"Пропавший легион" - читать интересную книгу автора (Тёртлдав Гарри)

Глава 11

На пятый день марша от Гарсавры показались первые признаки того, что Видессос подвергался нападениям. Полоса разграбленных, сожженных сел лучше всяких слов свидетельствовала о том, что летучие отряды Казда проходили этим путем. Разоренные поля, брошенные фермы, разграбленные монастыри заставляли людей гневно сжимать кулаки. Некоторые следы были совсем свежими. Голодные собаки с воем бегали возле монастыря, ожидая хозяев, которые уже не могли вернуться. Разрушение и убытки, причиненные кочевниками, были, в общем-то, обычными для любой войны. Но для бога Империи, для Фоса, казды приготовили особенное унижение. Маленькая часовня возле жилища монахов была жестоко осквернена. Изображения бога на стене были порваны в клочья, а алтарь разбит — им топили печи. Самым страшным оскорблением было то, что в часовне устроили конюшню. Но если этим Казд хотел повергнуть в ужас своих врагов, то он просчитался. Видессиане уже имели немало причин ненавидеть своих западных соседей. Теперь та же ненависть запылала в сердцах наемников, которые стали следовать учению Фоса. Маврикиос лично проследил за тем, чтобы все его солдаты заглянули в часовню, оскверненную врагом. Сам он не сказал ни слова. В этом не было необходимости.

Разрушения огорчили и Марка, но по другой причине. Он давно уже понял, что Казд был тем врагом, с которым стоит сразиться. Со страной, где в чести такие люди, как Авшар, невозможно поддерживать даже видимость дружеских отношений. Но трибун недооценивал силы Казда, и теперь он это понял. Императорская армия была еще на полпути к западным границам Видессоса, а земля уже несла на себе отметину вражеских набегов. И сегодня они видели лишь слабое касание руки Казда. Что же увидят солдаты через пять дней пути? Через десять дней? Останется ли там хоть что-нибудь живое?

В эту ночь в римском лагере не раздалось ни одной жалобы. Легионеры безропотно копали ров, строили насыпь, втыкали колы. Ни одного казда еще не было видно, но солдаты подготовили лагерь так, словно находились на вражеской территории.

Скавр же радовался, что его группе пришла очередь навестить своих женщин. Когда они бежали к женским палаткам, Марк внимательно осмотрел укрепления, построенные союзниками. Он всегда делал так. Женские палатки были окружены неким подобием частокола, но он был не крепче, чем прочие сооружения видессиан. Слишком много больших, наспех воткнутых в землю древесных стволов, которые двое или трое мужчин с легкостью могут оттащить в сторону. Римляне же положили три ряда бревен, не обрубая ветвей. Такие бревна труднее сдвинуть с места, и даже если враг успеет сбросить два-три ствола, это еще не создаст бреши, в которую можно прорваться. Он не раз говорил об этом видессианам. Те выглядели заинтересованными, но дальше разговоров дело не шло.

Часовые нервничали. На коротком пути от лагеря к палаткам римлян останавливали пять — шесть раз.

— Головой думай, дурак! — сердито буркнул Марк, когда его окликнули в очередной раз. — Разве ты не знаешь, что казды воюют на лошадях?

— Разумеется, — ответил часовой обиженно.

Скавр помедлил и извинился. Казды могли использовать любую хитрость, а он вовсе не хотел насмехаться над исполнительным солдатом.

Марк и сам был гораздо ближе к срыву, чем ему хотелось, и сегодня ему как никогда нужны тишина и мир, спокойная ночь в объятиях Хелвис.

Но успокоиться было непросто, хотя Хелвис и отослала Мальрика к друзьям, которые появились у него в походе. Скавр привык не открываться никому, особенно женщинам, и поэтому заговорил с ней не о том, что его беспокоило, а просто о марше, о походе, о других, не слишком важных вещах.

Неудивительно, что Хелвис почувствовала что-то неладное, но трибун наглухо загородился от нее щитом своей скрытности, и она не могла понять, в чем дело. Даже их любовь в эту ночь не принесла римлянину желанного облегчения. Он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы дать волю чувствам. В конце концов ему стало еще хуже, и трибун забылся беспокойным сном.

Ему приснился кошмар. Он снова стоял на опушке в лесной Галлии посреди своих легионеров. Кельты начали резню. Он с ужасом огляделся по сторонам. Где Видессос? Где Император? Где выжженная солнцем степь? Была ли в действительности Империя или это всего лишь фантазия, порожденная обезумевшим от страха человеком? Вот к нему подошел Виридовикс, крутя над головой своим длинным мечом — точной копией меча Марка. Трибун хотел отразить удар, но рука, которую он поднял, была пустой…

— Что с тобой?

Прикосновение было не безжалостным ударом меча, а лаской мягкой руки Хелвис.

— Ты метался во сне и разбудил меня, а потом закричал так громко, что взбудоражил, наверно, половину лагеря.

Несколько секунд Марк лежал на спине, не отвечая. Ночь была почти такой же душной и жаркой, как день, но на плечах у него выступил холодный пот. Он взглянул вверх, на полотняный полог палатки, и мысли его были все еще сосредоточены на горящих огоньках, пробегавших по кельтскому мечу.

— Это был только сон, — сказал он, обращаясь больше к себе самому, чем к Хелвис.

— Ну конечно, — ответила она и снова нежно погладила его по лицу. — Просто ночной кошмар.

— Но клянусь богами, слишком уж он был реален! Я даже решил, что Видессос мне только померещился, и снова умирал в Галлии, как это и должно было случиться. Как реально это было! — снова повторил он. — Неужели это только сон… или? Что я делаю здесь, в этой земле, которая не могла мне и причудиться? Почему я говорю на этом языке, участвую в этих войнах?

Существует ли Видессос? Может быть, и он, и ты тоже в один прекрасный день исчезнете, как мыльный пузырь? И неужели я обречен навеки остаться солдатом и буду потом служить другому царю и снова учиться чужому языку и чужим обычаям? — Он содрогнулся. — В часы, когда один день уже умер, а второй еще не родился, видение вполне может оказаться правдой.

Хелвис прижалась к нему теплым обнаженным телом.

— Кошмар ушел, ты проснулся. Только это — правда, — сказала она убежденно. — Ты видишь меня, ты меня касаешься, что может быть еще? Я — ни в чьем другом сне, только в моем собственном. И я счастлива, что ты разделяешь его со мной.

В темноте ее глаза были большими и светлыми.

— Ты в таком напряжении, — сказала она. Пальцы ее коснулись его груди, затем шеи. — Перевернись на грудь! — скомандовала она, и Скавр послушно лег на живот. Она принялась уверенно массировать его спину, и он застонал от удовольствия, чувствуя, что начинает успокаиваться. Через несколько минут он снова перевернулся на спину, все еще прижимая ее к себе.

— Что ты делаешь? — спросила Хелвис, хотя уже заранее знала ответ.

Он приподнялся на локтях и нежно поцеловал ее. Локон ее длинных волос щекотал ему грудь, она смахнула его со смешком. Ее дыхание участилось.

— Это — тоже настоящее, — прошептала она. Трибун не мог возразить ей, да и не хотел этого делать.

Спустя три дня армия встретила первых каздов — небольшой отряд кочевников, силуэты которых резко выделялись на западе. Император послал в погоню эскадрон видессиан, но кочевники ушли на своих степных лошадках.

Ортайяс Сфранцез был очень недоволен и критиковал действия Маврикиоса. Он говорил всем, кто хотел его слушать:

— Калокирес ясно пишет о том, что для преследования кочевников должны использоваться кочевники же, так как они, привыкшие к седлу с детства, идеальные наездники. У нас ведь есть каморы, почему бы их не послать в погоню?

— Если он не перестанет цитировать свою дурацкую книгу, то в один прекрасный день Гаврас заставит его съесть весь фолиант страницу за страницей, — сказал Виридовикс.

Марк тоже подумал об этом, но Император, если он и был недоволен, то не подал вида. На следующее утро, возвращаясь из женского лагеря, Марк услышал, как кто-то окликнул его по имени. Он обернулся и увидел Туризина Гавраса. Севастократор слегка покачивался.

— Доброе утро, Ваше Высочество, — сказал Скавр.

Туризин иронически приподнял бровь.

— «Доброе утро, Ваше Высочество», — передразнил он. — Ну что ж, приятно, что ты все еще можешь быть вежливым с теми, кто кормит тебя из своих рук, хотя и спишь с девкой-намдалени.

