"Гость из бездны" - читать интересную книгу автора (Мартынов Георгий Сергеевич)

1

Над Парижем, почти у самых крыш, медленно плыло на запад низкое, хмурое небо. Три четверти башни Эйфеля скрывалось от глаз в мокром тумане, и невольно хотелось думать, что там, в вышине, над тучами, острая её вершина купается в сверкающей синеве.

Не переставая, круглые сутки лениво падал на город тягучий, раздражающе монотонный дождь.

Из окна комнаты ажурные переплёты башни были хорошо видны, и Волгин привык часами любоваться изяществом «невесомых» линий, словно вычерченных в небе тонким остриём рейсфедера.

Третий день больной был лишён привычного зрелища; сквозь мокрое стекло даже массивный контур нижнего яруса был едва различим. Это вызывало чувство досады, и долгие часы одинокого лежания в постели казались ещё более долгими и скучными. Точно вышел из комнаты кто-то, к кому Волгин успел привыкнуть за время болезни, — вышел и упорно отказывается вернуться.

Каждое утро, открывая глаза, Волгин надеялся увидеть знакомый силуэт башни, но ожидания оказывались тщетными.

«Вероятно, я больше не увижу её», — думал Волгин.

Он хорошо знал, что умирает, что дни его сочтены.

Свой приговор он читал на лицах окружающих людей, слышал в подчёркнуто бодром тоне, которым все говорили с ним, обещая скорое и полное выздоровление. Но ещё лучше он знал это по своему внутреннему убеждению.

Смерти он не боялся. Он думал о ней спокойно, с чувством, похожим на обыкновенное любопытство.

Когда о близком выздоровлении говорили лечащие врачи Волгин слушал, скрывая улыбку. «Как странно, — думал он при этом, — что именно медицина считает ложь не только не предосудительной, а наоборот, вполне допустимой и даже обязательной когда дело касается безнадёжно больных. И только потому, что большинство людей боится смерти… А что может быть более простым и естественным?»

И перед мысленным взором Волгина тотчас же длинной чередой проносились хорошо знакомые лица тех, кто умер на его глазах, умер без страха и без «спасительного» обмана. Их было много. Они шли навстречу смерти, зная, что так нужно…

И никто никогда не скажет больному правды. Никто не поверит, что больной просто устал, что он с радостью примет весть о конце, что ему нисколько не жаль расстаться с жизнью, давно ставшей тягостной. Только бы знать срок, чтобы подготовиться.

Казалось бы, чего проще, но никто не поймёт и не скажет…

И вдруг в памяти Волгина возникла фраза, которую он услышал сегодня утром: «Скоро, молодой человек, вы сможете работать».

Это сказал осмотревший его известный парижский профессор.

Конечно! Как он не понял сразу!..

То, что ему сказали, как раз и является желанной вестью. Так не говорят тяжело больным, которые действительно встанут через два или три месяца. Это бессмысленно. Так говорят тогда, когда всё учёно, остались считанные дни и врачу нечего сказать больному.

Значит, уже скоро, может быть, даже сегодня или завтра…

Волгин посмотрел в окно. За мокрым стеклом по-прежнему ничего нельзя было рассмотреть, кроме смутных очертаний вершин деревьев, — комната, где лежал Волгин, была расположена на верхнем этаже.

«Всё нет и нет», — подумал он.

Желание увидеть полюбившийся ему памятник техники девятнадцатого века независимо от его воли превращалось в навязчивую идею. Уже казалось немыслимым уйти из жизни, не бросив прощального взгляда на вершину башни.

Протянув руку, Волгин нажал на кнопку звонка. Тотчас же вошла женщина в накинутом на плечи белом халате.

— Почему вы? — удивился Волгин, узнав жену посла. — Разве нет сиделки?

— С сего дня они будут дежурить только по ночам.

— Мне кажется, — сказал Волгин, — что и ночью не надо сиделки. Мне уже лучше, и скоро я смогу приступить к работе, — он усмехнулся. — Так сказал сегодня профессор, а кому же это знать, как не ему, не правда ли? Так что, дорогая Вера Андреевна, я попрошу вас позвонить, чтобы сегодня вечером сестру не присылали.

