Правило веры и образ кротости

Своим указом от 22 января 1987 года архиепископ Михаил запретил меня в священнослужении "за пребывание на приходе лиц, в количестве 40 человек, не имеющих отношения к Вологодской епархии", проще — за то, что летом 1986 года ко мне на приход, в село Ламаниха Вологодского района, приехали два священника и с ними несколько семей из Вологды и Москвы, которые два месяца с утра до ночи трудились на приходе, помогая мне восстанавливать храм. Срок запрещения истек, но еще более года мне не давали возможности служить.

За эти полтора года у меня собралось 36 документов, иллюстрирующих систему взаимоотношений между священником и правящим архиереем. Привожу два из них.

Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему МИХАИЛУ, архиепископу Вологодскому и Великоустюжскому

Ваше Высокопреосвященство!

Ваше письмо № 190 от 2 сентября с. г. я получил. Благодарю Вас.

Очень жаль, что оно написано в таком раздраженном тоне и имеет своей целью лишь одно — как можно больнее обидеть и оскорбить меня. За что Вы, преемник апостолов, не уставая, бьете меня, священника? За что, не стыдясь, злословите перед Вашими собратьями епископами, перед клириками, перед нашими прихожанами и, с особенным смаком, с каким-то высоким вдохновением, — перед безбожниками всех мастей? Епископу нетрудно сделать это, когда он говорит о клирике своей епархии у этого

Очевидцы

127клирика за спиной, но достойно ли такое поведение епископа? Чем питается Ваша злоба?

Скоро исполнится десять месяцев с того дня, 19 декабря 1986 года, когда Вы почему-то положили себе за правило говорить со мной и обо мне так грубо и оскорбительно, как не позволял себе за семь с половиной лет моего служения в сане священника ни один уполномоченный, а уж сих злохудожников превзойти трудно. На что Вам, архиерею Русской Православной Церкви, их лавры?

Смею предположить, что истинная причина Вашей странной внезапной и неувядающей ненависти ко мне может быть только одна, иной не придумать: с того первого памятного дня Вы ясно сознаете, не можете не сознавать, что Вы — кругом не правы, что Вы творите явное беззаконие, что Вы, ЕПИСКОП, стали просто послушным орудием КГБ и прочих внецерковных сил, и этой нарочитой грубостью пытаетесь убедить себя в обратном, заглушить в себе голос совести.

. Вспомните тот день. Вашими первыми словами, когда я встретил Вас в полном облачении по дороге в Ламаниху и просил благословения, были: "Я отстраняю Вас сегодня от Богослужения, ибо гневаюсь на Вас и не могу служить с Вами Литургию". Причина, как Вы объяснили, — Вас не встретили на дороге в полутора километрах от храма, где остановилась Ваша машина. Ночью прошел снег, тропинку к нам замело, идти было очень трудно, Вы страшно утомились. Сознаю это по своему многолетнему опыту хождения на требы по глубокому снегу и тоже в рясе. Я на двадцать лет моложе Вас, но нередко падал в полном изнеможении в снег, лежал и не находил в себе силы подняться. Честь Вам и хвала, что, несмотря на такие трудности, неустанно ездите по всей епархии, посещаете самые отдаленные приходы, служите в них, проповедуете. Полностью признаю свою вину в тот день за нерасторопность, за пассивность, халатность в предшествовавшие Празднику дни, как безусловно признавал ее и тогда. Позвольте лишь повторить объяснение своих действий (точнее — своего бездействия), что отнюдь не снимает с меня вину, но, надеюсь, служит смягчающим обстоятельством,

Несколько дней перед Праздником я был тяжело болен, всенощное бдение накануне служил с температурой выше 38°, различить буквы в служебнике не мог, всю службу провел с закрытыми глазами по памяти. Вопреки обычаю, не смог сам читать ни кафиз-

128

мы, ни каноны. Утром в день Святителя Николая, часов в шесть, я пытался договориться с колхозным конюхом Николаем Малко-вым, чтобы он встретил Вас на дороге. За два дня до службы дорога по моей просьбе была прочищена бульдозером, но, повторяю, в ночь на Николу прошел густой снег. Именинник Николай потребовал плату по таксе — как всегда, сейчас же, до службы и встречи, бутылку водки. Я, крайне необдуманно и легкомысленно, наотрез отказался. Он тоже категорически отказался обсуждать любые иные условия и сразу уехал на ферму. В Ламанихе, как Вам известно, никто не живет, больше обратиться было не к кому. Поэтому я пошел исповедовать, совершать проскомидию, служить заказные панихиды и водосвятный молебен, что мне было рекомендовано сделать до приезда Вашего Высокопреосвященства, Я еле успел управиться со всем этим к девяти часам. Вину с себя, повторяю, нисколько не снимаю. За эту вину я был прямо на дороге примерно обруган Вами и наказан, что принял, ни слова вопреки глаголя. Но никак не могу понять, почему Вы ни словом не

1 упрекнули за те же прегрешения старосту или других членов церковного совета, когда они принимали Ваше благословение, в котором было отказало мне. Ведь, пожалуй, скорее их, а не моя, настоятеля, прямая обязанность — договариваться с конюхом, давать ему бутылки, ибо подобная деятельность на приходе, контакты с аборигенами на уровне "бутылки" безмерно унижают священника, постоянно борющегося с алкоголизмом до и помимо всяких антиалкогольных кампаний, как я неоднократно докладывал Вам и все тому же уполномоченному. Кстати, обратно до машины он, все тот же Коля Малков, как помните, тоже вез Вас в санях "за бутылку", на что староста, А.А. Лебедева, с бухгалтером К.А. Деми-чевой картинно, с низкими поклонами, просили у меня "благословения" в присутствии Вашего Высокопреосвященства. Бутылка водки пошла, как всегда, Вашему шоферу, ведь ему за столом пить нельзя, а бутылка церковного вина "Узбекистан" — Коле Малкову. Маленький курьез здесь в том, что они перепутали мешочки: Малкову кагор — противнее рыбьего жира, пришлось у кого-то на са-

| могон менять. А я ведь кагор из Москвы в рюкзаке вожу, "Узбекистона" в Вологде не бывает.

В тот день, на Николу, Вы дважды произнесли одну и ту же, показавшуюся мне тогда загадочной, фразу: "Отец Георгий, я ехал сюда с твердым намерением запретить Вас в священнослужении". Значит, гневаться начали еще до того, как вышли из своей

129машины и пошли по глубокому снегу, до того, как, не получив от меня вожделенную "бутылку", уехал Коля, до того, как пошел снег, и занесло тропу в Ламаниху.