Марк почувствовал, что начинает пылать от гнева и что краска заливает его бледное лицо. Заметив это, Туризин сказал:

— Тут нет ничего постыдного. Девочка отнюдь не безобразная, говорю тебе. Она, кстати, совсем не глупа, насколько мне известно, нравится это ее брату или нет.

— Это похоже на Сотэрика, — Марк улыбнулся, удивленный точностью определения, данного Туризином.

Гаврас пожал плечами.

— Никогда не доверяй намдалени. Можешь пойти на сделку с ними, но доверять — никогда! Никогда, — повторил он. Он медленно обошел римлянина, изучая его, словно лошадь, которую хотел бы купить. От Севастократора несло перегаром. Туризин несколько минут о чем-то думал, а потом вдруг взорвался:

— Черт побери, ты в своем уме?!

Когда высший командир находится в таком непредсказуемом настроении, лучше всего помалкивать. Трибун знал это так же хорошо, как и самый последний из его солдат.

— Что с тобой происходит? — Казалось, Туризин должен проговаривать вслух свои мысли, чтобы не забыть их. — Вы, проклятые римляне, добровольно проводите время в обществе намдалени, дьявол меня раздери, вы бежите к ним, как мухи на тухлое мясо. — Несмотря на грубость слов, в них не было гнева, только недоумение. — Из всего этого можно сделать только один вывод: вы, должно быть, не гнушаетесь заговоров, интриг, обмана и мятежа, лишь бы посадить некоего Скавра на трон моего брата и выпить вина из черепа Маврикиоса.

Не на шутку встревоженный, римлянин попытался что-то возразить.

— Замолчи, — сказал Туризин ровным властным голосом, в котором таинственно соединились хмель и твердость. — Иди за мной.

Он пошел к своей палатке, даже не взглянув, следует ли за ним трибун.

Марк подумал, не лучше ли ему исчезнуть, понадеявшись на то, что Севастократор забудет об их встрече, когда протрезвеет. Но он решил не рисковать. Туризин был слишком опытным пьяницей, чтобы забыть обо всем на свете. Чувствуя, что весь дрожит, он последовал за братом Маврикиоса.

Палатка Туризина была сделана из голубого шелка, но размерами она не отличалась от тех, в которых спали видессианские солдаты. Во время похода Севастократор не заботился о роскоши. Лишь двое телохранителей-халога, стоявших у входа, были символами его высокого положения. Они замерли при приближении своего повелителя.

— Ваше Высочество, — сказал один из них, — госпожа Комитта спрашивала о вас в течение последних…

Комитта Рангаве высунулась из палатки, чтобы узнать, что происходит.

Ее густые черные волосы были отброшены за спину, открывая очень красивое белое лицо. Она посмотрела на присутствующих, как разъяренная кошка, и ее вопрос, брошенный Туризину, только усилил это впечатление:

— Где ты шлялся, паршивая пивная кружка? — завизжала она. — Судя по твоей морде, опять пьянствовал с горцами и пастухами? С кем ты возился — с их бабами или с их козами? Я благородного рода! Как ты смеешь подвергать меня таким унижениям, ты!.. — Она выругалась с той же легкостью, как и при игре в кости с намдалени.

— Во имя Солнца Фоса, — пробормотал Туризин, отступая под градом ругательств. — Только этого мне и не хватало! Хотя она права… Впрочем, у меня без нее голова на куски раскалывается.

Двое стражей стояли неподвижно в полной невозмутимости, их лица выражали полную отрешенность. Попытки римлянина подражать им в этом были не столь успешны; но, с другой стороны, подумал Марк, бедные охранники имели достаточно времени, чтобы попрактиковаться в этом искусстве.

Меж тем Севастократор пришел в себя и ответил на яростную атаку своей любовницы.

— Не выводи меня из себя, шлюха! — заревел он, как разъяренный бык, перекрывая своим баритоном сопрано подруги. — Оставь меня в покое, или я огрею твою благородную спину плетью!

Комитта еще несколько секунд выкрикивала оскорбления, но когда Туризин Гаврас сделал шаг вперед с явным намерением исполнить свою угрозу, она повернулась и юркнула в палатку. Через несколько мгновений она вышла наружу, горделивая, как кошка, и прошла мимо Туризина с каменным лицом.

— Я пошла к моим двоюродным сестрам, — сообщила она ледяным тоном.

— Хорошо, — ответил тот вежливо.

Марку показалось, что его гнев был напускным. Гаврас внезапно вспомнил о том, что римлянин все еще стоит рядом.

— Истинная любовь — чудесная вещь, не так ли? — заметил он с кислой усмешкой и спустя мгновение добавил:

— Если ты молишься Фосу, чужеземец, помолись ему, чтобы он оградил тебя от истеричных женщин. С ними хорошо проводить время, но они утомляют… О боже, как утомляют! — Голос Туризина звучал устало, но он взял себя в руки и обратился к одному из телохранителей:

— Льот, позови сюда моего брата, хорошо? У нас есть несколько вопросов к этому парню. — Он ткнул пальцем в римлянина.

Льот побежал за Императором. Туризин откинул край палатки и пригласил Марка войти.

— Если не трон Автократора, то, может быть, ложе Севастократора будет приятно Вашему Высочеству, — сказал он, возвращаясь к ироническому тону, которым начал разговор.

Входя в палатку, Скавр наклонил голову. Воздух хранил сладковатый запах духов Комитты. Он сел на толстую, покрытую шелком подстилку в ожидании, когда Севастократор начнет разговор. Странное настроение Туризина, его полуугрозы и язвительные комплименты держали трибуна в напряжении. Он снова попал в гущу событий, никто не удосужился познакомить его с правилами игры, нарушение которых каралось весьма жестоко.

Посыльный вернулся минуты через три.

— Его Величество повелел мне передать вам, что задерживается, — доложил халога. — Он завтракает с Баанесом Ономагулосом и присоединится к вам, как только завершит трапезу.

Если гневаясь на Комитту Туризин Гаврас притворялся, то теперь он был рассержен по-настоящему.

— Значит, этот плешивый сын кузнеца важней для него, чем родной брат? — рявкнул он. — Льот, немедленно возвращайся к Маврикиосу и скажи ему, что он со своим завтраком может отправляться ко всем чертям!

В палатке, широко улыбаясь, появился Император.

— Мой юный братец, если ты хочешь оскорбить царственную особу, никогда не делай это через посыльного. Ведь мне придется казнить его, а разбрасываться людьми неразумно.

Туризин ошеломленно уставился на брата, а потом засмеялся.

— Ну и ублюдок же ты, — сказал он. — Втаскивай свой старый мешок с костями в мою палатку.

Маврикиос так и сделал. Он откинул полог и, хотя палатка не была рассчитана на такое количество людей, в ней стало свободнее. Благодаря тонким шелковым стенам она была не очень душной.

Открыв обычный деревянный сундучок, похожий на те, которыми пользуются солдаты, Туризин достал кувшин вина и шумно сделал большой глоток.

— А-а, то, что мне надо… Благодарение Фосу, головная боль уже проходит. — Он снова отпил из кувшина. — Серьезно, брат, ты не должен дразнить меня своей дружбой с Баанесом — я слишком хорошо помню, как ревновал к нему, когда был маленький.

— Знаю, но подвернулась такая отличная возможность посмотреть, как ты злишься, и я не мог упустить ее. — Голос Маврикиоса звучал отчасти виновато, отчасти лукаво — его забавляла удачная шутка.

— Ублюдок, — снова сказал Туризин, на этот раз без раздражения.

Марк переводил взгляд с одного брата на другого. Хотя он и не пил вина, но почувствовал, как все вокруг плывет. На глазах рушилось многое из того, что он, как ему казалось, понял о видессианской политике. Где же та непрерывная ссора, которая сопровождала братьев на людях?

— О боже, — сказал Маврикиос, заметив замешательство Марка, который отчаянно пытался скрыть его. — Боюсь, что мы совершенно запутали нашего гостя.

— Ну и прекрасно. Будь я проклят, если стану извиняться перед варваром, который дружит с намдалени.

Слова Туризина были достаточно злыми, и трибун с опаской взглянул на него, но на лице Севастократора светилась уже знакомая усмешка.

