"Искатель. 1975. Выпуск №1" - читать интересную книгу автора

Глава девятая САНТА-МОНИКА

Главной достопримечательностью средиземноморского курортного городка Санта-Моника был Океанариум, а создателем и бессменным директором этого знаменитого музея — доктор Жюль-Сигисбер Русто. Пожалуй, не будет ошибкой оказать, что большую, часть своей жизни этот пожилой горбоносый француз провел под водой, а не на суше. В водолазных костюмах всех типов, в батисферах, батискафах, «ныряющих блюдцах» Русто погружался в воды всех океанов. Почти все редкостные обитатели подводного мира, собранные в богатейшей коллекции Океанариума, были доставлены сюда неугомонным доктором Русто. В то августовское утро доктор Русто легко сбежал по каменным ступеням, ведущим от белого двухэтажного здания музея к подножию скалы, к которой были пристроены подводные помещения Океанариума. У причала покачивалась шхуна, несколько загорелых мужчин выгружали из ее трюма ящики с рыбой.

— Мсье Русто! — окликнул директора здоровенный малый в тельняшке и мятых шортах. — Послушайте, что тут рассказывает Доминик.

Доминик Леду, рыбак, заступил дорогу директору и быстро заговорил:

— Вот я и говорю, мсье, куда это годится, если с неба тебе на голову этакая штука сваливается. Еле я успел увернуться. Только мы с Марселем потащили невод, мсье, как видим, она опускается прямо нам на голову. У меня в животе похолодело, еле мы успели дать ход и положить руль вправо… Глядим, эта штука села на воду, а потом у нее на боку раскрывается дверь…

— Да говори же толком, Доминик, — сказал Русто. — Что опустилось тебе на голову? Гидросамолет?

— Как бы не так! Самолетов, что ли, я не видел? Эта посудина, мсье, смахивала на веретено.

— Веретено упало с неба? — заинтересовался рыжебородый молодой человек с фотоаппаратом, только что вышедший из Океанариума. — Летающее веретено?

— Идите, сударь, своей дорогой, — сухо бросил ему Русто. — Доминик, ты уже много лет возишь мне рыбу, и ни разу я не слыхал от тебя небылиц…

— Клянусь всеми святыми, мсье, что это истинная правда! Своими глазами видел, как в этой штуке раскрылась боковая дверь и в воду плюхнулся человек. Прямо как был — в белой рубашке и штанах. Так и плюхнулся, мсье, ногами вниз. Болтается в воде, а сам смотрит на свою посудину, будто раздумывает, забираться обратно или нет… И тут дверь закрывается, и эта штука снимается с воды, как чибис с болота, и поднимается обратно в небо.

— Летающее веретено, — повторил рыжебородый, часто моргая. — Где-то я читал об этом… или слышал…

— Это все, Доминик? — спросил Русто. — Ты подобрал парня и сдал в полицию?

— Да нет, мсье… Что-то мне не по себе стало. По правде, я малость остолбенел…

— Ну а парень?

— Посмотрел он из воды прямо на меня, а видно было хорошо, Луна светила, и поплыл к берегу. Марсель мне говорит, давай, мол, подберем, а я, по правде… Ведь они, я так думаю, вооружены, шпионы…

— А до берега было близко?

— Не сказал бы. Миль пять было до мыса Серра… Я, мсье, подумал: надо сообщить в полицию, но решил вначале вам рассказать…

Доминик напрягся, глядя из-под ладони наверх. Там, на площадке у подъезда, показался черноволосый человек в белой рубашке и джинсах. Он явно направлялся к музею. Вгляделся Доминик и вдруг заорал:

— Это он! Он самый! Держи шпиона!

И, прыгая через ступени, понесся наверх. Все побежали за ним.

Доминик остановился шагах в трех от черноволосого, продолжая вопить во всю глотку: «Держи! Держи шпиона!» Здоровяк в тельняшке зашел сзади, отрезая «шпиону» путь к бегству.

Но тот и не собирался бежать. Недоуменно он смотрел на окруживших его людей.

