"Наглядные пособия (Realia)" - читать интересную книгу автора (Айткен Уилл)3 «Берлога»«Берлога» сойдет за «добрый старый английский паб», только если знать, что ее владелец вот уж тридцать лет как не был дома. В зависимости от света – в «Берлоге» его, по счастью, мало – Мел смахивает на Марту Грэхем* в неудачный день или на Джона Херта** в удачный: сморщенное обезьянье личико, плоский череп, паучьи лапки, испещренные темно-коричневыми пятнами. Видимо, потому, что я тут новенькая, Мел любой разговор начинает с формулы: «Чем дольше живу в Японии, тем лучше понимаю…» До сих пор варианты окончаний наблюдались следующие: «…что с каждым днем все меньше знаю о японцах». «…что никогда не почувствую себя здесь дома». «…от европейцев и впрямь разит прогорклым кухонным жиром». «…от геморроя только иглоукалывание и помогает». Хозяйственными хлопотами Мел себя особо не утруждает. Вкалывают его бармены, Слим и Флосси, парочка местных шалопаев с черными волосами, прям как из-под резца скульптора: либо Мел их трахает, либо они его. Я лично ставлю на второе: Мел с членом наперевес – это ж нечто неописуемое, от такого просто наизнанку вывернет. Слим – весь такой скукоженный, и пахнет от него как от рекламок из серии «сотри-понюхай» в модном журнале. У Флосси с габаритами все в порядке; поздно вечером так даже за человека сойдет – когда в «Берлогу» понабьется эмиграшек и уродов обоего пола. Если Флосси и Мел поцапаются, есть шанс, что счета тебе так и не подадут. А вот если Слим взбеленится, так, чего доброго, накашляет туберкулезными палочками прямо в твой джин. * Грэхем Марта (р. 1894) – американская танцовщица и хореограф, основательница школы современного танца в Нью-Йорке. ** Херт Джон – британский киноактер, получил номинацию «Оскара» за роль в «Полуночном экспрессе» и в «Человеке-слоне». Мел закуривает, выпускает вверх струйку дыма. – Ну, как там уроки? Я пожимаю плечами. – Учеников поприбавилось? Я объясняю, что мои богатые дамы в горах – вот и все, да плюс еще какой-нибудь университетский студентишка порою откликнется на мое объявление в «Канзай камикадзе», местной дешевой газетенке на английском. – И тебе хватает?.. – Вопрос его захлебывается в мощном фуговом кашле. – Да скриплю помаленьку. Про Мела того же не скажешь. Дважды пытается продолжить и дважды натыкается на стену мокроты. – Я тут хотел тебя познакомить с одной. Тоже уроки дает. Не успеваю я остановить его, как он уже машет женщине за столиком у камина. – Бонни! Щи познакомься с Луизой. Она в городе недавно. Английский преподает, как и ты. Так и не успеваю сослаться на врожденную неспособность находить общий язык с людьми, одевающимися исключительно в коричнево-земляные тона. Бонни уже уселась на табуретку напротив. Наклоняется совсем близко, не то морщится, не то улыбается. – Как давно вы здесь, Луиза? Сообщаю, что три недели; она шумно поражается моим способностям «устраиваться». Горбится, снова морщится. Может, это и не улыбка вовсе, а нервный тик. – А как вы здесь оказались? – Японские авиалинии. – Да нет же, глупышка, я имею в виду, как вы отыскали «Берлогу»? Просто пошла по пятам за первым же встречным лохом-гайдзином*. – Случайно проходила мимо… – Вы ведь из Британии, верно? Ваш акцент – просто прелесть что такое… – Вообще-то я канадка. – Канада. Ох, как вам повезло! – Похоже, заметила, как меня перекосило. – Такая чудесная страна… Как говорится, Иисус прослезился. – У вас есть Национальный совет по вопросам кино** – они такие замечательные документальные фильмы снимают. Я уже собираюсь спросить ее, видела ли она доку-менташку про слепого эскимосского резчика по мыльному камню, «Холодные руки, горячее сердце» называется, но за ней разве угонишься? – Как мне жаль, что в Америке нет ничего похожего! – А уж мне-то как жаль, Бонни. Вы, я вижу, интересуетесь кинематографией? – Так я же здесь именно поэтому. Я приехала снять серию документальных фильмов о японских ремеслах. – Да что вы говорите. * Иностранец в уничижительном смысле, «чурка» (ял.). ** Национальный совет по вопросам кино (The National Film Board) был создан федеральным правительством в Оттаве в 1939 году для съемки фильмов, отражающих менталитет канадцев, доя показа их в стране и за границей. – Первые три уже закончены – лакированные изделия, изготовление вееров, окраска тканей. Но не успели мы дойти до традиционных упаковок, как грант иссяк, и мы теперь пытаемся найти альтернативные источники финансирования. – Какая жалость. – О, на самом деле я даже и не огорчаюсь ничуть. Я в Японию просто влюблена, а вы? – Прицельно смотрит на мой бокал. Что, здесь так принято – мне полагается поставить выпивку старожилу, не наоборот? – Любовь – не совсем то слово, что первым приходит на ум. – Я тянусь к хрустикам из морских водорослей, что поставил передо мною Флосси. – Тяжко вам приходится? – Бонни наклоняется совсем близко, глаза с