"Дети Мафусаила" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт)4Мчась в центр связи, Заккур Барстоу пытался взять себя в руки. А на другом конце провода старался унять волнение достопочтенный Слэйтон Форд. Сэр Слэйтон Форд не питал на собственный счет никаких иллюзий — долгая, блестящая карьера, увенчавшаяся многолетним пребыванием на посту Администратора Синедриона и блюстителя Ковенанта Западной Федерации, предоставила ему возможность оценить свои выдающиеся способности и богатейший опыт. Ни одному смертному не удавалось еще переиграть его на переговорах по какому бы то ни было вопросу. Но сейчас положение было совершенно иным. Что же это за человек, который прожил уже две человеческих жизни и чей жизненный опыт вчетверо, а то и впятеро больше его собственного? Администратор подумал, что даже собственные его точки зрения с годами обновлялись; он уже не тот зеленый юнец, которым когда-то был. Так каков же этот Заккур Барстоу? Предположительно он — самый способный и влиятельный человек в сообществе, совокупный опыт которого Форд не в силах был и вообразить. Как же ему удастся предугадать мнение этого человека, его оценку обстоятельств, образ мышления, его намерения и возможности? Только в одном Форд был уверен: он не собирается продавать Манхэттен за двадцать четыре доллара и ящик виски, а равным образом — и право первородства за чечевичную похлебку долголетия.[10] Он внимательно вгляделся в лицо Барстоу, появившееся на экране. Приятное лицо сильного человека. Такого не запугаешь! Человек выглядел молодо — черт возьми, с виду он куда моложе самого Форда! Почему-то Администратор ожидал увидеть на экране сурового и непреклонного старца; обманувшись в своих ожиданиях, он почувствовал, что напряжение спало. — Вы — гражданин Заккур Барстоу? — тихо спросил Форд. — Да, господин Администратор. — Вы — ответственный руководитель Семей Говарда? — Я всего-навсего поверенный в делах нашего фонда — в настоящее время. Я скорее забочусь о благополучии родичей, нежели руковожу ими. Это объяснение Форд с ходу отмел. — Ну, я полагаю, статус ваш сопряжен и с руководством. Ведь нельзя вести переговоры с сотней тысяч человек! Барстоу ничем не выказал удивления, однако тут же отметил, что количество родичей Администрации известно, и принял данное обстоятельство к сведению. Он уже оправился от потрясения, вызванного тем, что тайна Семейной Усадьбы больше не является тайной и Администратору известен код их закрытой системы связи. А факты эти могли означать только одно: один или несколько родичей были схвачены и принуждены говорить. Несомненно, властям уже было известно все мало-мальски значительное, а потому блефовать бессмысленно. В то же время выдавать добровольно какую бы то ни было информацию тоже не следовало: наверняка Администрация еще не располагает всей информацией о Семьях. Барстоу отреагировал почти сразу же: — Что вы хотели бы обсудить со мной, сэр? — Политику Администрации по отношению к вашему сообществу. А также ваши и ваших родичей выгоды. Барстоу пожал плечами. — Что же тут обсуждать? Действие Ковенанта приостановлено, а вы имеете полномочия поступать с нами, как сочтете нужным, чтобы вырвать у нас сведения, которых на самом деле не существует. Тут уж нам ничего не остается, разве что надеяться на ваше милосердие. — Да перестаньте бога ради, — раздраженно отмахнулся Администратор. — Зачем ходить вокруг да около? Мы с вами стоим перед лицом проблемы. Вы и я. Давайте же чистосердечно все обсудим и попробуем достичь соглашения. Вы готовы? — Хотелось бы мне, — протянул Барстоу, — верить в ваше стремление к взаимопониманию… Однако проблема строится на ложной посылке, будто мы — Семьи Говарда — знаем, как продлить человеческую жизнь. Это не так. — А если я скажу вам, что уже убежден в вашей искренности? — Э-э… Хотелось бы верить… Как же в таком случае ваша позиция увязывается с вашими действиями? Нас гонят в ловушку, будто крыс! Форд криво усмехнулся. — Помните древнюю притчу о богослове, которого спросили, как милосердие