— Кто вы такой? Ваше имя? — обратился к нему Русто.

— Не понимаю, — сказал незнакомец по-английски. — Я океанолог, — тихо проговорил он, когда Русто повторил вопрос по-английски. — Меня зовут Ур. Я приехал, чтобы посмотреть здешний Океанариум.

— Ур? — переспросил Русто. — Никогда не слышал о таком океанологе. Откуда вы прилетели, мистер Ур? И на чем?

— Я не обязан отвечать на ваши вопросы, — сказал Ур, сбычившись. — Я приехал осмотреть Океанариум доктора Русто.

— Я доктор Русто.

— О! — Ур заулыбался. — Очень рад видеть вас, доктор. Я читал ваши труды и высоко их ценю.

— Я вспомнил! — завопил вдруг рыжебородый с фотоаппаратом. — Про это веретено зимой все газеты писали! За ним в космосе охотились!

— Арман, попроси этого господина немедля проваливать от сюда к дьяволу, — сказал Русто здоровяку в тельняшке. — А вы, ребята, продолжайте разгрузку, не волнуйся, Доминик, государственные секреты все останутся на месте. А я побеседую с этим мистером, и, если понадобится, он не откажет мне в любезности подождать, пока я вызову полицию. Пройдемте, мистер Ур.

Просторная комната, в которую Русто привел Ура, была и музеем и библиотекой одновременно. Ур с любопытством озирался на карты с маршрутами экспедиций и огромные цветные фотографии, на полки с атласами и разноязычными книгами, на редкостные морские раковины и другие дары Мирового океана.

— Сядьте, — Русто указал на старинное кожаное кресло и сам уселся напротив. — Вы нам не помешаете, Жан-Мари, — кинул он круглолицему седоватому библиотекарю, поднявшемуся из-за своей конторки. Потом он взглянул на Ура зоркими не по возрасту, карими глазами. — Коньяк, виски? Понимаю, по роду своих занятий вы должны быть непьющим. Сигары, сигареты? Тоже нет? Очаровательно. Итак, что вы окончили и где работаете, если вы и впрямь океанолог?

— Доктор Русто, я бы хотел, чтобы вы мне поверили, — оказал Ур медленно, обдумывая каждое слово. — Судьба у меня сложилась необычно, и я надеюсь, что вы не станете настаивать на полной откровенности.

— Вы можете рассказывать ровно столько, сколько захотите. Ну, давайте побыстрее, у меня сегодня много дел.

— Я получил образование в закрытом учебном заведении, о котором вы вряд ли слышали. Некоторое время я занимался практической океанографией.

Ур назвал прикаспийский город и тамошний Институт физики моря.

— Вы работали у Андреевой? — Русто удивленно вскинул мохнатые черные брови. — У Веры Те-одо-ровны? — старательно выговорил он. — Вот женщина, с которой можно говорить по-мужски, но тем не менее остающаяся женщиной. Мы встречались на международных конгрессах. Однако разрешите задать вам несколько вопросов…

Ур отвечал неохотно, но потом увлекся, стал излагать идеи об электрических токах в океане, о течении Западных Ветров…

— Так, так, — сказал Русто, слушавший внимательно. — Вы правы, мистер Ур, токи в океанах изучены плохо. Что-то вы упомянули о космической составляющей — это что же, ваша гипотеза или нечто экспериментально подтвержденное?

— Эксперимент был, но… недостаточный для подтверждения гипотезы… — Увлеченность вдруг как бы слетела с Ура, голос его увял. — Доктор Русто, я приехал, собственно, для того, чтобы осмотреть Океанариум, о котором много слышал…

— Разумеется, мы покажем вам все, что у нас есть. Вы русский?

