"Дорога в Средьземелье" - читать интересную книгу автора (Шиппи Том)

ЭТИМОЛОГИИ И ДВУСМЫСЛЕННОСТИ

В современном английском языке ни то ни другое слово, как правило, не используется, разве что в устойчивых сочетаниях — таких как fatal accident («роковой случай») или doomed to disaster («осужден судьбой на бедствия»). Причина непопулярности этих слов кроется в их происхождении. Как сообщает ОСА, слово «судьба» (fate) происходит от латинского fari («говорить»), первоначально означавшего «то, что было сказано», то есть «то, что прорекли боги».

В английском языке это слово всегда было исключительно литературным. Слово doom, «рок», наоборот, чисто местного происхождения: это современный вариант древнеанглийского dóm, существительного, родственного глаголу deman — «судить». В ранние времена это слово означало также «нечто произнесенное», то, что говорят о человеке другие люди (особенно об умершем). Однако в то же время оно сохраняло и другое значение — «приговор», «закон» или «решение». Поэтому Судный День — день в конце веков, когда все души будут призваны на суд и всем будет вынесен окончательный приговор, — в древнеанглийском называли dómesdœg (современное Doomsday).

В результате за этим словом вскоре закрепился смысл «грядущее бедствие». Однако у обоих слов есть нечто общее, а именно: они несут в себе идею некой Верховной Власти, которая господствует над смертными и правит их жизнями, вынося приговоры или просто изрекая свой суд. В словах lиск и chance этот смысл отсутствует начисто; когда ослабела вера в верховную власть, на первый план вышли нейтральные слова.

Однако в «Сильмариллионе», в отличие от «Властелина Колец», «верховная власть» в лице Валар/ов/ оказывает весьма ощутимое влияние как на хорошие, так и на плохие события, поэтому слова /ли и doom снова становятся здесь этимологически уместными. В итоге они используются здесь достаточно часто и иногда довольно замысловато, определяя тон сразу нескольких повестей «Сильмариллиона» . Вот простейший пример: в повести о Берене и Лутиэн слово «судьба» (fate) применяется, по всей видимости, в двух значениях, родственных, но в то же время различных, что находит себе и грамматическое выражение. С одной стороны, судьба — это внешняя сила, слово, которое можно смело писать с большой буквы: именно Судьба провела волка Кархарота сквозь защитные покровы, которыми Мелиан окружила королевство Дориат. Берену тоже удалось проникнуть сквозь эти покровы, и тоже потому, что его «защищала Судьба». Однако во многих случаях слово «судьба» невозможно воспринимать как собственное имя какой–то внешней силы. Это скорее личная принадлежность, что–то присущее лицу или вещи. Грамматически это слово может быть связано или с личным местоимением («моя судьба», «твоя Судьба», «его судьба»), или с существительным в родительном падеже («судьба Арды», «судьба могущественного королевства», «судьба Берен а и Лутиэн»), или с определительным придаточным предложением («судьба, которой его наделили», «судьба, которая его ожидает»). Все эти употребления предполагают, что судьба не является чем–то внешним, чем–то организующим события наподобие Провидения. Скорее, она представляет собой нечто индивидуальное, как «жизнь», и в то же время отличное от «жизни», нечто заранее предусмотренное. Само использование этого слова уже поднимает вопрос о свободной воле.

Слово doom («рок») используется в «Сильмариллионе» еще более замысловато. Рок тоже может выступать в качестве всевластной Силы: когда Лутиэн впервые увидела Берена, «рок настиг ее»; эта же фраза употреблена во «Властелине Колец», в песне Арагорна «Лэ о Тинувиэли»(325). Однако оно может означать и нечто гораздо более элементарное, выявляя именно изначальный смысл — «приговор», «решение»; так, в «Нарн и Хин Хьюрин», в «Неоконченных Сказаниях» Тингол созывает a court of doom («роковой суд») и ждет, чтобы этот суд «сообщил ему приговор рока». Чуть позже он говорит: «Рок мой будет иным» — то есть, если перефразировать: «Я собираюсь изменить этот приговор». Однако в большинстве случаев читатель не может определить точное значение этого слова в тексте. В нем всегда присутствует смысловой оттенок «грядущего бедствия»: когда Тингол толкает Берена на поиски Сильмарила, рассказчик говорит: «Так определил он рок Дориата». Это значит, что слова Тингола послужат причиной грядущей гибели Дориата. Поэтому, когда несколькими строками ниже Мелиан говорит ему: «Ты произнес роковой приговор или своей дочери, или самому себе», она может иметь в виду сразу очень многое: и что он сыграл по отношению к Лутиэн роль судьи, выносящего приговоры (если вспомнить старинный смысл слова doom), и что он присудил к смерти самого себя (современный смысл), или, разумеется, и то и другое, поскольку и то и другое верно. Есть и еще один смысл слова doom: иногда оно используется как персональный атрибут, как «моя судьба» или «моя жизнь», только оттенок значения здесь более мрачный и зловещий, нежели в этих двух словосочетаниях (Пак хотел рок», — говорит рассказчик, когда Берен и Лутиэн принимают фатальное решение отправиться домой, и Тингол, увидев их, признает, что «никакая власть не может противостоять нависшему над ними року»). Что же имеет в виду Берен, когда говорит «Цель моя достигнута, и рок мой определился окончательно»? Что приговор над ним приведен в исполнение? Что беда наконец–то пришла? Что его жизнь достигла требуемого разрешения, все долги уплачены, обещания выполнены, проклятия сбылись? Все эти значения здесь присутствуют, как и во многих местах «Сильмариллиона», где фигурирует понятие «рок». Но прежде всего два этих слова — doom и fate — задают тон в повестях о Берене и Тьюрине Турамбаре

