"Оставайтесь на нашем канале" - читать интересную книгу автора (Кузьмин Владимир Анатольевич)

Глава 3

Жизнь, которой Лёшка с Серёгой жили в Москве, вряд ли была лёгкой, но зато жутко увлекательной. Больше всего Лёшке нравилось, что учёба его не напрягала, он её просто не замечал. С тестовыми заданиями даже Гранаткин справлялся самостоятельно, уж, во всяком случае, приставал к Лёшке за помощью реже, чем дома.

Серёга изредка начинал ныть, причём по самым пустяковым поводам и, возможно, делал это для проформы, а не из-за того, что его в самом деле что-то не устраивало. Лёшку же устраивало всё. Немного портило жизнь то, что с Леной у них отношения стали совсем хорошие. В том смысле, что до похода в клуб, она нередко раздражалась, например из-за Лёшкиной неуклюжести, могла просто покапризничать. Сейчас же стала такой вежливой, что у него во рту порой становилось кисло.

А в целом всё было здорово. Он в какой-то момент начисто забыл, ради чего вся эта суматоха с танцами, фехтованием, этикетом, нырянием, причёсыванием и так далее. Он чувствовал во всём этом какой-то внутренний самодостаточный смысл, и его это устраивало.

Как часто случалось и раньше, из душевного равновесия его вывел, по сути, пустяк. Ему принесли новый клинок, тот, с которым предстояло сниматься в кино. Они с Филиппом давно уже, с третьей или четвёртой тренировки, перестали пользоваться спортивными шпагами и саблями и фехтовали примерно таким оружием, какое будет в фильме. У этих шпаг, чуть более тяжёлых, была непривычно массивная рукоять и сложная гарда с захватами для клинка соперника. Хват от этого получался непривычным: если спортивной саблей можно было управлять большим и указательным пальцами, то здесь была задействована вся кисть и большая нагрузка ложилась на запястье. Правая рука первое время жутко болела, но это быстро прошло.

Они с Филиппом продолжали отрабатывать всё те же нехитрые фехтовальные связки, но почти каждое занятие добавляли к ним то удары руками и ногами, то кульбиты и перекаты. Артём Николаевич, заглянув к ним однажды, только покачал головой и показал большой палец.

С точки зрения техники фехтования в новом оружии не было ничего особенного. Правда, цвет у клинка был необычный: в центре он сверкал полированной сталью, и этот светлый стальной оттенок перетекал к краям в полную черноту. Арон рассказывал, что на экране по клинку будут пробегать разноцветные блики и возникать магические руны. Не огненные, как в других кинокартинах, а какие-то особые, эксклюзивные вайнгартеровские. Лёшка попытался всё это представить и неожиданно для себя погрузился в философскую задумчивость.

Он не заметил, как подошли Филипп с Владом.

— Месье Филипп спрашивает, что повергло тебя в такую глубокую задумчивость? — перевёл Влад.

— А? Да так, ерунда всякая в голову лезет. Глупости разные.

— Глупости, вызывающие размышления, уже не могут быть просто глупостями. Давай рассказывай, мне тоже интересно.

— Да чего рассказывать? Просто подумал, зачем всё это? Вот Арон объяснял, как будет выглядеть клинок на экране. Значит, он мог бы и многое другое пририсовать. И вместо меня мог бы каскадёр выступить. Серёгу заставили выучить мелодию на флейте, хотя записывать музыку будут отдельно. Натаскивают, как правильно вести себя за столом, а по сценарию выходит, что каждый в этой сцене лишь мелькнёт в кадре…

Филипп сел напротив. Влад тоже примостился на полу, обхватив колени руками.

— Знаешь, — медленно произнёс Филипп, — я работал над очень большим количеством фильмов. Даже со счёта сбился…

— Этот сто двадцатый, — подсказал Лёшка. Он давно уже нашёл в Интернете всё что можно про своего учителя.

— Да? — искренне удивился тот. — Но я не об этом. Я работал со многими звёздами. И знаешь, большинство из них изо всех сил стремятся исполнять трюки сами. Я спрашивал, зачем вам это надо? Всё равно половину трюков будет делать каскадёр, почему ему не сделать все?

— И что они отвечали? — оживился Лёшка.

— Говорят, сами не знают. Но я знаю. Когда играешь героя или просто крутого парня, очень важно самому почувствовать себя героем. У тех, кто сам делает опасные трюки, глаза становятся другими. Зритель им верит больше, потому что правды в картине становится больше. Чем больше правды, тем больше веры. На компьютере нарисовать можно почти всё, но получится мультфильм.

Филипп начал подниматься, но снова сел и спросил:

— Знаешь, почему я здесь так давно? Ваши бои я мог бы поставить с профессионалами за два дня. Ну ещё два дня были бы нужны, чтобы обучить всяким пустякам вас, хотя это мог бы сделать кто-то другой и не за такие огромные деньги, которые платят мне. Так вот ваш режиссёр сказал мне: «Есть у меня талантливый актёр. Он очень похож на своего персонажа, но тому надо будет стать героем. Ему нужно поверить в себя, самому чуть-чуть стать героем». Мне понравилась такая работа, и я приехал.