— Нет…

— Можете не продолжать. Я спросил только потому, что знаю некоторых русских океанологов — Базиля Шулейкина, Андрееву, Мярошевкова… Ваша национальность меня не интересует. Далее: что за вздор тут плели, будто вы прилетели на веретене? Впрочем, и до этого мне нет дела. Каждый вправе летать на том, на чем хочет, хоть на помеле. Вот что, мистер Ур, если у вас есть время и вы не торопитесь лететь дальше, то было бы мило с вашей стороны остаться тут, скажем, на неделю. Я всегда придерживался мнения, что океанологам нужно больше общаться друг с другом.

— Я бы охотно остался, доктор Русто… — Ур колебался. — Признаться, я не располагаю…

— Деньгами, понято. Смею вас заверить, что мы тоже не очень располагаем. Океанариум существует главным образом за счет платного осмотра. Ну, еще мы как следует общипываем состоятельных диссертантов, желающих работать с нашими материалами. Вы не собираетесь, кстати, писать диссертацию?

— Нет, — улыбнулся Ур. — Хватит с меня диссертаций…

— Так вот: мы не богаты, но и не настолько нищи, чтобы не прокормить заезжего океанолога. Предлагаю вам стол и кров. Плату потребую лишь одну — ежедневные профессиональные беседы. Ну? Даю вам на раздумье полминуты.

— Вы очень напористы, — сказал Ур. — Я согласен.

— Превосходно. — Русто выскочил из кресла, будто подброшенный катапультой. — Попрошу вас сюда, к этой карте. Жан-Мари, выложите на стол все, что у нас есть о Западных Ветрах. — Он энергично провел по карте ладонью. — Итак, вот они, Бравые Весты. Меня тоже давно занимает это великое течение. Я собираюсь в скором времени плыть туда…

Разговор, как и предвидела Вера Федоровна, получился не из приятных, хотя начальник, вызвавший ее к себе, был безупречно вежлив.

— Не горячитесь, уважаемая Вера Федоровна, никто вас не обвиняет, — говорил начальник. — Я просто хочу разобраться. Прием этого лица на работу был согласован с нами, вот Максим Исидорович подтверждает, и по этому пункту никаких претензий к вам мы не имеем.

Пиреев, сидевший за дальним концом приставного столика, согласно кивнул.

— И на том спасибо. — Вера Федоровна достала из сумочки веер и принялась обмахиваться. Коренная ленинградка, она плохо переносила южную жару.

— Однако согласитесь, что, приняв сотрудника, вы тем самым как директор института приняли на себя и ответственность за него. Так или не так? Следовательно, уважаемая Вера Федоровна, мы имеем основание спросить вас. Никого не поставив в известность, не оформив надлежавшим образом отпуск или увольнение, это лицо неожиданно исчезает. Я спрашиваю вас как директора института: где ваш сотрудник? Должны вы это знать? Должны.

— Я, как вы верно заметили, директор института, а не нянька. У меня работает несколько сотен сотрудников, и уследить за каждым…

— Знаете, вы, где это лицо? — Начальник строго взглянул на Веру Федоровну из-под полуопущенных морщинистых век.

— Где-то на Черном море. Не то в Туапсе, не то в Сочи.

— Запоздалые у вас сведения, уважаемая Вера Федоровна. Есть данные, что это лицо за границей.

— Вот как? — Веер Веры Федоровны приостановил свои размашистые движения. — И что же оно… он там делает?

— В этом-то и суть вопроса.

— Что вы, собственно, хотите оказать, Алеокер Гамидович?

— Ничего, кроме того, что сказано.

— Нет. — Вера Федоровна постучала сложенным веером по столу. — Сказано весьма многозначительно. Суть вопроса, как я погляжу, не в том, что Ур сбежал за границу, а в том, что вы хотите пришить мне нечто. Нет уж, позвольте договорить! Итак: твердо установлено, что иностранец Ур был принят по звонку вашего заместителя Пиреева. Откуда он прибыл, мне не удосужились сообщить. Иностранцы, практиканты бывали в институте и раньше, и никогда директор не нес ответственности за их поведение. У них есть свои консульства, свои посольства. Хочет практикант работать — пожалуйста. Не хочет — пусть проваливает к чертовой… Извините. Я хотела оказать, что практика иностранных специалистов — их собственное дело, я за это не отвечаю. Если у нашего практиканта не было, насколько я знаю, официального статуса, то ответственность за его поведение несет лицо, распорядившееся об его приеме на работу, то есть товарищ Пиреев.