— Ему и полагается быть в замешательстве, — заметил Гаврас-младший. — Он и его отряд, черт побери, так любят островитян, что весь лагерь должен уже гудеть от слухов, будто они собираются объединиться и убить нас всех. Но Фос знает, что мы не поскупимся на золото, чтобы пресечь любые слухи.

— Но мы не обнаружили никаких слухов, — ответил Маврикиос, нахмурясь. — Выводов отсюда может быть только два. Или ты невероятно хитер и умен, или ты лоялен, несмотря на то, что друзей выбираешь себе по-дурацки.

— Он не выглядит чересчур умным, Маврикиос, — сказал Туризин.

— Ты тоже не слишком хорошо выглядишь, братишка, — парировал Император, но в его тоне снова не было злости — только братская любовь.

С упорством, порожденным не в меру выпитым вином, Туризин заявил:

— Если он не настолько умен, чтобы обманывать нас, значит, он нам предан. Как можно ожидать такого от приятеля намдалени?

Он удивленно покачал головой, после чего рыгнул.

— Благодарение богам, — прошептал Марк сам себе. Когда оба Гавраса взглянули на него вопросительно, он сообразил, что заговорил по-латыни.

— Прошу прощения, если дал вам хоть малейший повод сомневаться во мне, — сказал он, — и я очень рад, что ваши сомнения рассеялись.

Он почувствовал такое облегчение, что вопрос, вертевшийся у него на языке, сорвался сам собой:

— Значит, вы не ссоритесь друг с другом? — выпалил он и тут же остановился в еще большем смущении, чем прежде.

Братья Гаврасы выглядели так, словно они были мальчишками, пойманными на месте преступления. Маврикиос вырвал волос из бороды, ошеломленно посмотрел на него и бросил:

— Туризин, он, кажется, умнее, чем ты думал.

— А? — переспросил Туризин вяло. — Надеюсь, что это так.

Он уже клевал носом и безуспешно пытался бороться со сном.

— Ленивый бездельник, — ухмыльнулся Маврикиос и повернулся к Скавру. — Ты совершенно прав, чужеземец. Мы иногда устраиваем небольшое представление — к изумлению зрителей, могу добавить.

— Но я видел, как вы ссоритесь, — возразил трибун. — Это не могло быть подстроено заранее.

Император перестал улыбаться. Он взглянул на брата, но тот уже начал храпеть.

— Та ссора была настоящей, — признал он. — У Туризина всегда был чересчур злой язык, и в тот день меня это раздражало. Но наутро мы, как обычно, помирились. — Он снова широко улыбнулся. — Но в этот раз мой брат решил сморозить глупость перед сотней людей. Не прошло бы и часа, как грифы набросились бы на останки нашей дружбы. — Он приподнял бровь и покосился на римлянина. — Некоторые из стервятников пролетели рядом с тобой, как я слышал.

— Да, это так, — подтвердил Скавр, припоминая странную встречу с Варданесом Сфранцезом.

— Тогда ты знаешь, что я имею в виду, — кивнул Маврикиос. — Ты был далеко не единственным, кто это знал. Мы с Туризином решили, что если мы будем притворяться вечно спорящими, то рано или поздно стервятники приземлятся, вообразив, что нас можно обглодать до костей. Ну что ж, тогда мы сможем приготовить из них неплохое жаркое.

— Понятно, — сказал Марк. — Но почему вы, расставив такую ловушку, дали Ортайясу Сфранцезу под команду левое крыло армии?

— Он круглый дурак, этот Ортайяс, не правда ли? — Император хмыкнул.

— Это я заметил. Но зачем он вообще здесь? Без своей драгоценной книги он знает о войне не больше, чем его лошадь. А с книгой он еще более опасен, поскольку уверен, что знает вещи, о которых не имеет ни малейшего понятия.

— Он здесь по той же причине, по какой получил свое дутое назначение, меня попросил Варданес.

Марк погрузился в молчание, пытаясь переварить услышанное. В конце концов он сокрушенно потряс головой. Интрига, которая позволила Севастосу просить о такой вещи и заставила Императора выполнить его просьбу, была для него слишком сложной. Маврикиос Гаврас наблюдал за его размышлениями.

— Ага, кажется, есть еще вещи, которых ты не в силах понять!.. — рассмеялся он. — Но ты соображаешь в политике больше, чем любой из известных мне военных.

Вспомнив о правящем триумвирате Цезаря, Красса и Помпея, каждый из которых с радостью вырвал бы сердце у другого, если бы не боялся гражданской войны, Скавр сказал:

— Я кое-что знаю о борьбе фракций, но ваша, я думаю, самая запутанная и тяжелая.

Он подождал реакции Императора. Маврикиос понял это и произнес, словно профессор, читающий лекцию студенту — совсем зеленому, но с зачатками таланта:

— Подумай вот о чем: Ортайяс — глаза Сфранцеза в армии, пусть и несколько подслеповатые, к тому же, командую здесь я. И кто знает? Левый фланг держит под контролем Комнос, но, быть может, и Ортайяс в конце концов научится чему-нибудь. Тогда он станет более полезным своему дяде. Пока все понятно?

— Более или менее.

— Откажись я принять этого птенца, и Варданес тотчас начал бы плести против меня интриги. Для него не строить козни — это все равно что перестать дышать. И я подумал, что лучше Ортайясу быть здесь, у меня на глазах. Ведь один Фос знает, чем он начнет заниматься в городе…

— Звучит логично. Это похоже на Варданеса Сфранцеза, насколько я успел его узнать. Вы, конечно, знаете его куда лучше…

— Это змея, — просто сказал Маврикиос. Голос его помрачнел. — Есть еще одна причина держать Ортайяса при себе. Если случится худшее, он будет заложником. Не слишком ценным, если вспомнить, как вовремя скончалась Ефросин, но все-таки.

Все еще разыгрывая из себя учителя, он развел руками, словно показывая две параллельные линии. Руки Императора не были руками неженки.

Копье, меч и стрелы оставили на них свои рубцы, а солнце и ветер хорошо продубили их кожу. Руки Императора были руками воина, который умел сражаться не только на поле боя, но и там, где оружие было невидимым и потому еще более смертоносным. Император заметил восхищение Скавра и наклонил голову в знак того, что оценил это.

— Нам пора возвращаться к своим делам, — сказал он. — Когда выйдешь из палатки, сделай сердитое лицо, чтобы люди подумали, будто я чуть не разжаловал тебя. Мы устроили неплохой спектакль, переругавшись у всех на глазах. Я никогда не открою людям наших истинных чувств.

— А вы странно выглядите, римляне!

Тот, кто произнес это — красивый темнокожый парень, сидевший на крепком жеребце — улыбался. Девушка примерно одного с ним возраста ехала следом. Ее талия была схвачена серебряным поясом. Оба коня и одежда всадников были чисто видессианскими: светлые, с длинными рукавами туники, широкие шерстяные штаны, заправленные в сапоги. У каждого из них на боку висела сабля, а на спине — лук и колчан со стрелами. Следом за ними шла лошадь, тяжело нагруженная оружием, среди которого выделялся украшенный чеканкой шлем и связка копий. Тут же висела хорошей работы лютня, деревянные части которой были сделаны из разных пород дерева и украшены затейливым орнаментом и жемчугом.

Юноша говорил с легким акцентом. На голове у него была кожаная шапка с тремя острыми краями, выдающимися вперед, широкий легкий шарф, на спину ему падало несколько лент. Марк часто видел осевших в этих землях васпуракан. Многие из них носили такие головные уборы, но выглядели при этом неуклюже и забавно. На незнакомце же треух сидел изящно и красиво.

Широкая улыбка и приветливый тон васпураканина пропали впустую. Гай Филипп презрительно фыркнул в ответ:

— Ты и сам не слишком хорошо выглядишь, на мой взгляд! — рявкнул он, сам того не зная, повторив слова Маврикиоса, обращенные к Туризину. — Мы-то римляне, а тебе что от нас нужно?

Кислое приветствие центуриона не смутило всадника. Он легко ответил:

— Вы скоро привыкнете ко мне. Я буду вашим проводником по тропам, ведущим через нашу прекрасную родину. Меня зовут принц Сенпат Свиодо из Васпуракана.

Он приподнялся в седле. Марк усмехнулся, с удовольствием отметив про себя, что сразу догадался, откуда родом всадник. Однако ему не слишком улыбалось опять иметь дело со знатными особами.

— Ваше Высочество, — начал он и тут же остановился: Сенпат Свиодо и его спутница прыснули от смеха.