Лёшку кольнула иголочка лёгкой ревности: оказывается, с ним тут занимаются лишь потому, что есть свободное время от работы с кем-то ещё. И он недовольно пробурчал:

— Ну и как этот ваш талантливый актёр? Почувствовал себя героем?

Влад странно посмотрел на него, наверное, осуждал за грубость. Филипп же опрокинулся на пол и стал сучить в воздухе ногами. На его обычные спортивные выкрутасы это было не похоже, но Лёшка не сразу сообразил, что он смеётся. Влад почему-то тоже засмеялся.

— И чего такого смешного я сказал? — спросил Лёшка, и тут до него начало доходить, о ком шла речь. Правда, осталось непонятным, смеяться ему самому или всплакнуть от собственного идиотизма.

— Ну, Лёшка! Сама скромность! — сказал Влад со смехом и неожиданно стал серьёзным. — А знаешь, почему я напросился с вами тренироваться? Я в детстве мечтал стать мушкетёром. Не космонавтом, не моряком или врачом. Мушкетёром! Знал, что их уж триста лет не существует, но всё равно мечтал. Только ничего для своей мечты не делал. А тут вдруг понял — надо хоть что-то сделать. Обязательно. Научиться фехтовать, пусть совсем немного, может, и не получится, так научусь хотя бы шпагу держать. Ну и научился. И ты за это время многому научился. Я тут с первого дня, мне и тогда жутко нравилось, как вы фехтуете. Но теперь-то я могу понять, что тогда была художественная самодеятельность. А сейчас всё профессионально, всё, как в настоящем кино!

— Нам надо сегодня очень внимательно отработать все нюансы, — вставая сказал Филипп. — Завтра приедет твой настоящий противник, не хотелось бы перед ним краснеть.

В общем-то, Лёшка задумался о том, к чему они тут готовятся, очень даже своевременно, потому что уже назавтра состоялась обещанная Артёмом Николаевичем встреча съёмочной группы в полном составе.

В их центре — они давно уже начали считать это место своим — нашёлся и большой зал, куда набилась добрая сотня человек. Замелькали такие известные лица, что все ребята стали чувствовать себя неловко. Один Стёпка не тушевался, наверное, он был настоящим, природным феноменом.

Большинство из вновь приехавших были знакомы друг с другом. Кто радовался встрече искренне, кто не слишком. Впервые за этот месяц объявился представитель спонсора, которого они видели в день своего приезда, — господин Тихонов. Он делал вид, что знает всех и что все должны знать его. Со стороны это выглядело смешно и как-то неприятно.

Наконец Артём Николаевич предложил всем присесть и успокоиться. Независимо от степени звёздности все послушно исполнили требование. Молодёжь постаралась забиться на галёрку, только Стёпка плюхнулся в первый ряд в компанию к самым именитым звёздам.

— Почти все в сборе, — сказал режиссёр. — Почти, потому что некоторые исполнители эпизодических ролей будут появляться к тому времени, когда дойдёт дело до самих эпизодов. Здесь нет массовки и каскадёров. И по разным причинам нет американских коллег по спецэффектам, которых мы решили не отрывать от работы и не тащить через океан. Но полагаю, молодёжь может составить себе представление о масштабах того, чем мы собираемся заняться.

Он рассказал, где и когда будут проходить съёмки. «Молодёжь», да и некоторых знаменитостей особенно взбудоражило сообщение, что натурные съёмки будут проходить в Казахстане, где-то в пустыне, и в Испании, аж в трёх её провинциях.

Сказано было много, начиная с очень серьёзных дел и заканчивая формальными мелочами типа получения пропусков на «Мосфильм» и новых индивидуальных планов и расписаний.

— Блин! Опять всякой ерундой занимаются, — прошипел Семён. — В третьем фильме снимаюсь, нигде никаких планов и другой такой фигни не было.

— Что это на него опять нашло? — спросил Лёшка у Серёги. — Совсем уж было нормальным человеком стал, а тут опять психует.

— У него отец снова запил, — сказала сидящая за Серёгой Ирка. — Вы на него внимания не обращайте, он меньше злобиться станет. О, Стёпка сюда решил перебраться.

Но оказалось, что Степан направляется вовсе не к ним. Он несколько бесцеремонно подошёл к одной из актрис и сказал:

— Здравствуйте. Всё не было случая сказать вам, что в детстве, ну лет пять назад, я был в вас влюблён и собирался на вас жениться.

— Это ты, что же, — без особого удивления ответила ему актриса, — предложение мне делаешь?

— Наоборот, — ответил Стёпка, сделав совершенно невинное лицо. — Подошёл сказать, что раздумал.

— С чего вдруг?

