"Проклятие Янтарной комнаты" - читать интересную книгу автора (Берри Стив)

ГЛАВА IX

Бург Херц, Германия

Четверг, 8 мая, 19.54

Кнолль смотрел в окно. Его спальня занимала верхний этаж западной башни замка. Цитадель принадлежала его нанимателю, Францу Фелльнеру. Она была восстановлена в девятнадцатом веке, так как первоначальное строение было разграблено и сожжено до основания французами во время войны с Германией в 1689 году.

Бург Херц — Замок Сердца — было подходящим названием, так как крепость располагалась почти в центре объединенной Германии. Отец Франца, Мартин, приобрел строение и окружающий его лес после Второй мировой войны, когда предыдущий ее владелец не угадал политические настроения. Спальня Кнолля, его пристанище в течение последних одиннадцати лет, когда-то служила покоями дворецкого. Она была просторная, уединенная и имела отдельную ванную. Вид за окном простирался вдаль на несколько километров, открывая зеленые луга, покрытые лесом высоты Ротаара и грязную речку Эдер, текущую на восток к Касселю. Дворецкий ухаживал за старшим Фелльнером на протяжении последних двадцати лет жизни герра Мартина и сам умер спустя неделю после смерти хозяина. Кнолль слышал сплетни о том, что они были друг для друга больше, чем просто хозяин и слуга, но он никогда не придавал значения слухам.

Он устал. Последние два месяца, безусловно, были выматывающими. Длительная поездка в Африку, затем гонки по Италии и в конце концов Россия. Кнолль прошел длинный жизненный путь, начатый в четырехкомнатной квартирке в районе социального жилья в окрестностях Мюнхена, которая оставалась его домом, пока ему не исполнилось девятнадцать. Его отец был заводским рабочим, мать — учительницей музыки. Воспоминания о матери всегда вызывали у него нежность. Она была гречанкой, отец познакомился с ней во время войны. Он всегда звал ее по имени — Амара, что означало «немеркнущая», идеальное определение для нее. От Амары он унаследовал высокий лоб, тонкий нос и ненасытную любознательность. Она также пристрастила его к учебе и назвала его Кристиан, так как была очень набожной.

Отец сделал из него человека: он, этот озлобленный дурак, также взрастил озлобленность и в нем. Якоб Кнолль сражался в армии Гитлера как ярый нацист. До самого конца он поддерживал рейх. Его было трудно любить, но еще труднее было его игнорировать.

Кристиан отвернулся от окна и взглянул на ночной столик у кровати с балдахином.

На нем лежала книга «Добровольные помощники Гитлера».^[9]Том привлек его внимание два месяца назад. Одна из безрассудных книг, напечатанная недавно, о чувствах немцев во время войны. Как такое количество людей позволили маленькой группке насадить все это варварство? Участвовали ли они в этом добровольно, как считает автор? Обо всех трудно сказать. Но его отец определенно был одним из них. Ненависть легко нашла его. Как наркотик. Что он там часто цитировал из Гитлера? «Я иду по пути, по которому меня ведет провидение, с уверенностью лунатика».

И это было именно то, что делал Гитлер, — вплоть до своего падения. Якоб Кнолль умер спустя двенадцать лет после того, как Амара скончалась от диабета.

Кноллю было восемнадцать, и он был одинок, когда его сверхвысокий коэффициент интеллекта дал ему стипендию в Университете Мюнхена. Его всегда интересовали гуманитарные науки, и он перевелся в Университет Кембриджа на факультет истории искусств. Он с удовольствием вспомнил лето, когда он коротко сошелся с парнями, сочувствующими неонацистам. В то время эти группы не имели такого голоса, как сейчас, поскольку были объявлены германским правительством вне закона. Но их взгляды на мир не интересовали его. Ни тогда, ни сейчас. И не будили в нем ненависть. Они были невыгодны и непродуктивны.

Особенно когда он стал находить привлекательными цветных женщин.

Кнолль провел в Кембридже всего год, потом бросил учебу и устроился на работу следователем в страховую компанию «Нордштерн» в Лондоне, занимающуюся страхованием произведений искусства. Он вспомнил, как быстро он заработал себе репутацию после возвращения картины кисти голландского мастера, которая считалась потерянной навсегда. Воры позвонили, требуя выкуп в двадцать миллионов фунтов стерлингов и угрожая сжечь полотно. Он до сих пор помнил выражение шока на лицах своего начальства, когда он спокойно сказал ворам: «Сожгите ее». Но они не сожгли. Он знал, что они не сделают этого. Спустя месяц, когда преступники в отчаянии пытались продать картину обратно владельцу, он вернул ее.