— Ты, видно, издалека, солдат, — сказал он. — Разве ты не слышал, что Васпуракан называется Землей Принцев?

Немного подумав, трибун вспомнил, что Маврикиос действительно упоминал об этом, когда выступал на военном совете перед выходом из Видессоса. Но что это означает, он не знал, в чем и признался.

— Каждый васпураканин — принц, — объяснил Сенпат. — Да и как же может быть иначе, если все мы — прямые потомки Васпура, первого человека, созданного Фосом?

Скавр не был уверен, что видессиане придерживаются того же мнения.

Но времени спросить не было, поскольку девушка толкнула Сенпата в бок:

— Мужчины никогда не скажут всей правды. Без принцесс Васпуракана не было бы его принцев.

— Что ж, это верно, — с улыбкой кивнул Сенпат Свиодо. — Господа, — добавил он, взглянув на Гая Филиппа и как бы решив исправить ошибку. — Это моя жена Неврат. Она знает все дороги Васпуракана не хуже, чем я.

— Ну, тогда убирайся к воронам! — крикнул кто-то из глубины римского строя. — За ней я пойду куда угодно!

Легионеры зашумели. Марк облегченно вздохнул, увидев, что Сенпат Свиодо и Неврат смеются вместе с ними. Юная всадница была красивой женщиной, с правильными чертами лица и фигурой, с которой можно было ваять статую. Ее лицо было таким же смуглым, как и у мужа, а когда она улыбалась, зубы ее сверкали белизной. Вместо васпураканской шапки голову ее прикрывал украшенный золотыми цветами платок, скрывающий вьющиеся черные волосы.

Опасаясь, что следующая шутка может оказаться более соленой, трибун поспешно представил своих офицеров и спросил:

— Как случилось, что вы попали на службу Видессосу?

Пока они двигались на запад, Сенпат Свиодо рассказывал свою историю; она не отличалась от того, что ожидал услышать Скавр. Юноша происходил из знатной семьи — его хорошая лошадь, элегантная лютня и наконец блистательная жена без слов объяснили трибуну, что их проводник не был простым солдатом.

— В последние годы быть васпураканским дворянином — отнюдь не благословение божье, — сказал он. — Когда на нас хлынули орды каздов, наши крестьяне бежали в Империю. Но у моей семьи были хорошие земли, поля, не говоря уже о небольшом медном руднике, и мы решили не сдаваться. Мы встали на путь войны. Мы не сдаемся.

— И нам это неплохо удается, — добавила Неврат. — Не раз уже мы отбивали атаки летучих отрядов и обращали их в бегство, так что они уползали зализывать раны.

Ее тонкая рука коснулась рукояти сабли, и Марк понял: говоря «мы», она имела в виду и себя.

— Да, мы так и поступаем, — согласился Сенпат. Но улыбка исчезла с его лица, когда он вспомнил о неравной схватке, в которую он вступил и в которой потерпел поражение. — Нам никогда не удавалось отбросить их далеко и полностью разбить. Год за годом они истощали нас. Мы не могли возделывать поля, мы не могли добывать металл в рудниках и на каждую нашу стрелу они отвечают сотней стрел. Два года назад отряд Видессоса проходил через наши земли, преследуя каздов, и Сенпат Свиодо, принц Васпуракана, стал Сенпатом Свиодо, имперским проводником. В жизни бывает и хуже.

Он пожал плечами и потуже подтянул повод коня, нагруженного поклажей.

Когда конь подошел ближе, Сенпат вытащил из тюка лютню и тронул струны.

— Бывает и хуже! — крикнул он протяжно, словно начиная песню. — Волки запада, берегитесь! Я пришел, чтобы отобрать принадлежащее мне!

Неврат крепко обняла его, ее лицо сияло от гордости.

Римлянам понравилось такое проявление боевого духа, но для Горгидаса оно имело особое значение. Он знал, что такое междоусобица, разрывающая греческие города.

— Этот парень и его жена будут хорошо драться, — сказал он. — Слишком часто беженцы оставляют надежду вместе с брошенным домом. Те же, кто сумел унести ее с собой, — особенный род людей.

Когда армия остановилась на ночлег, Сенпат Свиодо и его жена прошли вдоль лагеря и с нескрываемым восхищением оглядели римские укрепления.

— С такими полевыми укреплениями вам будет легко отбить самую яростную атаку.

— Для того они и возводятся, — согласился Скавр, наблюдая за тем, как его солдаты копают красную сухую землю, чтобы насыпать вал. — У вас офицерское звание, так что ваша палатка будет рядом с моей, на виа принципалис. — Тут он сообразил, что перешел на латынь, и быстро поправился:

— На главной дороге, я хотел сказать.

— Отлично, — ответил васпураканин. Сняв трехрогую шапку, он отер со лба пыль и пот длинным рукавом туники. — Мне не помешает хорошо выспаться. После недельной скачки все тело ноет.

— У тебя? — спросила Неврат. — Да ведь ты ехал в седле, а вот я весь день сидела на лошади без всякого седла, у меня все кости ломит. — Она бросила на мужа многозначительный взгляд. — Я надеюсь, ты не собираешься оставаться без седла всю ночь?

— Ну, это смотря что ты имеешь в виду!.. — улыбнулся Сенпат. Он обхватил жену за талию, и она нежно прижалась к мужу. Видя, что им не терпится побыть друг с другом наедине, Скавр пробормотал латинское ругательство — видессианский язык был для него слишком новым, чтобы свободно ругаться на нем. До этого момента он и не помнил о том, что запретил женщинам находиться в лагере. Очевидно, этот запрет должен был распространяться и на новичков.

Попытавшись быть мягким и тактичным, он начал что-то объяснять васпураканам. Они слушали, не веря своим ушам, слитком пораженные, чтобы сердиться. Наконец Сенпат сказал:

— Я видел, как твои солдаты строят укрепления, и убедился, что вы люди потрясающей дисциплины. Но заставить людей повиноваться такому приказу… — Он покачал головой. — Если вы, римляне, настолько глупы, чтобы мириться с этим, то это ваше дело. Но будь я проклят, если мы станем следовать вашим глупостям. Идем, любовь моя, — сказал он Неврат.

И они направились к своей палатке, которую раскинули не в лагере, а сразу за его пределами: безопасности они предпочитали общество друг друга.

Сидя поздно вечером в одиночестве, Марк решил, что не может судить их слишком строго. Он долго не мог уснуть. Потом трибун решил, что Фостис Апокавкос может рассказать ему о сильных, мужественных людях Васпуракана, Апокавкос родился на западе и, возможно, имел с ними дело прежде.

Новый римлянин тоже не спал, играя в кости с легионерами своей манипулы.

— Вы ищете меня? — спросил он, увидев Марка. — Ну что ж, бог с ней, с этой игрой, все равно не везет сегодня.

— Если тебе нужен предлог, чтобы улизнуть, то считай, тебе повезло, — сказал трибун. Он говорил на своем родном языке, и Апокавкос прекрасно понимал его, но когда солдат сам начал говорить по-латыни, его цокающий акцент сильно искажал речь. Однако Фостис упорно изучал латынь, и плоды его трудов постепенно давали о себе знать.

Скавр привел его к себе в палатку.

— Расскажи мне, что ты знаешь о Васпуракане и его народе, — сказал он.

Припоминая, что Апокавкос не любит намдалени за их ересь, он был готов услышать предвзятое мнение и о васпураканах.

— Принцы? — сказал Фостис. — Я не очень много знаю об их стране. Там, где я вырос, Васпуракан казался грядой гор на северном горизонте. Зимой, я слышал, там жуткие холода. Они разводят хороших лошадей. Но это всем известно.

Даже Скавр слышал добрые слова о лошадях Васпуракана. Он относился к верховой езде как истинный римлянин: великолепное искусство, но не для него. Он, правда, понимал, что использование стремян делает верховую езду куда более эффективной, чем та, которую он видел в Риме, и все же ему было трудно относиться к этому как к чему-то серьезному.

Апокавкос удивил его, заговорив о васпураканах не с подозрением, а с искренним уважением.

— Говорят, если три принца соберутся вместе, они сумеют продать лед самому Скотосу, и я верю этому. Они всегда действуют сообща, в добром согласии. Наверное, их беда научила этому — ведь они оказались зажаты между двумя большими царствами. Но они всегда остаются независимыми и решают свои дела сами. Бывает, что принцы воюют друг с другом, это правда, но только попробуй чужеземец вмешаться в их дела — и они тут же вместе обрушатся на него.

