"Рыбья плоть" - читать интересную книгу автора (Рубаев Евгений)

Глава 9

Раф переступил порог бурдомика и сразу подвергся атаке Фархада с вопросами:

— А щиво тебя так странно кличут — Раф?. — повариха уже посетила Фархада, принеся ему ужин, и обсудила вновь прибывшего бурильщика. — По документам вроде как не Раф? Ты щасом не башкирин?

Бурмастер явно искал в новом бурильщике земляка.

— Да, так… Кличка такая с университета привязалась.

— Ну, ладно. Я тебя тоже буду называть Рафаил. Мне будет приятно. Можно?

— Да называйте как вам удобно, я привык, что Рафом зовут.

Бурмастер при разговоре с ним не стал вдаваться в сложные технологические тонкости своей бригады, бурящей скважины. Сам он тоже в эту проблему старался не очень вникать. Он сам был он на этой скважине новенький. Принял её с забоем две тысячи метров, вёл деятельность полгода, а забой так и оставался две тысячи. Два раза трубы обрывались и эту оборванную часть извлечь Фархад не смог. Поднимались выше по стволу скважины и забуривали новый ствол. На глубине две двести метров утяжелённая нижняя часть бурильных труб вновь обрывалась, и Фархад начинал бурение в третий раз, один и тот же интервал. Чтобы исполнить завет «в доме повешенного не говорят о верёвке», Фархад умолчал в начавшемся с Рафом инструктаже обо всех этих коллизиях. Думая, как все сильно озабоченные какой-то проблемой люди, что эту главную проблему все наизусть знают! Перескакивая через все вводные предложения, он кратко порекомендовал:

— Первый помощник, Нахимов, у тебя щеловек опытный. Он всё расскажет. Сам он бурильщик, но работает первым помощником бурильщика, всегда.

— А чего же он бурильщиком не работает?

— Щёрт его знает. Давно, говорят, выучился на бурильщика. Курсы хорошие закончил, годичные. Но не идёт в бурильщики. То ли зрение у него ненадёжное. То ли характер не тот, не упрямый. А так мужик вроде бы здоровый, да и крепкий по натуре.

— Ладно, там разберёмся!

Раф взял с гвоздика на стене круглую суточную диаграмму, заполнил в центре дату и поставил подпись. Такую диаграмму заполняют ежесуточно. На ней самописец пишет, что делалось на буровой. Пишет круглосуточно. За достоверность графика отвечает бурильщик, о чём он ставит свою подпись. Когда Раф поднялся по мосткам на рабочую площадку внутрь вышки, смена вахты шла полным ходом. Комичность этих смен в том, что при стоимости комплекта оборудования несколько миллионов долларов (и примерно столько же стоит скважина), скандал при перевахтовке идет только о таких вещах:

— Куда дели лом?

С такой же интенсивностью идентифицируют наличие помбурских крючков. Крючок — это универсальная вещь. Крючком таскают то, что может отбить руки, если браться прямым контактом, без крючка. Отдельный разговор о кувалде. Кувалда на буровой может быть только одна. Это закон! Её таскают из насосного помещения на рабочую площадку и обратно. Если какой-то неопытный бурмастер пожалеет помбуров и выдаст вторую кувалду, пропадут сразу обе! Этот феномен называется «закон двух кувалд». Для всех не тайна, что весь этот нехитрый инструмент воруют проезжие водители и тягачисты. Они приходят на буровую, хитро разыгрывая любопытство и восхищение. Простоватые помбуры начинают проводить мини-экскурсию. Те, когда бурильщик окликнет не в меру разошедшихся помбуров, утаскивают лом. Такое повышенное внимание при передаче вахты к ручному инструменту родилось не от недотумканности помбуров. Родилось это внимание по той причине, что если кувалда или лом упадут в скважину — это считается аварией! Этот вроде небольшой предмет попадает под долото, и крутится по забою, не давая зубьям долота достать до породы. Проходка падает до нуля. Если же предмет перемещается выше по стволу скважины, то он может заклинить трубы при подъёме. Раф стал знакомиться с членами своей вахты. Он просто представился кратко и отозвал в сторону Нахимова. Определил он его по уверенному взгляду и более опрятной одежде, чем у других помбуров. С ним познакомился с пожатием рук и спросил:

— Где бурильщик предыдущей вахты?