— Я теперь не вполне уверен, что вы меня достойны.

Актриса слегка прокашлялась и поманила Стёпку пальцем поближе к себе. Склонилась к нему и зашептала на ухо Так, что слышно было всему залу:

— Ты хоть понимаешь, что, как честный человек, после всего сказанного тобой был бы обязан жениться на мне? Так вот я за своё бесчестие тебе отомщу. Страшно отомщу и в самом скором времени.

Все вокруг, исключая, конечно, самого Стёпку, слегка напряглись — уж очень искренне и даже немного жутко прозвучали слова о мести. А актриса взяла и внезапно гавкнула своему несостоявшемуся жениху прямо в ухо. То есть — очень громко крикнула «Гав!». Вздрогнули буквально все. «Жених» с места отпрыгнул ступеней на пять вверх. Вольные и невольные очевидцы схватились за животы в приступе хохота, актриса раскланялась. Стёпка, дождавшись тишины, задумчиво, но тоже громко сообщил:

— Правильно я раздумал. С такой женой никаких нервов не хватит.

Лёшка, ничего не видя от слёз, ухватился за руку стоявшего рядом Серёги и по ней сполз на колени.

— Ну-ну, ещё одно предложение руки и сердца, — услышал он ехидный голос Алисы. Лёшка удивился, с чего бы его могли заподозрить в таком странном деле по отношению к Серёге, но, вытерев глаза, увидел, что стоит на коленях перед Леной и держится за её руку. То ли он случайно промахнулся, то ли это Гранаткин ему удружил, но видок у него должен был быть тот ещё!

На его счастье, зазвонил мобильный, так что объяснений удалось избежать. В зале стало слишком шумно, и он потихоньку выскользнул в фойе.

— Мама, ну какие могут быть новости, если я тебе по два раза в день звоню? Да не похудел я. Поправился даже. Правда на полкило всего. Сейчас у нас рабочее совещание со съёмочной группой. Тут столько всяких артистов знаменитых, глаза разбегаются. Я тебе потом всех перечислю. Да, твой любимый тоже будет. Нет, самый любимый. Костолевский, ага.

Лёшка поднял глаза и увидел прямо перед собой знаменитого артиста, о котором шёл разговор. Тот подмигнул ему и спросил:

— Можно твоей маме привет передать, раз уж я её любимый артист?

— Мама, он тебе хочет привет передать. Нет, он сам хочет. Я ему трубку даю.

— Здравствуйте… — артист посмотрел на Лёшку, и тот подсказал, — здравствуйте, Ирина Михайловна. Я познакомился с вашим сыном, узнал, что вы моя поклонница, и позволил себе лично поблагодарить вас за интерес к моей скромной персоне… И вам того же.

Костолевский вернул аппарат, подмигнул во второй раз и с довольным видом удалился. Лёшка приложил трубку к уху и услышал мамин голос:

— Это Гранаткин пародию исполнял? Или ты голоса подделывать научился?

— Да нет, — растерялся и даже обиделся Лёшка. — Это в самом деле Костолевский.

— Да шучу я, шучу, — рассмеялась мама. — Обиделся? А сам так всё время шутишь.

Они ещё немного поговорили, тут Лёшку позвали в зал, пришлось скомканно прощаться.

Новые планы вступали в силу со следующей недели, а два оставшихся дня предстояло отработать по старым. Лёшка поприсутствовал на хореографии, где на него особого внимания не обращали, и отправился в зеркальный зал на очередной урок с Филиппом. На пороге он застыл с раскрытым ртом.

Лёшка не только не спрашивал, кто будет его партнёром по съёмкам, но даже не задумывался над этим. Увидев своего партнёра, он просто впал в ступор. Окажись кто случайно рядом со звездой из Голливуда, и то, наверное, растерялся бы. А если с этой звездой предстоит в кино сниматься?

Звезда сама подошла и протянула руку:

— Привет. Я Жан!

Хорошо, что Влад пришёл на помощь, а то Лёшка всё ещё соображал туго и даже столь очевидного не понял бы.

— Лёшка, — ответил он, с трудом избавившись от хрипоты в голосе.

— Познакомились? — спросил Филипп. — Разминайся и начнём репетировать.

Императорский дворец отстроили в огромном павильоне на студии «Мосфильм». Там и была разбита на счастье традиционная тарелочка, там прошёл первый съёмочный день.

— Прошу всех посмотреть на мониторы, — обратился к присутствующим Арон. — Примерно так должна выглядеть сцена бала. Это, скорее, эскиз, черновик, а не окончательный вариант, но мне кажется, что он поможет всем поймать нужное настроение.