— Этого никак нельзя, Дмитрий Александрович. Профессор сказал…

— А я знаю, что он говорил, — перебил Волгин. — По крайней мере то, что он говорил здесь, в этой комнате. За дверью он, возможно, говорит другое… Так вот его слова: мне гораздо лучше, и надо побольше спать. Я как раз и намерен выполнить этот совет. А сиделки мне только мешают. Они считают необходимым развлекать меня разговором… это меня раздражает.

Вера Андреевна улыбнулась и, наклонившись, заботливо поправила одеяло.

— И всё же, — сказала она, — этого нельзя сделать. Профессор требует, чтобы ночью обязательно дежурила сестра. Вам может стать вдруг хуже. Если она вам мешает, мы поместим её в соседней комнате.

Волгин поморщился. Ему хотелось сказать: «Последние часы жизни дайте провести спокойно», но вместо этого он сказал совсем другое:

— Всё равно она будет заходить сюда каждые полчаса, а я сплю очень чутко… Было бы лучше исполнить мою просьбу. Больному нужен покой.

— Вы начинаете капризничать. Очень хорошо, это признак выздоровления. Но выполнить ваш каприз никак нельзя. Сестра должна дежурить. Она вам не будет мешать, ей скажут, чтобы она сюда не заходила. А если что-нибудь понадобится, вы позвоните. Хорошо?

— Это не каприз, — со вздохом сказал Волгин. — Вы прекрасно всё понимаете, но вы ни за что не признаетесь в этом. Пусть будет по-вашему.

— Значит, договорились?

— Да, больному трудно переспорить здоровых. Пусть будет по-вашему, — повторил Волгин. — У меня к вам другая просьба. Пожалуйста, позвоните и узнайте прогноз погоды на завтра. Мне это очень важно…

Вера Андреевна с испугом взглянула на больного.

— Как вы сказали? — переспросила она, надеясь, что ослышалась.

Но Волгин внятно повторил свою просьбу.

— Это очень важно для меня, — сказал он ещё раз. — Можно дополнительно позвонить на аэродром, там всегда знают, какая будет погода, — он заметил явное замешательство на лице своей собеседницы и понял причину. — Это не бред, как вы, несомненно, думаете. Дело совсем простое. Мне отчаянно надоел дождь, вот и всё. Умереть при хорошей погоде приятнее, чем при плохой, — пошутил он. — И кроме того, хочется ещё раз увидеть башню…

С присущей всем больным наблюдательностью Волгин тотчас же обратил внимание на то, что Вера Андреевна ничего не возразила на его слова о близкой смерти. Сердце забилось чуть сильно. Да, это так! Смерть совсем близка, она тут, рядом!

— Михаил Петрович ещё не вернулся, — нерешительно сказала женщина.

— А при чём он здесь? Или вы разучились говорить по телефону? Или забыли французский язык? А где, кстати, Михаил?

— Хорошо, я позвоню, — сказала она. — Михаил Петрович уехал в министерство. Постарайтесь заснуть, Дмитрий Александрович. Может быть, опустить штору?

— Нет, ещё рано зажигать свет.

Вера Андреевна поспешно вышла.

Волгин смотрел ей вслед со смутным ощущением вины. Она приняла его просьбу за бред. Не удивительно! Каждый подумал бы то же. Зачем могут быть нужны сведения о погоде прикованному к постели, полуживому человеку?

«Откуда, в самом деле, взялось это навязчивое желание увидеть ещё раз Эйфелеву башню? — думал он. — Что-то не ладно в моей голове. Мутится разум — самое скверное, что могло случиться».

— Скорей бы конец… — прошептал Волгин.

Но его мысль работала сегодня яснее, чем всегда.

Он вспомнил начало своей болезни. Его хотели отправить домой. Однако он сам воспротивился этому, уверенный, что скоро поправится, а потом, когда стала ясна опасность, было уже поздно. Предстояло умереть в Париже и быть похороненным на чужбине.

Никогда больше он не увидит родины…

Сейчас там зима.

Волгин закрыл глаза…

Он увидел январский снег на улицах Ленинграда, города, где он родился и вырос, где учился, где впервые встретился с Ирой.