Когда окончился молебен и пора было выходить с крестным ходом, кто-то намеренно или случайно поставил за калорифер в углу выносной запрестольный крест, приготовленный для этого крестного хода и стоявший вместе с фонарем и запрестольным образом у столпа. Вы тут же стали совершенно непристойно кричать на меня при всех прихожанах. Потом, во время самого крестного хода, бывший истопник церкви Н. Скородумов, назвавшийся звонарем, уведомил Вас, что с колокольни украдены все колокола и, надо думать, в них звонят уже где-то за границей, и Вы не дали себе труда просто сделать несколько шагов в сторону, поднять голову и поглядеть на колокольню. Вы сочли излишним задать мне хоть один вопрос, сочли информацию клеветника вполне достаточной для объективного суда, и вдруг, подозвав меня, принялись гневно топать ногами и кричать так, что я никак не мог понять, чего Вы от меня хотите, не мог разобрать выкрикиваемых Вами слов и обрывков фраз, но, глядя в Ваше густо покрасневшее лицо, опасался только одного — как бы у Вас инсульт на месте не приключился. И что самое поразительное, что довершало всю фантасмагорию — бесчинные крики и топанье архиепископа сопровождались пением тропаря, которым прославляют святителей, т. е. епископов: "Правило веры и ОБРАЗ КРОТОСТИ", мы ведь Николу праздновали, все люди тропарь знают (я специально 100 экземпляров напечатал и раздал), вот и просил я всех прихожан петь его все время, не переставая.

Прошло десять месяцев. За все это время Ваших непрестанных издевательств надо мной Вы не найдете в моих словах, в моих письмах на Ваше имя ничего более грубого и непристойного, более оскорбительного для Вас, чем сухой официальный тон некоторых моих прошений, стремление стать на почву фактов и законности. Вы пишете, что я "нарядился в юридическую тогу". Одежда эта, признаю, при обращении священника к архиерею, даже к архиерею, сознательно и бесстыдно измывающемуся над ним, священником, недостойная. Клянусь, она мне ненавистна до сего дня. Я облачался в нее, только когда мне приходилось беседовать с заведомыми безбожниками и беззаконниками — уполномоченными Совета по делам религий или их исполкомовскими пособниками. Но сейчас у меня нет выхода, нет выбора, я все про-

130

чие наряды перебрал, Вы сами меня нынче в эту недостойную священнослужителя хламиду нарядили.

Я несколько раз устно и письменно просил Вас простить меня, не вдаваясь в обсуждение Ваших указов, где мне был объявлен строгий выговор и запрещение в священнослужении. Простр простить. Сетовал, что доставил огорчения Вашему Высокопреосвященству своим поведением, в чем был совершенно искренен. Вы пренебрегли одними просьбам и отвергли другие. Я просил назначить духовный суд из священнослужителей нашей епархии — Вы трижды категорически отвергли мою просьбу. Наконец, я был вынужден просить Вас "нарядиться в юридическую тогу" — передать все имеющиеся в Вашем распоряжении документы и материалы в народный суд и ходатайствовать о возбуждении против меня уголовного дела, естественно, предоставив мне право защищаться против моих обвинителей, отстаивать перед безбожниками честь и достоинство священнослужителя, но и в сей милости мне было отказано. Епархиальные управления живут в "стране с телеграфно-кодовым названием", а не в России, они почему-то твердо усвоили худшие уроки нашего уродливого бюрократического государства, скрупулезно собирают секретное досье на священнослужителя, именуемое его "личным делом", куда он сам никогда заглянуть не смеет, это — тайна за семью печатями. И орудие шантажа. В мутной-то водице, гласит народная мудрость, рыбку легче ловить, да жаль, что-то не припомню я, чтобы Священное Писание, где так много о рыбаках говорится, подобный промысел поощряло, рекомендовало бы вметать мрежи туда, где вода помутнее. Не таким Рыбаком был Спаситель, не на такие труды благословлял и посылал Он апостолов.

Вы отказали мне во всех просьбах без объяснения причин. Вы требуете от меня лишь одного, того, что требует КПСС от каждого из своих членов, — чтобы я лгал, чтобы я "разоружился перед партией", чтобы я притворно признал законность Ваших прещений и грубых разносов, догматическую незыблемость Ваших циркуляров и указов. Нет, никогда не признаю, как не признавал с первого дня, о чем в полный голос сказал Вам и написал на первой же странице объяснительной записки от 9 января с. г. Но, следуя долгу послушания, безропотно подчинился беззаконному прещению и не нарушил его за все время, пока длилось антиканоничное запрещение в священнослужении.

131Чтобы в будущем не возникло каких-либо недоразумений и кривотолков, считаю своим долгом и сегодня заверить Вас в том, в чем уже устно и письменно заверил главное орудие подавления Церкви, "лубянское подворье", Совет по делам религий. С того дня, когда Господь вновь приведет меня служить в Его Церкви, на какое бы служение я ни был призван, какое бы послушание я в Ней ни исполнял, я, ни минуты не колеблясь, вновь пойду по тому же пути, с коего Вы меня сбиваете, т. е. буду делать все то, за что Вы объявили мне строгий выговор, за что запретили в священнослужении, за что десять месяцев, бесстыдно нарушая и презирая все Божеские и человеческие законы, не даете мне отпускную грамоту.

Обещаю, что я никогда не стану выполнять ни устные, ни письменные "рекомендации" кагэбэшников. Обещаю, что я никогда не прекращу проповедь Евангелия в любой доступной мне форме, вновь буду, если о том попросят (цитирую Указ Вашего Высокопреосвященства), "принимать на приходе лиц, не имеющих прямого отношения к данной епархии", и епархиальное управление в каждом отдельном случае запрашивать не стану, равно не стану запрашивать и уполномоченного. Вновь стану (еще одна цитата из того же опуса) "систематически вмешиваться в хозяйственную деятельность церковного совета", ибо никакой закон не запрещает мне и моим друзьям безвозмездно ремонтировать своими руками храм, убирать вокруг него мусор, спасать гибнущие иконы, обличать и гнать из дома Божьего проходимцев, вроде Николая Самсонова, много лет грабившего с помощью уполномоченного Совета по делам религий В.П. Николаева Ильинскую церковь в Кадникове, откуда Вы меня удалили по сговору с уполномоченным. Никакой государственный закон, никакое церковное установление не мешает мне обличать невежественных и алчных rope-реставраторов, вроде того же Самсонова, "промывавшего" стенную живопись сначала олифой, а потом раствором стирального порошка, что обошлось приходу в круглую сумму, превышающую 10 000 рублей. Не устану обличать и моего собрата-священника, предшественника на приходе в Ламанихе, испакостившего по Вашему благословению вместе со своим братцем, то ли трактористом, то ли маляром, то ли милиционером, все лучшие иконы в Никольском храме. Они "реставрировали" иконы пилой, топором, мерзопакостной масляной краской из Оста-ховского сельпо и мебельным лаком оттуда же. Об этом я дважды писал Вам в годовых отчетах.