Голос Апокавкоса был полон завистливого восхищения.

— Вы, то есть мы, я хочу сказать, римляне, чем-то похожи на них. Но в Видессосе полным-полно людей, которые наймут самого Скотоса, чтобы одолеть своих врагов.

Мысли трибуна обратились к головам на кольях, которые он видел у обелиска в столице — головы восставших генералов, попросивших помощи у Казда. Подумал он и о Варданесе Сфранцезе. Пытаясь отогнать тревожащие его мысли, Скавр решил немного подразнить Фостиса, чтобы посмотреть, как он будет реагировать.

— Как ты можешь так тепло говорить о еретиках? — спросил он.

— Они хорошие люди, — ответил он. — Они, не в обиду будь сказано, не похожи на ваших драгоценных намдалени, которые вечно ругают чужие обычаи и меняют свои собственные, когда им это удобно. Принцы верят в то, во что они верят, и им нет никакого дела до того, разделяешь ли ты их веру. Не знаю, — продолжал он, чувствуя себя очень неловко, — наверно, они все прокляты. На если это так, то старый Скотос должен лучше приглядывать за своим хозяйством: в аду немало васпуракан, и рано или поздно они оставят Отца Тьмы не у дел.

В двух днях пути до Амориона летучий отряд впервые столкнулся с имперской армией. Булавочный укол, не более того, — маленькая группа каздов захватила видессианского разведчика. Когда он исчез, товарищи пропавшего отправились на поиски и нашли его тело. Лошадь убитого, оружие и одежду казды, разумеется, прихватили с собой. На следующий день произошла стычка: небольшой отряд каморов обменялся с врагами стрелами, потом подошло подкрепление, и казды были отброшены.

Марк не удивился бы этим происшествиям, если бы не вспомнил обещание Императора — поход от Гарсавры до Амориона будет таким же легким, как от столицы до Гарсавры. По Империи гуляло куда больше завоевателей, чем полагал Маврикиос.

Аморион тоже жестоко пострадал от набегов, в этом имперская армия убедилась очень скоро. Расположенный на северном берегу Итоми, притока реки Арандос, Аморион, как и большинство городов западных территорий, давно уже разобрал свои стены на кирпич для строительства зданий. Летучие всадники Казда пользовались беспомощностью города, грабя его пригороды и порой прорываясь даже до берега реки. Разоренная округа была безлюдна и лежала в руинах, которые резко контрастировали с плодородными землями соседних районов.

Отряд, собранный васпураканином Гагиком Багратони, был не так велик, как тот, которым командовал Баанес Ономагулос, но зато он укомплектован более опытными бойцами. Отряд состоял главным образом из васпуракан: смуглых, кудрявых, бородатых мужчин, отличавшихся от соседей-видессиан плотным сложением и могучими плечами. Все они носили панцири или кольчуги, а многие и шлемы вроде того, что был у Сенпата Свиодо, часто украшенные рогами или крыльями. Марк вспомнил, что у северян, которые иногда появлялись в Риме, были похожие шлемы. Почти все васпуракане казались бывалыми солдатами.

— Приходится, — согласился Сенпат Свиодо, когда Марк сказал ему об этом. — Так же, как акритай, мы стояли на пути у Казда и все эти годы были щитом Видессоса. Поверь мне, мы не хотели, чтобы так случилось, но это место в мире выбрал для принцев Фос.

Он пожал плечами и продолжал:

— У нас есть притча о воробье, который услышал, что скоро небо рухнет на землю. Птичка легла на спину и подняла лапки кверху, словно желая поддержать небо. «Ты сошел с ума? «— спросили у него другие животные.

«Нет, — ответил воробей, — но я должен сделать все, что могу, чтобы спастись». Именно так мы и поступаем.

И снова армия готовилась к встрече союзного военачальника — на этот раз не Ономагулоса, а Гагика Багратони. Когда полководец на резвом скакуне появился перед строем, Скавр был поражен его физической силой. Если Цезарь напоминал хищную птицу, человеческое воплощение римского орла, то Гагик Багратони был львом. Его темно-бронзовая кожа, шапка черных, как уголь, волос и длинная курчавая борода, в которой скрывалось его широкое, скуластое лицо, — всего этого было достаточно, чтобы произвести весьма сильное впечатление. Сюда надо было добавить пронзительный взгляд — взгляд охотника, крупный нос, осанку. Когда он сидел в седле, казалось, что это ожившая конная статуя. Он знал, сколько глаз следит за ним, и величаво ехал вдоль строя, минуя подразделение за подразделением. Единственным приветствием, которым он удостоил солдат, было быстрое движение глаз и легкий кивок каждому из командиров. Сам Маврикиос не держался столь величаво, но было видно, что Гагик Багратони не собирался оскорблять Императора, он просто вел себя так, как обычно, ни больше ни меньше.

Поравнявшись с римлянами, стоявшими рядом с императорскими стражами-халога, Багратони удивленно вскинул брови: таких солдат он еще никогда не видел. Вождь окинул их оценивающим взглядом, изучая вооружение, доспехи, выправку, лица. Какой бы ни была его реакция, он хорошо скрыл ее.

Но когда Гагик увидел Сенпата и Неврат, стоящих в одном ряду с римскими офицерами, лицо его прояснилось. Он крикнул что-то на своем языке. Голос полководца очень хорошо подходил к его облику и характеру — это был густой рык. Сенпат ответил на том же языке. Марк ничего не понял, но уловил имя «Свиодо», повторенное несколько раз. Гагик Багратони снова что-то крикнул, затем соскочил с коня и сжал в объятиях римского проводника, расцеловав его в обе щеки. Потом он поцеловал и Неврат.

— Сын Сахака Свиодо! — сказал он по-видессиански, переменив язык из уважения к римлянам, стоявшим рядом. — И с такой красавицей женой! Счастливцы вы оба, счастливцы! Сахак был великим вождем, и он дернул Казд за бороду, да-да, и Императора тоже — когда тот влез в наши дела. Ты так похож на отца. Он ведь был моим другом, и я его очень хорошо знал.

— Если бы я мог сказать это… — ответил Сенпат. — Он умер еще до того, как у меня пробились усы.

— Я слышал и очень жалею о таком славном воине, — отозвался Багратони. — А теперь скажи мне, что это за странные солдаты, с которыми ты путешествуешь?

— Ты заметил, мой милый Скавр, — шепнул Виридовикс, — что каждый раз, когда кто-нибудь из этих васпуракан разглядывает римлян, он называет вас забавными чудаками? Прямо в точку, я думаю.

— Это потому, что сначала они смотрят на тебя, — буркнул Гай Филипп, на что Виридовикс ответил только яростным взглядом.

— Хватит вам пререкаться, — сказал Марк.

К счастью, галл и центурион предпочитали ругаться по-латыни, и васпуракане не могли их понять.

Скавр представил Багратони своих солдат, назвал имена нескольких офицеров и в который уже раз коротко объяснил, как они оказались в Видессосе.

— Это просто великолепно, — сказал Гагик Багратони. — Вы, все вы, — он щедро обвел рукой всех, с кем познакомил его трибун, — должны прийти в мой дом сегодня вечером. За ужином вы расскажете мне об этом побольше. Сейчас у меня слишком много дел.

Он говорил правду: процессия, которую он возглавлял — офицеры и несколько знатных горожан и чиновников Амориона — в замешательстве остановилась, когда он соскочил с коня. Некоторые сидели в седлах, другие стояли на земле, но все ждали, когда их вождь продолжит свой обход.

Особенно обращал на себя внимание один из них, высокий жрец с жестким, недобрым лицом, державший на цепи здоровенного злого пса. Он бросал на Багратони взгляды, полные неприкрытой ненависти. Васпураканин делал вид, что ничего не замечает, но Марк, стоявший совсем близко, слышал, как вождь прошептал:

— Чтоб чума взяла тебя, Земаркос, выбритый негодяй!

Багратони снова вскочил на коня, и торжественная процессия двинулась к Императору. Когда жрец сделал несколько шагов, его пес рванулся в сторону, чуть не сбив своего хозяина с ног. Тот изо всех сил дернул за цепь.

— На место, Васпур! — рявкнул он, и собака, задохнувшаяся в узком ошейнике, жадно глотнула воздух и поплелась за жрецом. Марку показалось, что он ослышался. Выходит, далеко не все видессиане разделяли уважение, которое Фостис Апокавкос испытывал к народу Васпура, раз этот жрец осмелился дать своему псу имя великого предка васпуракан.

