"Перед заморозками" - читать интересную книгу автора (Манкелль Хеннинг)

29

Вигстен. Она знала, что не ошибается. Она видела эту фамилию в списке жильцов в подъезде дома на Недергаде в Копенгагене. Какая буква стояла впереди — «А» или «Д», она не была уверена, но фамилию помнила точно: Вигстен. И что теперь делать? Буду работать, пока не доберусь до чего-нибудь внятного. Но никто больше не принимает это всерьез, мне не удалось никого убедить, что все факты указывают в одном направлении. А в каком? Она снова почувствовала сосущую тревогу. Анне показалось, что она видела своего отца. После этого она исчезает. Она никак не могла додумать до конца эту мысль. Появляется отец, давным-давно исчезнувший отец, на следующий день исчезает дочь. Два исчезновения — накладываются одно на другое, вытекают одно из другого или дополняют друг друга? Или это одно и то же событие? Ей необходимо было с кем-то поделиться — никого, кроме Зебры, у нее не было. Она поехала к Зебре — та как раз выходила из подъезда с сынишкой. Линда пошла с ними — они направлялись на детскую площадку поблизости. Малыш скрылся в песочнице. Здесь была только одна скамейка, грязная, облепленная жвачкой.

Они осторожно присели на самый край. Мальчонка с упоением швырялся песком. Линда поглядела на Зебру и ощутила привычную зависть — Зебра была слишком красивой. В ее красоте было что-то привлекательное и одновременно агрессивное. Линда когда-то мечтала стать такой же красивой, как Зебра. Но пошла в полицию. И теперь мне только остается надеяться, что не окажусь трусихой, думала она.

— Насчет Анны, — сказала Зебра. — Я пыталась ей дозвониться, но не могла. Ты видела ее?

Линда разозлилась:

— Ты что, не в себе? Ты не поняла, что она исчезла, что я волнуюсь, что, по-видимому, с ней что-то случилось?

— Ты же ее знаешь.

— Знаю? Похоже, совсем не знаю. И какая же она, по-твоему?

Зебра нахмурилась:

— Почему ты злишься?

— Я не злюсь, я волнуюсь.

— И что могло случиться?

Линда решила рассказать Зебре всю историю в подробностях. Зебра молча слушала. Мальчик упоенно играл в песочнице.

— Мне надо было тебе сказать, — выслушав, произнесла Зебра. — Анна ведь очень верующая.

Линда удивленно поглядела на нее:

— Верующая?

— Да.

— Мне она никогда ничего не говорила.

— Вы же только недавно встретились, после стольких лет. К тому же Анна всем и каждому рассказывает все по-разному. Она без конца врет.

— Врет?

— Я хотела тебя предупредить, но потом подумала, что лучше будет, если ты сама это обнаружишь. Она типичная мифоманка. Может выдумать все, что угодно.

— Когда мы дружили, она такой не была.

— Люди меняются, не так ли?

Последний комментарий был явно ироничным.

— Я ее терплю, потому что в ней много и хорошего. Она веселая, обожает детей, всегда готова помочь. Но когда она начинает рассказывать свои истории, я ее не принимаю всерьез. Ты даже не знаешь, к примеру, что вы с ней праздновали Рождество в прошлом году.

— Я же была в Стокгольме.

— Она сказала, что ездила тебя навестить. Что вы даже ездили с ней в Хельсинки.

— Никуда мы не ездили!

— Конечно, не ездили. А она говорит, что ездили. Попросту — врет. Зачем, ума не приложу. Может быть, это своего рода болезнь. Или, может быть, жизнь кажется ей настолько скучной, что она предпочитает выдумать для себя иную действительность.

Линда долго молчала.

— Значит, ты думаешь, что всю эту историю с отцом в Мальмё она выдумала?

— Убеждена. Это очень характерно для нее — внезапно найти отца, который наверняка давно умер.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Думала, ты заметишь сама.

— Так ты считаешь, с Анной ничего не случилось?

Зебра весело на нее посмотрела.

— Что? Она и раньше исчезала. Появится, когда появится. И расскажет какую-нибудь фантастическую историю.

— Она что, вообще правду не говорит?

— Мифоманы, чтобы ложь была правдоподобной, лгут так, что их ложь наполовину, а то и больше, правда. Тогда это проходит, и мы верим. Пока не поймем, что лжец живет в ином мире — от начала и до конца придуманном им самим.