И Вы, профессор духовной академии, этот вандализм видели и очень одобрили. Почему Вы оставили без внимания все мои рапорты о многочисленных безвозвратных порчах святыни на том и другом приходах? Ведь священник, дорисовывающий иконы, скалывающий шпонки, опиливающий их, чтобы подогнать в гнезда, получающий за это варварство немалую мзду, тоже, полагаю, вмешивается в хозяйственную деятельность? А когда я, выполняя совершенно разумное предписание областного отдела культуры, затратив массу труда, без единой копейки затрат для прихода, перенес наиболее ценные иконы из летного храма в зимний, где старался поддерживать постоянную температуру и влажность, Вы заявили тогда же, 19 декабря, что непременно заставите меня вернуть все иконы на прежние места, и просили церковный совет проследить за исполнением Вашего приказа, т. е. вновь одобрили вандализм и пресекли попытку спасения икон. Я знаю, что Вы не любите и не цените старые иконы, Вы сами не скрываете этого, говорите об этом прямо и откровенно. Ну что же, священнослужитель не обязан быть искусствоведом. Кто-то из нас не любит иконопись, другой не ценит зодчество, третий ненавидит духовное платье, четвертый глух к дивным красотам славянского языка — Богослужебного языка Русской Православной Церкви, ему милее тот суконный язык, которым пользуются сектанты. Все мы люди, у каждого свои недостатки, каждый что-то недопонимает. Но зачем возводить свою духовную глухоту или слепоту в епархиальный догмат? Зачем распространять на всю епархию свое невежество, учить о нем ex catedra, делать его элементом общеепархиального мировоззрения? Зачем Вы пакостите Вологодский кафедральный Собор? После Вас в нем другим служить придется. Да и сегодня Собор — эталон для священнослужителей и мирян, там все — учит. Но по Вашей вине сегодня многое там учит не православно.

Я прибыл в Вологодскую епархию в середине мая 1982 roll да. Вы направили меня в г. Кадников. Когда я впервые вступил в I Ильинскую церковь в Кадникове в канун вешнего Иоанна Богослова, я был поражен и очарован ее гармоничной красотой и стро-I гим величием. Но первое, что сразу бросалось в глаза всякому к входящему в церковь, были отвратительные ярко-зеленые аналои с оранжевыми архидиаконами на лицевой стороне, с нелепейшими, уродливыми, противоречащими всяческим канонам изображениями апостолов по бокам, апостолы читают какие-то

132

133синие книги (текстом к себе, разумеется, так что понять читаемое нам невозможно), со "славянскими" надписями на каждой стороне на уровне грамотности пресловутого "Сумлеваюс штоп". Рядом со мной стояла староста Ильинской церкви Антонина, тут же ее помощник, бухгалтер, казначей, еще кто-то. "Где вы взяли эту гадость? Как вам не стыдно пакостить такой дивный храм? Уберите сейчас же, эти четыре страшные тумбы весь храм невообразимо портят". — "Батюшка, — последовал ответ старосты, — так ведь и в Вологде в Соборе, где Владыка служит, точно такие же стоят, Владыка, говорят, и домой себе один такой взял. Мы только потому их художникам заказали, что наши прихожане там их видят, нам епископ посоветовал". Эту мерзость какой-то мазила-шустрик по 400 рублей за штучку продавал, а рисовала бригада по трафарету. И члены исполнительного органа, и бухгалтер уверяли меня, что эта бригада "художников-реставраторов" приехала в Вологду из Санкт-Петербурга по приглашению Вашего Высокопреосвященства. Ильинской церкви, следовательно, они обошлись в 1600 рубликов. Пакостить церковь недешево стоит. Я тогда, чтобы не позорить Вас, умолк, полемизировать с церковным советом не стал, не стал разъяснять им смысл догматических определений Седьмого Вселенского Собора, 1200-летний юбилей которого мы в этом, 1987 году, празднуем. Но, когда я служил внизу, в зимнем храме, богомерзкие аналои уносил в верхний, летний, храм, а когда на лето в верхний перебирались, я их вниз волок. Незаметно в печку сунуть нельзя: они на балансе, материальная ценность.

Обещаю Вам, Владыко, что и с этого пути не сойду. Не по упрямству, не по жестоковыйности своей, а потому, что деяния и определения Вселенского Собора чту несколько выше личных мнений, вкусов и циркуляров правящего архиерея. Ни явно, ни тайно злословить архиерея не буду, но без малейших колебаний буду вышвыривать вон из храма такие пакостные аналои, даже если меня клятвенно заверят, что они сооружены, размалеваны, приобретены и вот тут поставлены по благословению Вашего или любого другого Высокопреосвященства, ибо усматриваю здесь аспект вероучительный, погрешать в котором нельзя, усматриваю здесь канал, через который злосмрадная ересь проникает сегодня в Святую Церковь Христову. Обещаю также, что где бы ни служил, буду сам вышвыривать вон из алтаря и собратьям своим советовать вышвырнуть такие гадкие картинки на стекле или

134

холсте, какие водружены за Святым Престолом все того же Вологодского кафедрального Собора. На те картинки "Воскресения" глянуть без содрогания невозможно, а они именуются "запрестольными образами", на Горнее место водружены, мы на них во время Евхаристического канона взираем, когда Твоя от Твоих возносим.

Зато иконы православные обещаю в любом храме, не щадя сил своих, спасать, будет ли на то предписание епархиального управления или отдела культура, или не будет. Вот это-то, боюсь, Вам в первую очередь не нравится. Вы почему-то твердо усвоили странную мысль, будто священнослужители присягают на верность не Богу и Церкви, а правящему архиерею, и выше всего цените и блюдете таковую верность и таковое послушание. Вы поставляете свою волю, свой указ, свой циркуляр выше церковных канонов. Зачем? Кто провозгласил догмат о Вашей непогрешимости? Мне, например, некоторые формулировки из Ваших указов кажутся весьма погрешительными и для православного человека крайне соблазнительными. Вспомним циркуляр № 7/36 от 16 октября 1985 года (сегодня ему ровно два года исполняется): "В связи с трудностями, возникающими и предстоящими в дальнейшем со снабжением приходов красным вином для богослужебных целей (как правило — кагором разных марок), предлагаю Вам принять жесткие меры для его экономного расходования. Необходимо: ... § 2. Не допускать избыточного заполнения Св. Чаши сверх количества, необходимого для причащения духовенства и мирян. Часто возникающая у священнослужителей озабоченность полным «погружением» частиц в Св. Кровь при всыпании их в Св. Чашу не имеет литургического обоснования (прощение грехов «поминавшихся зде» совершается очищением Кровью Христовой, пролитой на Голгофе [I Ион. I, 7], а погружение частиц в Чашу лишь символизирует это очищение и напоминает о нем)". Но когда я письменно обратился к Вам с вопросом по этому поводу, Вы не сочли нужным разъяснить мне, что дает Вам основания употребить слова "символизирует" и "напоминает".