поволокой. – Да нет, в общем-то. – А с японским у вас как? – По нулям. Она запускает руку в лоскутный ридикюль. – У меня тут где-то завалялась мейши замечательной сенсэй по языку. – Говорите как белый человек, милочка. Она извлекает из бумажника стянутую резинкой пачку визиток. – Ну, визитная карточка одной изумительной преподавательницы японского. Я гляжу прямо в ее выразительные глаза. – Не интересуюсь. – У нее учиться так весело, особенно если один на один. А еще она дополнительно преподает каллиграфию и раз в месяц, в выходные, приглашает особо отличившихся студентов на чайную церемонию. – Я вообще не хочу учить японский. Бонни резко выпрямляется. – Не хотите? – Смотрите сюда, Бонни. – Я машу Флосси, указываю на мой бокал, улыбаюсь, затем указываю на Бонни. – Видите, как все просто? Бонни втолковывает что-то Флосси по-японски, тот коротко отбрехивается, она тараторит еще несколько минут, бурно жестикулируя, в голос ее закрадываются угодливые нотки. Флосси обрывает поток ее излияний коротким кивком и гортанным восклицанием, что в странах Средиземноморья предвосхищает отхаркивание. Не прошло и десяти секунд, как мой джин-тоник уже на стойке. Слим, Флосси и Мел совещаются в дальнем углу: с напитком для Бонни, похоже, возникли проблемы. – Но как же вы обойдетесь, не уча японского? – Бонни вновь закапывается в ридикюль и извлекает на свет пачку гвоздичных сигарет непальского производства. – Будьте добры, не курите. – Для вящей убедительности кладу руку на ее пухлое запястье. – О, но это вовсе не табак… – Будь это табак, я бы стрельнула у вас сигаретку. А от запаха тлеющей гвоздики меня тошнит. – В самом деле? Залпом осушаю свой дж-т наполовину. – Еще воспитываясь в Канаде, я учила языки: английский – в Альберте, французский – когда перебралась в Монреаль поступать в университет. В Вене, во время годичной стажировки, выучила немецкий. Так что видите, Бонни, я учила языки всех мест, где когда-либо жила, и знаете что? Расстроенная Бонни пытается привлечь внимание Слима, который вдруг решил, что самое время заново аккуратно сложить все скатерти. – Что? – Сама я, хоть убей, никого не понимала, и никто так ни черта и не понял насчет меня. Так что, еще летя в самолете, я решила, что в Японии начну все сначала. Бонни щелкает пальцами, глядя на Флосси, тот щелкает пальцами в ответ. Мел замечает, что происходит – нет, он отнюдь не всегда слеп и глух! – и отвешивает Флосси смачный шлепок; тот, всхлипывая, бежит на кухню. – Но если вы здесь хоть сколько-то пробудете, все равно основ поднахватаетесь. – Всеми силами постараюсь этого избежать. Бонни смеется пронзительным, металлическим смехом. – А вы большой оригинал, Луиза. Мел наклоняется к ней с огромной дымящейся кружкой какого-то напитка. Запах – прямо как от сгнившей на корню люцерны. Бонни склоняет голову набок: косит под чью-то ненаглядную сорокалетнюю девочку. – Аригато*, Мел. – Это еще что такое? – Я локтем подталкиваю кружку ближе к Бонни. Она пододвигает кружку обратно – прямо мне под нос. – Изумительный местный чай: его здесь из прошлогоднего риса готовят. Вы только понюхайте. – Спасибо, я уже. – А где вы остановились? – В гостинице «Милый котик», рядом с «Серебряным павильоном». – Гинкаку? Какая вы счастливица, это один из моих любимых храмов. Не правда ли, чудо что такое? Такая суровая простота… – Вообще-то я в Киото за китчевкой приехала. Сады, где песок граблями выравнивают… Хотите, скажу вам одну вещь. * Спасибо (ял.). Бонии сдвигается на самый краешек табуретки, рисовый пар клубами окутывает ее розовые щеки.. – Это все на туристов рассчитано. Здесь – культура скупости, не эстетики. Суровая простота должна окупаться. – Район вокруг Гинкаку очень мил, – роняет она, отсмеявшись. – Хотя довольно дорогой. У вас комната с ванной или просто комната? – Комната с ванной, плюс завтрак в кафешке «Тигра и Винни-Пух» по соседству. – И во сколько вам это обходится? Я называю цифру. Челюсть у нее отвисает. – Но это же непомерно дорого, даже для такого района. – Зато в номере есть еще мини-бар и цветной телевизор. – Вы там обосновались лишь до тех пор, пока не подыщете квартирку? – Наверное. Вообще-то я никуда не тороплюсь. – Должно быть, дела у вас идут в гору. Сколько у вас учеников? – Четверо. – И на это можно жить? – У меня кое-что есть в заначке. Вы слыхали когда-нибудь про неудачников, живущих на переводы из дому? Бонни качает головой. – Это когда ваша семья вам платит, чтобы вы на родину носа не казали. – Ваш случай? Я киваю. – Как печально. И обратно вы не собираетесь? – Только не в Альберту. – Что же вы такого натворили, чтобы так настроить против себя своих близких? – Родилась. Бонни надолго присасывается к рисовому чаю. – Прямо и не знаю, Луиза, шутите вы или нет. С этой женщиной явно надо что-то делать. Когда я иронизирую, она убийственно серьезна, а когда я серьезна, она со смеху лопается. |
||
|