Дэвид Боукер Что я думаю о женщинах (The Secret Sexist)

Пролог

Мужчинам в ту пору жилось непросто. Само слово “мужчина” означало то же, что “ублюдок”. Откроешь дверь перед хорошенькой женщиной — гарантированно нарвешься на решительный отпор. Просто критиковать дочерей Евы считалось признаком сексуальной дискриминации, а нас (неотесанных болванов, бесчувственных растяп) — пожалуйста, не стесняйтесь!

Настоящим мужчинам (тем, у кого остались половые органы) пришлось уйти в подполье. В глубине души мы по-прежнему были охотниками и соблазнителями — бесстрашными героями с волевыми подбородками и бурлящими гормонами, — но в повседневной жизни мы прятали естественные потребности под маской политкорректности.

Я лицедействовал столь успешно, что даже зарабатывал этим на жизнь. Читательницы всего мира присылали восторженные отклики в мою ежемесячную колонку в журнале “Современница”. Раз плюнуть: поплачешься в жилетку — и тебя, слабого и неуверенного, женщины считают своим.

Так я вместе с редактором Ариадной Мэрриат-Ли и оказался в отеле “Гроувенор-Хаус”, что на Парк-лейн в Лондоне, когда английская индустрия печати раздавала ярчайшим из своих звезд чеки на кругленькие суммы.

Я сидел с Ариадной (во рту сигарета, костлявое тело пропитано ароматом, полученным из потовых желез какого-то несчастного грызуна), потому что моя любимая жена осталась дома с болью в животе. Вот так всегда: когда очень хочет куда-то пойти, заболевает.

Джина мною гордится, да и в свет выходить любит. Но на этот раз ее одолели болезненные месячные, и она лежала в постели, не в силах есть заботливо подогретый мной суп. Я остался один на один с врагами: дизайнерскими костюмами, толстыми кошельками, пустыми самодовольными лицами. Например, за соседним столиком восседал Крис Ирвинг Сандерс, круглолицый коротышка без малейших признаков подбородка. Его, как и меня, номинировали на “Лучшего автора юмористической статьи”, и за последние четыре года он получал это звание трижды. С моей точки зрения, его работы, например “За что я ненавижу пожилых” и “Безработица в цифрах”, по остроте и актуальности можно назвать примерным образчиком английской журналистики. А имя по чистому совпадению является анаграммой “Кончи или сдохни”.

Слева от меня номинированная на более значимую премию “Лучший автор серьезной статьи” Анна Фермески — угрюмая дородная женщина с восточноевропейскими корнями. Гражданский муж регулярно подбивал ей глаз, но, увы, сегодня синяков не было. Анна славилась очень взвешенными, продуманными нападками на мужчин и их убеждения.

Ариадна Мэрриат-Ли, моя наставница и редактор, успела порядком накачаться и вела себя развязно. Впрочем, от нее другого не ждали, поэтому никто не возмущался.

Ариадна не вульгарна; напротив, она весьма изящна и утонченна. Но она с одиннадцати часов запивала транквилизаторы алкоголем, и даже толстая золотисто-коричневая корка на ее лице не скрывала болезненной бледности. Никогда раньше не видел шефиню такой пьяной; хотя она скрипучим лошадиным голосом отчаянно критиковала всех собравшихся, в ее облике сквозило что-то жалкое и потерянное.

Пожалуй, я знаю, что тревожит наставницу. В прошлом ее пятикратно избирали “Редактором года”, а с 1989-го ни разу даже не номинировали. Ариадне наверняка казалось, что ее путеводная звезда не просто сошла с сияющей орбиты, а взорвалась, оставив без надежды и света.

Спросив о ней любого журналиста или редактора, услышишь: “Чудесная женщина! Красавица! Настоящая леди!” Все три утверждения соответствуют истине. Беда в том, что Ариадна не знает ничего о жизни, любви или приличном оргазме. Другими словами, лучшей кандидатуры на должность редактора женского журнала просто не существует. (Из составляющих ее имя букв можно сложить “ад”, “мат” и “лира”. Чем не жизненный девиз?!)

На сцене стоял любимец миллионов телезрителей Джон Бейкой. Вообще-то он ведет ток-шоу, однако в обмен на приличный гонорар любезно согласился вручить нам премии. Бейкон — стопроцентный кокни, “с характером”, как любят говорить обыватели. Тем не менее, когда из удивительно убогой звукоусилительной системы послышалось мое имя, я растаял настолько, что почти простил Бейкону его развязность. Казалось, обо мне он говорил с особой теплотой, и, захлебываясь непрошеными эмоциями, я решил: этот парень меня уважает. А тут еще аплодисменты коллег!.. Я действительно нравлюсь этим мерзким бездельникам, надо же, какой у них хороший вкус!

