"Твердая рука. Гамбусино" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)

Глава XI. В ПУТИ

Мексика, если принять во внимание соотношение между ее населением и территорией, – одна из самых безлюдных стран земного шара. В европейских странах существует множество различных и удобных видов транспорта, Мексика же знает только один способ передвижения – коня. В центральных штатах, а также в штатах, расположенных близ берегов Атлантического океана, некоторые города связаны еще между собой дилижансами. Эти экипажи меняют лошадей в тавернах или на постоялых дворах, где путешественники могут заночевать. Но в этих тавернах, напоминающих сицилийские харчевни или испанские корчмы, путешественник, кроме крыши для ночлега, не найдет ничего, разве только обеденный прибор, к тому же весьма примитивный. Другими словами, помимо лровизии, путешественник вынужден таскать с собой и постель, если только он не предпочитает спать, закутавшись в свой плащ, на голой земле, которая заменяет пол в помещениях мексиканского постоялого двора.

Однако в штатах, примыкающих к берегам Тихого океана, путешественник лишен даже таких элементарных удобств. В этих краях путник на расстоянии от пятидесяти до шестидесяти лье, которое он должен проделать верхом, отправляясь из одного города в другой, не встретит ни одной таверны, ни даже самого жалкого ранчо, где он мог бы укрыться от непогоды, от палящего дневного зноя, от пронизывающей ночной стужи и ледяной росы. Путник устраивается на ночлег там, где застает его ночь, спит под открытым небом, а наутро возобновляет свое путешествие.

Дороги центральных штатов буквально наводнены грабителями и разбойниками всех мастей. Эти рыцари больших дорог чувствуют себя здесь господами положения и среди белого дня совершенно безнаказанно грабят и убивают путешественников. В Соноре воры и грабители – более редкое явление. На дорогах здесь царит относительная безопасность. Однако и здесь путешественникам грозит немало опасных встреч, особенно во время восстания индейцев или в те дни, когда какое-нибудь очередное пронунсиаменто спускает с цепи разнузданные толпы солдат. Солдаты, идя по стопам профессиональных грабителей и убийц, без всякого стеснения грабят и убивают всех, кто бы ни попался им в руки. Дону Хосе Паредесу предстоял путь не более, чем в пятьдесят лье. Но при плохих дорогах и при тех предосторожностях, которые ему приходилось принимать, путешествие в Эрмосильо должно было отнять у него не менее четырех дней. Для человека, избалованного всеми удобствами европейской цивилизации, четырехдневное путешествие верхом без крова над головой было бы тяжким испытанием. Но для нашего достойного управителя, привыкшего ночевать чаще под открытым небом, чем под крышей, наделенного к тому же могучим здоровьем, позволяющим ему безболезненно переносить всякого рода трудности и неудобства, подобное путешествие представляло скорее приятную прогулку.

И действительно, дон Хосе ехал, беззаботно покачиваясь в седле, то покуривая пахитоску, то мурлыча себе под нос какую-нибудь знакомую песенку. Все это не мешало ему зорко осматриваться по сторонам и предусмотрительно не спускать пальца с курка ружья, лежавшего перед ним поперек седла. Второй день его путешествия был на исходе. Дон Хосе уже миновал Ариспу. Близился закат; порывистый и сильный ветер часто поднимал облака пыли, ослеплявшие путника и окутывавшие его непроницаемой пеленой. День угасал, но в воздухе все еще стояла томительная жара.

Потемневшее небо приняло синевато-свинцовую окраску. Сбившиеся в кучу желтоватые облака стали быстро заволакивать горизонт. Птицы с тревожными и жалобными криками сновали в воздухе, пронзительный свист и какие-то неясные шумы то и дело возникали среди скал, окаймлявших справа и слева узкое ущелье, по которому следовал в эту минуту дон Хосе; обожженная земля жадно глотала первые крупные капли дождя. Конь пугливо прядал ушами, мотал головой и беспокойно пофыркивал. Все предвещало одну из тех бурь, которые можно наблюдать только в этих широтах. Это настоящие катаклизмы, в несколько часов изменяющие пейзаж тех мест, на которые они обрушиваются со свирепостью африканского самума. Неистовый ветер гнет и ломает или вырывает с корнем гигантские деревья, реки выходят из берегов; кажется, что сама земля содрогается в страшных объятиях взбесившейся природы.

