"Другие времена" - читать интересную книгу автора (Мин Евгений Миронович)

Добытчик

Это было на шестой год после окончания войны.

Утром в воскресенье в квартире все еще спали и только тетя Лиза, рыхлая, большая женщина, посудомойка одной из столовых, гремела кастрюлями на кухне.

Сначала Рыков услышал ее резкий, визгливый голос: "Топаешь, лешай, носит вас тут". Затем без стука в дверь в комнату ввалился Сашка.

Он окинул быстрым, цепким взглядом маленьких черных глаз все вокруг себя, подошел к окну, долго всматривался в желто-серое марево тумана, в котором плавали купол Исаакия и шпиль Петропавловской крепости.

- Высоко живешь, - неодобрительно сказал он, - пока поднимаешься, паспорту срок выйдет.

Сизые, зобатые голуби важно разгуливали по балкону.

Он пренебрежительно посмотрел на голубей: "Откормили жеребцов, гадят только!" - и отчаянно свистнул.

Голуби, захлопав крыльями, взлетели. Он еще раз свистнул и, сунув Рыкову широкую короткопалую руку, сказал:

- Волнухин, Сашка.

- Рыков, Геннадий.

Потом они долго пили чай. Расстегнув старый, потрепанный ватник, под которым оказалась застиранная солдатская гимнастерка, и сдвинув на затылок пехотную фуражку с выцветшим красным околышем, Волнухин громко грыз сахар длинными желтыми зубами, приговаривая:

- Так, говоришь, руку потерял в Отечественную. Это еще хорошо, что левую. Но все равно, Геннадий, учти, пока солнышко греет, ты себе пан-атаман, а, гляди, ударит зима - крути, верти, без Сашки не обойдешься. С одной рукой на такую верхотуру дрова не попрешь, а Волнухин тебе враз цельный воз приволокет. Не веришь? Зря. Это я так из себя невидный, а силенки хватает. Раньше, когда я парнем был, троих на одну руку брал. Плесни-ка еще чайку: уважаю эту травку.

Звонко причмокивая губами, он рассказывал:

- Я тебе вот что скажу. До войны я в деревне большим человеком был. В газетах меня, как тракториста, другим в пример ставили. Девки любили - жуть! Чисто одевался, мордочка кругленькая, гладкая. И на фронте я не последним был. Служил я в разведке артиллерии. Понял? Командование мне самые ответственные задания доверяло. Капитан Сорока, наш комбат, меня чудо-богатырем звал. Мы с ним от самого Ленинграда до Берлина дошли. Там его и ранило. Выдающаяся личность был. Наверно, теперь уже генерала достиг. И другие ребята стоящие. Фронтовая дружба, сам знаешь, цены ей нет. Расстались мы, обещали переписку держать и, в случае чего, друг друга из беды вытаскивать. Да вот только разметала нас жизнь в разные стороны. Он где - не знаю, а я вот тут болтаюсь.

- Почему же ты, Саша, не едешь домой? - спросил Рыков. - Многие вернулись.

- Не то время. В деревне, я так считаю, теперь без образования - никуда. Много не ухватишь. Будь у меня семь классов - другое дело. А в городе нам, гужбанам, простор есть. Кому дровишки на шестой этаж поднести - Волнухин. Кто переезжает, мебель перетащить надо - обратно Волнухин. Деньги живые платят, кладут в лапу со спасибом.

- И не скучаешь по родным местам?

- Бывает. Только некогда скучать. Добытчик я. Семейство у меня: Катя с дочками от первого мужа и Вовка совместный.

Вспомнив о семье, он вдруг заспешил, застегнул ватник.

- Потребуюсь - придешь. Дворники укажут, где проживаю.

У двери он остановился и попросил:

- Дай-ка мне сахара для Орлика. Ох и конь у меня! Не конь - огонь.

Высыпав полкулька сахара в карман, он еще раз стиснул Рыкову руку, сказав: "Существуй!" - и ушел.

Вдогонку ему понесся скрипучий, визгливый голос тети Лизы:

- Наследил, разорва, носит вас тут.