Вы настолько самолюбивы, что никогда ни в чем не можете признать своей ошибки. Даже крошечной, даже в любой чепухе. Потому и в моем деле упорствуете, в одну душу стремитесь утвердить свою изначальную правоту.

Почему "уворованные и проданные за границу колокола", "купленные совершенно бесполезные калориферы", "бесполез-

Очевидцы

135ный тес в запас", якобы пропавшие, но тут же вновь обретенные на месте иконы, "самовольный перенос икон из летнего храма в нижний" и прочие обвинения, предъявленные мне после службы 19 декабря и тут же, на Ваших глазах, рушившиеся, как карточные домики, ибо стояли лишь на песке злонамеренной клеветы, ничему не научили Вас? Почему Вы позволяете себе и по сей день повсюду устно и письменно распространять обо мне эти или подобные им сплетни и слухи, ссылаясь как на достовернейший источник на какие-то злобные измышления каких-то никогда не называемых Вами злых людей? Почему Вам, магистру богословия, профессору духовной академии, ни разу не пришла в голову элементарная истина, что за провинности следует наказывать, а за ложь и клевету, даже если лгавший и клеветавший — архиерей, следует извиняться? Высокий сан архиерея не поставляет носящего его вне простой человеческой порядочности. Не кажется ли Вам, что, забывая эти простейшие истины или сознательно пренебрегая ими, Вы позорите и грязните свой высокий святительский сан?

Не могу не признать, что в целом, если отвлечься от деталей Вашего обвинительного письма и от мелочной личной раздражительности автора, Вы совершенно правы: я недостоин своего сана и постоянно позорю его. Позорю своей жизнью, позорю словами, позорю гордостью, леностью, сибаритством, позорю, сознаю, и этим письмом, где по мелочам тягаюсь с Вами, где дал волю личному раздражению, которое до сего дня умел подавлять в себе. Говорю о недостоинстве своем искренне, не для красного словца и не из показного смирения. Я чувствовал это недостоинство всегда, с первого дня хиротонии, когда на первой Литургии не смел переступить в Царские врата, остановился перед ними в ужасе, сбивая ритм Богослужения. Приступая к Престолу, я всегда уповал не на свои достоинства, которых сегодня нет и прежде никогда не было, за годы священства ничуть не прибавилось, а на милость Божию. Сужу себя тут отнюдь не по тем высоким требованиям, что выдвигали Святые Отцы в своих гомилиях о священстве, а по самым заниженным, либеральным и убогим требованиям "порядочности" XX века, и все равно — не достоин. И потому так люблю пятую молитву из "Последования св. елея" "Господи Боже наш, наказуяй и паки исцеляяй, воздвизаяй от земли нища, и от гноища возвышаяй убогаго..." О том же я говорил Вам на приеме в феврале, когда просил благословить мне на время

136

запрещения в священнослужении любое церковное послушание, любое, хоть до конца дней моих. Вы отказали мне и рекомендовали перейти в какую-нибудь другую епархию. Я и сему не противился, подал прошение архиепископу Костромскому и Галичско-му Кассиану. Он направил меня к уполномоченному. Уполномоченный, сославшись на перманентное отсутствие в его епархии хоть единой вакансии (на момент нашей беседы их было в епархии не менее семи-восьми), был вынужден отказать мне. Я подал архиепископу Кассиану прошение благословить мне любое церковное послушание — мне тоже было отказано, как и Вы в том же отказали. Надеюсь, Вы понимаете, что все эти отказы были продиктованы внецерковными силами.

Ваш благожелательный совет из того же Вашего раздраженного письма "вернуться к гражданской деятельности" принять не могу и не хочу. Позволю себе напомнить Вашему Высокопреосвященству, что я ни устно, ни письменно не просил Вас ни о каких советах, от Вас они мне сегодня вовсе не нужны, ибо непременно будут недоброжелательны. Из Церкви не уходят "по совету", священнослужители должны оставаться в Ней всегда, какое бы послушание им ни пришлось нести. О. Глеб Якунин, пробывший в запрещении двадцать один год и не послушавший ничьих советов, не дрогнувший, сумевший вернуться и вновь стать у Престола, для всех нас пример.

У Вас тоже, говорят, была когда-то какая-то мирская специальность, кажется, по отопительным системам. Вряд ли Вы когда-либо полагали, что стоите у Престола по своим личным заслугам и достоинствам. Но если какой-нибудь "благожелатель" в порыве раздражения обратится к Вам завтра с аналогичным письмом, неужели Вы отложите крест и панагию, снимете смиренно рясу и "вернетесь к своей гражданской специальности"? Почему же Вы судите меня строже, чем себя? Почему Вы судите меня строже, чем других священнослужителей Вологодской епархии? Вы — правящий архиерей, и Вам отлично известны преступления членов нашего клира, к которым Вы так терпимы, так снисходительны, но за которые, согласно отвергаемому Вами каноническому праву, полагаются самые строгие взыскания вплоть до извержения из сана.

Оставаясь в сущем сане, я и сегодня согласен служить кем угодно и где угодно, но только в Церкви. Но теперь вопрос о моем послушании не Вам придется решать, его будет рассматривать

137тот архиерей, в чью епархию я перейду. К Вам же я еще раз обращаюсь с покорнейшей просьбой: учесть, что я в точности выполнил все, что мне было предписано резолюцией Вашего Высокопреосвященства на моем прошении от 11 апреля с. г., и в свою очередь выполнить данное Вами устно и письменно обещание не препятствовать моему переходу в другую епархию, не препятствовать моему служению в Церкви.

Я полагаю, что слово епископа должно быть незыблемым, что своей резолюцией епископ берет на себя определенные обязательства и что дело чести его сана — не лгать, дорожить своим словом и неукоснительно выполнять обещания. Я полагаю, что любой епископ руководствуется в своей административной деятельности не личными симпатиями и антипатиями, не категориями "хочу — не хочу", "нравится — не нравится", не указаниями государственного чиновника, как бы тот чиновник ни именовался, а каноническим правом, твердо установившейся практикой Русской Православной Церкви, где достаточно четко и однозначно предусмотрены случаи наказания и прещения за нарушения священнослужителями Апостольских или Соборных установлений. Дополнять и редактировать Никео-Цареградские или Хал-кидонские формулы в Пошехоньи, Грязовце, Вохме или Богова-рове нет нужды. Сообразоваться с церковными канонами или с государственными законами вовсе не значит "рядиться в юридическую тогу", это просто значит быть честным и справедливым человеком и дельным администратором. Такой безделицы мы вправе требовать даже от архиерея.