Сенпат Свиодо побледнел как мел и плотно сжал губы, сжигаемый оскорблением.

В отличие от Баанеса Ономагулоса, Багратони слез с коня и по этикету простерся перед Императором. Все сопровождающие последовали его примеру.

Но даже в этом формальном акте повиновения Багратони оставался доминирующей фигурой, и на колени он опустился с достоинством и кошачьей грацией. По сравнению с ним наглый жрец Земаркос выглядел худым, как щепка, нездоровым человеком. После короткой речи и благодарностей, выраженных Маврикиосом, васпураканский военачальник снова поклонился и ушел. Перед тем как окончательно покинуть имперскую армию, он задержался на минуту, чтобы объяснить Сенпату Свиодо дорогу к своему дому.

Земаркос никогда прежде не видел римлян, но, судя по взгляду, которым он их наградил, их желания стать гостями васпураканина было достаточно для того, чтобы он счел их агентами Скотоса.

Встретив у дома Багратони Сенпата Свиодо и его жену, римляне заметили, что их проводники сменили дорожную одежду на более элегантные наряды. Сенпат, как обычно, не расставался со своей шапкой, но теперь на нем была белоснежная, доходившая почти до колен туника, а кроме того, он надел свободные брюки из красновато-коричневой шерсти и сандалии с золотыми застежками. За спиной у молодого принца висела лютня. Неврат оделась в длинное тонкое платье из голубого льна, которое так не походило на одежду видессианок. Изящные серебряные браслеты, ожерелье и серьги великолепно оттеняли ее смуглую кожу.

Сенпат в изумлении уставился на римлян.

— Что я вижу? — воскликнул он. — Разве римские солдаты спят друг с другом? Где ваши женщины, во имя святости Фоса?

— Приводить женщин без приглашения не в наших обычаях, — ответил Марк. Он обменялся понимающим взглядом с Квинтом Глабрио. Младший центурион жил со вспыльчивой горячей видессианкой по имени Дамарис. Она и Хелвис были бы очень рассержены, если бы узнали, что их не взяли на торжественный ужин, где они вполне могли бы побывать. Остальных римлян не очень беспокоил тот факт, что они пришли без своих подруг.

— Ничего, ничего, тут наверняка найдется девочка-другая, охочая до хорошо воспитанных кельтов, — сказал Виридовикс. — Я не намерен возвращаться с пира в одиночестве.

Что касается Гая Филиппа, то он был человеком, достойным восхищения, но, как хорошо знал Марк, женщины старшему центуриону были нужны только в постели. Он взглянул на Сенпата Свиодо с таким же недоумением, с каким васпураканин смотрел на римлян.

— Тебя интересует мое мнение? — сказал Горгидас. — Я следую идеям Диогена, мудрого философа моего народа. Когда его спросили, в какое время нужно жениться, он ответил: для юноши — слишком рано, для старика слишком поздно.

— Ну а как насчет тебя? — спросил Сенпат. — Ведь ты не то и не другое.

— Я обхожусь, — коротко ответил Горгидас. — В эту минуту я просто голоден. Идем лучше к столу.

Дом Гагика Багратони был наполовину виллой, наполовину крепостью. Они видели много хорошо ухоженных лимонных и апельсиновых деревьев, пальм, не говоря уж о цветах на аккуратных клумбах. Но главное здание имело толстые стены и напоминало мощный форт, которому позавидовал бы любой офицер, живущий на границах с Каздом.

Встречая своих гостей возле массивных окованных медью ворот, Багратони заметил, с каким интересом осматривал трибун его поместье; заметил он и откровенное одобрение, появившееся на лице такого профессионала, как Гай Филипп.

— Я не стремился к роскоши, — сказал он, махнув рукой на свое жилище. — Но боюсь, что слишком многие в Аморионе обрадовались бы, увидев, что принцы не процветают. А я процветаю и могу защитить себя.

Говоря о защите, Гагик Багратони имел в виду не только свои стены, но и отряд телохранителей из отборных молодых васпураканских воинов.

— Для вас мой дом всегда открыт, — сказал полководец. — Входите же во двор, ешьте, пейте, разговаривайте и веселитесь.

Дом был выстроен в обычном стиле, хорошо известном Марку, поскольку нечто подобное было распространено у богатых людей Италии. Но в отличие от римских вилл, дом имел лишь несколько окон-бойниц, прорубленных наружу и предназначенных для лучников. Ворота, которые вели в центральный двор, были почти такими же массивными и крепкими, как и весь комплекс. С веток деревьев свисали фонари. Их стеклянные стенки были разноцветными, и, по мере того как сгущались сумерки, лучи красного, золотого, голубого и зеленого цвета начали плясать вокруг.

Большие столы были ярко освещены. Кухня васпуракан совсем не походила на видессианскую, специализировавшуюся на рыбных блюдах под острым соусом.

На пиру у Багратони преобладало жареное баранье мясо и телятина, остро начиненные пряностями и специями: красным перцем, лавровым листом, корицей, луком, чесноком, майораном и лимоном. Все блюда были такими острыми, что слезы текли из глаз, а рот пылал. И все же еда казалось невероятно вкусной.

— Фу! — произнес Виридовикс, вытирая лицо ладонью. — Тут слишком много огня!

Чтобы потушить пламя, он осушил кружку с вином и снова потянулся к кувшину. Из всех гостей Багратони великан-кельт, вероятно, чувствовал остроту специй особенно сильно. Кроме уксуса, меда и нескольких слабых травок, Северная Галлия могла предложить очень немногое.

Скавр сидел по правую руку от Багратони, между васпураканским военачальником и его главным советником, человеком средних лет по имени Месроп Аногхин. Борода у него была еще гуще, чем у его командира. Слева от Багратони сидела жена Гагика, Забел, пышная, приятная женщина, которая знала только одно видессианское слово — «извините». Она постоянно извинялась за то, что не знает больше. Аногхин говорил на этом языке еще меньше, чем Забел. В результате Гагик Багратони разговаривал с трибуном сам, что, как вскоре стал подозревать Марк, было сделано умышленно.

Накхарар (это слово означало «принц-воин») был жаден до знаний о том, что происходит вдали от его дома, еще больше, чем даже Горгидас. Возможно, вождь просто не хотел чувствовать себя оторванным от остального мира. Но какой бы ни была причина его любопытства, он забросал римлян вопросами, касающимися не только армии, но и родины пришельцев, их народа, а также города Видессос. Он спросил даже о том, как выглядит океан.

— Я никогда его не видел, — сказал Гагик печально. — Реки, озера да, много раз, но никогда — океан.

— Наш хозяин говорит о море? — спросил Виридовикс и, когда Марк кивнул, уверенно произнес:

— Скажи ему, что море — для ненормальных, вот что. Корабль — это просто плавучая тюрьма. К тому же можно утонуть.

— Почему он так говорит? — удивился Багратони. — Я очень люблю ловить рыбу в реках и озерах.

— Он страдает от морской болезни, — ответил Скавр и объяснил заодно, что это такое.

Васпураканин подергал себя за бороду, размышляя над словами римлянина. «Не решил бы накхарар, что над ним смеются? «— подумал Марк.

Десерт состоял из фруктов и необычных сдобных булочек, посыпанных толченым миндалем, сахарной пудрой и маком. Это было новое блюдо для римлян, так как видессиане добавляли для сладости только мед. Потянувшись за четвертой булочкой, Горгидас сказал:

— Хорошо, что такое приходится есть нечасто, иначе я бы распух от жира.

— Ба! — сказал Гай Филипп. — Почему это доходяги вечно жалуются на лишний вес?

Только суровая солдатская жизнь помогала центуриону выигрывать постоянные сражения со своим растущим животом.

— Они не только очень вкусные, они очень сытные, эти булочки. Я думаю, для путешественников они неоценимы, — сказал Квинт Глабрио, облизывая пальцы.

— Ты прав, мы часто берем их в дорогу. Я вижу, ты умеешь смотреть в корень, — с одобрением сказал Багратони. — Да, в пути им цены нет.

— И видессиане тоже так делают, — сказал Сенпат Свиодо с кривой усмешкой. — Они называют их «яйца принцев».