Господне сообразуется с постулатом о проклятии новорожденных? «Всемогущий, — ответил теолог, — находит нужным назидательности ради вершить напоказ такое, что полностью отвергает в душе своей». Барстоу неожиданно для самого себя улыбнулся. — Да, я улавливаю аналогию. Это действительно так? — Думаю, да. — Понятно. Надеюсь, вы звоните мне не просто ради того, чтобы извиниться, как в той истории про палача? — Нет. Надеюсь, что нет. Вы в курсе политических событий? Впрочем, этого от вас должность требует. Барстоу утвердительно кивнул. Форд продолжал: — Мое правление было самым длительным за всю историю Ковенанта. Я пережил четыре состава Синедриона. И тем не менее сейчас мое положение так шатко, что я не рискнул даже поставить вопрос о вотуме доверия — во всяком случае, по проблеме Семей Говарда. Без всякого сомнения, меня поддержало бы не подавляющее большинство, как обычно, а как раз наоборот. Если бы я пошел против решения Синедриона и настоял на вотуме доверия, то мигом оказался бы не у дел, а мое место занял бы лидер оппозиции. Понимаете? Мне необходимо оставаться у власти, чтобы решить проблему более-менее гуманно — либо я могу умыть руки и оставить решение проблемы на усмотрение моего преемника. — Но не станете же вы спрашивать моего совета? — Нет, нет. Не по этому поводу. Я уже принял решение. Чрезвычайное положение так или иначе было бы введено либо мной, либо мистером Вэннингом — а потому я решил сделать это сам. Вопрос в следующем: поможете вы мне или нет. Барстоу размышлял, вспоминая политическую карьеру Форда. Ранний период его долгого правления был сущим золотым веком для государства: мудрый и практичный, Форд претворил в жизнь принципы человеческой свободы, облеченные Новаком в текст Ковенанта. То была эпоха доброй воли и прогресса цивилизации, который казался необратимым. Но, тем не менее, реакция наступила. Причины этому Барстоу понимал не хуже, чем Форд. Стоит только сосредоточиться на чем-либо одном в ущерб всему остальному, и почва для демагогов, бездельников и честолюбцев всех мастей готова. Сами того не желая, Семьи Говарда вызвали кризис общественной морали и сами же пострадали от него. Все-таки им не следовало давать знать о себе. И то, что никакого секрета вечной молодости на самом деле не существовало, теперь не имело ровно никакого значения. Зло заключалось в том, что слухи об этом секрете разлагающе подействовали на общество. Судя по всему, Форд прекрасно понимал сложившуюся ситуацию. — Мы вам поможем, — внезапно объявил Барстоу. — Отлично. Что вы предлагаете? Барстоу закусил губу. — Нет ли возможности отменить это пагубное решение, то есть приостановку действия Ковенанта? — Поздно. — Форд покачал головой. — И даже если вы выступите перед всем народом и лично заявите, что никакого… — Я, — перебил Форд, — вылечу из своего кресла прежде, чем успею договорить. К тому же, мне просто не поверят. И кроме того, — поймите меня правильно — мои личные симпатии в отношении вас и ваших родичей тут ничего не значат. Дело не в вас, а в той раковой опухоли, что укоренилась в нашем обществе. Бороться следует именно с ней. Конечно, я вынужден был это сделать, однако назад дороги нет. Мне следует довести дело до его логического завершения. Барстоу был мудр по крайней мере в одном отношении: он допускал, что некто может иметь взгляды, противоположные его собственным, и при этом не быть негодяем. Тем не менее он возразил: — Но мои люди подвергаются преследованиям! — Ваши люди, — решительно заговорил Форд, — составляют ничтожную долю от одной десятой процента всего населения, а нам следует найти решение, приемлемое для всех. Я связался с вами, чтобы узнать: можете ли вы такое предложить. Можете? — Я не совсем уверен, — медленно ответил Барстоу. — Допустим, я согласен, вам надлежит и дальше творить это беззаконие. Арестовывать, допрашивать преступными методами… Скорее всего, здесь у меня выбора нет. — Равно как и у меня, — сдвинул брови Форд. — Но, хоть я и не волен в своих действиях, я приложу все усилия, чтобы все делалось