Вскоре Рыков познакомился со всем семейством Волнухина. Морозы ударили внезапно, и пришлось вспомнить о недавнем госте.

Спустившись как-то во двор, Рыков спросил у дворничихи тети Нюры, где живет Волнухин.

- Там вон его палаты, - ткнула она метлой в неопределенном направлении. - Только вы лучше узнайте у Вовки, дома ли он... Вовка, Вовка! - закричала она. - Подь сюда!

На ее голос отозвался худенький большеголовый мальчик, игравший с другими ребятами во дворе. Он подбежал к Рыкову, слегка волоча левую ногу.

Стоило только взглянуть на него, и можно было без труда убедиться, что это сын Саши Волнухина. Он был такой же крутолобый и круглолицый, как отец.

- Папка дома? - спросила Нюра.

- Не знаю, - угрюмо ответил мальчик.

- Проводи дяденьку, - приказала дворничиха, - да скажи матери, пусть тебя умоет и куртку зашьет.

- Что у тебя с ногой, ушиб где-нибудь? - спросил Рыков, когда они с Вовкой шли по двору.

- Нет, я такой с рождения, - не по-детски серьезно ответил Вовка.

Комната, где жили Волнухины, была разделена на две части. В передней половине находилась круглая железная печь, обеденный стол, топчан и ученический столик, в задней - высокая кровать под атласным одеялом с горой подушек, платяной шкаф и узкая солдатская койка.

Дома Саши не оказалось. Рыкова встретила молочно-белая женщина лет тридцати пяти, похожая на снежную бабу, которой только что коснулось весеннее солнце. Тронулись и стали терять форму крутые плечи, поплыли бока, а женщина, все еще красивая, заманчиво улыбалась ленивой и стыдной улыбкой. Это была Катя, жена Волнухина.

- Ходить он где-то, - медленно пропела Катя, прикрывая зевок пухлой, в ямочках рукой. - Наобещает людям, а потом и гоняются за ним.

- Тетя Нюра велела, чтобы ты мне куртку зашила, - сердито буркнул Вовка.

- Велела! - засмеялась Катя. - Тоже выискалось начальство. Тебе что шей, что не шей, все равно порвешь. Хочете - обождите его, - обратилась она к Рыкову, - может, и явится скоро.

Рыков отказался. Жара в комнате и сытый, сонный покой этой женщины навевали на него душную дремоту.

- Ладно, скажу, чтобы пришел к вам, как прибудет, - пообещала Катя и, лениво растягивая слова, велела сыну: - Вовка, проводи!

На лестнице Рыкову и Вовке повстречались две девочки. Одна из них - лет пятнадцати, высокая, светловолосая, с маленьким пухлым ртом, другая - года на два младше, тощая, плосколицая, в больших очках с толстыми стеклами.

- Куда шлепаешь, Вовка? - спросила старшая девочка.

- На кудыкину гору, - сердито отозвался Вовка.

- Подожди, я тебя умою, - предложила младшая девочка, и некрасивое лицо ее осветила добрая застенчивая улыбка.

- Успеется, - степенно сказал Вовка и потянул Рыкова за собой.

На улице подле продуктового магазина стояла лошадь, запряженная в телегу, на которой восседал Саша. Заметив отца, Вовка кинулся к нему. Волнухин взял сына на руки, и, когда я подошел к ним, Вовка уже держал в руках вожжи, покрикивая:

- Ну, пошел!

- Гляди, какой у меня парень, - заулыбался Волнухин, - весь в меня, тоже, как батька, хочет быть возчиком. А конь мой нравится? Другого такого во всем Гужтрансе нет. Смотри - грудь, а бабки! Жаль только, что казенный, не свой! Закурим, что ли?

Взяв у Рыкова две папиросы, Волнухин одну положил за ухо и, закурив другую, стал размышлять вслух:

- Я вот все думаю, Геннадий, у тебя знакомства есть. Может, разрешат нам с тобой лошадку приобрести?

- Не выйдет, Саша.

- Жаль. А то зажили бы. По нынешним временам конь - это, соображать надо, богатство. Имей такого зверя, живи не тужи. В подсобных хозяйствах пахать - это раз, лес возить кому, кто строится, - это два... Много кое-чего сотворить можно. Так не выйдет, говоришь?