Он снова стоял у гранитного парапета набережной Васильевского острова. Широкая панорама скованной льдом красавицы Невы раскинулась перед ним. Далеко на противоположной стороне блестел купол Исаакиевского собора. А правее, на фоне жёлтых стен Исторического архива, виднелся гордый силуэт Петра на вздыбленном коне. Медный всадник! С детских лет горячо любимый им памятник.

Сколько раз за годы учения любовался Волгин этой величественной картиной красивейшего места в городе.

Он перешёл мост и оказался на обширной Дворцовой площади — Пройдя под жёлтой аркой, пересёк Невский проспект.

Вот дом, где он жил…

Шестнадцать лет прошло с тех пор, а память сохранила мельчайшие подробности родного города.

Да разве это возможно — забыть Ленинград, самый красивый, самый величественный город на Земле!

Быстро, одно за другим, промелькнули перед ним лица друзей детства, школьных товарищей. Как много их было! И безраздельно над всеми царило лицо матери. (Отца, умершего, когда сыну бы всего два года, Волгин не помнил.)

Окончились школьные годы.

Университет!

Ира!

Её он увидел в последний раз в морозный февральский день тысяча девятьсот сорок третьего года, когда их полк ворвался к небольшой городок по следам отступавших немцев.

Навсегда врезалась в память страшная площадь.

Стоя рядом с боевыми друзьями, Волгин молча смотрел, как осторожно товарищи снимали с виселицы чёрное, окостеневшее тело Иры — его жены.

Кругом плотной толпой стояли жители городка — очевидцы геройской смерти партизанского врача.

«Это место священно, — говорил кто-то из выступавших на траурном митинге. — Его никогда не забудут поколения. Из века в век люди будут чтить память той, что погибла здесь для счастья других…»

Было время, когда Волгин искал смерти, но пули и свистящие осколки раскалённого металла обходили его, поражая других, находившихся совсем рядом. Смерть не хотела избавить Волгина от сознания невознаградимой утраты. (Она пришла к нему позже, здесь… в Париже).

Потом наступил перелом. Первым толчком к моральному выздоровлению послужил пахнувший типографской краской листок армейской газеты. В нём был портрет Иры и Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении посмертно партизанке Волгиной Ирине Петровне звания Героя Советского Союза.

Листок, положенный тогда в карман военной гимнастёрки, лежит и сейчас во внутреннем кармане штатского пиджака. Никогда не расставался с ним Волгин все эти годы.

Торжественные строки Указа говорили Волгину о его долге перед Родиной и памятью Иры.

Больше он не искал смерти для себя.

Отчётливо, как на невидимом экране, возник в памяти Волгина незабываемый день.

Раннее утро.

На тёмно-синем, постепенно голубеющем небе одна за другой тускнеют и меркнут звёзды. Гаснет последняя. За длинной грядой лиловых туч, похожих на изломанную линию горного хребта, светлеет полоса зари. Сперва красная, она превращается в розовую, потом в жёлтую.

Восходит Солнце.

Едва слышный ветерок приятно холодит тело.

От земли поднимается прозрачный, почти невидимый пар. Кажется, что трава, кусты, деревья дрожат, словно намереваясь оторваться от почвы и подняться навстречу синеве неба.

Ни облачка над головой. День будет жарким.

Впереди небольшое болото, заросшее камышом и осокой. Над ним ватными хлопьями расходится ночной туман.

Если бы не война — обычное, полное прелести и пьянящего воздуха утро летнего дня.

И вот, как мазок сажи на нежной акварели рисунка, там на вражеской стороне, позади бывшей берёзовой рощи, появляется фигура человека в серо-зелёном мундире. Он идёт крадучись, стараясь не поднимать головы над краем неглубокого окопа.

Человек этот знает: царящая кругом тишина, мирный покой пробудившейся природы обманчивы. Эта природа не принадлежит ни ему, ни другим одетым, как и он, в серо-зелёные или чёрные мундиры. Эта природа чужая, и именно им, людям-хозяевам, старается не попасться на глаза человек, идущий по окопу.

Но его видят.

Внимательный взгляд снайпера сквозь стёкла бинокля фиксирует заросшее серой щетиной давно немытое лицо, с одутловатыми щеками и мутными глазами.