Раздалось легкое пофыркивание. Максим Исидорович, сидевший в некотором отдалении и как бы подчеркивавший этим свою непричастность к разговору, смеялся почти беззвучно, пофыркивая носом и вздрагивая животом. Вера Федоровна мельком взглянула на него. «Что за синие пятна у него на лбу?» — подумала она и снова устремила напряженный взгляд на строгое и бесстрастное лицо начальника.

— Должна добавить, — сказала она, — что практикант работал хорошо, мы были им довольны. Он обнаружил серьезные физико-математические знания, о чем, кстати, прекрасно осведомлен Максим Исидорович. В диссертацию, которую для него писали мои сотрудники, практикантам вложен большой труд.

— Уважаемая Вера Федоровна, — сказал Алеокер Гамидович, — мы отвлекаемся в сторону.

— Нисколько. — Вера Федоровна с треском раскрыла и закрыла веер. — Сейчас я сделаю официальное заявление: считаю своей ошибкой согласие на написание докторской диссертации для товарища Пиреева. Несколько месяцев целая группа сотрудников была оторвана от основных занятий…

— Вы пожалеете о своем лживом заявлении! — прервал ее Максим Исидорович.

— Не надо кричать, — поморщился начальник. — Если вы ставите вопрос официально, Вера Федоровна, то прошу в письменном аиде. Оставим вопрос о диссертации…

— Нет, не оставим! — Вера Федоровна уже закусила удила. — Потому что именно с этой диссертации все и началось. Пиреев, как видно, взбеленился и решил за свою неудачу отыграться на мне. Первым актом мести было закрытие темы океанских течений. Он знал, что направляет удар против меня, потому что…

— Вы, товарищ Андреева, не разводите демагогию! — Максим Исидорович с несвойственной ему поспешностью вскочил со стула. — И не думайте, что раз вы московского подчинения, то мы не найдем на вас управу!

— Не надо кричать, — несколько повысил голос Алескер Гамидович. — Что за базар устроили? Что за взаимные угрозы? Поскольку возник конфликт, придется разобраться, но только в спокойной…

Вдруг он осекся. Глаза его, обычно полуприкрытые веками, широко раскрылись, будто им предстало нечто в высшей степени удивительное. Вера Федоровна невольно обернулась, чтобы проследить его взгляд, и увидела, что у Пиреева вроде бы что-то написано на лбу. Она сильно прищурилась и прочла надпись, сделанную четками синими буквами:

Что-то как бы лопнуло у Веры Федоровны внутри. И она засмеялась. Она тряслась от смеха, не имея сил взять себя в руки. Вынула из сумочки круглое зеркальце и протянула недоумевающему Пирееву:

— Посмотрите на себя, Максим Исидорович…

Чернее грозовой тучи, надвинув на брови капроновую шляпу, приехал Максим Исидорович к себе на дачу. Сразу же он вызвал садовника Эльхана и, не снимая шляпы, потребовал подробного отчета: где и у кого именно был куплен злополучный баран, долженствовавший в конце своего земного пути украсить пиршественный стол новоиспеченного доктора наук и вместо этого неведомым образом пославший из иного мира отвратительную отметину. Эльхан был очень испуган, потому что и у него на лбу была такая же надпись.

Было похоже, что она несмываемая. Близкая к обмороку жена Максима Исидоровича, у которой тоже появилась надпись, перепробовала на лбу супруга все моющие средства и растворители, срочно закупленные садовником. Надпись не сходила. Пожалуй, после стирального порошка «Дарья» она стала даже немного ярче.

