"Дракон. Книга 1. Наследники Желтого императора" - читать интересную книгу автора (Алимов Игорь)ЭПИЗОД 8 Тайна «Илиады»Вечером кот Шпунтик опять повел себя неадекватно: снова бросался в пустой угол, рвал воздух когтями, ярился и орал ненормальным голосом, как и накануне в кухне. Только на сей раз это случилось в одной из комнат — там, где жила Коллекция. Громов с Чижиковым некоторое время молча наблюдали осатаневшего кота, а тот еще минуты три увлеченно бился с неведомым противником, и лишь потом, устало шипя, уселся на пол посреди комнаты и стал вылизываться. Победил? — Слушай, брат… — задумчиво глядя на кота, прогудел встрепанный Громов: он уже лег спать и вопли кота разбудили его. — А он у тебя того… нормальный, а? Потому что если он что-то подобное выкинет в самолете, это ничего — в багажном отсеке все орут и воют. Но вот если на таможне… Китайцы могут не понять. — Знаешь… — не менее задумчиво ответил Котя, — раньше подобного не случалось. Вот веришь, второй раз такое вижу. Всегда был удивительно спокойный и даже рассудительный кот… Может, у него сезонное обострение? — Странно все это… — почесал бородку Дюша. — Ты его, брат, каким-нибудь кошачьим галоперидолом покорми на дорожку, что ли… И Громов ушел спать. Завтра он улетал в Москву, а оттуда в Пекин, и возиться с котом, тем более что Шпунтик уже подуспокоился, даже на карниз не полез, Дюше было некогда. Чижиков остался в комнате. Он взял Шпунтика на руки, посадил перед собой на стол и некоторое время беседовал, успокаивал и увещевал. Кот смотрел на хозяина круглыми глазами и молчал, но, едва тот закончил, тотчас спрыгнул на пол и с гордо поднятым хвостом проследовал на кухню, временами оглядываясь, идет ли Чижиков следом. Этот прием был не нов: Шпунтик возжелал питания. Питание должно поступать вовремя. Накормив и погладив кота, Чижиков вернулся в кабинет, к треснувшему бюстику Мао Цзэ-дуна, сигарете и раздумьям. События последних дней развивались как-то слишком для него стремительно и даже бурно: внезапное предложение Громова поехать в Китай, удачная продажа сундучка, таинственная попытка взлома квартиры, визит человека по имени Сергей, его путаные речи, выкрутасы Шпунтика, наконец, странные звуки, которыми с недавнего времени ночами полнилась квартира, — все это приводило Чижикова в смятение. Он даже поймал себя на ощущении, что ему неуютно в старом и любимом доме. Было о чем покурить и подумать. Или хотя бы попытаться выкинуть из головы все эти странности, поскольку отлет в Пекин был не за горами, а еще следовало поменять кучу рублей на кучку долларов и оформить кошачий паспорт. В качестве средства для умиротворения и примирения с окружающим миром у Коти, помимо сигареты с чашкой кофе, в распоряжении был еще один действенный метод, приводивший его в чувство вернее и быстрее прочих. Это была знаменитая поэма Гомера «Илиада» — одна из любимейших книг покойного деда, сердечную склонность к которой Чижиков получил по наследству. В домашней библиотеке было множество изданий «Илиады», по дед и внук отдавали предпочтение переводу Гнедича. Особняком стояло издание, прошедшее вместе с Виленом Ивановичем весь Китай. Потрепанный томик в простом переплете обладал в квартире на Моховой неприкосновенностью, особенно после смерти деда. Чижиков никогда его не трогал, не желая тревожить старые страницы. У него была своя, личная книга, которую он непременно брал с собой во все нечастые отлучки из дому — не обязательно для чтения, но чтобы была под рукой, рядом. В минуты меланхолии или жизненного нестроения Чижиков всегда обращался к ней. Внутренняя мощь и гармония строк поэмы всегда успокаивали Котю. В отношениях между «Илиадой» и Чижиковым было нечто религиозное, книга дарила Коте умиротворение и утешение. В кабинет неспешно вошел сытый Шпунтик, лениво вспрыгнул