наиболее гуманными способами. — Благодарю вас. Вы правы, вам бесполезно обращаться к общественности. И все же вы, как Администратор, имеете в своем распоряжении мощные средства информации. Нельзя ли с их помощью организовать кампанию по разъяснению того, что никакого секрета вечной молодости в природе не существует? — А вы подумайте сами: сработает ли? — Пожалуй, нет, — вздохнул Барстоу. — И даже в случае успеха проблема, уверяю вас, не исчезнет! Люди, и в том числе мои ближайшие помощники, твердо уверены в существовании источника вечной молодости, иначе им остается лишь терзаться горькими мыслями о бренности всего сущего. Знаете, что для них будет означать истина? — Продолжайте. — Я мирился со смертью лишь потому, что считал ее величайшим демократом, не взирающим на лица. А теперь и у нее появились свои фавориты! Попробуйте хоть на мгновение почувствовать зависть обычного человека — жестокую зависть, скажем, пятидесятилетнего при виде любого из вас! Всего-то полвека: из них двадцать лет на детство и юность, приличным специалистом он стал лишь к тридцати, какого-то успеха добился к сорока, и менее десяти лет действительно что-то значат. — Форд наклонился к экрану; в голосе его зазвучала необыкновенная грусть. — И вот, стоило ему чего-то достичь, приблизиться к заветной цели — и что же получается? Глаза начинают подводить, молодой задор давно прошел, сердце и легкие «уже не те»… Нет, он еще не старик! Однако в груди появляется неприятный холодок. Он знает, что ждет его вскоре. Ох, как он хорошо знает! Раньше это было неизбежным, и всякий был к этому готов. И тут появляетесь вы! — в голосе Форда почувствовалась горечь. — Живой укор его немощи, вы — насмешка над ним в глазах его собственных детей… Он не смеет загадывать вдаль, а вы беззаботно строите планы, которые будут реализованы только через полвека, и даже через сто лет! Неважно, какого совершенства достиг он в жизни — вы догоните его, перегоните, переживете… Его немощь вызывает у вас только жалость — разве удивительна его ненависть к вам? Барстоу с трудом поднял голову. — А вот вы, Слэйтон Форд, меня ненавидите? — Нет. Я не могу позволить себе ненависти к кому бы то ни было. Но, если говорить честно, — внезапно добавил Форд, — если бы этот секрет не был выдумкой, я вытянул бы его из вас. Даже если бы пришлось резать вас на куски. — Да, понимаю, — Барстоу немного поразмыслил. — Но ведь я и мои родичи почти ничего не можем исправить. Не мы затевали этот эксперимент, все решили за нас… Хотя кое-что предложить мы можем. — Что же? Барстоу объяснил. Форд покачал головой: — Медицински это вполне осуществимо. Несомненно, ваш генетический потенциал — пусть даже наполовину разбавленный — может значительно увеличить продолжительность жизни. Однако, если женщины и согласятся на искусственное оплодотворение, в чем я отнюдь не уверен, для наших мужчин это будет полной психологической гибелью. Последующий взрыв ненависти и отчаяния расколет человечество и уничтожит его. И неважно, что вы исполнены самых благих намерений, — подрыв жизненных устоев человечества не пройдет даром. Людей нельзя разводить, точно животных. Они никогда не согласятся на это. — Я понимаю, — согласился Барстоу. — Но это все, что мы можем предложить. — Наверное, мне следовало бы поблагодарить вас, но я не хочу и не стану. Давайте рассуждать с точки зрения практики. Все вы, взятые в отдельности, — уважаемые, симпатичные люди. Но в целом — опаснее зачумленных. И потому вас следует изолировать. — Мы тоже пришли к такому выводу, — кивнул Барстоу. Форд, казалось, вздохнул с облегчением. — Я рад, что вы разумно смотрите на вещи. — К сожалению, нам больше ничего не остается. Так где же выход? Изолированная колония? Отдаленное место, наподобие Ковентри? Например, Мадагаскар… или мы можем занять Британские острова, заново заселить их, а по мере снижения радиоактивного фона, продвигаться в глубь Европы? — Невозможно, — возразил Форд. — Таким образом проблема просто ляжет на плечи моих внуков, а ваше превосходство к