А наутро началось расследование. Дело в том, что пострадал не один Максим Исидорович. У всех окрестных дачников, коим расторопный Эльхан сплавил лишние бараньи части, тоже, выступила на лбу такая же надпись, сделанная точно таким же прекрасным чертежным шрифтом, будто писанная одной рукой. Соседи были разные, среди них оказались торошгавцы, кинувшиеся к дерматологу в поликлинику, и, естественно, такая опрометчивость не могла не вызвать у общественности интереса к надписям. Неблагодарные соседи и указали негодующими пальцами на дачу Пиреева.

С повязкой на лбу вышел Максим Исидорович к двум гражданам, прибывшим для расследования. Спокойно, с достоинством указал им на то, что лично он барана не покупал — покупал садовник Эльхан. Срочно вызванный садовник подробно описал расследователям внешность лиц, у которых купил барана, а также место возле базара, на котором состоялась сделка.

Максим Исидорович попросил посетителей поскорее закончить расследование, выявить настоящих виновников и примерно их наказать, так же, как и непотребных шутников, пустивших в ход некие научные средства типа меченых атомов с целью опорочить невинных людей.

После этого Максим Исидорович удалился в свою комнату, лег на тахту и впал в тихое отчаяние.

Поскольку источник неприятностей, постигших многих людей, был налицо (или, вернее, на лице), то на животноводческой ферме колхоза имени Калинина произошли значительные перемены. Было возбуждено уголовное дело против заведующего фермой и двух его сподвижников, которые за короткий срок пустили по внерыночным каналам не менее одиннадцати баранов, из колхозного стада. Заведующий Даи-заде на следствии клятвенно ссылался на волков. Под давлением неоспоримых фактов, однако, он был вынужден признаться в лихоимстве.

Что же до надписей, то спустя две недели они начали бледнеть и вскоре совсем исчезли со лбов потерпевших.

Боль насквозь просверлила глаз. Должно быть, его, Ура, подстерегли в засаде, влепили камень, выпущенный из пращи… Постой, как же это было?

Ур чуть приоткрыл левый глаз. Правый не раскрывался, заплыл. Серая узкая комната с окном, забранным решеткой, столик и табурет у окна… Где он?..

И вдруг все вспомнил. Не было засады, не было пращи, это всего лишь сон, непонятный, но привычный, идущий из глубин подсознания сон. Была гигантская драка на залитой ярким солнцем площади. Да, теперь он вспомнил все, что с ним случилось.

Были пять дней в Санта-Моннке, наполненных работой в Океанариуме. Приятные утренние купания в теплом море, долгие разговоры с доктором Русто — не всегда приятные, но всегда интересные. Ему нравился живой и острый ум Русто, его ирония. Новая методика измерений океанских токов, изложенная Уром, заинтересовала доктора, хотя язвительных замечаний он высказал немало.

Да, пять прекрасных дней в Санта-Монике. А на шестой… Утром шестого дня библиотекарь Жан-Мари положил, как всегда, перед Уром пачку утренних газет. Он, Ур, развернул газету, лежавшую сверху. Бросилось в глаза крупное:

Ниже шло помельче:

Ур быстро пробежал недлинный текст. Насколько он понял, автор репортажа, некий Анри Пиньоль, весьма бойко описывал ужас рыбака Доминика Леду, на голову которого опускалось с ночного неба летающее «веретено», и то, как человек, выпрыгнувший из «веретена» в море, пригвоздил рыбака к палубе леденящим душу взглядом, а сам поплыл к берегу и утром появился у входа в Океанариум, и как доктор Русто, известный своим капризным характером и пренебрежением ко всему, что не относится к акулам и барракудам, пригласил пришельца (или шпиона?!) к себе в Океанариум. Было тут и несколько фотоснимков: Ур крупным планом, доктор Русто разговаривает с Уром…

Он отбросил газету. Вспомнился ему рыжебородый парень с фотоаппаратом — да, этот парень крутился у входа в музей в то утро, он-то, должно быть, и есть автор дурацкой заметки. Тут в библиотеку ворвался Русто:

— Вы здесь, Ур? Вы читали сегодняшнюю одеронскую газету? Ну и что вы намерены предпринять?