на диван и обустроился там, свернувшись уютным калачиком. Чижиков поглядел на него, а потом встал и пошел к книжным полкам. Бережно поводил по ним рукой, добрался до корешков «Илиады» и взялся за дедову книгу. Секунду подождал, привыкая — все же столько лет книга стояло непотревоженной! — а потом решительно снял томик с полки и присел с ним к столу. Гипсовый Мао смотрел на Котю с легкой укоризной. — Да-да, — рассеянно пообещал ему Чижиков, — завтра, я тебя склею завтра… И открыл книгу наугад. Действительно. Чижиков нежно погладил пожелтевшие страницы, провел пальцем по ветхому корешку. Где только ни побывал этот томик, чего только ни повидал!.. Гомер и Пекин. Гомер и «культурная революция». Гомер и Мао Цзэ-дун. На форзаце в начале книги стояла витиеватая подпись деда, а выше его рукой было написано: «Из библиотеки главного инженера В. Чижикова». Форзац в конце книги был весь в пятнах и носил явные следы давней склейки, однако с тех пор угол плотной бумаги все равно отстал от картона обложки. Котя разгладил его, попытавшись вернуть на место — нет, не получается, тут нужен клей. Чижиков выдвинул ящик, достал тюбик и скальпель — поддеть край бумаги, чтобы было удобнее наложить клей, и вдруг увидел, что между бумагой и картоном что-то есть. Осторожно работая скальпелем, Котя отделил бумагу от картона, а потом пинцетом подцепил за край неожиданную находку и легко потянул на себя — на столешницу выпал четырехугольник из плотно сложенной тонкой рисовой бумаги. Бережно развернув его, Чижиков обнаружил, что это три странички среднего формата, ветхие от старости и с обеих сторон исписанные знакомым дедовым почерком. Дед писал чернилами: кое-где они выцвели, местами листы были покрыты бурыми пятнами — видимо, от давно высохшей воды, все же книга много где и когда побывала. Удивительно, что этот тайник вообще сохранился. Тайник! Опять тайник! Чижиков всегда чувствовал, что у деда Вилена есть какие-то секреты, но никогда не относился к этому серьезно. Теперь кусочек дедовой жизни, неизвестный внуку, лежал перед ним на столе и взывал к прочтению. Вот только стоило ли это делать? Ясно, что дед спрятал листки в книгу не зря. Так же ясно, что листки эти — из дневников Вилена Ивановича, которые он вел в Китае: та же бумага, тот же формат, вот и край один рваный. Котя в свое время листал дневники, это были довольно скучные описания ежедневной жизни советского специалиста — с ее повседневными заботами и проблемами. Интересное там попадалось редко, разве что описания разных достопримечательностей, а также многочисленных вкусностей. Дед никогда не прятал дневники, и Чижиков не замечал, чтобы оттуда были вырваны страницы. Не замечал, потому что не думал об этом. Не думал, потому что не мог предположить ничего подобного. Читать? Не читать? Возможно, как раз эти странички прояснят хоть что-то, дадут хотя бы какую-нибудь информацию о таинственном красном сундучке, столь удачно проданном Чижиковым антиквару? Или, может, в них скрыта романтическая любовная история? Не зря же дед столь старательно укрыл листки в любимой книге! Дед ничего не делал просто так. Значит, читать! «Прости, дедушка, если мне откроется то, чего ты стыдился или не хотел мне доверить. Прости», Чижиков решительно разгладил листки. «…Сегодняшнего вечера. Секретарь Чжао, как и было договорено, явился к нам в семь утра, и на двух машинах мы отправились в горы. Стоит выехать за городскую черту, и ты оказываешься наедине с природой. Места тут всюду дикие. Холмы до горизонта, где встают размытые горы. По верхушкам холмов ютится хилая растительность. Все время дует ветер. Зимой ветер особенно противный, а на открытом месте пробирает до самых костей. Все одеваются очень тепло — накручивают на себя столько одежды, сколько есть. Местные похожи на войлочные бочонки, только