- Нет, Саша, - сказал Рыков.

- Ладно, обойдемся, Волнухин своим рукам везде приключения найдет. А где ты Вовку прихватил?

- Я у вас дома был.

- Поедем, папа, - потянул Сашу за рукав Вовка.

- Погоди ты, - оборвал его Волнухин. - Видел Катерину? Хороша, а? Это ты ее еще в полном параде не наблюдал. Приоденется, чище какой генеральши будет.

- Папка, поедем! - ныл Вовка.

- Отцепись ты! - цыкнул на него Волнухин.

Он вынул папиросу из-за уха, закурил и продолжал:

- Видел шкаф у нас? Там и платьев, и пальтов у Кати хватает, а когда я к ней пришел, ничего за ней, в общем, кроме красоты, не числилось. Пятый год живем вместе, вот только записаться не можем. Я предлагаю, а она смеется: "Я и без бумажки полностью твоя". Красивая она, Катя, а счастья ей до меня не было. Муж попался никудышный, прижил с ней двух девок и бросил. Старшая, Света, и личностью, и характером вся в Катю, а младшая, Галя, - некрасивая она, но сердце у нее золотое. Весь дом полностью на ней.

- Папка, прокати! - настойчиво потребовал Вовка.

- Вот прилип! - огрызнулся Волнухин. - Ладно уж, поехали. Так тебе, Геннадий, наверное, дровишек принести? Жди вечером! А ну, Орлик! - закричал он и ударил лошадь вожжами по гладкому крупу.

Всю зиму Волнухин снабжал Рыкова дровами. Дрова были сухие, жаркие. Попадались и тоненькие дощечки от продуктовых ящиков, и задымленные горбыли, и даже обломки старой мебели.

Приносил он сразу огромную вязанку, которой хватало на несколько топок, с грохотом сбрасывал ее на пол и при этом торжествующе заявлял:

- Видал! Пусть другой столько припрет. У него жила в животе лопнет.

Силой своей он очень хвалился и говорил, что все Волнухины были силачами.

Как-то рассказывал он Рыкову:

- Это еще до революции было. Меня тогда и в природе не значилось. Пахал мой батька землю, и завязла у него соха в борозде. Тащит он, тащит, и вытащить не может. Задумался, сел отдохнуть. А его конь пытается соху с места сдвинуть. Посмотрел на него батька и говорит: "Не тужись, Гнедко: если я не могу, куда тебе!"

- А он жив сейчас, твой отец? - спросил Волнухина Рыков.

- Помер. Лет пятнадцать назад помер. В деревне у меня одна сеструха живет. Незамужняя. Дом, можно сказать, пустой стоит. Я бы там со всем семейством разместился.

- Ну и забирай всех туда.

- Ишь что придумал, - усмехнулся Саша. - Катерина всю жизнь в городе прожила. К колхозным делам она не приспособлена. Нет уж, лучше пускай сидит дома. Волнухин всех вытянет, не сомневайся. Вот скоро работенка предвидится доходная. Тут один деятель сруб купил, хочет в дачу преобразовать. Он думал цельную бригаду нанять, а я один подрядился.

- И справишься? - недоверчиво спросил Рыков.

- Справлюсь, - решительно сказал Саша. - Перевезу и поставлю. Понимать надо, мне деньга нужна. Катя мечтает, чтобы я ей котиковую шубу купил. В общем, как потеплеет - сразу примусь.

После этой беседы Рыков не видел Волнухина месяца два. Пришла весна, печи перестали топить, и "дровяной король", как называл Сашу сосед по квартире, экономист Григорий Ефимович, не навещал Рыкова.

Рыков встречал Катю несколько раз у ворот, где она, как сытая, гладкая кошка, грелась на солнце.

Однажды они столкнулись при выходе из кино. Катя была, как сказал бы Саша, "в полном параде". На ней было зеленое габардиновое пальто, на голову накинута голубая косынка. В одной руке она держала маленькую лакированную сумочку, другой прицепилась к высокому гривастому молодому человеку. Заметив Рыкова, она улыбнулась своей ленивой улыбкой и, не сказав ни слова, проплыла мимо.