Эскиз здорово отличался от декораций в павильоне, состоящих из колонн и зелёного экрана. На картинке всё было нарисовано — при первом взгляде хотелось сказать сфотографировано — очень тщательно. Купол с невероятными по форме светильниками, стены с картинами, статуи в нишах за колоннами. А потом Арон включил всё это в динамике, и началось волшебство. Пол под ногами танцующих превращался в луг, на котором вырастали цветы невероятных форм и расцветок, а над цветами порхали бабочки и стрекозы. Из колонн тянулись вверх ветки деревьев, на них тоже распускались цветы и осыпали танцующих своими лепестками. На месте цветов созревали фрукты, которые желающие срывали и с аппетитом съедали.

— Это общая картина на первый танец. Для других фрагментов будут другие эффекты, но они будут готовы позже. Так что вы их увидите уже в фильме.

Впечатление Арон произвёл нужное. Массовка сосредоточилась, артисты настроились.

Лёшка был занят лишь в нескольких кадрах в общем танце, который снимали чуть ли не десятком камер одновременно. Потом просто постоял со скучным лицом, прислонившись к колонне. И наконец сняли его уход из зала. Со спины. Но он с удовольствием провёл бы здесь весь день, если бы его не ждали Филипп с Жаном. Пришлось идти к гримёрам, расплетать косы, стирать грим. Нос ему отклеивать не стали. Валентин сказал, что его нужно проверить на прочность в бою. Бутафорский нос, по сути, повторял его собственный, но был чуть прямее и тоньше. А крохотная горбинка придавала его лицу испанский колорит. В общем, Лёшка остался с носом и в таком виде поехал в павильон, организованный в заводском цеху. Там уже были почти готовы декорации для съёмок других эпизодов картины, и их нужно было обживать. Завтра закончат съёмки танцев и целый послезавтрашний день станут готовить пиршественный зал дворца. Чтобы не было простоев, требовался ещё один павильон, вот его-то и организовали в заводском корпусе из желания сэкономить. Декорации здесь были довольно простыми, хоть и изображали космический корабль.

Обошлось без пробок на дорогах, и приехали они с Иванычем чуть ли не на час раньше, чем нужно. Лёшка собрался, пользуясь свободной минутой, осмотреться как следует, но в павильоне царила кромешная тьма.

— Эй, есть тут кто живой? — прокричал Иваныч, из чистого любопытства увязавшийся вместе с Лёшкой.

— Да полно народу, — ответил кто-то непонятно откуда.

— Ефремов, ты, что ли? Почему темно?

— Сейчас дадим огня, — пообещал невидимый Ефремов.

Света, вопреки обещанию, пришлось дожидаться долго. Наконец зажглись какие-то тусклые лампы, затем яркие киношные прожектора. Последние, впрочем, далеко не все и вполсилы.

— Привет, Иваныч, — сказал Ефремов вытирая руки о штаны и протягивая правую ладонь водителю. — Тут этот гадёныш наш, можно сказать, бомбу подложил. Саботаж устроил.

— Ты про Тихоню?

— Про него. Про господина Тихонова. Мы кабель силовой на пять квадратов, как положено, кинули. Всё проверили-выверили ну и пошли вчера отдыхать. Сегодня прихожу пораньше, там на рубильнике гайки недоставало, хоть и без нужды она, но, раз положено, надо прикрутить. Глядь, а вместо нашего кабеля уже дохлая кишка на двоечку торчит.

— Ну? — поторопил электрика шофёр.

— Не нукай. Тут охрана должна была стоять. Наша. Но не стояла. А так-то на проходной ребята грамотные. Ну я и решил, что не мог наш кабель далеко сбежать, на заводской территории должен был остаться. Опять же новый кто-то подключил грамотно. Я к тутошним электрикам, вроде как по делу какому, а сам по сторонам глазею. Ну и углазел. Пристыдил мужиков, они всё вернули.

— Ты начальству доложил?

— Первым делом. Кого другого и покрыл бы, но не этого змеёныша. Евгений Михайлович сам сюда примчался, его притащил. Устроил разнос. Тот кричит «Не виноватый я». Но долго не поотпираешься, когда все улики налицо. Стал трындеть, что, мол, экономии ради не со вчерашнего, а с сегодняшнего дня решил охрану поставить. Евгеньевич его отправил за свой счёт кабель покупать! Он уж было поплёлся с деньгами прощаться, да увидел, как кабель на место ставят. Вот такие пироги! Не, главное ведь что? Не будь этой растреклятой гайки, я б в рубильник и не полез. И могли бы мы завтра при полной нагрузке полыхнуть синим пламенем.

Лёшка всё это слушал в пол-уха. Не догадывался, чем ещё, помимо синего пламени, экономия может обернуться. Для него лично. Тут подъехали Жан и Филипп, он и вовсе об этом происшествии забыл.

Через день начались съёмки эпизода «с поножовщиной», как его именовал Арон. По большому счёту, всё это время Лёшка готовился именно к нему. Нет, понятное дело, и к другим эпизодам тоже, но этот казался ему едва ли не самым главным. Больше он боялся только сцены с поцелуями. Но до поцелуев ещё дожить нужно было, а сегодняшние съёмки были уже на носу.