– Если я не ошибаюсь, – пробормотал дон Хосе, беспокойно озираясь по сторонам, – не пройдет и часа, как нас настигнет кордоннасо[33], и это будет самый свирепый из всех, которые когда-либо посещали эти края. Весьма приятная для меня перспектива! В веселенькое положение поставил ты меня, проклятый ураган! Не мог задержаться еще на какиенибудь сорок восемь часов, чертов кум!

Впрочем, управитель не стал терять времени на бесполезные причитания. Положение его становилось критическим. Он знал, что ураган будет свирепствовать с особой силой в узком и глубоком ущелье, по которому он теперь следовал. Дон Хосе понимал, как трудно будет ему уцелеть, если буря застигнет его здесь. Он решил во что бы то ни стало выбраться из этой мышеловки. Он располагал считанными минутами; не оставалось времени даже для малейших колебаний. Паредес был человек решительный, с давних пор привыкший полагаться только на самого себя, на свою смелость, силу и энергию. Он плотно завернулся в свой плащ, надвинул на голову шляпу и, припав к луке, вонзил шпоры в коня и зычным голосом гикнул:

–Сантьяго![34]

Кровный мустанг, не привыкший к такого рода понуканию, заржал от обиды и вихрем ринулся вперед. Тучи между тем совсем заволокли небо, все более и более темнело, лучи солнца сразу потеряли свою теплоту. Конь, взбесившийся от ударов, непрерывно наносимых шпорами дона Хосе, мчался, не меняя аллюра.

Но вот дон Хосе выбрался из ущелья. При виде расстилавшейся перед ним степи, упиравшейся на горизонте в высокие горы, он громко вскрикнул от радости. Туда, к этим горам, и хотел добраться управитель: только там и мог он обрести свое спасение. Слов нет, положение вырвавшегося из ущелья путника заметно улучшилось; тем не менее впереди его ожидали еще тяжкие испытания. С первого же взгляда дон Хосе убедился, что на всем протяжении этой голой и дикой степи, пересеченной лишь несколькими реками и речками, не было ни одного убежища, где он мог бы, не подвергая себя опасности, встретить готовую разразиться грозу. Не теряя времени, дон Хосе повторил свое пронзительное гиканье, и мустанг с еще большей лихостью понесся вперед. Умное животное, словно понимая, что от него одного зависит спасение и его самого, и всадника, мчалось почти с фантастической быстротой легендарных коней.

Вдруг белесоватая молния пронзила тучи и грянул оглушительный удар. Испуганный мустанг шарахнулся было в сторону, но властная рука наездника привела его в себя, и вот уж он снова пожирает пространство под потоками хлынувшего ливня. Солнце заволокло тучами, наступила тьма, но Паредес не падал духом, его воля закалялась в борьбе со стихией. Он словно прирос к седлу, когда, понукая коня то гиканьем, то шпорами, он смело вступил в схватку с подстерегающей его гибелью. Только нахмуренные брови да буравившие мглу глаза выдавали его напряженное состояние. Но черты лица его были спокойны и бесстрастны; можно было подумать, что он переживает одно из обычных происшествий, которыми так изобиловала его богатая приключениями жизнь обитателя прерий.

Буря между тем перешла в свирепый ураган. Ветер, словно дикий зверь, спущенный с цепи, дул с неистовой силой, подхлестывая дождь и вздымая пласты липкой грязи. Внезапно до слуха злополучного путника стало доноситься зловещее хлюпанье; то был признак начавшегося наводнения. Там и сям замелькали серовато-свинцовые лужи; освещенные белесоватым светом непрерывно сверкающих молний, постепенно расширяясь, они все теснее замыкали вокруг путника свое кольцо. И все явственнее слышалось дону Хосе дальнее громыхание, доносимое к нему на крыльях ветра. Опасения путника усилились: один только час времени отделял его от гибели, которая неминуемо настигнет его, когда равнина превратится в бурлящее озеро. При свете молнии Паредес заметил множество метавшихся то тут то там силуэтов: то дикие звери, инстинктивно почуявшие приближение катастрофы, покинули свои норы и с диким рыканием, обезумев от страха, метались по равнине.