Как хорошо, что он именно такой — грязный, вызывающий чувство отвращения и брезгливости, словно перед тобой не человек, а пресмыкающееся.

Таким не место на земле!

Опускается бинокль. Уверенно и твёрдо вытягивается воронёный ствол.

Мгновение… и хрустально чисто в ясной тишине утра звучит одинокий выстрел.

Тотчас же раздаются другие выстрелы, вспыхивает перестрелка, и где-то за горизонтом тяжело ударяют орудия.

Наступает обычный боевой день.

Но Дмитрий Волгин, снайпер гвардейской части, не слышит нарастающего грохота боя. Весь мир заслонила ликующая мысль — клятва выполнена! Уничтожен четырёхсотый оккупант!

И вот другой, тоже незабываемый, день встаёт в памяти.

Среди покрытых снегом печных труб сожжённой деревни в парадном строю гвардейский полк. Бойцы и командиры получают награды Родины.

Глубокая тишина. Только трещит на сильном ветру бархатное полотнище знамени.

Негромко, но так, что слышно всему полку, адъютант командующего фронтом произносит очередную фамилию: «старшина Волгин!».

И руки маршала прикрепляют к грубой коже полушубка муаровую ленточку Золотой Звезды.

Волнующий день девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года Дмитрий Волгин встретил в Вене.

Война кончилась, надо было жить дальше. Ленинград показался пустым и скучным. В нём не было и никогда не будет Иры! Волгин уехал работать на периферию.

Вот тогда он снова встретился с Михаилом Петровичем Северским, братом Иры. Давно возникшая и прерванная войной дружба возобновилась.

Северский работал в Министерстве иностранных дел. Он посоветовал Волгину, юристу по образованию, перейти на дипломатическую работу. Волгин охотно согласился. Вскоре вместе со своим шурином он выехал во Францию.

И вот смерть, щадившая на полях Великой Отечественной войны, настигла его в Париже.

Глубоко вздохнув, Волгин открыл глаза.

Он с удивлением увидел, что в комнате почти совсем темно. Очевидно, уже наступил вечер. Значит, он не только вспоминал прошлое, но и спал.

Дождь по-прежнему лениво стучал по стёклам окон.

Волгин протянул руку, но не позвонил, услышав в соседней комнате твёрдые мужские шаги.

Дверь открылась.

Вошедший остановился на пороге. Волгин видел только тёмный силуэт в светлом четырёхугольнике, но легко узнал своего шурина. Михаил Петрович решил, что больной спит, шагнул назад и хотел закрыть дверь.

— Я не сплю, Миша, — сказал Волгин. — Подойди сюда.

Северский, неслышно ступая по мягкому ковру, подошёл к постели.

— Почему ты лежишь в темноте? — спросил он.

— Темнота мне не мешает… Сядь сюда, на кровать. Только что я вспоминал свою жизнь. Ничего замечательного, но и стыдиться мне не приходится. И жалеть больше не о чем. Могу умирать спокойно..

— Кто о чём! — В голосе Михаила Петровича слышалась досада. — С чего ты взял, что непременно умрёшь? Если бы от каждой болезни умирали, людей бы не осталось. Давай я зажгу лучше свет.

Он встал и, подойдя к двери, повернул выключатель. Комната осветилась.

Когда он вернулся к постели, Волгин лежал с закрытыми глазами. Михаил Петрович внимательно посмотрел на его страшно худое, землистое лицо и тяжело вздохнул.

Он вспомнил слова профессора, сказанные сегодня утром: «Больному осталось не более трёх дней жизни». Старый опытный врач не ошибался. Михаил Петрович видел это и сам.

Он наклонился и чуть коснулся руки, лежавшей на одеяле:

— Дима, ты спишь?

— Нет, — Волгин открыл глаза. — Посиди немного со мной.

— Тебе сейчас принесут ужинать, — Михаил Петрович сел в кресло. — Вера Андреевна говорила мне, что ты стал капризничать, — он улыбнулся устало и грустно. — Зачем тебе понадобился прогноз погоды? И что это за фантазия с Эйфелевой башней?

Волгин нахмурился.

— Это так, — неохотно ответил он. — Не обращай внимания. Мало ли что взбредёт в голову, когда человек ничего не делает.