— Он пошёл смотреть уровень бурового раствора. Нам тоже не мешает проверить. Прошлую вахту они не готовили раствор, уровень в приёмных емкостях упал, и нам пришлось горбатиться за всех!

— А имя-то у тебя какое? — поинтересовался Раф.

— Володя. Но все зовут Нахим. Ты тоже зови Нахим, я привык.

В это время вдоль желобов, по которым течёт из скважины в емкости раствор, подошёл бурильщик предыдущей смены и, не тратя много времени на церемонии, заявил:

— Уровень раствора — норма! А то вчера твои бучу подняли, что мы им сухие емкости сдали. Сами упустили через сито в шламовый амбар, а на нас свалили!

Раф по фразе «твои…» понял, что рабочий процесс пошёл. Как и на всех буровых, каждая вахта старалась выглядеть успешнее другой. Это был нормальный процесс эволюции и прогресса. Он вдаваться в детали не стал, спросил основное:

— Что там по скважине?

— Сверху труба, заход квадрата шесть метров. Забой я посчитаю, запишу в вахтовом журнале. Сейчас стою на промывке. Турбина не работает. Проходка упала до нуля. Хочешь — попробуй. Но я бы пошёл на подъём.

Раф не стал испытывать терпение уставшего человека и отпустил его отдыхать. Стали готовиться к подъёму труб. Пробовать запустить турбины в незнакомых условиях Раф не стал пытаться. Процесс подъёма — один из наиболее трудоёмких процессов в бурении. Он не столь тяжёлый, сколько нудный морально. От забоя лебёдка тянет трубы медленно. Да и бурильщик не рискует, не стремится увеличить скорость подъёма. Можно «затянуть» прихват става поднимаемых труб. При отвороте очередных труб, собранных в тридцатисантиметровые свечи происходит сифон — это такое мощное разбрызгивание раствора из-под резьбы. Ещё одна моральная трудность: когда спускаешь трубы в скважину, то знаешь, что предстоит после этого цикла — бурение. Поэтому, спуск — процедура радостная, полная положительных эмоций. А за подъёмом все знают, что спуск неизбежен. Тем не менее, все эти все спуско-подъёмные операции несут большую физическую нагрузку. Свеча весит до полутора тонн, нижние помбуры тянут её на подсвечник крючьями, а верхние помбуры, или верховые, затягивают трубу верёвками за палец устройства по удержанию поднятых труб. Поднятые трубы, например, пять тысяч метров, стоят внутри буровой, как карандаши в карандашнице. Раф начал осторожно подъём на второй передаче, на средних оборотах дизелей. Крюко-блок шёл медленно, и он вёл ознакомительный разговор с Нахимом:

— Почему бурите турбиной? Назад в прошлую пятилетку подались?

Прошлая пятилетка была полна многократными опытами по бурению с помощью забойной турбины. Опыты проводились по указанию партии. Как Хрущёв приказывал сажать кукурузу, так заставляли бурить турбобуром и алмазным долотом.

— Так там же в стволе сидят оборванные утяжелённые трубы! Два става по двести метров. Прошлый раз, когда крутили ротором, первый став выпал в новый ствол и заклинил наши бурильные трубы. Вот и оборвали во второй раз. Теперь прислали решение бурить турбиной, чтобы не тревожить те похороненные тяжёлые низа. При бурении ротором трубы колотят при вращении по голове оборванных низов и выбивают их, с места, где они покоятся.

— Понятно, — с полуслова понял Раф. — Отворачивать «на удар» будем?

— А мы всегда так отворачиваем!

