвятил свою жизнь, могут загубить враги СССР, а значит, и его лично.

Вспомним, как на Ялтинской конференции в феврале 1945 года Сталин сказал Рузвельту и Черчиллю: «…пройдет десять лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем». Как видим, он спокойно и философски относился к своей смерти, даже фактически предсказал ее достаточно точно. А судьба России его тревожила.

С подачи Хрущева принято считать, будто существовал политический кризис, с которым не мог справиться престарелый вождь. Эта легенда понадобилась Никите Сергеевичу для оправдания своих провальных мероприятий после захвата власти. (Так же поступили Горбачев, Ельцин; любому политикану хочется свалить свою вину на предшественника.) Его мнение пришлось по душе многим авторам. Например, историк Д. Боффа уверенно констатировал «кризис сталинского правительства» (точнее было бы сказать — сталинского правления). Хотя уже в следующем абзаце признал:

«После десяти лет международных испытаний, одно другого тяжелее, которые страна победно преодолела, Советский Союз постепенно окреп. Последствия войны и голода отошли в прошлое. Население увеличивалось в результате демографического подъема. Промышленность росла. Из стен высших учебных заведений выходило около 200 тыс. выпускников, в дополнение к которым подготавливалось также примерно 300 тыс. специалистов со средним техническим образованием».

Больше бы подобных кризисов! Словно в помрачении рассудка автор ссылается на «маниакальное вырождение подозрительного характера» Сталина и «признаки неспособности осуществлять руководство». Боффа объясняет парадоксальность ситуации просто: «Все преодолевающая жизненная стойкость народа находилась в противоречии с тем свинцовым колпаком, который послевоенная сталинская политика надела на всю общественную жизнь в стране».

Выходит, под «свинцовым колпаком» происходит невиданный подъем народного хозяйства, растет количество населения, улучшается его благосостояние и повышается культурный уровень! Выходит, «колпак» предохранял общество от всяческих бед и определял его устойчивость. На мой взгляд, под идеологическим колпаком находилось сознание Боффы, когда он писал подобные вещи.

Умилительную оговорку делает этот буржуазный историк: «Мало кто ясно осознавал это противоречие». А может быть, его и не было? Или стремились создать и усилить социальные противоречия именно те, кто желал уничтожить существующий строй и/или обрести благоприятные возможности для личного обогащения?

Именно так все и произошло, когда в конце XX века осуществилась в России-СССР буржуазная революция (контрреволюция?). В результате общество не перешло на более высокий уровень, а деградировало по всем параметрам — упадок социальный, научно-технический, экономический, нравственный, культурный.

В новейшем учебнике истории России для 11-го класса (2007) сказано: «В последние годы жизни И.В. Сталина нормы внутрипартийной демократии перестали соблюдаться даже формально. Не созывались заседания руководящих органов партии. 13 лет не проводились ее съезды. Лишь в 1952 г. состоялся XIX съезд ВКП(б). Съезд утвердил новое название партии. Она стала называться Коммунистической партией Советского Союза (КПСС)». Только и всего!

Предположим, страна находилась в критическом положении. Но тогда для Хрущева и его сторонников имело прямой смысл раскрыть суть кризиса, который способствовал свержению сталинизма. А у него была прямо противоположная стратегия умолчания и даже секретности.

Тот же самый Боффа вольно или невольно указал на то, каким в действительности был кризис. Был он связан не со сталинским управлением, а назревал вопреки ему. Существовали некоторые объективные явления, угрожавшие системе, созданной Сталиным. О них много говорил Маленков.

«Он резко акцентировал внимание, — указал Боффа, — на четырех пунктах: необходимо дать большой простор самокритике и критике «снизу»; дисциплина, партийная и государственная, должна быть укреплена и должна стать единой для всех, руководителей и руководимых: выдвижение и подбор кадров должны проводиться более строго, не должно быть места для кумовства и личных капризов, как это часто случается; необходимо также усилить идеологическую работу, для того чтобы не допустить возрождения буржуазной идеологии и остатков антиленинских групп (то есть оппозиций давнего времени)».

С докладом о партийном обновлении выступал Хрущев. Он приводил аргументы, аналогичные тем, что использовал Маленков. Членам партии предписывалось исполнение новых обязанностей: критика и самокритика; запрет любых форм «двойной дисциплины», одной — для руководителей, другой — для рядовых членов; уважение к «секретности в партии и государстве»; обязанность докладывать наверх о местных «недостатках», «невзирая на лица»; подбор руководителей без каких-либо соображений дружбы, родства или землячества.

Повторение Хрущевым основных положений кадровой политики, доложенных Маленковым, показывает, что данная проблема считалась ключевой и обсуждалась со Сталиным. И если он счел нужным представить Маленкова своим преемником, то логично предположить, что состояние руководящих кадров вождь считал неудовлетворительным, а наведение порядка в этом деле — важнейшей, первостепенной задачей.

Вот и Н. Верт высказал мнение, что Сталин вынужден был, «не трогая основ, обновить политические, административные, хозяйственные и интеллектуальные кадры государства. Именно с этой точки зрения следует рассматривать изменения, произведенные на XIX съезде партии».

Мы приходим к тем же выводам, что и антисоветские историки. Не потому, что у нас единые позиции (тут-то как раз наоборот!). Данное мнение верное, ибо основано на фактах. Оно вполне очевидно для любого, кто более или менее внимательно ознакомится с докладом Маленкова.

Но если все так просто и ясно, то почему же советская партийная пропаганда стала замалчивать материалы и основные положения данного съезда? Почему на них не обратили должного внимания?

Ответ, как мне представляется, может быть один: с хрущевских времен и до настоящего времени власть в СССР, а затем в Российской Федерации захватили представители того самого социального слоя, против которого ополчился Сталин.

Он предвидел, что именно в теплой унавоженной привилегиями среде партийной номенклатуры зреют будущие наиболее опасные внутренние паразиты советской системы. Это все те, кто в определенный момент отрекутся от своих присяг, от своей партии, от своей великой державы и советского народа ради обретения власти и капиталов, ради «буржуазного рая» для своих сообщников.

Главные заветы Сталина: крепить экономическую мощь СССР и единство советского народа, развивать научно-техническую мысль, творчески относиться к марксизму, искоренять ростки буржуазной идеологии прежде всего в среде партийных бонз, крупных чиновников, служащих по ведомствам искусства, литературы, науки, СМИ.