Дальнейший успех пришел к нему так же легко.

Он отыскал картины старых мастеров общей стоимостью триста миллионов долларов, похищенные из Бостонского музея. Вернул картину Жана Батиста Одри стоимостью двенадцать миллионов долларов, украденную в Северной Англии из частной коллекции. Два великолепных Тернера, похищенные из галереи Тэйт в Лондоне, были найдены в обшарпанной парижской квартирке.

Франц Фелльнер познакомился с ним одиннадцать лет назад, когда компания «Нордштерн» направила к нему Кристиана, чтобы сделать инвентаризацию его коллекции. Как и любой осторожный коллекционер, Фелльнер застраховал свои официально приобретенные произведения искусства — те, которые иногда фигурировали в художественных и специальных изданиях Европы и Америки. Такая реклама была для него средством сделать себе имя и побудить дилеров с черного рынка выходить на него с предложением настоящих ценностей. Фелльнер переманил Кнолля из «Нордштерн» щедрой зарплатой, комнатой в Бург Херц и ощущением, сродни тому волнению, которое охватывало Кристиана при краже великих творений искусства. Он обладал талантом вести поиски, невероятно наслаждаясь брошенным ему вызовом найти то, что люди прятали, и прилагая к этому огромные усилия. Женщины, которых он встречал на этом пути, тоже были весьма соблазнительны. Но в особенности его возбуждало убийство. Унаследовал ли он это от отца? Трудно сказать. Был ли он болен? Развратен? Было ли ему до этого дело? Нет. Жизнь была хороша.

Чертовски хороша.

Кнолль отошел от окна и зашел в ванную. Окошко было открыто, и свежий вечерний воздух высушил плитку, покрывшуюся влагой после недавнего принятия душа. Он посмотрел на себя в зеркало. Темная краска, которую он использовал последние пару недель, сошла с волос, и они опять стали светлыми. Он не слишком умел маскироваться, но считал мудрым решением изменение внешнего вида под влиянием обстоятельств. Он побрился под душем, его загорелое лицо стало чистым и гладким. Оно все еще хранило самоуверенное выражение, образ человека решительного, с определенными пристрастиями и убеждениями. Он побрызгал одеколоном шею, затем оделся к ужину.

В спальне на ночном столике зазвонил телефон. Кнолль пересек комнату и поднял трубку перед третьим звонком.

— Я жду, — сказал женский голос.

— И терпение не является одним из твоих достоинств?

— Пожалуй.

— Я уже иду.

Кнолль спустился по винтовой лестнице. Узкий каменный спуск был закручен по часовой стрелке — уловки времен Средневековья. Это вынуждало вторгавшихся рыцарей-правшей биться в центральной башне в неудобном положении в отличие от защитников замка. Сам замок был огромный. Восемь массивных башен с перекрытиями из толстых деревянных балок вмещали более ста комнат. Бойницы и слуховые окна оживляли фасад и предоставляли исключительный вид на богатые лесные долины внизу. Башни были сгруппированы в восьмиугольник вокруг просторного внутреннего двора. Четыре зала соединяли их, все строения были накрыты высокой шиферной крышей, которая была свидетелем суровых немецких зим.

Спустившись, Кнолль повернул и прошел через ряд облицованных сланцем коридоров к часовне. Сводчатые потолки неясно вырисовывались над головой. Боевые топоры, копья, пики, шлемы с забралами, кольчуги — все коллекционные предметы — выстроились в шеренгу на пути. Он лично приобрел большую часть доспехов рыцаря ростом почти в два с половиной метра у женщины из Люксембурга. Фламандские гобелены украшали стены, все — подлинники. Освещение было мягким и рассеянным, воздух — теплым и сухим.

Полукруглая дверь в дальнем конце помещения вела в монастырь. Он вышел и направился к дверному проему с колоннами. Три каменных лица, высеченных на фасаде замка, внимательно следили за его передвижением. Они остались от первоначального здания семнадцатого века, их личности были неизвестны, хотя, согласно одной легенде, это были главный строитель и два его помощника, которые после окончания строительства были убиты и замурованы в стены, чтобы они никогда не смогли построить другой такой замок.

Кнолль подошел к часовне Святого Фомы. Интересное название, если учесть, что это было не только имя монаха-августинца, который основал соседний монастырь семь веков назад, но и имя старого дворецкого Мартина Фелльнера.

Он толкнул внутрь тяжелую дубовую дверь.