черные волосы сверху торчат. Шапок они почти не носят. Всюду встречаются черные худые свиньи. Их мало, они шустрые и больше похожи на поджарых собак. Пока мы ехали, встречные крестьяне махали нам руками. Навстречу попалось несколько убогих повозок, запряженных осликами. Нищета ужасающая. Нужно строить, больше строить, чтобы покончить с этой страшной отсталостью. И народ работает. Трудятся, не щадя сил. Мы спим в наших уютных гостиницах, а рабочие выходят на работу и по ночам. Вот где настоящий трудовой энтузиазм в строительстве новой жизни! Гордость переполняет сердце, когда видишь ту страсть, с которой они, как муравьи, снуют на возведении второй очереди нашего мартена. С каждым днем дело ширится и движется к недалекому завершению. Великий народ! Сегодня воскресенье и на стройке затишье, но крестьяне уже на ногах. Мы проезжали мимо нескольких поселений — живут в вырытых в склонах холмов жилищах. Там дымят печи, бегают дети и все те же свиньи. Есть уже и дома. Индустриализация медленно вползает в дальнюю глубинку… …До гор ехали примерно три часа. Дорога не очень хорошая, ухабистая, но есть накатанная колея. Ближе к горам колея пропала. Сюда ездят мало, больше ходят. Горы называются Цянь-шань, что в переводе будет «Тысяча гор». Тут есть множество мелких храмов. Мы полезли по узкой тропке, забрались высоко. Местами казалось — один неверный шаг и падешь в пропасть. Нет никаких перил, ограждений. Голые камни и кусты. На полдороге нас встретил монах. Как объяснил товарищ Чжао, монах даосский. Тут все сплошь даосские монастыри и обители. Монахи тоже живут новой жизнью, участвуют, как сказал товарищ Чжао, в общем строительстве. У входа в монастырь — красный флаг и лозунги. Мы зашли внутрь… …Я не удержался и купил у монахов несколько безделушек. Четки и ароматические сандаловые курения, мне так нравится их запах. Предлагали приобрести еще несколько вееров, изумительных, ручной работы, но я не взял, у меня вееров уже много и если покупать, то такой, который ото всех прочих отличается в удивительную сторону. Этаких не оказалось. Зато на продажу у монахов еще сыскался небольшой красный сундучок, не первой новизны, но такой своеобразный! Я не смог удержаться и купил. Цена была небольшая. Монахи сказали, что сундучок самый простой и вульгарный, образец старого низкопробного искусства. Но мне он глянулся, и я купил. А все моя страсть к сундукам… О, лучше бы я не покупал эту проклятую вещь! Лучше бы не ездил в тот день в горы, а остался работать в гостинице! Или выбросил сундучок со всем его содержимым с самой высокой скалы…» На этом первый листок обрывался. Чижиков отхлебнул кофе и закурил. Постойте-ка… Котя отправился в одну из занимаемых коллекцией комнат, и открыл шкаф, где в углу на верхней полке хранились китайские дневники деда: пухлые тетради с листами из тонкой нелинованной бумаги, точно такие же, как и найденные в «Илиаде». Сколько Котя помнил, дед упоминал, что по время строительства металлургического комбината в городе Лныиань китайские коллеги возили их смотреть местные достопримечательности, в том числе радоновые горячие источники и горы Цянь-шань. Возможно, речь здесь идет именно об этом времени… Тут Котя вдруг сообразил, что всегда столь охотно рассказывавший о Китае дед про время, проведенное в Аньшани, отчего-то говорил скупо и неохотно, Чижиков никогда не обращал на это внимания, но теперь, после того, как начал читать вырванные из дневника странички, понял, что у деда были, видимо, довольно веские основания обходить те давние дни молчанием. Что-то в Аньшани с дедом произошло. Что-то случилось в его жизни — настолько серьезное, что сейчас, просматривая дедовы записи, Чижиков убедился: Аньшани в дневниках уделено удивительно мало места. В сравнении со всем прошлым — можно сказать, почти и не уделено. Котя