Римляне и большинство васпуракан фыркнули, но Гагик Багратони ничего не понял, и Сенпат перевел ему эту двусмысленность. Накхарар недоуменно моргнул, а затем он и его жена расхохотались. Когда Забел смеялась, было видно, что она создана для смеха. Она не была красавицей, но было в ней что-то очень приятное. Гагик с нежностью улыбнулся жене.

— Так и называют? — хмыкнул он. — Неужели?

Когда десерт был закончен, кто-то попросил Сенпата:

— Сыграй нам на лютне.

— Почему бы нет? — сказал он. — Кто еще подыграет?

У одного из васпуракан нашлась флейта, другой принес из дома маленький барабан, и они начали играть горскую песню. Слова и музыку знали все васпуракане и дружно отбивали такт. Пальцы Сенпата уверенно бегали по струнам, его сильный тенор вел мелодию. Гагик Багратони пел с энтузиазмом и очень громко, но не совсем в тон, так что даже Марк мог понять, что слуха у накхарара совершенно не было. Трибун чувствовал себя одиноким в своем равнодушии к музыке. Он подумал о Хелвис — понравится ли ей такое пение — и почувствовал угрызения совести. Его непривычному уху большинство горских песен казались печальными и торжественными, они хорошо отвечали духу тех, что их сложил.

Музыканты играли, а васпуракане один за другим вставали из-за стола и пускались в пляс со своими дамами или со служанками Гагика Багратони.

Камни, которыми был вымощен двор, гулко отзывались на топот сапог. Танцоры казались олицетворением физической силы и ловкости и двигались точно в такт. Марк с удивлением заметил, что начинает понимать обаяние этой сильной необычной мелодии. Виридовикс же был весь поглощен ею, он смотрел и слушал, словно в трансе. Когда Сенпат и его оркестр дошли до кульминационной точки, кельт не устоял (вернее, не усидел) и присоединился к танцующим. Он не пытался повторить их сложный танец и отплясывал что-то свое, с неподвижными плечами и опущенными руками, переставляя ступни в замысловатых па. Он подпрыгнул, раскрутился и на мгновение как бы повис в воздухе, затем прыгнул снова — уже в другом направлении. Его пируэты совершенно не походили на движения других танцующих, но в то же время они были удивительно грациозны. Один за другим васпуракане вставали вокруг Виридовикса, хлопая ему в ладоши. Музыканты играли все быстрее и быстрее, но галлу был нипочем бешеный ритм, и он прыгал, как одержимый. Когда музыка снова достигла яростного накала, он подскочил чуть ли не на высоту своего роста, издал громкий победный крик и приземлился с гулким стуком.

Ритмичные хлопки превратились в бурные аплодисменты, к которым присоединились и те, кто все еще сидел за столом.

— Великолепно, великолепно! — воскликнул Гагик. — Я и сам хотел бы этому научиться. Великолепно, — повторил он.

— Благодарю вас, господин мой, — пропыхтел Виридовикс. Танец порядком разогрел его, и бледная кожа галла порозовела. Он смахнул пот со лба. — Я порядком разгорячился и очень хочу пить. Ты не будешь так добра, милая, чтобы передать мне бокал вина? — обратился он к одной из служанок, стоявших вокруг него. Марк заметил, что он выбрал девушку, которая во время танца не сводила с него глаз. Великан-кельт мог быть рассеянным, но когда дело доходило до женщин, он замечал любую мелочь.

— Спасибо, девочка. — Галл замурлыкал, как сытый лев, осушил кружку и сгреб девушку в объятия, что могло сойти за нечто большее, чем жест благодарности. Но вместо того, чтобы вырваться, служанка придвинулась ближе. Виридовикс опытной рукой обнял ее.

— У вашего друга слова не расходятся с делом, — сказал трибуну Сенпат Свиодо.

— Я тоже об этом подумал, — засмеялся Марк.

Один из слуг Багратони подбежал к хозяину с какой-то новостью. Он быстро говорил на васпураканском языке, но римлянин уловил имя Земаркоса, которое повторилось несколько раз. Гагик Багратони гневно сдвинул свои черные брови. Он вежливо задал какой-то вопрос охраннику, и тот кивнул.

Багратони еще больше потемнел лицом. Он посидел с минуту, размышляя и теребя свою бороду, затем резким голосом отдал несколько приказаний. Воин, видимо, ошеломленный, повторил одно из них вопросительным тоном, но, получив разъяснение Гагика, ухмыльнулся сквозь зубы. После этого он торопливо ушел.

— Простите мою невежливость, — сказал накхарар, снова повернувшись к Скавру. — Когда меня охватывает злость, я забываю язык Императора.

— Я тоже, — признался трибун. — Вы выказали столько доброты ко мне сегодня. Я слышал, что ваш солдат упомянул имя жреца, который вас ненавидит. Не могу ли я помочь вам в этой беде? Я думаю, что Император выслушает меня, если я попрошу его сделать так, чтобы жрец оставил вас в покое. Маврикиос не тот человек, который пожертвует единством Империи ради эмоций какого-то жреца.

— Я не нуждаюсь в том, чтобы кто-то дрался за меня, — надменно ответил Гагик, и Скавр испугался, что обидел своим предложением гордого накхарара. Но Багратони заколебался, и замешательство отчетливо проступило на его хищном лице — выражение, которое не очень подходило к нему.

— К сожалению, этот подлый жрец хочет говорить не со мной, а с вами.

— Со мной? Но почему?

Эта новость встревожила Марка. Он был сыт по горло видессианскими фанатиками и надеялся, что в походе отдохнет от них.

— Чтобы прочесть мысли подлеца, ты должен сам быть подлецом. Лучше и не пытаться делать это. Хочешь ли ты обменяться с ним двумя — тремя словами?

Трибуну очень хотелось сказать «нет» и сразу покончить с этим. Но он не мог поставить своего гостеприимного хозяина в неловкое положение.

— Я поступлю так, как вам будет удобно, — наконец выговорил он.

— Ты хороший человек, мой друг. Дай подумать… — Накхарар потер ладонью лоб. — Было бы лучше, если бы ты встретился с ним, — сказал он. — Иначе этот Земаркос станет кричать, что я не допустил вашего разговора. Для меня это не имеет никакого значения, потому что я вместе с Императором скоро уйду из Амориона. Но для моего народа это может иметь скверные последствия.

— Значит, договорились.

Марк подозвал Гая Филиппа, Квинта Глабрио и Горгидаса, а Виридовикс куда-то исчез. Служанки, которую обнимал кельт, тоже не было видно.

Скавр решил не искать галла, Земаркос мог использовать вспыльчивость Виридовикса против римлян.

— Я бы с радостью поменялся местами с нашим кельтским другом, — ухмыльнулся Глабрио.

— Я старше тебя, сынок, — сказал Гай Филипп. — Подожди своей очереди.

Не обращая внимания на этот разговор, Горгидас спросил трибуна:

— Чего от нас хочет этот жрец?

— Наверно, он хочет сказать, что все мы прокляты, я полагаю. Я рад, что сегодня ты с нами — в теологических спорах ты очень силен.

— Это мое любимое развлечение, — вздохнул Горгидас, грустно взглянув на Марка. — Ну что ж, пора покончить с этим, наш добрый хозяин, наверно, грызет ногти от нетерпения.

Это оказалось правдой: как запертый в клетке хищный зверь, накхарар ходил по двору взад-вперед, постукивая кулаком по бедру. Увидев, что римляне готовы идти, он проводил их через сад к воротам. По пути они встретили солдата, который сообщил о прибытии Земаркоса и также присоединился к ним. На руках у него были тяжелые перчатки из толстой кожи с металлическими шипами. Солдат нетерпеливо ждал чего-то.

Ворота были закрыты так прочно, словно приближался враг. Накхарар сделал нетерпеливый жест, и солдаты распахнули их настежь. И словно вступая в захваченный город, прошествовал Земаркос, ведя на цепи своего неизменного пса. Он заметил Гагика Багратони прежде, чем римлян, стоящих за его спиной.

— Итак, — сказал он, — ты не осмеливаешься дать этим зарвавшимся чужеземцам узнать правду, но хочешь вместо этого, чтобы они погрязли в навозе твоих дьявольских козней?

Лицо Багратони исказилось от гнева. Он сжал кулаки и шагнул к жрецу.

Собака Земаркоса предупреждающе зарычала, и шерсть встала дыбом на ее спине. Земаркос натянул скользящую петлю на шее пса.

— На место, Васпур! — приказал он, и эти слова понравились собравшимся еще меньше, чем он сам.