Она стояла в центральном проходе, напротив золоченой решетки, которая отделяла пространство для стоящих от шести дубовых скамей. Раскаленные лампы ярко освещали черный с золотом алтарь в стиле рококо напротив и скрывали ее в тени. Овальные окна с бутылочного цвета стеклами были темными. Гербы замковых рыцарей на витражах были тусклыми, ожидая лучей утреннего солнца, чтобы засиять во всем великолепии. Богослужения здесь почти не проводились. Часовня теперь использовалась как выставочное помещение для коллекции позолоченных реликвий Фелльнера, одной из наиболее обширных в мире.

Кнолль улыбнулся своей хозяйке.

Монике Фелльнер, старшей дочери его работодателя, было тридцать четыре. Она была высокой, тонкой, со смуглого оттенка кожей, унаследованной ею от матери, уроженки Ливана, которую ее отец страстно любил сорок лет назад. Но на старого Мартина не произвел впечатления выбор сына, и в конце концов он вынудил того к разводу, отослав ее обратно в Ливан, заставив оставить двоих детей. Кристиан всегда думал, что Моника так холодна и высокомерна из-за того, что в детстве от нее отказалась мать. Но она никогда не заговорила бы на эту тему, а он никогда бы не спросил. Она стояла гордо, как всегда, ее темные волосы ниспадали беззаботными прядями. Легкая улыбка тронула ее губы. Моника была одета в облегающий парчовый жакет и узкую шифоновую юбку, разрез доходил до стройных гибких бедер. Она была единственной наследницей состояния Фелльнера благодаря безвременной гибели ее брата два года назад. Ее имя означало «преданная Богу». Однако она была кем угодно, но только не богобоязненной женщиной.

— Запри дверь, — сказала Моника.

Кристиан щелкнул рычажком.

Она направилась к нему, ее каблуки стучали по древнему мраморному полу. Они встретились у открытых ворот решетки. Там под полом находилась могила ее деда, Мартина Фелльнера, его имя и даты «1868–1941» были выбиты на гладком сером мраморе. Последним желанием старика было быть похороненным в замке, который он так любил. Его жена не последовала за ним в смерти. Рядом покоился старший дворецкий Фелльнера, надпись, высеченная на камне, отмечала эту могилу.

Моника проследила за его взглядом.

— Бедный дедушка. Быть таким сильным в бизнесе и таким слабым духом. Надо было быть полной дурой, чтобы не подозревать этого при его жизни.

— Возможно, это гормоны?

— Вряд ли. Хотя я должна сказать, что женщина может иногда провоцировать подобное отклонение.

— Твой отец не хотел бы это услышать.

— Не думаю, что ему сейчас есть дело до этого. Он больше из-за тебя расстроен. У него есть выпуск римской газеты. Там на первой странице история смерти Пьетро Капрони.

— Но у него есть также и спичечница.

Она улыбнулась:

— Ты думаешь, успех оправдывает все?

— Я считаю, что это лучшая страховка для безопасной работы.

— Ты не упомянул об убийстве Капрони в своей вчерашней записке.

— Мне казалось, что эта деталь не так важна.

— Только ты можешь считать кинжал в груди не важной деталью. Отец хочет поговорить с тобой.

— Я ждал этого.

— Ты не выглядишь озабоченным.

— А должен?

Ее взгляд стал тяжелым:

— Ты редкостный ублюдок, Кристиан.

Он знал, что Моника не обладала утонченным вкусом своего отца, но у них были две общие черты — оба были холодны и энергичны. Газеты писали о ее бесконечных связях с мужчинами, гадая, кому же в конце концов удастся заполучить Монику вместе с ее состоянием, но Кристиан знал, что никто никогда не сможет справиться с ней. Фелльнер в течение нескольких последних лет тщательно готовил ее к тому дню, когда она унаследует его коммуникационную империю вместе со страстью к коллекционированию, ко дню, который, безусловно, скоро настанет. Она получила образование в Англии и Соединенных Штатах, за это время еще больше отточив язычок и усвоив наглую манеру поведения. Но то, что она была богата и испорченна, не лучшим образом сказалось на ее личных качествах.

Моника протянула руку и похлопала по его правому рукаву:

— Ты сегодня без кинжала?

— А он мне нужен сейчас?

Она прижалась к нему:

— Я могу быть довольно опасной.

Женщина обняла его. Их губы слились, ее язык возбуждал. Он наслаждался вкусом ее губ и смаковал страсть, которую она свободно предлагала. Отстраняясь, она больно укусила его за нижнюю губу. Кристиан почувствовал кровь.

— Да, ты можешь. — Он приложил к ране носовой платок.

Она протянула руку и расстегнула его брюки.

— Я думал, ты сказала, что меня ждет господин Фелльнер.

— У нас много времени. — Она толкнула его на пол, прямо на могилу своего деда. — И на мне нет белья.