Гримировали Лёшку рядом с Жаном, тот балагурил то по-французски, то по-английски. Влад не всегда успевал переводить, больше смеялся в одиночку. Пришли журналисты, которым Жан то ли обещал, то ли обязан был дать интервью. Их сфотографировали на пару с Лёшкой: оба в необычного вида военных мундирах, с нашивками на рукавах. Лёшка в этот раз был без косичек и прочей белиберды в волосах, его «хвост» был прихвачен простой заколкой. Фотограф стал просить гримёров сделать Лёшке причёску как накануне, но Жан, возмущённый такой наглостью, сказал, что времени у них больше нет, и попросил оставить «звёзд» в покое. Он так и сказал про «звёзд», во множественном числе. Лёшке стало приятно. А когда Жан признался, что до сих пор волнуется перед началом съёмок, Лёшка вдруг почти успокоился.

Серёга и все остальные ребята, которые не были сегодня заняты на площадке, собрались в павильоне поболеть за них троих: Жана, Лёшку и Лену. Она тоже участвовала в этом эпизоде, и даже в самой схватке.

Хлопушка стукнула как-то буднично, и они отработали первую часть эпизода, сняв семь или восемь коротких кадров по три дубля. Жан при этом смешно коверкал русские слова, но никто не смеялся — все знали, что озвучивать его будет другой актёр, да и ситуация к смеху не располагала.

Сделали короткий перерыв, и Артём Николаевич снова скомандовал «Мотор!»

Схватка была разбита на двенадцать небольших фрагментов, так что у Лёшки даже дыхание не сбивалось, хотя ритм Жан задавал бешеный и ему приходилось не реагировать на движения его клинка, а заранее выставлять руку туда, куда должен был быть направлен удар. Ошиблись они всего раз. Точнее, Жан ошибся, атаковал в незащищённое место, но вовремя смягчил удар, и Лёшка его едва почувствовал.

Снова сделали перерыв. Лёшка удивился, что перерывы такие частые, но ему сказали, что необходимо изменить наклон пола и что они работают уже три часа, — этому он удивился ещё больше. Лёшка попил воды и попросил у Жана посмотреть его шпагу, которую принесли сюда перед самым началом съёмок. Шпага по сравнению с его выглядела нарядной, гарда украшена стразами, клинок разрисован узорами.

Оставалось снять самую длинную связку, в конце которой Лёшка должен был поймать противника на тот самый трюк, которому Филипп научил его в первый день. По сценарию, его противник был разозлён неуступчивостью мальчишки, хотел расправиться с ним побыстрее, атаковал с особой яростью, вкладывая в удары всю силу, но в конце попадался на приём и падал, истекая кровью.

Жан начал свою атаку, обозначив сначала удары слева и справа, а затем ударив сверху. Лёшка поднял руку в защиту. Его оружие по классическим канонам должно было бы находиться не прямо над головой, а чуть впереди, но для трюка пришлось подать его сильно назад, почти к затылку. Лёшкино оружие приняло удар Жана, но клинок сломался, а оставшаяся в руках Жана часть с острым сколом полоснула Лёшку от верхней части лба до самой брови. Лёшка попробовал утереть залившую левый глаз кровь, но от резкой боли опустился на пол.

Несколько секунд он ничего не слышал, в глазах потемнело, но постепенно боль утихала. Было очень странно, но глазом, который не заливала кровь, он видел всё вокруг чётко-чётко. И слышал каждый звук, даже те, которые доносились с дальнего конца павильона.

— Лена, отойди, весь костюм перепачкаешь, — сказал Ленке, склонившейся над ним, Артём Николаевич. Филипп с Жаном присели на корточки возле Лёшки. Остальные толпой сгрудились за их спинами.

— Да пропустите же врача, — потребовал суровый женский голос.

Доктор, к Лёшкиному удивлению, оказалась молодой и уж никак не грозной.

— Парень, подержи ему голову, — попросила она Жана. Тот понял без перевода, опустился на колени и двумя ладонями подхватил Лёшкин затылок. Лёшке стало легче, оказалось, что на держание собственной головы затрачивается уйма сил.

— Всем отойти, мне свет нужен.

Все сделали пару шагов назад, а Арон ещё и крикнул:

— Добавьте сюда свет!

Лёшке слишком яркий свет, бьющий в глаза, не понравился, но он промолчал.

Врач чуть приподняла его голову за подбородок, протёрла лёгкими движениями лоб и глаз.

— Скажите, чтобы принесли носилки.

— Зачем носилки? — испугался Лёшка. — Не надо носилок.

— Тебя не спросили.

Похоже, что врач всё же была грозной, но посмотрела на него ласково:

— Да не бойся, я тебя сейчас перевяжу, а вот швы лучше наложить в больнице. Ну и на сотрясение мозга проверить нужно.

— Нет у меня никакого сотрясения.

— Ну да, конечно. И мозгов нет.