Не может никакой честный человек игнорировать все доводы, все доказательства оппонента. Я неоднократно полностью опроверг все без исключения Ваши обвинения, Вы не смогли опровергнуть из моих доказательств ни одного. Но как только я допускал малейшую формальную оплошность в каком-то прошении, это неукоснительно подчеркивалось в Ваших резолюциях: "О. Георгий невнимательно читает относящиеся к нему указы, он уже почислен за штат предыдущим указом", "На Вашем прошении нет даты" и т. п. Я не умаляю значения формы, за допущенные ошибки еще раз прошу простить меня, но я хочу обратить Ваше внимание на то, что в моих прошениях, письмах, объяснительных записках есть и какое-то содержание, есть факты, доказательства, вопросы. Вам абсолютно нечего возразить, поэтому Вы делаете вид, что все дело в отсутствии даты, в повторном проше-

138

нии почислить за штат, которое уже состоялось предыдущим указом. А что касается опровергнутых, обернувшихся ложью и клеветой обвинений, за которые я подвергнут прещению, тут за десять месяцев и слова единого сказано Вами не было. Тут Вы делаете вид, что ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаете, говорить никому ничего не станете.

Но может попробуем в последний раз уточнить то, о чем говорю и пишу десять месяцев. Обещаю, что в последний. Какими церковными постановлениями запрещено православным христианам одной епархии молиться в каком-нибудь храме соседней епархии? Какой Собор запретил священнику, просто православному человеку строить или ремонтировать своими руками храм? Допустимо ли за то или другое, или за оба прегрешения по совокупности (ибо ничего иного в своих указах и письмах Вы не назвали) запретить в священнослужении хотя бы на один день?

Висят ли все же колокола на месте? Обогревают ли калориферы Никольскую церковь? Приходится ли топить ее ворованными дровами и платить истопнику 960 рублей в год? (Это — десятая часть годового дохода храма.) Давало ли областное управление культуры предписание перенести иконы? Имеется ли это предписание у церковного совета, в УВД, в РОВД, у уполномоченного Совета по делам религий П.А. Воронина? Губил ли мой предшественник на приходе в Ламанихе лучшие иконы своей безумной "реставрацией", описанной в том же акте областного отдела культуры, и понес ли он за это какое-либо взыскание, квалифицировалось ли Вами это варварство как вмешательство в хозяйственную деятельность? Удостоился ли он похвалы от Вас за эти свои мерзопакостные, сполна оплаченные приходом, труды? Отремонтирована ли и окрашена ли мною крыша Никольского храма без единой копейки затрат для прихода? Застеклены ли все окна во всех ярусах? Отремонтирована ли бесплатно баня-прачечная? Можно ли за все эти работы выдать людям, которые их выполнили, книги, имеющиеся в свободной продаже, на общую сумму, не превышающую 400 рублей? Возвращены ли остальные книги, за которые Вы требуете с меня плату, в епархиальное управление? Известно ли Вам, что моя зарплата за декабрь 1986 года и январь с. г. перечислена в епархиальное управление, и что таким образом эти книги оплачены вторично? Сделано ли на Никольском приходе в 1986 году втрое больше, чем в любой иной

139год, когда "непроизводительных расходов" там не было? Действительно ли бесполезным оказался купленный, как Вы писали в указе, "в запас" тес (точнее — половые доски и вагонка, которые за этот год хранения отлично просохли)? Не этот ли строительный материал планирует использовать для ремонта нынешний настоятель, не за эти ли доски он мне больше всего благодарен? Утомились от вопросов? Я тоже. Только поэтому прервусь, а мог бы значительно продолжить.

Почему Вы так застенчивы, почему стыдливо замолкаете, как только дело доходит до фактов, почему намеренно уклоняетесь от полемики, отворачиваетесь, не хотите смотреть в глаза собеседнику? Почему позволяете себе лгать и клеветать исподтишка, что *я или кто-то из моих гостей разворовал десятки икон в Церкви? Скажите мне об этом прямо, а еще лучше — подайте в суд. Если это окажется правдой — поделом вору и мука, если ложью — Вы извинитесь, а я, обещаю, прощу. Только не надо за спиной, только не надо отводить глаза, только не надо купаться в грязи, не надо клеветать на собрата своего, кому несколько лет говорили: "Христос посреди нас".

Я не намерен притворяться, что случай со мной — уникальный в мировой истории, что мне неведомы подобные случаи осуждения человека по односторонним лживым наветам и доносам, в угоду властям предержащим, в угоду КГБ. Так было, так будет. Таких осуждений только за последние семьдесят лет только в одной, правда, очень большой, стране — миллионы. Но самое главное — кто так судил, а не как судил. Что дозволено ЧК или тройке ОСО, руководствующимся исключительно "революционной совестью", не дозволено православному епископу. Согласитесь, что суд такой — не из благороднейших и не из справедливейших изобретений человечества, что некто негде уже давно категорически осудил и отверг его: "Судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он девает" (Ион. 7, 51). Задумайтесь, ведь я даже не прошу Вас вести себя по-христиански, не прошу о милости и снисхождении к моим слабостям и недостаткам, не взываю о милосердии, я прошу о чепуховине — о верности своему слову, о ветхозаветной справедливости, прошу только о соблюдении закона. И только. А Вы упорно ищете лжесвидетелей на меня. Неужели Вы забыли, Кто осудил этот путь? Забыли, каковы плоды лжесвидетельства и суда неправедного?

140

Вы отлично осведомлены о том, что с января с. г. Вашими неусыпными заботами я лишен всяких средств к существованию. I Вы отлично осведомлены и о том, что власть имущие безбожни-f ки в первые же месяцы после хиротонии в 1979 году постарались I выгнать с работы мою жену — доцента Костромского пединститута. Ныне вы совокупными усилиями с известными внецерковны-ми ведомствами пытаетесь взять меня измором, возвращаете к I гражданской деятельности. Не соблаговолите ли пояснить, кто в I этом постыдном дуэте играет первую скрипку? Чиновники Совета по делам религий скромно протягивают пальму первенства Вам. Обличите их, смойте с архиерейского саккоса это пятно.