Этот приём отворота труб был повсеместно запрещён. Производился он так: все трубы в скважине вращали с помощью ротора, а затем первый помощник закрывал на ходу машинный ключ на верхней муфте на отворачиваемой трубе. Хвостовик ключа был привязан канатом к ноге вышки. При захвате ключом муфты происходил удар, и верхняя свеча отворачивалась. Опасность была в том, что если канат рвался, то хвостовик ключа описывал окружности, и помбура убивало насмерть. Случаев, чтобы кто-то выжил, история не знает. Отворот и заворот положено было делать пневматическим ключом, но они всегда были сильно изношены, плохо работали. Компрессоры были старые, воздуха в системе не хватало. Все всегда били «на удар».

Подъём шёл медленно, но без остановок. Раф внимательно следил за индикаторами веса, опасаясь затяжек. Стрелки вольно гуляли по циферблатам, без тревожных рывков. Вскоре Раф перешёл на третью передачу. Дело пошло веселее и через три часа из отверстия ротора пошло толстое тело турбобура. Диаметр турбины был четверть метра. Вся она в сборе была чертовски тяжела, и, промучившись с ней часа два, все её секции наконец-то выбросили на мостки с целью замены. Теперь предстояло всё произвести в обратном порядке. Слегка подчифирив, все дружно ломами выкатили со стеллажей новые секции турбины. Раф, демонстрируя свою компетентность, замерил вылеты валов секций турбобура. Вылеты должны соответствовать установленным величинам, тогда секции правильно сопрягутся, и турбина заработает в нормальном режиме. Когда чифирили, Раф спросил как бы у всех:

— А что, бурмастер у вас на смену долота не приходит?

— Не-а! — дружно загомонили помбуры. — Только, козёл, по ночам шастает. «Луну водит». Всё следит, чтобы мы не спали во время бурения. Если кого заметит прикемарившим, столько хозработ надаёт, что к концу вахты вся ж…па в мыле!

— А вы при нём на буровой не курите?

— При бурмастере ни на какой буровой не курят, даже если бухают вместе с ним. Такой порядок!

— Я знаю. Нахим, подбери долото, какой типоразмер у вас сейчас лучше проходку даёт.

— Надо наворачивать не то, что лучше проходку даёт, — мудро начал делиться мыслями Нахим, — а то, которое продержится с минимальным износом до нашей вахты. Нам, чтобы потом всю вахту бурить — мослать, а нашим сменщикам, чтобы подъём достался!

— Так некрасиво, тормозить общее дело, что бы самим потом посачковать, — возразил Раф.

— Ну, давай будем честными, а потом сменщики будут передовиками по проходке, а мы будем чужие сранки подбирать! — загомонила вся вахта.

Раф не стал с первой вахты конфликтовать с товарищами по работе и согласился навернуть износостойкое, но малоэффективное по проходке долото. Он сознавал, что проявляет не мягкотелость, а становится заодно с трудягами, с которыми неизвестно сколько ещё времени предстоит работать вместе на этой опасной работе. Начался спуск. Свежее долото пошло на забой. По правилам. Раф был обязан включить гидротормоз. Но лихость бурильщика определяется по количеству свечей, которые он спустит на ручном торможении. Для такого подвига приходилось в конце разбега трубы подпрыгивать и животом падать на рукоятку тормоза. От такого приёма из-под тормозных колодок летел огонь и искры. Всех заводил такой темп, помбуры двигались бегом. Верховые кидали свечи на ходу в элеватор, не давая талевой системе остановиться, успевая безошибочно закрыть элеватор. От этого свечу с подсвечника срывало в бешеном темпе, и нижние помбуры едва успевали крючками удерживать её в направлении муфты соединения. Уже перед забоем включили гидротормоз. Существовала опасность засадить долото или тяжёлые низа в сужение свежепробуренного ствола скважины. Ствол, что считается удачей, оказался чистым. Допустили и последнюю трубу, навернули квадрат, пустили насосы, и Раф с проработкой пошёл на забой. При первом же касании забоя долотом по квадрату пошёл характерный рокот, что означало, что турбина работает.

— Задышала! — с облегчением сказал Нахим.