Линда недоверчиво покрутила головой.

— А ее учеба?

— Не верю ни на грош.

— А откуда у нее деньги?

— Этот вопрос я себе тоже задавала. Может быть, мошенничает? Вполне может быть. Но я не знаю.

Малыш в песочнице позвал мать. Линда проводила Зебру взглядом. И не только Линда — проходивший мимо мужчина тоже обернулся. Линда думала над словами Зебры. Это объясняет многое, но не все. Хотя, конечно, причин для тревоги меньше, и к тому же противно, что Анна меня обманула. Что это за история с поездкой в Хельсинки? Мне это не нравится, но это и в самом деле объясняет многое.

— Это объясняет многое! — произнесла она вслух.

Подошла Зебра:

— Что ты сказала?

— Я ничего не сказала.

— Ты сидишь и в полный голос разговариваешь сама с собой. Даже в песочнице слышно.

— Просто я потрясена.

— Так ты ничего не замечала?

— Нет. Но теперь я понимаю.

— Мне кажется, тебе надо ей сказать, как ты волновалась. Что до меня, то в один прекрасный день я не выдержу. Просто категорически потребую, чтобы она прекратила врать. И тогда она перестанет со мной дружить. И будет всем врать, как скверно я с ней обошлась.

Мальчику надоело играть в песке. Они сделали несколько кругов по парку.

— Сколько тебе еще дней осталось? — спросила Зебра.

— Шесть. Потом я начинаю работать.

Попрощавшись, Линда пошла в центр и взяла в банкомате деньги. Она была очень экономна и боялась в один прекрасный день оказаться на мели. И здесь я в отца, подумала она. Мы оба экономны, чтобы не сказать скупы.

Она пошла домой, прибралась в квартире и позвонила в квартирное бюро, где ей в свое время обещали подыскать квартиру. С нескольких попыток ей удалось найти чиновника, занимающегося ее делом. Она спросила, нельзя ли переехать раньше, чем планировалось, и получила отрицательный ответ. Она легла на постель и стала размышлять над тем, что ей поведала Зебра. Тревогу за Анну как рукой сняло, но осталось неприятное чувство — как же она не смогла ее раскусить? А как, с другой стороны, она могла это сделать? Как вообще обнаружить, что человек врет? Не о чем-то невероятном, а о самых обычных, будничных вещах?

Она встала, пошла в кухню и позвонила Зебре.

— Я была настолько потрясена, что забыла тебя спросить — что ты там сказала в самом начале, что она верующая?

— Поговори с ней сама, когда она вернется! Анна верит в Бога.

— Какого Бога?

— Христианского. Иногда ходит в церковь. Во всяком случае, она так говорит. Но то, что она молится, — это точно. Я несколько раз заставала ее — стоит на коленях и молится.

— А ты не знаешь, к какой общине она принадлежит? Или это, может быть, какая-нибудь секта?

— Нет. А разве она принадлежит к какой-нибудь общине?

— Откуда я знаю. А вы много об этом говорили?

— Она много раз пыталась начать разговор. Но я ее останавливала. У меня с Богом никогда не было особо теплых отношений.

В трубке послышался дикий рев.

— Ну вот, стукнулся обо что-то. Пока.

Линда снова легла, уставясь в потолок. Что она знает о людях? Она подумала об Анне — совершенно, как оказалось, незнакомый ей человек. Потом увидела перед собой Мону — голую, расхристанную, с бутылкой водки. Линда резко села в постели. Одни психи вокруг. Все, кроме папы. Вот кто совершенно нормален.

Она вышла на балкон. Все еще было жарко. Все, хватит, решила она. Больше я про Анну не думаю. Буду просто наслаждаться хорошей погодой.

В газете она прочитала про ход расследования убийства Биргитты Медберг. Высказывание отца — Господи, сколько раз в жизни она слышала эти слова! Никаких достоверных улик, работаем в нескольких направлениях, может потребовать времени… Она выбросила газету и вспомнила про имя в Аннином дневнике. Вигстен. Второе имя в дневнике, имя человека, чьи пути как-то пересеклись с путями Анны. Первой была Биргитта Медберг.

Последний раз, решила она. Еще раз через мост. Слишком дорого, но денежки я потом сдеру с Анны как возмещение за волнения.