Вы хорошо знаете, что в нашем обществе священника не станет защищать никто, что священник начисто лишен всех тех прав, которые закон гарантирует, а административные органы | частично представляют любому гражданину нашего государства, и что, следовательно, измываться над попом можно всласть без ограничения во времени и пространстве по всем городам и весям и совершенно безнаказанно всякому. Перечитайте на досуге коротенькую, в две-три странички, автобиографию епископа Афанасия "Даты и этапы моей жизни". Способы смягчились, но сущность беззаконной расправы осталась неизменной. Стоит ли епископу так широко и свободно пользоваться теми преимуществами, которые в потенции предоставило ему государство воинствующих безбожников, при условии, что он, епископ, социальный заказ понимает и выполняет? Стоит ли епископу реализовать эту потенцию?

Вы также отлично знаете, что своими действиями выполняете угрозу, которую я не менее десяти раз слышал по разным поводам из уст чиновников Совета по делам религий, угрозу, что если я не перестану проповедовать Евангелие "в неположенных местах", если не перестану безотказно ходить и ездить по требам в любую глухомань, не перестану носить в общественных местах нелепое в их глазах духовное платье и особенно ненавистный им наперсный крест, если не перестану требовать от самих уполномоченных и их безбожного актива неукоснительного соблюдения их же собственного "законодательства о культах", то мне не служить. "Не было еще случая, — заверяли они меня, — чтобы уполномоченный не нашел способ справиться с непокорным священником". Памятуя о судьбе епископов-исповедников Павла, которого с таким отменным аппетитом скушали наши собратья

141священнослужители в Вологде, и Ермогена, я ничуть не сомневался, что действительно, не было. Но и выхода у меня иного не было: я не мог наняться на работу ко второму господину. Как управились с архиепископом Павлом, Вы отлично знаете, сами ведь тогда в Вологде были, с теми, кто управлялся, ежедневно беседовали. Нет сомнения, что только одним этим славным подвигом своим они и останутся в истории Русской Православной Церкви. На Ермогена всем миром навалились. На меня — мелкую сошку — Вас нашли.

В первый месяц после запрещения, в феврале, я высказал Вам свое мнение, что Вы не были свободны в своем решении, что Вы подвергли меня запрещению под давлением внецерков-ных сил. Сейчас, побеседовав несколько раз с тружениками Совета по делам религий, узнав их мнение обо мне лично и о всех прочих потомках Авраама, Исаака и Иакова, заслушав фрагменты из своего тамошнего досье, любезно оглашенные В.Г. Подши-бякиным (сплетни о священнике, клевету и доносы на него коллекционируют не только в епархиальных управлениях,в Совете, надо полагать, тоже есть наши "личные дела"), собранные его неустанными трудами и заботами, я еще тверже укрепился в своем предположении. Вы так упорно обвиняете меня не потому, что честно заблуждаетесь, не потому, что намерены восстановить справедливость или исправить меня и наставить на путь истинный, а лишь потому, что твердо положили в сердце своем, по рекомендации соответствующих инстанций, во что бы то ни стало осудить меня, заслужить право оставаться выездным1 и правящим архиереем. Какие против приказа КГБ контрдоводы приведешь? Чем их резоны опровергнешь? Будь ты хоть семи пядей во лбу, против лома нет приема, а тут именно ломом орудуют. Чем неоспоримее и яснее твои доказательства, тем хуже для тебя самого: этого сопротивления в священнике никто не потерпит, это только осложняет задачу обвинителей и безмерно сердит их, показывает твое нераскаянное упорство в заблуждении, подтверждает насущную необходимость сугубо жестких мер воздействия. Поэтому и не принимались Вами в расчет все мои доказательства, потому и вопил я словно в пустыне, потому и росли, будто грибы после дождя, все новые чудовищно нелепые, бесстыдные и бездоказательные обвинения и по ним тут же, ДО всяких объяснений, принимались скоропалительные решения: ведь решение было уже готово даже ДО того бездоказа-

142

тельного обвинения, его, обвинение это нелепое, только неуклюже прилаживали к тому априорному решению и выдвигали всякий раз лишь как в басенке: "делу дать хотя законный вид и толк", тут любая нелепица и клевета, любой лжесвидетель — вполне годится. Только того не так уж благородного, но всякому понятного оправдания — "хочется мне кушать" — обвинитель-архиерей в моем деле лишен, он не ради куска хлеба насущного трудится.

Может, "юридическая тога" чуть честнее? Может, отложите на секундочку бармы архиерея и примерите тогу? Но и облачившись в нее, безмерно спустившись до уровня холодной бездушной юриспруденции, придя на выучку к жестоким язычникам Рима, Вы услышите незыблемое правило любого правосудия любого цивилизованного народа, если только оно правосудием дерзает именоваться: "Auditur et altera pars".

Чем же Вы, Владыко, руководствуетесь в своей деятельности, в своих указах и циркулярах? Какие законы чтите? Если Соборные правила устарели и утратили силу, как Вы многократно меня пытались убедить, если Кормчую пора забыть (это Ваши слова), что помнить, что силу приобрело? На каком камени утверждаемся мы с Вами?

Позволю себе напомнить Вам, что до 19 декабря прошлого года у меня не было ни одного взыскания или замечания ни от духовных, ни от светских административных органов. Вы сами не менее десяти раз по различным поводам объявляли мне благодарности и поощрения "За усердную службу во славу Бо-жию", "За максимальный в Вологодской епархии рост числа крестин", "За ревностные труды по окормлению болящих на приходе", "За окончание Московской духовной семинарии первым учеником", и, дважды, уж совсем за сущий вздор — "За образцовое составление годового отчета" и т. д. Эти благодарности и поощрения — мишура, как мишура и недостойная детская забава почти все церковные награды — два креста, какие-то неведомые ордена, "кресты с украшениями" (!). Покойный генсек и лауреат всех премий, четырежды Герой Советского Союза мог таким цацкам радоваться, у христианина они вызывают только недоумение и жалость. Священника нельзя наградить ничем, как нельзя украсить крест, священник сполна награжден всеми высочайшими наградами при хиротонии, выше не бывает, пото-

Очевидцы

143му и нет среди нас, священнослужителей, достойных такой награды — стоять у Св. Престола. Кстати, награждение орденом означает, что награжденный становится членом данной группы, данного ордена. В какие группы и ордена дозволено вступать священнослужителю? Может ли он вступить в Орден Красного Знамени? Я говорил Вам о своем отношении к "наградам", здесь нет ничего оригинального. Удивляюсь только, как же можно после четырехлетнего славословия в указах, не спросив и не выслушав, без всякой паузы, по первому телефонному звонку из общеизвестной "конторы" вдохновенно мешать священника с органическим удобрением?