бегло просмотрел скупые, деловые записи: строительство, проект, первая очередь, какие-то графики, цифры… И нигде ни следа от вырванных страниц. Про посещение Цянь-шани сказано коротко: «Сегодня китайские товарищи возили нас в горы Цянь-шань. Мы забрались довольно высоко. Осмотрели много храмов. Красота необычайная, хотя и холодно. Вечером директор комбината товарищ Сюй давал ужин в нашу честь». И все. Котя вздохнул, забрал аньшанскую тетрадь с собой, вернулся в кабинет и взялся за следующий листок. «…Мои ушибы постепенно проходят, а ссадина на лбу заживает. И только вечером, вернувшись домой, я вспомнил о своей невольной находке. Лучше бы не вспоминал! Но по порядку. Я достал из стола мешочек. Небольшой мешочек из непонятной ткани и внутри него — нечто. Материал невиданный, серебристый. Похож на ртуть. Легко покалывает пальцы и изрядно холодит кожу. Материал определенно наэлектризован, но каким образом и почему разряд сохраняется, — ума не приложу. Наверное, такие свойства самого материала. Я пытался тереть мешочек бархатной тряпочкой для чистки обуви: заряд никуда не делся. Такое впечатление, будто в нем есть собственный источник энергии, пусть и слабый. Сверху мешочек стягивается веревочкой, сделанной из того же материала. Я распустил завязку и вытряхнул содержимое. Оказалась фигурка. Плоская, но рельефная, из серебристого металла. Размер маленький. Изображение: дракон. Дракончик. Самое странное, что очень похожий рисунок есть и на самом сундучке, а кроме него — еще четыре: тигр и три неведомые твари. Наверное, тоже из народных сказок. Во всяком случае, науке такие животные неизвестны… Дальше… Теперь я могу писать об этом спокойно. Дальше я осторожно, одним пальцем коснулся своей находки. Эффект был ошеломляющий. Меня будто пронзила невидимая молния, по телу моему словно пробежала мягкая и холодная волна. Перед глазами помутилось, я чуть не упал. Пришлось схватиться за стол. Я сразу отдернул руку, наваждение прошло, но ощущение непонятной легкости осталось… Завтра покажу свою находку товарищам. Быть может, они что-то подскажут. Надо провести анализ сплава, а это именно какой-то сплав, я уверен. Завтра…» Невидимая молния?… Чижиков не заметил, как сигарета между его пальцев дотлела до фильтра, обжегся и спешно раздавил окурок в пепельнице. Дракон, тигр, черепаха, обвитая змеей, еще две неведомые твари — все сходится один к одному! Речь идет про тот самый сундучок! Теперь понятно, что хранилось в одном из тайников: это был дракон. Постойте, но ведь очкастый Сергей как раз о тайниках и допытывался, говорил о каком-то загадочном «комплекте»! Так вот что он имел в виду… Но откуда, откуда Сергей мог про то знать, если Чижиков совершенно случайно нашел тайные дедовы записки? И по всему ясно, что они хранились в книге в течение долгих лет! А уж если дед Вилен так тщательно их спрятал, то вряд ли рассказал о них кому-либо. Это же очевидно: «лучше бы не ездил! лучше бы не покупал! лучше бы не вспоминал!» Странно, что вообще не уничтожил, не сжег записи. И понятно, почему заново переписал те, что остались. Кстати, а где сам дракон?… Чижиков уже безо всякого почтения поднял дедову «Илиаду» и хорошенько потряс. Внимательнейшим образом осмотрел. Взвесил в руке. Нет, по всем признакам книга посторонних предметов не содержала. Кроме трех листков, ничего другого в ней спрятано не было. Котя тщательно перелистал страницы. Кое-где на полях были сделаны карандашные пометки — отчеркнуты некоторые стихи, рядом с ними стояли восклицательные и вопросительные знаки. На предпоследней странице против строки «Так погребали они конеборного Гектора тело» — Чижиков наткнулся на шесть криво выписанных иероглифов, два сверху и четыре пониже, и аккуратно сфотографировал их телефоном. Еще четыре нашлись на самой последней странице, и их Котя сфотографировал тоже. Больше ничего не было. Сергей. Сергей знает гораздо больше, чем сказал. Он даже деньги предлагал. Он подозревал, что Котя обнаружил в сундучке тайники и вытащил оттуда то, что в них некогда спрятали. А это, оказывается, много лет назад сделал дед Вилен! Потрясающая история. Может, не стоило выбрасывать Сергея на лестницу?