В тексте одно из этих слов порождает один набор значений, другое — другой, и яти «наборы» отличаются друг от друга, порой до противоположности. И то и другое слово указывает на присутствие контролирующих события сил; в расставленные этими силами сети герои «попадаются», «запутываются» в них, «попадают в полон», однако таким персонажам, как, например, Тьюрину, можно смело сказать — «твой рок таится в тебе самом». «Судьба» и «рок» могут быть «сплетены», «порождены», «созданы» людьми, но иногда действуют и сами по себе. Они «нависают» над героями, «обрушиваются» на них, «ведут» их, но от них можно, по крайней мере мысленно, «отвернуться», или «отвергнуть» их. Тьюрин нарекает себя Турамбар — «победитель Рока», но впоследствии вынужден опровергнуть эту похвальбу самоэпитафией: «А Тьюрин Турамбар Турун амбартанен» — «Победитель Рока, роком побежденный». Напрашивается вопрос: свободны ли люди в определении собственной судьбы, или они — только «теннисные мячики» во власти звезд, «которые летят туда, куда угодно звездам»[414]? Принять второе утверждение значило бы, по Толкину, пойти против традиционного христианского учения, настаивать же на первом означало бы отказаться от того чувства, которое рождается из переплетающихся нитей сюжета, чувства, что сюжет разворачивается не по воле автора, а сам по себе, чувства поэтической справедливости, заметного только с птичьего полета, — то есть от того, чему он был привержен с самого начала своей писательской деятельности.

Добавим, что этот отказ от логического обоснования сюжетных перипетий имеет древнее происхождение: он прослеживается и в древнеанглийской литературе, и в древнескандинавских «семейных сагах», составляя неотъемлемую часть их ткани, а Толкин подражал скандинавским сагам не только в этом. В «Саге о Гизли Суресоне» Гизли посылает предупреждение своему сводному брату Вестейну: если тот приедет домой, его убьют. Но в то время как посланники едут по верху песчаной дюны, Вестейн проезжает понизу, и встречи не происходит. Когда же посланники наконец догоняют его, Вестейн говорит «Если бы вы повстречали меня раньше, я повернул бы назад, но теперь все реки текут к Дюрафьорду, и я туда поеду. Да и как бы то ни было, я все равно хочу туда ехать». Он продолжает путь и в итоге гибнет. В его решении ясно читаются своеволие («Я так хочу»), гордость (он не желает, дабы люди видели, что он повернул назад), покорность случаю (поначалу посланники с ним разминулись). Однако смысловой центр его речи — слова о водоразделе. Их можно, конечно, понять буквально (трудно путешествовать по горной Исландии), но нет такого читателя, который не понимал бы: эти слова говорят о том, что Вестейн складывает оружие перед лицом некоей высшей силы, не желает с ней ссориться. «Кто–то произнесет слова судьбы,» — замечает Гизли немного раньше. Другими словами, личная воля и внешняя сила примечательным образом вступают в сотрудничество.

Во всем атом видно вхо того самого дуализма, который позволяет рассматривать Кольцо одновременно как враждебное существо и как преобразователь психической анергии, или Сауроиа как одновременно врага и искусителя. Однако проще сказать, что в своих героических повестях, в «Сильмариллионе» и «Неоконченных Сказаниях» Толкин ориентировался на «тон» (или, может, лучше сказать «вкус»), который, как он хорошо знал, выпадал за пределы допустимого в современной литературе — «тон» стоицизма, сожаления, пытливости, но прежде всего благоговения, умеряемого решительным отказом покорствовать и унижаться. Сложности с употреблением слов fate и doom очерчивают эту тенденцию достаточно четко. Но возникает вопрос: насколько автору удалось реализовать свое намерение, особенно в ранних, центральных для «Сильмариллиона» повестях о героических смертных — «О Берене и Лутиэн» и о «Тьюрине Турамбаре»?