Мы слишком далеко зашли, боюсь, в нашей полемике. Вер-немся-к ее истокам, вспомним, что четыре года мы могли в чем-то не соглашаться друг с другом, но относились к оппоненту с уважением, честно смотрели в глаза друг другу, стояли у одного Св. Престола, причащались из одной Св. Чаши.

Памятуя о тех четырех годах, еще раз покорнейше прошу Вас забыть и простить все мои прегрешения, не требуя при этом, чтобы я отказался от того, что признаю существенным элементом служения на приходе. Если соблаговолите, прошу вызвать меня сослужить Вам в любой день на любом приходе, от всего сердца, от всей души, от всего помышления нашего произнести великие слова, которые мы друг другу говорили: "Христос посреди нас". — "И есть, и будет". Нам нечего делить. Нас ничто, кроме день ото дня растущего непонимания и недоверия, не разделяет. Но ведь объединяет нас Нечто несравненно большее.

Я знаю и не скрываю, что письмо это написано в раздражении, что оно — грубое и резкое, но иное, если честно, не получилось, а льстить и лгать, унижая себя и Вас, не нахожу нужным. Я готов принародно, в кафедральном соборе, на коленях испросить у Вас прощения за все прегрешения лично против Вас, за все огорчения, которые Вам за этот год причинил.

Вашего Высокопреосвященства

смиренный послушник

священник Г. Эделыитейн

16 октября 1987 г.

144

Высокопреосвященнейшему Михаилу, архиепископу Вологодскому и Великоуспгюжскому

Ваше Высокопреосвященство!

Мы признательны Вам за быстрый ответ на наше письмо. Однако, по нашему общему мнению, Ваш ответ являет собой вопиющий пример бездушного бюрократизма, за повсеместное осуждение которого борются сегодня здоровые силы нашего общества.

Как горько, что бюрократизм, защита своих позиций, сво-J  их, очевидных для всех, ошибок (вместо подобающего нам, хрис-I  тианам, покаяния) нашел себе пристанище в Вашей епархии, как печально, что вместо того, чтобы разобраться в существе дела, Вы |  стали обвинять нас, стали подозревать о. Георгия Эдельштейна в подлоге, намекая на то, что он сам, якобы, а не мы, написали письмо в его защиту!

Вы квалифицировали наши слова о том, что мы намерены предать широкой гласности факты клеветы и незаконное изгнание Вами священника Георгия Эдельштейна, "как угрозу дерзкую и нелепую".

С каких пор гласность в Русской Православной Церкви является дерзостью и нелепостью?

Кто отменил призыв Христа оповещать на кровлях то, что I слышим на ухо (Мф. 10, 27)? Кто отменил евангельский смысл I "правящего" в Церкви: "тот, кто хочет между вами быть боль-I шим — да будет вам слугой" (Мф. 20, 26)? Не Господь ли наш заповедал Своим апостолам, а вслед за ними — и епископам, да и всем нам, "умывать ноги друг другу" (Ион. 13, 14), почитая себя I меньше другого? Кто отменил апостольские слова о необходимости обличать бесплодные дела тьмы (Еф. 5,11)? Неужели это может стать для епископа метафорой, символом, а не реальностью, не повелением Господним?

Господь не разделяет Свою Церковь на правящих архиереев и мирян, Церковь — не партия, и в ней господствует не дисцип-1 лина, а любовь. "По тому узнают все, что вы Мои ученики, если I будете иметь любовь между собою" (Ион. 13, 35).

Канонические правила, которыми Вы хотите оградиться, не могут Вас никак оградить от Евангельских повелений и установлений. Но именно против канонических правил Вы больше всего

145погрешаете, отнюдь не случайно Вы не сослались ни на одно из них в своих указах. Какие каноны и правила повелевают епископу запретить священника в служении, изгонять из Церкви, лишать средств к пропитанию за то, что в храме, где он служит, присутствуют православные христиане, прописанные в другом месте, и за то, что эти люди по собственному желанию поселились вблизи храма? Вот что самое главное.

Вы ведь не ответили на этот вопрос.

Неужели сотни и тысячи паломников, которые испокон веку совершали паломничества к святым местам и монастырям России, шли на богомолье в храмы, становились поводом для запрещения в служении священников, не изгонявших их? Кто и когда возмущался, что паломники доставляют неудобства и хлопоты? Где, когда, кто допустил подобный произвол?

А ведь именно так и обстоит дело с запрещением в служении и изгнанием о. Георгия. Это засвидетельствовано Вами в характеристике, собственноручно написанной Вами в Вологодское областное управление милиции, когда там заводили фальсифицированное дело против о. Георгия. Мы полагаем, что Вам известно, что дело это закрыто и, как утверждает в ответе на наш запрос министру внутренних дел начальник УВД генерал-майор Л.А. Мильков, о. Георгий никогда не привлекался как подозреваемый или обвиняемый, а допрашивался только как свидетель.

К сожалению, нам придется напомнить Вам о той характеристике, которую Вы отправили в областное управление милиции. Вы пишите в ней: "В течение лета Георгий Эдельштейн принимал и расселял в церковных помещениях села Ламанихи большое число людей, главным образом из Москвы, устроил в приходе своего рода лагерь летнего отдыха, причиняя тем самым множество неудобств и забот церковному совету. По свидетельству многих прихожан церкви с. Ламаниха, отъезжавшие гости были нагружены мешками и рюкзаками, по внешнему виду которых можно было предположить наличие в них икон или книг, пропажа которых впоследствии подтвердилась".

Невозможно без сожаления о Вас читать эти строки. Однако их необходимо прокомментировать.

Вы пишете в милицию о слухах и сплетнях, ни разу не ссылаясь при этом ни на конкретные факты, ни на свидетельства конкретных людей. "Можно было предположить", — пишете Вы,

146

повторяя чью-то клевету. Да, КЛЕВЕТУ. Ведь Вы понимаете, что Вы пишете. Зачем же?

В этом случае нельзя сказать, что Вы не ведаете, что творите. Вы пишете, что пропажа икон и книг впоследствии подтвердилась, но сами-то хорошо знаете, что именно НЕ ПОДТВЕРДИЛАСЬ. Специальная комиссия, составленная из членов ревизионной комиссии этой церкви, работников милиции и искусствоведа, провела тщательнейшую ревизию и зафиксировала в акте, что ни одна икона, ни одна книга НЕ ПРОПАЛА. Результаты ревизии доведены до Вашего сведения, акт подшит к уголовному делу.

Да и как можно было до тех пор, пока велось расследование, пока пропажа не была кем-то юридически удостоверена, писать с чьих-то непроверенных слов по сути дела ДОНОС на священника в милицию?

Почему Вы забыли сообщить в милицию, что когда эти православные люди ехали из Москвы в Ламаниху, у них было в четыре-пять раз больше коробок, мешков, рюкзаков? Все их вещи тогда в грузовое такси еле поместились.