На этот раз я не пойду на Недергаде в темноте, решила она, пока ехала по Эстерсундскому мосту. Я найду этого парня — если Вигстен, конечно, мужчина — и спрошу, не знает ли он, где находится Анна. И ничего больше. Потом поеду домой и приготовлю отцу ужин.

Он поставила машину на прежнем месте. Ей вдруг стало страшно. Как будто она только что поняла, что вчера на этом самом месте ее чуть не убили.

Эта мысль пришла ей в ту самую секунду, когда она вышла из машины. Она втиснулась назад на сиденье и захлопнула дверцу. Спокойно, спокойно, сказала она себе. Я выхожу из машины, здесь никого нет. Никто на меня не бросится. Иду и нахожу жильца по имени Вигстен.

Она с трудом уговорила себя успокоиться, но улицу перешла почти бегом. Велосипедист еле увильнул в сторону и что-то ей заорал. Она открыла дверь и вошла. Имя увидела сразу — четвертый этаж со стороны улицы. Ф. Вигстен. Она неправильно запомнила инициал. Она медленно пошла вверх. Что за музыку она слышала вчера? Что-то латиноамериканское? Сейчас все было тихо. Фредерик Вигстен, решила она. В Дании каждый второй — Фредерик. А каждая вторая — Фредерика. Поднявшись на четвертый этаж, она перевела дыхание и нажала кнопку звонка. За дверью раздался колокольный перезвон. Она медленно сосчитала до десяти и позвонила еще раз. В ту же секунду дверь открылась. На пороге стоял старик с венчиком седых волос на затылке и очками на шнурке. Он строго сообщил:

— Быстрее никак не могу. Почему у молодежи совершенно нет терпения?

Не спрашивая ни имени, ни что ее сюда привело, он отошел в сторону, пропуская ее в прихожую.

— Я, наверное, забыл, что у меня новая ученица. К сожалению, у меня пока еще нет привычки все записывать. Пожалуйста, раздевайтесь и проходите.

С этими словами он пошел по довольно длинному коридору короткими подпрыгивающими шажками. Потом скрылся за какой-то из дверей. Ученица. Чему он собрался меня учить? Она повесила куртку и пошла за ним. Квартира была очень большая, по-видимому, когда-то две квартиры соединили в одну. В самой дальней комнате стоял большой черный рояль. Хозяин стоял у окна и листал записную книжку.

— Я вас не нахожу, — сказал он жалобно. — Как вас зовут?

— Я не ученица. Я просто хочу вас кое о чем спросить.

— Всю свою жизнь я только и делаю, что отвечаю на вопросы, — сказал человек, которого предположительно звали Вигстен. — Я всю жизнь отвечаю на вопросы. Почему так важно правильно сидеть за инструментом. Почему далеко не каждый может научиться играть Шопена с той нежностью и с той силой, какая необходима. И прежде всего — не могу упомнить, скольким оперным певцам отвечал я на вопрос, почему так важно правильно стоять, почему не следует даже пытаться петь сложные партии, если у тебя нет правильной обуви. Вам это ясно? Хорошие башмаки — главное для оперного певца. А пианисту важно, чтобы у него не было геморроя. Как вас зовут?

— Меня зовут Линда. Я не пианистка и не оперная певица. Я пришла спросить вас о вещах, никакого касательства к музыке не имеющих.

— Тогда вы ошиблись адресом. Я отвечаю исключительно на вопросы о музыке. Остальной мир мне совершенно непонятен.

Линда совсем запуталась, да и ее собеседник тоже, очевидно, соображал не блестяще.

— Вас ведь зовут Фредерик Вигстен?

— Не Фредерик, а Франс. Но фамилия правильная.

Он сел на табуретку у рояля и начал листать тетрадку с нотами. Линде казалось, что он то и дело забывает о ее присутствии. Как будто она появляется в комнате на какую-то минуту, а потом опять исчезает.

— Я нашла ваше имя в записной книжке Анны Вестин.

Он барабанил пальцами по нотной странице и, казалось, не слышал, что она сказала.

— Анна Вестин, — повторила она громче.

Он посмотрел на нее:

— Кто?

— Анна Вестин. Шведская девушка по имени Анна Вестин.

— Раньше у меня было много шведских учеников, — сказал Франс Вигстен. — Теперь меня словно все позабыли.

— Подумайте, пожалуйста. Анна Вестин.