Спустя неделю объявился и сам Волнухин. Это случилось в воскресенье. В квартире все еще спали, и только тетя Лиза гремела кастрюлями на кухне.

Сначала Рыков услышал ее резкий, визгливый голос:

- Топаешь, лешай, носит вас тут!

Потом без стука в комнату ввалился Саша. На нем по-прежнему был неизменный ватник, туго перетянутый ремнем. Рыков давно не видел Сашу и поэтому мог заметить, как сильно он изменился. Лицо его осунулось, стало землисто-серым, под глазами появились грязно-сиреневые круги.

- Чего разглядываешь меня, как девку? - с недоброй усмешкой спросил Волнухин. - Страшен стал? Ладно, все расскажу. Чаю сегодня хлебать не будем.

Он вынул из кармана брюк пол-литровую бутылку водки и сказал:

- Давай стаканы и закуску, только не очень-то старайся, не обедать пришел.

Рыков поставил на стол два граненых стакана, тарелку с чайной колбасой и хлеб.

Волнухин налил водку в стаканы, выпил свою порцию и, вяло пожевывая кусочек колбасы, сказал:

- Наблюдаешь? Думаешь, Волнухин пьяница? Это я недавно приобщился, лечусь. Да ты пей, а то нам не понять друг друга.

Рыков отпил немного из стакана, Волнухин вылил оставшуюся в бутылке водку в свой стакан и начал рассказ:

- Помнишь, Геннадий, я тебе говорил, что подрядился дом ставить. Сначала все шло порядком. Разобрал я старый сруб, перевез его на новое место, фундамент оборудовал и стал действовать. Сам знаешь, на работу я злой, да и тянуть мне эту музыку некогда было. В общем, все уже к концу подвигалось, подводил я дом под крышу и вдруг... Как это случилось, не соображу. Конечно, погода всему виноватая была. День тогда был дождливый, ходить склизко. Ну, значит, взял я одно бревно, не то чтобы тяжесть в нем была великая, потащил его, оступился, упал, а оно возьми и накрой меня. Прямо по ребрам проехало. Поднялся я, чувствую, вроде что-то хрустнуло во мне, бросил работу, затянул потуже ватник - и домой. Двое суток отлежал дома, не раздеваясь. Если, думаю, поломал - срастется. Днем, значит, я в Гужтрансе, а по вечерам - на стройке дачи. Кончил работу, получил деньгу, все как положено. Только чувствую я, в боку у меня колет, и кашель завелся. Катя говорит: "Сходил бы ты в поликлинику, а то по ночам бухаешь, спать не даешь". Сам бы я, понятно, не пошел, но раз баба беспокоится - подчиняюсь. Пришел к врачу, рассказал ему все, как было. Он осмотрел меня и спрашивает: "Так, говоришь, перетянулся ремнем, полежал два дня и все?" - "Так точно", - отвечаю. Не поверил он мне, еще раз спросил, как было. Я ему еще раз объяснил. Тут он собрал других докторов и всяких студентов, которые были в поликлинике, показывает им меня, они удивляются, ахают. Надоело мне это. "Кончайте, говорю, скорее, доктор, а ваши студенты, если им нужно, пусть на скелетах упражняются". Остались мы с доктором вдвоем. Он и объявляет: "Скажу тебе, парень, легко ты отделался, и то потому, что у тебя организм железный. Однако надо тебе беречься, так как ты повредил внутренности, и лучше тебе оставить тяжелую работу и съездить на курорт".

Волнухин засмеялся искренне и весело, словно вспомнил о чем-то забавном, допил водку, оставшуюся у него в стакане, и повел речь дальше.

- Пустой разговор у нас получился. Ушел я от этого доктора, бумажку, на которой он мне лекарство написал, в урну бросил и стал по-прежнему работать. Только, должно быть, и верно чего-то у меня внутри нарушилось. Что день, то хуже себя чувствую, кашель не унимается, в боку будто кол забит, рубаху по ночам хоть выжимай, а главное - силу стал терять. Решил своими средствами лечиться, бешеные капли принимать.