Пришлось подчиниться. Пока Лёшку забинтовывали, в павильоне появился господин Тихонов. Арон взял его за грудки и оттащил подальше в сторону. Но Лёшка всё слышал, настолько у него слух обострился.

— Ты где взял эту хрень? — ласково спросил Арон.

— Какую?

— Сабельку вот эту, — Арон ткнул обломок шпаги под нос представителю спонсора.

Тихонов икнул и, наверное, проглотил язык.

— Ты чего в молчанку играешь? Не хочешь со мной говорить? Хорошо, в прокуратуре объяснения давать будешь.

Арон отпустил Тихонова и даже шагнул от него в сторону. Но тот вцепился ему в рукав.

— Я же в мастерской заказал! Богом клянусь!

— Вот я тебя и спрашиваю, в какой такой мастерской заказал?

— В сувенирной, — выдохнул Тихонов.

Арон молча ткнул ему кулаком в нос. Тихонов взвыл и заорал благим матом:

— Я всех вас засужу! У меня свидетели!..

— Что случилось? — наигранно удивился Арон. — И где ты видишь свидетелей?

— Господа, вы видели, как он меня ударил? Видели? Свидетели есть? Я в долгу не останусь.

Все молчали. Вдруг откуда-то из-за спин вышел Стёпка.

— Дяденька, я свидетель. Я всё видел.

— Э-э-э… — чуть растерялся Арон. — И что ты видел?

— Я, дяденьки, видел, как этот гражданин шёл-шёл и как вдарится носом об угол. Он это специально сделал, чтобы страховку получить. Страховка у него на миллион долларов.

Тихонов, уже успевший обрадоваться поддержке, снова взвыл.

— Утихомирьте этого гражданина, — сказала доктор. — А то его усыпить придётся.

Она стала завязывать бинт узлом, у Лёшки в глазах снова потемнело, и в следующий раз сознание вернулось уже в машине «Скорой помощи».

В больнице ему сделали два укола прямо в лоб. Лёшка всегда боялся уколов, и, наверное, по этой причине шприц показался ему огромным и страшным. Но боли он почти не почувствовал, а вскоре начало действовать обезболивающее. Швы оказались металлическими скрепками и вставляли их каким-то блестящим медицинским степлером. Больно не было, а вот противно было до дрожи: собственный лоб казался ему стеклянным, и в это стекло с жутким скрежетом втыкали скрепки. Потом ему дали выпить что-то пахнущее валерьянкой, очистили тампонами лицо от крови, руки он вымыл сам.

Процесс мытья рук, как ни странно, взбодрил его, и Лёшка даже засобирался покинуть больницу. Но не тут-то было: его проводили в кабинет и велели лежать на кушетке.

— И сколько мне тут валяться?

— А сколько понадобится.

Лёшка решил хотя бы на время быть послушным, а то упекут его в палату и будет он там неделю куковать.

Пришёл невропатолог, помахал перед носом молоточком, порадовал, что сотрясения нет, пообещал пару уколов от бешенства и ушёл. И почти сразу в дверях объявился Серёга.

— Чего разлёгся? Там съёмки срываются!

— Так я это, знать не знаю, где нахожусь. И все деньги в гримёрке остались.

— Мы тут с Иванычем за тобой прибыли. Пойдём. Постой, я дорогу проверю.

— Так мы что, нелегально?

— Да ты представляешь, сколько бумажек нужно подписать, чтобы тебя на законных основаниях выпустили? Нет, если хочешь, оставайся.

— Да не хочу я. Пойдём уже.

В машину они прошмыгнули незамеченными.

— Травмоопасная у нас с вами, мужики, работа, — сказал Иваныч. — Ну что, едем?

По дороге Серёга рассказал, что ситуация сложилась неважная. Жан должен был улетать из Москвы сегодня ночью, попробовал по телефону договориться, чтобы ему разрешили задержаться ещё на день, но не получилось. Стали искать дублёра, новый костюм и шпагу. Вот тут Серёга и решил навестить друга.

— Думаю, если жив, нужно тебя привезти. Уж как-нибудь доиграешь. Потихоньку. Не нужны нам дублёры, правильно? Опять же когда с ними репетировать, если времени в обрез? Ой, Лёш, у тебя фингал под глазом расплывается!

— Серёга, возьми в бардачке термос и чаю пару пакетиков, — велел Иваныч. — Ты чай в кипятке подержи, потом, как примочки, Лёшке поставь. Остудить не забудь, а то ему ещё и от ожогов лечиться придётся.

Лёшка кивнул и понял, что зря он раскивался. Наркоз отходил, и в голове сразу застучали молоточки. А про то, как доиграть эпизод, он даже думать не хотел.

Серёга высунул заваренные пакетики в окошко, остудил и прилепил ему на щёку.

— Ну где моя чашка горячего шоколада? — спросил Лёшка, появившись в павильоне. — А то перерыв уже заканчивается.