Позволительно Вас спросить, Владыко, возможно ли канонически подозревать своих собратьев, священника ли, мирянина ли, в воровстве, пользуясь исключительно слухами? Возможно ли канонически Вам, правящему архиерею, в характеристике, адресованной в милицию, обвинять священника в "недобросовестном отношении к церковным суммам", если Вы отлично знаете, что священник этот ни рубля в церкви не получал, что книги, о которых Вы говорите, получены рабочими, которые три месяца без устали трудились в церкви (ремонтировали и красили крышу, стеклили окна, перестаивали баню-прачечную, не получив с прихода ни копейки!), как договорная плата. Кстати, Владыко, Вы сами беседовали с этими людьми и сами причащали их. Наконец, Вы знаете, что этот священник полностью, даже с лихвой, вторично погасил задолженность за эти книги, отдав епархии свою двухмесячную зарплату? Вы забыли, по-видимому, обо всем этом, Владыко, как забыли в июле, когда писали характеристику, о результатах ревизии, которая была проведена и о которой Вас известили в апреле.

Все эти лжесвидетельства, сплетни, доносы, которыми осквернена Ваша характеристика о. Георгия Эдельштейна, свидетельствуют против Вас. Ни один факт, приведенный Вами, не подтвержден расследованием. Ни один. В том числе и Ваше

147утверждение, что священник, "ради ублажения друзей, готов даже подарить (может быть, продать?) церковные, т. е. не принадлежащие ему иконы и другую утварь". Это цитата из Вашей характеристики!

Страшно, Владыко, читать все это. Страшно за Вас.

Теперь, когда сфабрикованное "дело о. Георгия Эдельштей-на" прекращено "за отсутствием состава преступления" (напомним, что таков ответ нам УВД и областной прокуратуры), теперь, когда эти органы дали письменное предписание возвратить ему его личные вещи, которые Вы в своей характеристике почему-то объявили церковной собственностью, когда следственный отдел милиции, тщательно проверив все показания, допросив людей во многих "городах страны, бесспорно установил, что ни единая вещь, незаконно вынесенная из дома священника после взлома двери, не является собственностью прихода, что это его личные вещи, возможно ли Вам, христианину, архиерею, не извиниться перед оклеветанным Вами священником, но продолжать настаивать на лжесвидетельстве?! Ведь следователи милиции готовы извиниться.

Господь заповедал нам любовь к обижающим и ненавидящим нас. О. Георгий ни разу не позволил себе в разговорах об этой постыдной истории вымолвить хоть одно слово, осуждающее Вас. Ваше же письмо, написанное нам, и в особенности Ваша характеристика, направленная в органы милиции, исполнены осуждением и недоброжелательством.

Кто внушил Вам эти чувства? Чью волю Вы исполняете?

Вы можете не отвечать нам. "Дело о. Георгия", по воле Бо-жией, разрешилось, клевета оказалась слишком очевидной. Бог попускает клевету, чтобы посрамить клеветников. Мы уверены, что дело это получит широкую гласность.

Нам не нужны бюрократические отписки, Вы сами ставите в своей резолюции условия получения священником отпускной грамоты и сами же потом нарушаете свое слово. Вы сами десять месяцев всеми силами и средствами препятствуете о. Георгию служить в Церкви кем угодно, хоть истопником, сторожем, дворником, как писал он в своем прошении на Ваше имя в апреле, как писал он в прошении на имя архиепископа Кассиа-на. Вмешательство внецерковных сил здесь слишком очевидно, отрицать их активное участие во всем этом деле бесполезно. Вы пишете, что о. Георгия не хотят пускать в храм в Ламанихе.

Но не Вы ли, Владыко, повинны в этом? Конечно же, Вы. Ведь 1 это Вы лично отдали распоряжение церковному совету и ны-1 нешнему настоятелю церкви ни в коем случае не пускать о. Ге-I оргия ни в храм, ни в дом священника. А когда этот Ваш приказ был нарушен, Вы специально послали в Вербное воскресение диакона Вологодского кафедрального Собора, сняв его в такой день со службы, послали на своей личной машине более чем за сто километров, только для того, чтобы подтвердить категорический приказ правящего архиерея: "Не пускать священника ни в храм, где он недавно был настоятелем, ни в дом, где находятся все его личные вещи, книги, иконы". Вы не только не за-I щитили священника от клеветы, но сами активно распространяли ее. Вы не защитили православных христиан, приезжав-| ших в Ламаниху, от наговоров, а напротив, сами повторяли эти наговоры, придавая им силу своим авторитетом. Вы не защити-i ли священника, когда взломали его жилище, грубо нарушив I тем государственное законодательство, когда на Страстной сед-1; мице расхищали его вещи, книги, иконы. Вы до сего дня не объ-I яснили прихожанам, что он не повинен в предъявленных ему I обвинениях, а наоборот, настраиваете против него прихожан. I  По Вашему благословению в Страстную пятницу бухгалтер церкви и обманутые ею прихожане выселили о. Георгия из дома, где он проживал, хотя накануне милиция категорически запретила делать это.

Чему же удивляться? Тому, что кто-то из прихожан выполняет указания правящего архиерея? Такого случая, чтобы прихожане хоть один раз не пустили о. Георгия в храм, ни разу не было. Но нынешний настоятель уведомил о. Георгия, что Вы распорядились не пускать его ни в храм, ни в дом, поэтому о. Георгий сам не входит в храм из послушания правящему архиерею.

Удивительно другое, что Вы почему-то выпустили из виду: из трех членов церковного совета только один, староста, под-I держал лжесвидетельство против о. Георгия. Двое других, помощник старосты и казначей, противясь даже Вашей воле, не сказали и не написали против него ни единого слова, о чем свидетельствуют все материалы того же дела. Ни одного слова против него не сказал ни один член ревизионной комиссии. Соотношение один к пяти в такой ситуации, действительно, чрезвычайно удивительно.

148

149Заканчивая это письмо, мы снова заявляем о своей надежде.

Мы надеемся, что Вы в ближайшее время дадите отпускную грамоту о. Георгию и не будете препятствовать его священническому служению.

Священник Глеб Якунин. Писатели: Феликс Светов, Зоя Крахмальникова, Лев Тимофеев, Сергей Григорянц.

4 ноября 1987 г.

Еще раз хочу повторить, что архиепископ Михаил, по общему мнению, был одним из лучших, либеральнейших, образованнейших архиереев Русской Православной Церкви. Архиерей-самодур мог запретить клирика в священнослужении только за то, что тот не поздравил его в день тезоименитства. Искать управу на правящего архиерея священнику негде, да вряд ли кто и решится.