В случае если турбобур не заработает, после нескольких попыток приходится снова всё поднимать из скважины. Всю работу делать с начала и до конца! Дизелисты уже заварили чай. По общепринятой традиции Рафу принесли кружку с чаем и поставили на пульт пневматического ключа. Все попили крепкий чай. Нахим уже с самого запуска насосов был на своём месте, в насосном помещении. При бурении турбобуром давление в нагнетательной системе может достигать более двухсот атмосфер, что равно примерно давлению при взрыве авиационной бомбы, которое возникает внутри этой бомбы. Поэтому смотреть за насосами приходится непрерывно. Также дизелисты, не отвлекаясь, следят за дизелями, которые в таком режиме работают с перегрузкой, с полной подачей топлива. Третий помбур и верховые пошли готовить буровой раствор. Это была самая неприятная обязанность. В геологии раствор готовили из комовой глины. Это была простая природная глина, вырытая экскаватором из местного карьера. Потому звалась она «глина местная». Большинство буровых растворов являются щелочными, поэтому для приготовления нескольких сотен кубов рабочего объёма в процессе приготовления в каждую очередную глиномешалку закидывали несколько больших кусков каустической соды. Это очень ядовитое вещество поставляли на буровую в четырехсоткилограммовом барабане, в котором сода была как единый вязкий кристалл. Помбуры откалывали кувалдой куски величиной с ведро на каждую порцию, осколки летели брызгами. Если даже крохотный кусочек попадал на кожу — оставался шрам. Никаких средств защиты никто почему-то не видел никогда. На глиномешалку ёмкостью четыре куба надо было втащить семь тачек комовой глины и кусок каустика. Летом эта работа была посильная, а зимой глина смерзалась в монолит. Три помбура за вахту одолевали только семь тачек этой глины. Рассказывают, как-то пришёл на буровую один молодой бурмастер, после института. Был он спортсмен, мастер спорта по какому-то виду спорта. Стал орать:

— Бездельники! Я один четырнадцать тачек нарублю!

Работяги быстро развели его на «слабо», и он, дурак, ринулся рубить глину в тридцатиградусный мороз. Парень он был сильный, всё же мастер спорта. Он в азарте скинул телогрейку и остался в одном свитере. Семь тачек он одолел в одиночку. Но свалился с воспалением лёгких и после излечения его перевели в контору на лёгкий труд.

Пока глиномешалка размешивала первую порцию раствора, верховой Вася побежал в жилые вагончики — кончился заварной чай и он помчался за новой пачкой. Между вагончиками была натянута верёвка для сушки белья. Повариха Люся каждый вечер вывешивала свои исподние трусы после стирки. Это был у неё такой рекламный ход для привлечения жениха-претендента. Её воображение единожды поразил комплиментами один мужчина, механик-инженер, который инсценировал, что пришёл свататься. Сам же он желал жестоко опохмелить свой организм, который из-за молодости требовал ещё и еды. Люся повелась на предложение, наготовила харчей на целый взвод. Оголодавший механик пожирал впрок яства и озвучивал процесс обжорства и возлияния водкой вдовы, выкриками:

— А какая хозяйка! А как готовит! А какая чистюля! Ну, смотри-ка, как всё чисто у неё! Ну, какая чистюля! А как вкусно готовит!

Комплимент с чистюлей особенно поразил душу поварихи, и её заклинило на стирке исподников. Этим действием она рассчитывала пленить основной косяк женихов. Трусы висели ровными рядами, разноцветные. Они напоминали морской праздник, когда на судах вывешены флаги-вымпелы. В этот раз палка-подпорка, возвышающая в рабочем положении верёвку-вешало, упала и «флаги» провисли на уровень головы среднего человека. Вася мчался в темноте и влетел лицом прямо в самую гущу трусов. Он суетливо выпутался из сырых трусов и, прибежав с чаем, сгоряча, впопыхах, не подумав, рассказал про инцидент товарищам. Те от скуки начали вить коварный прикол:

— Всё, Вася! Поймала Люся тебя в свои сети! Это такой способ приворожить мужика! Теперь ты будешь у неё как привязанный!