Шоколад притащили мигом. Пока он пил горячий напиток, Арон, Филипп, Жан и Артём Николаевич спорили, разрешить Лёшке сниматься или запретить. Позвали врача, которая уже давно вернулась из больницы и заняла свой пост в машине «Скорой помощи» возле входа в павильон.

— Я бы не разрешила, — сказала та. — Но у меня официального права нет.

Арон подпрыгнул, Филипп с Жаном пожали руки, Артём Николаевич пожал плечами.

— Ребята, вы аккуратненько работайте. Можно медленно-медленно, — попросил Арон. — Я потом до нужной скорости сам доведу.

— Иди уже отсюда, — сказал ему Валентин, собственноручно начавший гримировать Лёшку. — Так не больно? Ну и ладушки. Если бы не отёк, так и проблем не было бы. Ара! Когда надо, тебя не докричишься. Вы с Тёмным покумекайте, чтобы этот глазик особо в кадр не брать. Или ты опухоль замазать сумеешь?

— А мы и так и этак, — пообещал Арон и умчался на совещание с режиссёром и оператором.

Привезли новый костюм, но он не подошёл. Решили, что пятна крови, если их чуть застирать, на экране видны не будут. Доставили новую шпагу, пришлось клинок от неё вставлять в рукоять от старой, сломанной об Лёшку. Приехал каскадёр. Ему велели сидеть в стороне и ждать. Артём Николаевич всем объяснил, что сцену необходимо снять с одного дубля. Сделать пришлось четыре. Лёшка между вторым и третьим опять попросил шоколад. В общем, он чувствовал себя терпимо и, кажется, с работой справился.

— На сегодня всё, — Артём Николаевич с облегчением выдохнул. — Крупные планы с Алексеем придётся доснимать позже.

— Так я могу мальчика забрать? — вдруг объявилась доктор.

— Куда?

— В больницу, пока не в морг, — мрачно пошутила врач.

— А надо?

— Надо! Вы только свои пластыри с него отклейте.

Валентин за «пластыри» не обиделся и стал осторожно разгримировывать Лёшку. Артём Николаевич, видимо, включил своё обаяние на полную катушку, потому что врач заулыбалась и разрешила пострадавшему ночевать не в больнице.

Потом все долго прощались с Жаном. Наконец Иваныч повёз Жана с Артёмом Николаевичем в аэропорт. А Арон забрал Лёшку с Серёгой к себе на квартиру, потому что в интернат они попали бы в лучшем случае к первому уроку.

Ночью Лёшке потребовалось в туалет, он глянул на себя в зеркало и не испугался только потому, что до конца не проснулся. Синяк под глазом расползся уже по всей правой стороне лица. Он представил, как в таком виде появится на съёмках, и ему отчего-то стало вдруг весело. Лоб болел, но не настолько, чтобы не уснуть, а потому он и проспал как убитый почти до обеда.

В больницу идти всё-таки пришлось. Но не в обычную, а в клинику пластической хирургии. Отвёз его туда Валентин. Врач, даже без халата, зато с трубкой в зубах небрежно, но безболезненно сдёрнул пластырь. Глянул, обозвал врачей из травматологии коновалами и велел готовиться к операции. От этого слова Лёшке стало сильно не по себе, но врач сказал, что, если он не хочет на всю жизнь остаться «мальчиком со шрамом на лбу», то придётся потерпеть.

Лёшку усадили в кресло, очень похожее на стоматологическое, откинули голову немного назад и зафиксировали зажимами. Несколько раз приложили ко лбу вокруг раны какой-то пистолетик, который впрыскивал лекарство под кожу не через иглу, а как-то по-другому. Лоб занемел настолько, что снова стал бесчувственным и словно стеклянным. Ещё бы не видеть и не слышать, как выдёргивали с противнейшим скрежетом металлические скобочки и как они побрякивали, когда их бросали в хромированную миску, было бы вообще хорошо. Может, это и не мужественно закрывать глаза во время операции, но Лёшка плюнул на условности и сидел крепко зажмурившись.

— Ну что сказать? — наконец задумчиво произнёс врач, на этот раз одетый в белый с зелёными листочками халат. — На лбу шрам получится нитевидным и практически незаметным. В верхней части лба, там, где рана рваная, след будет более видным, но не бросающимся в глаза. При соответствующей причёске его и вовсе не углядишь. Хотя, по мне, так это никак не отразится на общем впечатлении. Вот если бы клиенту ещё немного укоротить нос и прижать уши, то мы получили бы весьма приятную физиономию.

— Василий, ты мне человека не запугивай, — сказал Валентин Валентинович. — Не надо ему уши пришивать, он и так славный и фотогеничный.

— Я рекомендовал не пришить, а прижать. И не рычи на меня. Шагайте в кассу и в аптеку. В кассе скажи, что я лично распорядился о пятидесятипроцентной скидке. Над аптекой у меня власти нет.

Доктор тяжело вздохнул каким-то своим мыслям.