Все вокруг бесновалось и ревело; гул потревоженных вод сливался с раскатистыми ударами грома и пронзительным завыванием ветра; все шумы бури сталкивались с неимоверным грохотом. А мустанг дона Хосе все мчался напрямик, гонимый страхом, который подгонял его лучше, чем самые острые шпоры.

Чтобы получить хотя бы отдаленное представление об этой фантасмагорической скачке, надо хотя бы раз воочию наблюдать ураган в этих низких широтах, когда за несколько часов воды реки, поднятые ветром с их ложа, вздымаются, клокочут и, хлынув из своих берегов, затопляют равнину на несколько лье в окружности.

Вдруг крик ужаса и гнева вырвался из груди управителя. В то же мгновение он выпрямился и с такой силой натянул поводья, что конь его застыл как вкопанный. Дону Паредесу послышался звон далекого колокола. В низинах во время больших наводнений владельцы асиенд приказывают бить в колокола, чтобы указать заблудившимся путникам путь к спасению. С минуту дон Хосе прислушивался; наконец, он уловил звук, тихий, как стон. Чуткий слух управителя не обманул его: то был, действительно, далекий, как бы умирающий звон колокола. Но он доносился со стороны, прямо противоположной направлению, по которому следовал наш путник. Очевидно, в этой непроглядной тьме он сбился с пути и теперь затерялся в затопленной равнине, где нельзя было ожидать никакой помощи, где его ожидала верная гибель.

При всей своей беззаветной храбрости Паредес невольно содрогнулся; холодная испарина выступила на его лбу. Одна только мысль волновала дона Хосе в этот роковой час: мучительная мысль о том, что он унесет с собой в пучину вверенное ему достояние целой семьи. Несколько минут этот человек с сердцем льва, этот мужественный путешественник, изъездивший прерию вдоль и поперек, умевший, не дрогнув, встречать самые страшные опасности, испытывал полный упадок сил, почти ребячью слабость. Однако, это состояние длилось недолго; реакция не заставила себя ждать: дон Хосе воспрянул духом, внутренне пристыженный своей минутной слабостью. В этот момент, когда все, казалось, ополчилось против него, он решил сам постоять за себя. Никогда еще его воля не была так тверда, как теперь, когда он поклялся бороться до последней крайности, до последнего вздоха, до смертного часа.

Минуту назад от сильного прилива крови сердце храбреца готово было разорваться; теперь мужественное решение вдохнуло в него новые силы. Тыльной стороной руки Паредес стер пот с лица и, не двигаясь с места, стал дожидаться очередной молнии, чтобы при свете ее оглядеться и определить, в какую сторону ему следует двигаться дальше.

Он невольно вскрикнул от радости, когда при вспышке молнии, осветившей окрестности, заметил вправо от себя, всего в нескольких шагах, высокий холм, на вершине которого ему почудился всадник, неподвижный, словно каменное изваяние.

Вода быстро настигала дона Хосе, его конь стоял уже по брюхо в воде; тем не менее с хладнокровием, присущим только сильным натурам в часы великих испытаний, он решил не действовать наобум. А может быть, это просто мираж, обычно посещающий людей в минуты крайнего нервного возбуждения? В ожидании второй вспышки молнии он не сводил глаз с того места, где увидел холм. Внезапно в тот самый миг, когда желанная на этот раз молния озарила мрак, до слуха дона Хосе, заглушая вой бури, ясно донесся зычный голос, насыщенный той звучностью, которую человеческий голос приобретает при исключительных обстоятельствах.

– Смелей! Вперед! Напрямик ко мне! – услышал дон Хосе. С радостным криком, напоминавшим торжествующий рев хищника, он поднял своего коня и, понукая его поводьями и шпорами, помчался к холму, преследуемый по пятам ревущим потоком. Менее чем в десять минут дон Хосе взлетел на вершину и повалился без чувств на руки человека, чей призыв спас его от гибели.

Теперь путнику ничто не грозило: вода не могла настигнуть его, здесь он находился в надежном убежище.