тому времени возрастет настолько, что вы сможете победить. Нет, Заккур Барстоу! Вы и ваши родичи должны покинуть эту планету. Барстоу помрачнел. — Я знал, что к этому все идет. Куда же нам отправляться? — В любую точку Солнечной системы. — Но — Верно. Лучше вам выбрать другую планету. — Но какую же? В Солнечной системе больше нет планет, пригодных для человека. А чтобы сделать хотя бы немного пригоднее мало-мальски подходящую, придется затратить громадные деньги, не менее громадные усилия, плюс массу лучшей современной техники. — Ничего, попытайтесь. Мы будем вам по возможности помогать. — Не сомневаюсь. Однако, если на то пошло, чем же это лучше земной резервации? Или вы всерьез готовы прекратить космические сообщения? Форд резко выпрямился. — Да, я понимаю. Я не сразу уловил суть, но давайте рассмотрим и этот вариант. Почему бы нет? Лучше отказаться от космических полетов, чем доводить дело до открытой войны. К тому же, прецедент уже имел место… — Да, когда венерианцы стали независимыми. Но все же космические сообщения возобновились, Луна-Сити был отстроен заново, и движение в космосе в десять раз интенсивнее прежнего. Вы в силах остановить этот процесс? В состоянии запустить его так, чтобы в будущем он не смог выйти из-под контроля? Форд задумался. Конечно же, такое никому не по силам. Но что если наложить запрет на посещение одной планеты, той, куда переселятся долгожители? Поможет ли это? Одно, два, три поколения — какая разница? Древние японцы когда-то пытались поступить подобным образом, но иноземные дьяволы все равно явились.[11] Культуры невозможно изолировать навсегда; когда же они вступают в контакт — выживает сильнейшая. Закон природы. Значит, постоянно действующий карантин неосуществим. Если так, то выход только один — и самый нежелательный. Однако Форд был человеком решительным и всегда находил в себе силы делать то, что считал нужным. Он принялся разрабатывать планы, забыв даже о Барстоу на том конце провода. Стоит ему указать местонахождение штаб-квартиры Семей Говарда Главному Проктору, и Усадьба будет захвачена через час-два — в случае если там не имеется каких-нибудь очень уж эффективных оборонительных средств. Но и тогда это всего лишь вопрос времени. От тех, кто будет взят в Усадьбе, можно будет узнать, где находятся остальные, а после обнаружить их и задержать. В случае удачи все долгожители будут арестованы максимум в двое суток. Пока что он не решил одного: ликвидировать всех или просто стерилизовать. Любой из этих шагов является радикальным решением проблемы; третьего не дано. Что же будет гуманнее? Форд отлично понимал: карьере его на этом конец. Его с позором выкинут с должности; возможно, даже сошлют в Ковентри. Но все это мало интересовало Администратора. Он был слишком целеустремлен, чтобы ставить личный интерес выше общественного блага. Барстоу не мог заглянуть в его душу, однако чувствовал, что Форд принял какое-то решение и прикидывал, что за этим может последовать. Похоже, настало время выбросить свой единственный козырь. — Господин Администратор… — А? Ох, извините, я задумался. — Форд изобразил смущение, стараясь не выказывать своих истинных чувств. В глубине души он был потрясен, когда вдруг понял, что сидит лицом к лицу с человеком, которого только что обрек на смерть. Администратор поспешил спрятаться под панцирь формальной вежливости: — Заккур Барстоу! Благодарю вас за интересную и содержательную беседу. Весьма сожалею… — Господин Администратор! — Слушаю вас? — А что, если мы отправимся за пределы Солнечной системы? — Что? — Форд моргнул. — Вы серьезно? Барстоу заторопился. Полусырой план Лазаря Лонга следовало преподнести Администратору в лучшем виде, импровизируя на ходу, преуменьшая препятствия и преувеличивая выгоды. — Кажется, это подойдет, — наконец сказал Форд. — Конечно, о кое-каких трудностях вы не упомянули: политические тонкости, нехватка времени… И все же это возможно. — Он поднялся. — Возвращайтесь к своим, но пока не говорите им ничего. Я свяжусь с вами позже. Барстоу