— Так много имен, — сказал он задумчиво. — Так много имен, так много удивительных мгновений, когда музыка и в самом деле начинает петь… Вы можете это понять? Музыка должна петь. Немногие это понимают. Бах — да, Бах понимал. В его музыке поет голос Бога. И Моцарт понимал, и Верди… даже, может быть, малоизвестный Роман — все они заставляли музыку петь…

Он прервался на полуслове и уставился на Линду:

— Как, вы сказали, вас зовут?

— Охотно повторю. Линда.

— И вы не ученица? Не пианистка, не оперная певица?

— Нет.

— Вы спрашиваете о женщине по имени Анна?

— Анна Вестин.

— Не знаю такую. А вот жена моя была весталка. Но она умерла тридцать девять лет тому назад. Вы можете понять, что значит прожить вдовцом почти сорок лет?

Он протянул свою тонкую, с голубыми прожилками вен руку и взял ее за запястье.

— Одиноким вдовцом, — повторил он. — Все было ничего, пока я работал репетитором в Королевской опере. Но в один прекрасный день они решили, что я слишком стар. Или, может быть, слишком старомоден, что у меня слишком строгие требования. Терпеть не могу небрежности.

Он прервался и, схватив лежавшую рядом с кипой нот мухобойку, начал охоту за мухой. Он ходил по комнате, то и дело взмахивая своей мухобойкой, как будто дирижировал невидимым оркестром или хором.

Потом снова сел. Муха уселась ему на лоб, но он этого не заметил.

Незамеченная муха, подумала Линда. Вот так выглядит старость.

— Анна Вестин, правильно?

— Да.

— У меня никогда не было ученицы с таким именем. Я, конечно, стар и многое забываю. Но имена своих учеников мне хотелось бы помнить. Только ученики придают моей жизни какой-то смысл после того, как Марианна покинула меня и ушла в царство теней…

Спрашивать больше было нечего. Только один вопрос.

— Тургейр Лангоос, — сказала она. — Я ищу человека, которого зовут Тургейр Лангоос.

Он снова был вне разговора. Свободной рукой он взял несколько нот на рояле.

— Тургейр Лангоос, — повторила Линда. — Норвежец.

— У меня было много учеников из Норвегии. Лучше всех помню одного странного парня по имени Тронд Эрье. Он из Рёуланна, у него был великолепный баритон. Но до того застенчивый, что ему что-то удавалось только в студии звукозаписи. Самый примечательный баритон и самый примечательный человек из всех, кого я знал. Когда я ему сказал, что у него большое дарование, он стал плакать от ужаса. Очень, очень странный человек. Были и другие…

Он вдруг резко встал.

— Жить очень одиноко. Музыка, мастера, создавшие эту музыку, мухи… Иногда еще бывают ученики. А так — только тоска по Марианне. Она умерла слишком рано. Я боюсь, что она устанет меня ждать. Я живу чересчур долго…

Линда поднялась. Вряд ли от него добьешься толкового ответа. Но еще менее вероятно, что Анну с ним что-то связывает.

Она вышла, не прощаясь. Идя по коридору, она услышала, как он играет. Она заглянула в другую комнату. Тут было неприбрано, в нос ударил застоявшийся запах давно не проветриваемого помещения. Одинокий старик со своей музыкой. Как дед со своими картинами. А что будет у меня, когда я состарюсь? А у отца? А у матери? Бутылка водки?

Она взяла свою куртку. Звуки рояля наполнили квартиру. Она стояла неподвижно, глядя на висящую на вешалке одежду. Одинокий старик. Но вот висит еще куртка, явно не принадлежащая одинокому старику. И эти ботинки. Она еще раз заглянула в квартиру. Никого нет. Но теперь она знала, что Франс Вигстен в этой квартире не один. Здесь есть еще кто-то. Она вздрогнула от страха. Музыка замолчала. Она прислушалась и быстро вышла на площадку. Перебежала улицу, плюхнулась за руль и рванула прочь, лихорадочно переключая скорости. Лишь добравшись до моста, она немного успокоилась.

В те самые минуты, когда Линда ехала по мосту назад в Швецию, неизвестный человек взломал дверь в зоомагазин в Истаде и облил бензином клетки с птицами и мелкими зверьками. Он бросил на пол горящую зажигалку и скрылся, не дожидаясь, пока животных охватит пламя.