— Не знаю, — пожал плечами Ур. — А что, собственно, делают в таких случаях?

— Бьют морду бесстыжим бумагомаракам, подают в суд, мало ли что, но вам ничего этого делать не надо. Только что мне звонили из полиции. Комиссар Бурже жаждет познакомиться с вами. Я уже заявил ему, что вы ученый, а не шпион. — Тут Русто вскинул на Ура пытливый взгляд. — Но, может быть, вы пришелец, сударь?

— Я земной человек, — угрюмо ответил Ур.

— Очаровательно! Итак, вы тотчас отправитесь в комиссариат и официально заявите Бурже, что вы не красный агент и не обитатель Альдебарана. Суньте ему под толстый нос документы или что там у вас вместо них. И мигом обратно. Поняли? Улица Фрежюс, четырнадцать. Или шестнадцать? Ну, найдете. Имейте в виду, что я поручился за вас.

Было жарко, когда Ур вышел из Океанариума. Идти в комиссариат ему было ни к чему. Жаль было расставаться с Океанариумом, с милым доктором Русто, с прекрасными картами морей. Но что поделаешь…

Он выпил в маленьком кафе оранжаду — очень нравился Уру этот напиток — и пошел по улицам городка, мимо ярких витрин и рекламных щитов, мимо нарядных вилл и отелей. Он долго шел по дороге, обсаженной тенистыми деревьями — шел куда глаза глядят. Давно осталась позади Санта-Мовика. По обе стороны дороги простирались квадраты полей, виноградники, тут и там перерезанные каналами.

Потом начались предместья Одерона — название этого города Ур прочел на придорожном щите.

Здесь высились светлые современные здания. Возле корпуса, ближнего к дороге, густела толпа — пестрая, шумная, растекающаяся. Над толпой колыхались какие-то плакаты.

Ур остановился, раздумывая, не повернуть ли назад. Да и вообще следовало собраться с мыслями и решить, что делать дальше. Вот только хорошо бы зайти в какой-нибудь бар и напиться оранжаду.

Пока он стоял в раздумье, там, впереди, что-то произошло. Хлопнули два или три выстрела, резко усилился гул толпы, и вдруг толпа потекла в его, Ура, сторону. Вмиг он оказался зажатым. Попытался выбраться, поскользнулся на банановой корке, упал, а когда поднялся — увидел, что очутился, так сказать, на переднем крае. От белых стен корпуса синей изломанной цепью шли вооруженные люди — не то полиция, не то национальная гвардия. Из толпы молодежи в них летели камни, гнилые помидоры. Прикрываясь щитами, полиция наступала, и перетянутый ремнем офицер беспрерывно кричал в мегафон — требовал разойтись. Толпа, однако, не расходилась, она как бы колыхалась из стороны в сторону, а град камней усилился, и, подхваченное тысячами голосов, отчетливо звучало одно слово: «Баррикада!» И тут хлынули густо гвардейцы, полицейские. Пошло врукопашную. Длинные дубинки обрушились на бунтующих студентов. Ур, работая локтями, стал выдираться из толпы, но тяжелый удар по затылку заставил его остановиться. Обернувшись, он увидел красное потное лицо с прищуренными свирепыми глазками, руку с дубинкой, занесенной для нового удара. Ага, вот он, человек из засады… Прежде чем дубинка опустилась, сильный удар в челюсть сбил ее владельца с ног. Сразу на Ура набросились двое, их дубинки обрушились на него, и он завопил от боли и ярости. Что-то темное как бы поднялось в нем, застя голубой свет дня. Дикой кошкой он метнулся к одному из полицейских, ударил головой в грудь и выхватил у него, падающего навзничь, дубинку из руки. Тут же Ур упал на колени от нового удара по голове, но вскочил и, страшный, озверевший, пошел на преследователей. Бил наотмашь, направо и налево. На него накинулись сзади — он вывернулся, оставив клочья своей рубашки в руках нападавших. Удар еще и еще по голове… Удар в глаз… У него, обессиленного, вырвали дубинку. Еще град ударов. Больше он ничего не видел и не слышал.