не спеша вернулся в зал, обдумывая, что же сказать родичам. Конечно, с него потребуют полного отчета, и, теоретически, он не имеет права умолчать ни о чем, но все же… Барстоу склонялся к сотрудничеству с Администратором — пока есть надежда на благоприятный исход. Приняв решение, он свернул в свой кабинет и послал за Лазарем. — Ну как? — спросил тот с порога. — До чего договорились? — И хорошо… И плохо, — отвечал Барстоу. — Послушай… Он кратко передал содержание беседы. — Ты не мог бы вернуться в зал и как-нибудь их успокоить? — Н-ну… Попробую. — Тогда поторопись. То, что Лазарь предложил собравшимся, не понравилось никому. Никто не хотел ни расходиться, ни сидеть спокойно. — Где Заккур? Требуем отчета! Что тень на плетень наводить! Рев Лазаря утихомирил родичей: — Да послушайте же, идиоты чертовы! Зак подготовится как следует и все расскажет, нечего его попусту дергать! Он знает, что делает. В заднем ряду встал человек: — Я возвращаюсь к себе! — Давай, — ласково напутствовал его Лазарь. — Передавай там от меня прокторам привет. Человек с ошарашенным видом опустился в кресло. — Может, еще кто домой хочет? — осведомился Лазарь. — Вы на меня внимания не обращаете, но пора бы пораскинуть куриными своими мозгами и сообразить: мы объявлены вне закона! От прокторов нас защищает только то, что Зак пудрит мозги Администратору! В общем, как хотите. Совет объявляю закрытым. — Слушай, Зак, — говорил Лазарь несколько минут спустя, — давай-ка внесем ясность. Значит, Форд своей властью постарается помочь нам пробраться на корабль и сделать ноги. Так? — Собственно, он вынужден так поступить. — Х-м-м… То есть ему придется убедить Синедрион, что он хитростью выманивает у нас секрет долголетия… Правильно? — Над этим я пока не думал. Я… — Но ведь так? — Пожалуй, так. — Ладно. Значит, дело в следующем: хватит ли у него ума, чтобы понять, во что он ввязывается, и сил, чтобы довести дело до конца. Барстоу припомнил все, что знал о Форде, прибавил впечатления от беседы с ним. — Да, — решил он. — Форд прекрасно понимает ситуацию и достаточно тверд, чтобы встретить трудности лицом к лицу. — Хорошо. А как будет с тобой? Ты-то сам потянешь? В голосе Лазаря сквозило сомнение. — Я? Что ты хочешь сказать? — Ты ведь тоже собираешься вести двойную игру, так? Хватит ли у тебя духу не отступить, когда придется туго? — Не понимаю, — забеспокоился Барстоу. — Я никого не собираюсь обманывать. По крайней мере, никого из родичей. — Лучше прикинь еще раз, — безжалостно продолжал Лазарь. — Тебе придется сделать так, чтобы все — до единого — участвовали в этом исходе. Ты что, собираешься вбивать эту идею в каждого отдельно или думаешь, что сто тысяч человек единогласно тебя поддержат? Ерунда! Такую толпу не заставишь даже «Янки-Дудль» просвистеть хором! — Но у них не будет другого выхода, — возразил Барстоу. — Выбора нет! Либо мы покинем планету, либо нас в конце концов перебьют! Я уверен, Форд и собирался это сделать. И сделает! — Так почему б тебе не пойти и не сказать им об этом? Зачем было посылать меня? Барстоу устало провел рукой по глазам. — Не знаю. — А вот я знаю, — заявил Лазарь. — У тебя и в пятке ума больше, чем у большинства из них в черепушках! Ты отправил меня дурака перед ними валять, потому что отлично знал: правда тут не годится. Если бы ты предложил им выбирать между бегством и могилой, кто-то ударился бы в панику, кто-то заупрямился, а некоторые — типа дряхлых старушонок, даром что в килтах — отправились бы домой, стали взывать к параграфам Ковенанта и мигом порушили бы все наши планы, не успев даже понять, что власти с ними не в игрушки играют. Так, нет? Барстоу пожал плечами и невесело засмеялся: — Так, именно так. Я поступил так не раздумывая, но ты совершенно прав. — Да нет, — возразил Лазарь, — ты все заранее просчитал. И ты верно придумал, Зак. Твоя пятка меня устраивает, и потому я за тебя. Похоже, вы с Фордом решили оставить с носом население всей планеты! Еще раз тебя спрашиваю: хватит ли тебя на то, чтобы довести дело до конца? |
||
|