Пытаясь разрядить обстановку, Марк подошел со своими людьми ближе, чтобы Земаркос их увидел.

— Мы здесь, как ты хотел, — сказал он жрецу, — и наш друг тоже выразил желание, чтобы мы пришли. Что такого ты можешь сообщить важного людям, которых ты никогда не встречал?

— По вашей странной одежде и вооружению, а теперь и по речи я заключаю, что вы чужеземцы. Вы ступили на дурную тропу, войдя в этот дом зла. Моя обязанность — спасти твою душу и души твоих людей. Я пришел, чтобы вырвать вас из когтей печально известного еретика, который заманил вас сюда.

Трибун с неохотой вынужден был признать мужество Земаркоса. Слабый духом не стал бы говорить так прямо у самого порога дома своего врага. Но догмы ослепили его настолько, что он не признавал того, кто их не разделял, за человека. Скавр встречал таких жрецов в Видессосе.

Он ответил как можно вежливее:

— Мы не обсуждаем здесь религиозные проблемы, и ни слова о ереси не было сказано.

— О, он скользкий, хитрый, как лисица, и голодный, как шакал. Лед Скотоса заберет его к себе.

По рядам людей Багратони прошел сердитый ропот, когда они услышали, как Земаркос оскорбляет их господина, но накхарар стоял не двигаясь и не говоря ни слова, как будто вырубленный из камня. Лицо его потемнело, как грозовая туча, но он не ответил жрецу.

Горгидас вышел вперед. Его горячий интерес ко всему, что он встречал, заставил его изучать священные книги, даже если не все их идеи он разделял. Теперь, когда подвернулась возможность их процитировать, он спросил Земаркоса:

— Но разве не написано в сорок восьмой главе: «Пусть ярость будет подавлена! Пусть насилие умрет в тебе, убитое истинной верой»?

Это дало жрецу возможность сражаться на своей территории. Его ответ был быстрыми и уверенным.

— Да, но в тридцать третьей главе также было сказано: «Тот, кто творит зло, угоден Скотосу, он поднимет десницу Фоса, которая покарает его». Император думает, что он велик, потому что бросается на еретиков из Казда. Но он должен сперва очистить свой Видессос, совершив обряд избавления от яда неверующих внутри Империи!

Багратони оттолкнул римлян.

— Жрец, ты выблевываешь ненависть, как пьяница — свой обед. И это ты делаешь на моей земле. Если бы я только приказал своим людям, они поступили бы с тобой так, как ты этого заслуживаешь.

Земаркос коснулся головы пса. В одно мгновение собака бросилась на Багратони, но ее тут же остановила цепь. Пес яростно зарычал. Жрец засмеялся.

— Брось своих собак против моей собаки, и они быстро подожмут хвосты.

— Почему ты назвал своего пса Васпуром? Ответь мне, — голос Багратони стал опасно мягким.

— Почему? — усмехнулся жрец. — Какое еще имя лучше подходят для собаки?

При этом последнем оскорблении терпение Гагика Багратони лопнуло.

Львиным рыком он проревел что-то воину, который пришел вместе с ним.

Быстрый, как бросающий сеть гладиатор, он выскочил вперед и набросил на голову Земаркоса мешок. Выкрикивая проклятия, жрец свалился на землю. Пес Васпур прыгнул вперед, чтобы защитить своего хозяина. Но слуга Багратони был наготове. Хотя он и покачнулся от прыжка собаки, это не остановило его. Рукой в кожаной перчатке он сжал страшные челюсти пса и прижал зверя к своему панцирю. Рычание перешло в жалобный визг. Васпураканин наклонился, приподнял мешок, в котором сидел Земаркос, и пинками загнал туда же ошалевшего пса. Крики Земаркоса стали просто оглушительными, дурея от страха, пес начал раздирать когтями кожу несчастного жреца. С огромным удовольствием Багратони несколько раз ударил ногой по мешку. Обезумевшее животное попыталось вырваться наружу, и жрец закричал еще громче.

Васпуракане подошли ближе, желая потешиться над своим врагом и добавить от себя удар-другой.

— Как ты там говорил, жрец? Тот, кто творит зло, угоден Скотосу и будет наказан Фосом? Сегодня Фос уже поднял на тебя карающую десницу и очень доволен этим.

По шуму в мешке было похоже, что Земаркоса рвут в клочья. У Скавра не было особой симпатии к этому фанатику, но он не думал, чтобы тот заслуживал такой горькой участи.

— Отпустите его, — попросил он Багратони. — Живой он не сможет ненавидеть тебя больше, чем сейчас, а убитый — превратится в мученика и станет символом мести на долгие годы.

Накхарар с досадой взглянул на римлянина. У него было лицо голодного, которого отрывают от обеда. Но трибун понял, что вождь согласился с ним.

— В твоей молодой голове бродят старые и умные мысли, — сказал он медленно. — Пусть будет так. Освободите жреца!

Его люди выполнили приказание с той же неохотой, с какой их господин отдал его, но все же разрезали мешок и выпустили жреца и его собаку на волю. Как только отверстие стало достаточно велико, пес Васпур рванулся наружу. Васпуракане в ужасе отскочили, но у запуганного зверя не было никакого желания сражаться. Он умчался в темноту, завывая и волоча за собой звенящую цепь.

Когда Земаркос наконец выбрался из мешка, он являл собой зрелище, способное насытить самое мстительное сердце. Руки и ноги его были искусаны, левое ухо наполовину оторвано. Только счастливая случайность спасла его лицо и живот от клыков собаки.

Горгидас подошел к нему и обратился к васпураканам:

— Принесите мне льняной материи и немного вина. Надеюсь, у пса не было бешенства, но раны нужно промыть, иначе может начаться заражение.

Увидев, что никто из васпуракан не шевельнулся, он пронзил одного из них взглядом и прикрикнул:

— Ты! Живо!

Васпураканин поспешил к дому Багратони. Но Земаркос, кое-как поднявшись с земли, не позволил Горгидасу прикоснуться к себе.

— Ни один еретик не коснется меня своими грязными лапами, — сказал он и, ковыляя, вышел через открытые ворота. Его жреческий плащ, изорванный зубами собаки, висел клочьями. Когда темнота поглотила ненавистного врага, люди накхарара радостно завопили.

Вместе с васпураканином, которого Горгидас отправил за перевязочным материалом, к воротам вприпрыжку прибежал Виридовикс.

— Что здесь за шум? Этот лопух не говорит ни слова по-видессиански, и я не могу его понять, — сказал Виридовикс.

Узнав о том, какое происшествие он упустил, галл в отчаянии топнул ногой. Ради хорошей драки он был готов пожертвовать даже ночью любви.

— Ну что это такое? Вторая отличная схватка пропала зря, и все потому, что я тискал девчонку в кустах! Это просто нечестно!

— Ты сам виноват, — сказал Гай Филипп с ядовитой усмешкой. — Ты мог бы быть с нами, если бы не гонялся за юбками.

Горгидас с силой произнес:

— И это все, что вы можете сказать о случившемся? Для вас это развлечение? Только жестокий человек может получить удовольствие от выплесков ненависти!

— О, хватит тебе брюзжать, — парировал кельт. — Ты злишься только потому, что этот негодяй-жрец смылся, не позволив тебе залатать его драную шкуру.

Это было настолько близко к истине, что гнев Горгидаса превратился в бессильную ярость.

Квинт Глабрио спокойно заметил:

— Не огорчайся, Виридовикс, ты не много потерял. Скажи, положа руку на сердце, разве любовные шашни менее опасны, чем драка?

Кельт тупо уставился на него, а глаза Горгидаса сузились: врач оценивал эту мысль. Казалось, что он увидел юного центуриона впервые. И когда Гогику Багратони перевели их разговор (легионеры говорили по-латыни), он положил руку на плечо Глабрио:

— Я знал, что ты умный парень. Многие люди умны, но ты еще и мудр, а это более редкая и ценная вещь. Скавр, ты должен хорошо заботиться о нем.

— До сих пор он и сам неплохо заботился о себе, — ответил Марк и только тут понял, насколько это было правдой. Глабрио был настолько спокоен и молчалив, что иногда трибун по целым дням не замечал его, но манипула, которой командовал молодой офицер, всегда содержалась в образцовом порядке. Даже теперь его солдаты имели куда меньше взысканий, чем другие. Неплохо иметь рядом таких хороших ребят, подумал Марк.