Рука Ариадны довольно нагло, но вполне простительно легла на мое колено, а когда блистательная звезда кино и театра, неподражаемо великолепная Джулия Кортни поднялась на сцену назвать имя победителя, рука редакторши двинулась дальше… Ослепительно улыбаясь, Джулия распечатала конверт с видом человека, привыкшего использовать свободное время на благо людям, а потом произнесла:

— Победителем объявляется… Гай Б. Локарт!

Стоп, это ведь мое имя!

Ариадна, уже записавшая победу на свой счет, испустила ликующий крик, а я, сбитый с толку, растроганный и страшно смущенный, поднялся на подиум с видом человека, который с минуты на минуту получит чек на пятнадцать тысяч фунтов.

Джон Бейкон вручил паршивую награду — серебряное перо в чернильнице, а очаровательная Джулия — заветный чек. Меня больше интересовала сама актриса, однако, наклонившись якобы поцеловать меня, она, подобно члену королевской семьи, поцеловала воздух вместо того, чтобы засунуть мне в рот язык по традициям подобных мероприятий.

У нас с Джулией много общего: мы оба родились первого мая, да к тому же я в свое время почти встречался с девушкой, которая почти ездила с ней на курорт. И все-таки, несмотря на неожиданную эйфорию, я видел: актриса никогда не читала мою колонку и понятия не имеет, кто я такой.

Бейкон подвел меня к микрофону. Небось думает, раз выбрали “Лучшим автором юмористической статьи”, сейчас скажу что-нибудь этакое и расшевелю заскучавших журналистов.

В самом деле, на тот маловероятный случаи, что коллеги решат меня наградить, я приготовил короткую речь. Что-то вроде: “В награды не верю, а вы все придурки!” Увы, захлебнувшись в эмоциях, я смог выдавить только: “Спасибо! Такая неожиданность… Спасибо всем огромное!”

Сквозь адреналиновую дымку я разглядел, как Крис Сандерс флиртует со своим бойфрендом-футболистом, а Анна Фермески, буравя меня ледяным взглядом, насмешливо хлопает в ладоши.

Чуть не плача, я вернулся на место, и Ариадна облила меня холодным шампанским, причем не дешевым, а “Боланже”. После сегодняшней попойки оно показалось таким горьким, что вполне могло быть газированной мочой.

Совершенно незнакомые люди подходили к столику, чтобы потрепать меня по плечу и пожать руку, а шефиня, наблюдая за моим состоянием, решила сыграть в мамочку и окружить нежностью и заботой.

Тут я понял, что ничем не отличаюсь от остальных. Глубокое отвращение к разного рода наградам основывалось на том, что меня никогда не награждали. И вот неожиданно я чувствую себя королевой красоты, которой в свободное время нравится плавать, общаться с людьми и бороться за мир во всем мире. Удивительно: меня растрогали те, кого всего десять минут назад я мечтал расстрелять из пулемета, хотел даже киллера нанять…

Вскоре на сцену поднялась Анна Фермески: как “Лучшему автору серьезной статьи” ей досталось больше денег, чем мне, зато куда меньше аплодисментов. Анну никто не любит, и меньше всех — она сама. Помахав над головой чеком на двадцать тысяч фунтов, Фермески промычала:

— Это всем анорексичкам, которые погибли, став жертвами моды!

Ложь с первого до последнего слова! Это Анне Фермески: двадцать тысяч фунтов уйдут на пирожные с кремом.

Но блаженство было так велико, что я не мог ненавидеть даже гарпию, которая нещадно меня критиковала, а на недавней конференции по порнографии при всех назвала “скользким трахалыциком”. Итак, я аплодировал Анне: Господь уже наказал ее, сотворив низкорослой, толстой и язвительной, хотя ей хотелось быть красивой и любимой.

Я радостно поглощал шампанское, когда на сцену вышла представительница творческой аристократии: невысокая элегантная блондинка с яркими, необычайно умными глазами — леди Филиппа Боуден, посвятившая свою жизнь благотворительности. По-моему, Джулия Кортии — ее близкая подруга.

Сегодня вечером леди Боуден должна вручить премию памяти Эллен Куэрк, присуждавшуюся одноименным благотворительным фондом, директором которого она являлась.

Ярая феминистка Эллен Куэрк взлетела на пик популярности в конце шестидесятых. Она появилась в редакции “Современницы” в лихие, полные смуты дни, когда темнокожие модели редко красовались на обложках глянцевых журналов. Они с Ариадной носили брюки клеш и банданы, курили травку и просиживали ночи напролет в баре, сокрушаясь, что не удалось спасти Дженис Джоплин. Эллен была одним из идеологов лесбийского движения Англии, пока ее жизнь не оборвала поножовщина, когда у мисс Куэрк пытались отбить подружку.