Вася был верховой не из пугливых, но прикалывания товарищей его здорово разозлили. Довели его шутками до белого каления. Его злость сконцентрировалась на Люсе и её трусах. На буровой существует большое ведро, в которой растворен в отработанном дизельном масле графитный порошок. Такая чересчур вязкая чёрная субстанция служит для смазывания резьбы бурильных труб. Мажут квачом, это такая самодельная кисть из растительной верёвочки-каболки на деревянной ручке, которая выполнена из обломка черенка лопаты. Вася, взведённый подначками помбуров и дизелистов, схватил это ведро, добежал до верёвки с трусами и аккуратно намазал каждое соединение между гачами трусов, этакий заветный треугольник, чёрной несмываемой смазкой. Все были чрезвычайно довольны. Вася стал героем и кумиром. Эти трусы, которые повариха вывешивала каждый день, да так, чтобы все с буровой видели, какая она чистюля, всем порядком надоели. Они закрывали пейзаж и всем напоминали об алиментах, которые платил почти каждый буровик. Эти алименты через панораму трусов напоминали помбурам, что из двенадцати часов вахты, которую он стоит в дождь и холод, девять часов для себя, а три часа — «за бывшую жену, бл…дь!». Некоторые стояли не за себя и больше часов из каждой вахты, это зависело от количества алиментов, которые у некоторых доходили до пятидесяти процентов, и сильно снижало производительность труда.

Повариха поднималась раньше всех, чтобы готовить завтрак. В сумерках она не разглядела всего вероломства ночной вахты. Когда она посеменила в жилой вагончик поправить макияж перед самым открытием столовой, она увидела чёрные треугольники на своих боевых флагах и зашлась в крике. Не переставая реветь, как теплоход на реке перед кривуном в туман, ворвалась в бурдомик. Фархад спросонья ничего понять не мог и только матерился, громче жертвы. Затем он членораздельно сказал единственное:

— Уё…ывай отсюда, я жду вертолёт!

— А-а-а! Вертолёт! — откликнулась Люся.

И помчалась быстро собираться в дорогу. Когда вертолёт был на подлёте, она сгребла с десяток трусов с верёвки. Не боясь при этом испачкаться в мазуте, сунула охапку в сумку и вспрыгнула в вертолёт. Через три час она была в кабинете начальника экспедиции. Начальник экспедиции был человеком опытным в своей специфической работе и очень мудрый. У него была загадочная фамилия Готье, хотя в паспорте он писался «русский». Готье чётко осознавал, что вести расследование с этой гопой бывших уголовников дело абсолютно бесполезное. Только заработаешь себе комическую репутацию. Поэтому он предпринял неожиданный ход и в один миг перевёл Люсю в другую бригаду. Та, поняв, что в предыдущей она с замужеством потерпела безоговорочное фиаско, решила начать новую борьбу за счастье, с учётом прошлых промахов. Чтобы как-то наказать хулиганов, Готье послал поварихой к ним в бригаду пропившуюся старуху с подбазы. Час назад он был готов перевести её уборщицы за беспробудную пьянку в рабочее время, но тут бабке неслыханно повезло, и она была реабилитирована. Когда на буровой увидели новую повариху, то единодушно присвоили ей кличку «Баба Яга». Проговаривалось это на одном выдохе и звучало одним словом —Бабаяга. Эту кличку она снискала за крючковатый нос и седые пряди, сбившиеся от грязи в косицы, как у некоторых негров дрэглоки. У Бабыяги дрэглоки свисали вдоль худых щёк, провалившихся в ямы от выпавших коренных зубов. Про свою нелёгкую судьбу она поведала всей аудитории в столовой на новом месте назначения, нещадно пыхтя «беломором» при монологе:

— Хотели разряда лишить, в уборщицы перевести. Хотели опустить, суки, на старости лет. Хотели получку уменьшить, пайку хотели урезать! Суки, падлы, пропадлы! — жаловалась она всем, на недавнюю попытку расскассировать её из поваров.

Своё чудесное избавление она относила не на случайное совпадение, а на свою законную фортуну и свою храбрость. Когда Готье велел идти ей в кадры и оформляться на уборщицу, она с порога обматерила его, добавив своё фирменное:

— Сучья лапа!