Он постучал по бутылке коротким указательным пальцем и вдруг тяжело захмелел. Черные глаза его затянулись мутной пеленой, вены на висках набухли, речь стала отрывистой.

- Отлягался Волнухин, - закончил он. - Что теперь посоветуешь делать?

- Дело, Саша, найдется. У нас рабочие люди всюду нужны.

- Нужны! - вскричал он. - Знаю, читал на досках: "Требуются слесари, токари, механики". Теперь время такое - везде голова нужна. А я на что годен? Поднять да бросить! Или, может, посоветуешь в ученики идти?.. А кто семейство кормить, одевать будет?.. Кто?! Ну, чего молчишь?! Да, брат, докатился Волнухин. Я вот что тебе скажу. На днях я на улице нашего комбата, капитана Сороку встретил. Помнишь, о нем рассказывал? Изменился он, конечно, годы прошли, и в гражданском ходит. Увидел меня и спрашивает: "Скажите, вы не Волнухин Александр случайно?" Как услышал я его голос, все задрожало у меня внутри. Хотел я схватить нашего дорогого капитана и сжать в объятиях. А потом подумал: "Нет, не могу... Не должен он знать, каким стал его Сашка". Так и не открылся. "Извините, обознались вы", - только и сказал.

- Это ты напрасно, - возразил Рыков, - сам же говорил - фронтовой дружбе цены нет.

- Фронтовая дружба, фронтовая! - резко перебил его Волнухин. - Теперь каждый в отдельной упряжке ходит. Нет уж, я один пойду искать свои пути-дороги.

Он помолчал немного. Затем надел фуражку:

- Ну, существуй!

Рыков был в командировке два года, а когда вернулся в Ленинград, стояло лето. В квартире все разъехались отдыхать, и только тетя Лиза гремела кастрюлями на кухне.

Она сообщила обо всем, что случилось за это время. Экономист Григорий Ефимович вышел на пенсию и целыми днями занимается фотографией. Рема, старшая дочь Карагановых, кончила институт и уехала в Сибирь. Домашняя портниха Нелли Ивановна бросила шить и служит проводником на железной дороге.

Все это тетя Лиза рассказывала подробно, не спеша, и Рыков рассеянно слушал ее. Дошла очередь и до Волнухина.

- Что же ты про своего дружка-приятеля не спрашиваешь? - сказала тетя Лиза. - Интересуешься ведь?

- Конечно.

- Нету его больше в нашем доме, не проживает он у нас. Как ты уехал, вскорости и он исчез. Наискосок пошла вся его жизнь. Ездить на лошади он перестал, тяжести таскать не мог, здоровье не позволяло. А Катька его, знаешь ведь, это не баба - прорва. Вот он, твой Сашка, и подался на барахоловку. А к этому занятию он негодный. Запутали его барахоловские волки, и попался он с ворованными вещами. Не знал он, что это за вещи, откудова они, а все равно отвечать пришлось. Забрали его. Больше году отсидел. А Катька себе другого мужика нашла. Пожилой, правда, и с лица страшный, но денежный - могильщиком на Серафимовском кладбище состоит.

Когда Сашка вернулся домой, все ждали - прихлопнет он Катьку, а он пришел и сказал: "Я противу тебя, Катя, ничего не имею, потому что теперь я уже не добытчик для вас". Ушел он из дома, поступил в кочегары, месяца два жил в котельной. Там, говорят, и разыскал его один старинный знакомый. Фамилия у него какая-то птичья, не припомню.

- Может быть, Сорока, тетя Лиза? Капитан Сорока?

- Ну да, вроде. Только не военный он. Слышала, где-то в совхозе директором. Забрал этот Сорока Сашку с Вовкой и айда в деревню.

- Так больше и не появлялся?

- Не был. А Катьке все денежные переводы шлет. Трать, мол, не стесняйся, на себя и дочек.

Тетя Лиза умолкла, задумалась и тихо, будто для одной себя, сказала:

- Может, и вышел он на правильную дорогу?

И вдруг, резко махнув рукой, визгливо вскрикнула:

- А ну те, лешай, отрываешь разговорами от дела! - и сердито загремела кастрюлями.