— Эта премия — чистым, звонким голосом начала леди Боуден, — ежегодно вручается работающему на Британских островах журналисту, который за последние двенадцать месяцев внес наибольший вклад в достижение взаимопонимания между полами…

Мочевой пузырь вот-вот разорвется!.. Я встал, чтобы направиться в мужскую уборную, но Ариадна тотчас схватила меня за руку и заставила сесть.

— Ради бога, Гай! — угрожающе прошипела она.

— Ариадна, мне срочно нужно отлить! — начал брыкаться я.

Дрожащая от негодования шефиня тут же заткнула мне рот. Попробовал встать — снова схватила за руку. Получилось что-то вроде перетягивания каната, и вскоре на нас стали оборачиваться. Даже невозмутимая, сдержанная леди Боуден, и та заинтересовалась. А потом я заметил, как натужно веселый Джон Бейкон сигналит из-за кулис. Энергично жестикулируя, он показывал: мне ни в коем случае нельзя подниматься.

Будто во сне я услышал голос леди Филиппы:

— “Не понимаю, почему женщин причисляют к некой второсортной касте. Всю жизнь меня искренне восхищала их мудрость, обходительность и необыкновенная способность сострадать”.

Интересно, кого она имеет в виду? Маргарет Тэтчер, Майру Хиндли[1] или Имельду Маркое? В следующую секунду вопросы отпали сами собой: боже, она ведь мою статью цитирует!

— “Независимо от роста, веса, сложения и цвета волос я принимаю женщину как друга и наставника. Искренне надеюсь, что моему примеру последуют другие мужчины. Ребята, нам у них учиться и учиться, давайте же смотреть в оба!”

Будто по команде все присутствующие в зале дамы устроили овацию. Изумленные, шокированные, сбитые с толку мужчины подавленно молчали, лишь возмущенные взгляды, шиканье и щипки жен, любовниц и подруг выдавливали из них судорожные хлопки. Одна Анна Фермески не аплодировала. Только она не восторгалась дрянной, откровенно малодушной статьей, благодаря которой сложилась моя репутация. И тут, если честно, я полностью с ней солидарен.

Леди Боуден продолжала петь дифирамбы:

— Позвольте процитировать одну из читательниц “Современницы”, которая пишет: “От всей души благодарю редакцию за то, что вернула мне веру в мужчин. Спасибо, что каждый месяц в мой дом входит человек с горячим сердцем, чистой душой и незаурядным умом. Спасибо за журналиста, который заставляет плакать и смеяться. Для меня и тысяч других женщин он стал союзником, другом и братом. Спасибо, огромное спасибо вам за Гая Б. Локарта!”

Бурные аплодисменты. Когда они стихли, леди Боуден, выдержав эффектную паузу, объявила:

— Леди и джентльмены! В этом году премия памяти Эллен Куэрк вручается Гаю Б. Локарту!

Вторая награда за вечер: присутствующие в зале дамы устроили настоящую овацию. Я пожал руку леди Боуден, которая толком не аплодировала, а будто гладила невидимого хомячка. Перестав “гладить”, она вручила мне конверт и бронзовую статуэтку в виде толстой жен-шины.

— Вы молодец! — похвалила она и улыбнулась, обнажая на удивление желтые зубы. Странно, из такой семьи, а зубной щеткой пользоваться не умеет!

Холодным рассудком я ненавидел фонд Эллен Куэрк за то, что присудили мне премию, и себя самого за то, что ее принял. Но сердце переполняла безудержная радость, и, приблизившись к микрофону, я зарыдал. Женщины, само собой, были в восторге. Большинство из них прослезились за компанию со мной, зато все присутствующие в зале мужчины, готов поклясться, умирали от желания просушить мои слезы ацетиленовой горелкой.

— Такая неожиданность… — всхлипывал я. — И подумать не мог… Знаете, а ведь, по совести, премия попала не по адресу!

Зал накрыла мертвая тишина. Все, они у меня в руках!

— Я недостоин награды! — продолжал я, по-мальчишески утирая слезы рукавом смокинга. — Чтобы получить приз, нужно немало потрудиться, а мне даже усилия прикладывать не пришлось. Ведь моя работа — любить женщин, а для этого усилия не требуются! Спасибо вам огромное!

Девушки шумно ликовали, а их спутники, притворившись, что радуются, рычали сквозь зубы. Ревновали, наверное… Или, возможно, почувствовали: я не поборник феминизма, атакой же, как все они.

Итак, теплым августовским вечером я достиг вершины журналистской карьеры, что в шкале человеческих достижений ставило меня чуть выше сутенеров, палачей и работников атомных электростанций. Вот она, награда за тридцать лет лжи и лицемерия! Вот во что превратилась моя жизнь!