… Чижиков подумал было разбудить Громова, но вовремя спохватился: ведь дед принял все необходимые меры к тому, чтобы дело осталось в тайне. Значит, сначала надо выяснить как можно больше, а уж потом делиться с друзьями. Если вообще надо делиться. Вдруг это небезопасно? Иногда лучше молчать и делать вид, что ничегошеньки не знаешь! Котя взялся за третий листок. Он существенно отличался от прочих: обычно аккуратный, почти каллиграфический почерк деда сделался неровным, буквы прыгали и разъезжались. Читать стало трудно. Впрочем, запись была самой короткой. «…с самого утра. Меня приняли без очереди. Доктор, очень милый дядечка, товарищ Су, долго щупал пульс, потом сказал, что со мной все в порядке. Нашел у меня легкое сердечное смятение, присоветовал не волноваться и побольше отдыхать. Знал бы он!.. Но я не мог сказать. И не смогу сказать никому. Ни сказать, ни показать проклятый предмет. Все мое существо атеиста и коммуниста противится этому: таких вещей нет и быть не может! Это бесовщина и поповщина. Но должно быть какое-то разумное объяснение. Не может человек просто так видеть наяву черт знает что, есть диалектический материализм в конце концов! Не каменный век! Товарищи уже и так обеспокоились, когда вдруг левый глаз мой стал зеленым. Гвоздев, будь он неладен, наверняка уже настрочил отчет, гнида. Что же будет, если рассказать про мои видения? Катастрофа, вот что будет. Конец всему! В двадцать четыре часа. Семь суток до Москвы и все, привет. Нет, нет, никому нельзя. Да еще родственничек этот проклятый, вдруг кто дознается… Я сделаю вид, что со мной простое переутомление, и все будет в порядке. Товарищ Пика отнесся к моему состоянию с большим пониманием, а на настырного Гвоздева даже шикнул, одернул. Дал мне два дня отпуска. Сижу в гостинице и пишу. Пишу и думаю: зачем пишу? Беда будет, если кто прочитает. Надо спрятать. Надежно. Жечь нельзя, Гвоздев может учуять запах. Спрятать. Или найти способ уничтожить. И больше никому. Никому. Никогда». И это — спокойный и выдержанный дед Вилен, который одним своим видом приводил в чувство расхулиганившихся мальчишек на улице? Будто другой человек писал, какой-то параноик… Гвоздев может учуять запах?! Конечно, времена тогда были сложные, советский человек за границей постоянно находился под пристальным вниманием соответствующих органов, тем более на таком ответственном задании, как помощь братскому китайскому народу. Но ушибы, ссадины, видения и зеленый глаз? Котя никогда не видел у деда Вилена зеленого глаза: нет, глаза его были обычные, голубые. Тут или нервный срыв, или что-то иное… И что же должно было случиться, чтобы дед Вилен так запаниковал?… Котя в смятении вернулся к шкафу с дневниками, сгреб их с полки все, вывалил на стол, начал лихорадочно листать. Стиль и объем изложения во всех были сродни тем, которых дед придерживался на первом вырванном листке: местами корявые, но вполне подробные описания дел, событий, работы; иногда встречались пейзажные зарисовки, мелкие, но точные наблюдения над китайской жизнью — и только одна аньшаньская тетрадь была сухой и безжизненной. Такое впечатление, будто этот период своей жизни дед переписал заново. А может, так оно и было?… Чижиков единым глотком допил кофе. Талантливо отпрепарированная Шпунтиком китайская мышь-«гостинец» безучастно валялась посреди прихожей, являя миру вспоротое брюхо. «И так будет со всяким, кто покусится», — обещали из темноты глаза кота Шпунтика. |
||
|