— Василий, не вздыхай прежде времени. У нас на эту ценность в лице слегка пришедшего в негодность, но успешно возвращённого к первоначальному состоянию молодого человека…

— Эко как загнул!

— Короче, у нас солидная страховка на него. Так что получишь по полной программе, только бумажки правильно оформи.

— Вот! — хохотнул доктор Василий. — Иной раз полезно бывает оказать дружескую услугу без надежды на вознаграждение!

Варваре Осиповне пришлось отмазывать Лёшку с Серёгой из-за пропусков занятий. Но Мария Фёдоровна сдалась сразу, едва взглянув на Лёшкино лицо. Мастер-педагог даже не удосужилась спросить, отчего пропустил уроки Гранаткин, который выглядел красивым и ухоженным, как сиамский кот.

По поводу полученной производственной травмы шуток было немало. Больше, конечно, из-за посещения пластического хирурга, хотя было непонятно, откуда о нём узнали. Не Валентин же рассказал? В любом случае, это было лучше, чем выражения соболезнования и прочая ерунда. То, что Лёшка с покарябанным лбом доиграл свой эпизод, никто подвигом не называл, но старшее поколение после этого приняло его в свои ряды как равного.

Жизнь налаживалась. Лёшку, правда, гримировали дольше и тщательнее, чем всех остальных, а в перерывах умудрялись грим снимать, чего раньше никогда не делали, чтобы смазать лицо очередной порцией мази, но он с этим как-то сразу смирился. До него дошло, что всё могло закончиться много хуже.

Съёмки продолжались своим чередом. А дня через три в павильоне, как ни в чём не бывало, объявился господин Тихонов. Ходил туда-сюда с умным видом, даже указания давать пробовал. Но на его замечания по большей части никто не реагировал. В крайнем случае, переспрашивали у тех, кому доверяли.

— Арон, скажите, чего вы этого гада терпите? — спросил как-то Серёга. — Мелкий пакостник какой-то и диверсант.

— Мелкий? Нет, Серёга. Пакостник он крупный! А терпим оттого, что финансирует всё наше предприятие некий господин Истомин. Ну помнишь классику: владелец заводов, газет, пароходов? Словом, буржуй с большими миллионами и притом неплохой мужик. Но сам он где-то в Европе торчит, а тут всеми делами его молодая супруга заправляет, которой он сдуру полностью доверяет. А та, с ещё большей дури, доверяет Тихонову. Про её дурь, впрочем, всё понятно. Ей-богу, никогда не был стукачом, но вернётся наш олигарх, найду момент настучать на эту парочку. А пока приходится терпеть. Ради общего, так сказать, дела.

Подошёл любимый мамин артист.

— Привет, старик, — обратился Косталевский к Лёшке. — Ну что, сегодня нам на пару работать? Мама как?

— Привет передаёт.

— Спасибо. Ты ей тоже привет передай. Честно и положа руку на сердце, да вот и Арон соврать не даст, я здорово удивился, что меня ещё кто-то помнит. В сериалах я не снимаюсь, в кино сто лет не звали. Так что скажи маме, я ей здорово благодарен. И хочется надеяться, что после этого фильма будут вспоминать не только тебя, но и меня. Пойдём текст прогоним?

Лёшке очень нравилось, что почти все артисты относились к ним, как к равным. Или, скажем так, на съёмочной площадке к ним таким образом относились все, а за её пределами — почти. Некоторые звёзды позволяли посмотреть на кого-нибудь свысока, но не особо заносчиво, как-то по привычке, что ли. А режиссёр уж точно никогда не делал различий между ребятами, играющими свою первую роль, и народными артистами, известными всей стране.

Лёшка с Леной готовились к своему выходу на площадку, где в этот момент снимали сцену с той самой артисткой Андреевой, на которой собирался жениться Стёпка.

Андреева выскочила с площадки в слезах, пнула какой-то ящик и закричала:

— Убью! Сволочь, мерзавец!

— Анна Петровна, что случилось? — вскинулась Лена. — Вас кто-то обидел?

— Кто-то? Ваш любезный Артём Николаевич! Убью гада!

И вдруг успокоилась, промокнула глаза платком и даже улыбнулась.

— Нет, каков подлец! — сказала она почти восхищённо. — Как умеет женщину до слёз довести! У меня сцена не шла никак. Это бывает. Ваш Тёмный сначала всё настроить меня пытался, а потом шепнул на ухо такое, что я взвыла. А он прыг из кадра. «Хлопушка! Мотор!» Ну я доиграла и в слёзы. Нечестно с его стороны такими методами своего добиваться. А с другой стороны, если с каждым нянькаться, никакого кино не снимешь. Только всё равно зря он так со мной. Я ж придумаю, как отыграться!

И замолчала со зловещей улыбкой. Вскоре улыбка стала обычной, почти доброй. Наверное, Андреева придумала, как отомстить режиссёру. Не иначе, всё должно получиться жёстко и смешно одновременно.