Как она понимала, своими распрямлёнными извилинами, Готье страшно испугался угроз. И вот она теперь здесь шеф-поваром, как в молодости!

— Мужики! — роптали чуть отошедшие от оторопи буровики, глядя на Бабуягу, прикуривавшую папиросы одну от другой, без перерывов, — Она нас только на «Беломоре» опустит в месяц на две сотни!

— Нищево! — успокаивал публику Фархад. — Зато повар опытный, много блюд разных знает! — сочинял он дифирамбы, — Не будете впредь женщинам проссак отработкой мазать! Распоясались вконец! Хулиганьё. — Добиваться, кто совершил проступок, Фархад даже не пытался. Расколоть здешнюю публику было делом бессмысленным.

Раф записал свою первую вахту в вахтовый журнал. Проходки было хоть и очень мало, но она была. Это радовало. Работа началась продуктивно. Раф не метил в начальники, не собирался делать карьеру, но и в отстающих тащиться тоже не собирался. Была у него природная гордость, которая толкала его в «первачи». Умылся он под колонкой. Пока было лето, воду качали из запруженного ручья. Лето в этих местах быстро идёт на убыль, вода из ручья шла уже очень холодная, но умыться удалось на славу. Буровики опять сели играть в карты на деньги. Долго зазывали Рафа, даже намекали, что он «не свой». Только он на такие дешёвые мульки не покупался и завалился спать — перед предыдущей вахтой выспался плохо, так как график сна трудно изменяется. Выкрики за картёжным столом были редкие и негромкие. Сказывалась конспирация, приобретённая на зоне. Засыпая, Раф думал:

— Что за люди? Книги не читают, музыку не слушают, на гитаре не играют, бабами не интересуются, одежду не покупают, разнообразие еды их не интересует. Интересно только водку пить и в карты играть. Даже разряд себе повышать не хотят. Какой при поступлении на работу в кадрах дали, тот и сгодится! Допустим, воспоминания о любви у этой братии сводится к тому, как на выходных бичиху хором поимели! Любовь признаётся почему-то только как «групповуха». Исключительно! Потом годами смакуют детали, кто за кем, каким номером шёл!

С этими мыслями Раф и заснул. Он видел какие-то сны. Проснувшись, содержания их абсолютно не помнил. Разбудили его на обед. Он не хотел идти, отказывался. Он хотел побыть один, так как после пробуждения его охватило полное ощущение, что с ним разговаривал Пал Иванович, хотя он готов был поклясться, что во сне он его не видел, как персонаж его снов Пал Иванович не проходил. Что говорил Пал Иванович, Раф тоже не мог воспроизвести. Лишь в нём утвердилась уверенность, Раф был убеждён, что Героем Социалистического Труда он больше становиться не хочет. Его душу и сознание полностью охватило желание найти месторождение нефти лично. Может даже не одно!

— Прицепится же, зараза. Наваждение какое-то, наверное, передаётся как вирус, через контакт! — подумал Раф и пошёл отведать, что заварганила новая повариха Бабаяга.

Бабаяга на кухне быстро освоилась, как и положено профессионалу. Она перемещалась от кухонной плиты к раздаче, и по всей кухне, порывисто. Всегда с вечно чадящим окурком во рту. Зубов у неё торчало в дёснах лишь пара штук на одну челюсть, да и то только спереди. Говорят, оттого, что зуб не встречает оппозитного сопротивления, он растёт, пока не упрётся в противоположную десну. Эта гипотеза у поварихи подтверждалась, поэтому реликтовые зубы у неё были неправдоподобной длины и цвета абрикосовой косточки, от табака. Кроме пепла, из её рта непрерывно вылетала присказка «сука-падла!», отчего диалог с очередным клиентом у неё был примерно таким:

— …второе, сука-падла, пару хлеба. Пьёшь? Сука-падла!

Вопрос: «Пьёшь?» относился к тому, что будет брать клиент компот или нет. Бабаяга знала, что многие предпочитают после обеда уйти в вагончик и там попить чай. Но общение поварихи было пока незнакомо, и тормознутые помбуры отнесли вопрос к тому, что сильно пьющий он или нет? Поэтому некоторые, пока не врубились, пытались оправдываться…

Еда была сносная. Отсутствие старания повара компенсировалось отсутствием желания украсть из котла — у Бабыяги семьи не было, тушёнку ей таскать было некому. Поэтому харч был достаточно жирный. Раф ничего этого не замечал, молча съел макароны с тушёнкой, выпил водянистый несладкий компот. Если бы он был искушённый едок, он бы задался вопросом, почему компот без сахара? Самые же догадливые помбуры сразу догадались, что новая повариха уже замутила в пекарне бражку. Туда и пошёл сахар, режим экономии которого ею уже соблюдался. Дрожжи тоже были в дефиците, их недостаток компенсировали заплесневевшим хлебом. Главное, чтобы на корочке появилась зелень! В этой бригаде был курьёзный случай. Приехала как-то комиссия из крупных начальников. Вручать грамоты, такие бумажные листы с геральдикой на мотив Дня Победы. В тот период дизелисты замутили бражку во фляге, в какой колхозницы молоко таскают, литров на тридцать пять. Дрожжей у них не было, они накидали в эту смесь томат-пасты, а отсутствие сахара восполнили карамелью «Клубничная». Чтобы процесс брожения ускорить — флягу водрузили на дизель-генератор. Там всегда тепло и трясёт от вибрации, поэтому брожение идёт моментально. На собрание ушли все, оставили только дежурить на дизель-генераторе молодого помдизелиста, который недавно окончил ПТУ. В разгар раздачи грамот в красный уголок ворвался этот помдизелист с воплем:

— Разорвало!

Начальству — нож в горло, если в их присутствии на объекте происходит смертельный случай. Были прецеденты, что даже таких начальников судили, заведя уголовное дело по статье «халатность». С руководителями, которые увидели рабочего, пребывающего во всём красном и кричащем: «Разорвало!», чуть удар не случился. Они все разом подумали, что работягу какого-нибудь разорвало, а этот весь другой весь в крови. Бражка — напиток запрещённый, его готовят, маскируя в огнетушителях и даже в кислородных баллонах. Чтобы бражка лучше брала, от примитивного подмешивания табака отошли, а подмолаживают её одеколоном. Ужасен запах смеси, если подмоложение происходило «Шипром». Да если ещё закусывали случайно привезённым кем-то луком с материка, который от дальней дороги слегка подгнил!..

Из столовой Раф вышел вместе с Васей верховым. Тот возбуждённо стал рассказывать ему:

— А мы сейчас котельному машинисту Слюнявчику п…зды ввалили!

— За то, что он Слюнявчик, что ли?

— Нет, Слюнявчик — это кликуха. А п…здюлин получил, за то, что он, может быть, пидар!

— Так «может» или пидар?

— Ну, в общем, просыпаюсь я после вахты. А Слюнявчик сидит у зеркала и морду свою кремом мажет! Я спрашиваю: «Зачем ты кремом мажешься?» Я испугался, что может, я с пидаром в одном вагончике живу. А он говорит: «У меня кожа на лице нежная!»

— Ну, может у человека, правда, кожа нежная?

— Ты что? Если кремом мажется — значит, пидар! — с глубоким убеждением завопил верховой Вася, — мы с ребятами ему в торец надавали, пусть думает! Спать я ему велел в котельной.

— Как же человек в котельной спать будет? Котельная пока не работает и дует там.

— А меня не …бёт. Пусть к поварихе идёт, просится к ней. Она одна живёт. Его только прислали, котельную к сезону готовить, а он сразу стал кремом мазаться, пидар!

Васю было не переубедить. Кремом здесь никто никаким никогда не пользовался. Если кто пытался одеколоном смазать лицо после бритья, флакон сразу выпрашивали на опохмелку. Если человек не отдавал — одеколон тайно забирали. Кражей это не считалось, классифицировали: «Не в подлость!»