И сейчас, очнувшись, Ур понял, что лежит в камере одеронской тюрьмы. И едва не застонал — на этот раз не от боли, а от сознания чего-то непоправимого, ужасного. К этому примешивалось и нечто другое — смутное ощущение какого-то неблагополучия. Что это? Откуда оно шло? Усталый мозг как бы отказывался анализировать новое ощущение. Ур погрузился в тяжелую дремоту.

Наверное, он проспал часа четыре. Его разбудил врач, маленький добродушный человек. Он сделал Уру обезболивающий укол, быстро и умело обработал кровоподтеки на теле и заплывший глаз. Потом надзиратель принес обед.

Позднее в камеру вошел человек в песочного цвета костюме. Лицо у него было неприметное, взгляд глубоко посажанных глаз цепкий, колючий. Он кивком услал надзирателя за дверь, сел за стол и сказал, выкладывая перед собой большой блокнот и шариковую ручку:

— Я комиссар Прувэ. Вы должны отвечать на мои вопросы. Честные ответы смягчат ваше положение. Вы меня поняли? Итак, мсье, ваше имя и фамилия?

— Ур. Это и то и другое.

— Значит, фамилии нет? Допустим. Документы? Тоже нет? Допустим. Откуда и с какой целью вы приехали во Францию?

— А почему, собственно, я должен отвечать на ваши вопросы?

— Потому что вы арестованы за участие в студенческих беспорядках.

— Я попал в эту драку случайно.

— Это я и намерен выяснить — как вы сюда попали.

Он стал задавать вопрос за вопросом, но Ур молчал. Комиссар Прувэ захлопнул блокнот, неторопливо сунул во внутренний карман ручку.

— Мсье Ур, — оказал он, закурив. — Вам я не предлагаю сигареты, потому что знаю, что вы не курите. Нам вообще известно о вас больше, чем вы думаете. Согласитесь, что к человеку, путешествующему без паспорта, без виз, без гражданства, проявляется повышенное внимание. В наш беспокойный век, мсье, от журналистов, как и от людей моей профессии, ничто не может укрыться. Итак, мы знаем, что вы и в Россию прибыли таким же странным способом, как во Францию. Вы работали в одном из прикаспийских городов в институте, занимающемся проблемами моря. Вы затем нанялись в цирк и выступали в одном из черноморских городов с опытами телекинеза. Вы прилетели в Санта-Монику и устроились работать за пансион в Океанариуме у доктора Русто, который высоко оценил ваши по знания в океанологии, но по свойственной ему безалаберности не проявил интереса к вашему происхождению. Вы влипли в студенческие беспорядки и ввязались в драку, и вам основательно перепало, о чем, поверьте, мы сожалеем. Драка есть драка, мсье, и остается только благодарить провидение за то, что ваш глаз уцелел. Как видите, мы знаем многое.

— Если вы так много знаете, то зачем допрашиваете?

— Мы бы хотели узнать самое главное: кто вы такой, мсье Ур? Каковы ваши истинные цели?

Ур молчал.

— Не стану скрывать от вас, — продолжал комиссар, глядя на него испытующе. — Есть предположение, что вы, как бы сказать… житель другой планеты… пришелец из космоса… Это правда?

Ур угрюмо молчал.

— Вы не желаете отвечать? Жаль. Очень жаль, мсье. Вынужден заявить вам, что есть и другое предположение, которое лично мне кажется менее фантастическим: вы засланы с разведывательной целью. Итак? Я жду ответа.

— Ответа не будет.

Комиссар поднялся.

— Что ж, торопиться нам некуда, продолжим разговор в другой раз.

— Вы собираетесь держать меня здесь долго? — спросил Ур.

— Пока не выясним все, что нас интересует. До свидания.

Учитель, я опять вел себя неразумно. Я опять вмешался…

Я жестоко избит и сижу взаперти.

Я страдаю, Учитель..

Меня доводит до отчаяния мое двойственное положение. Я предпочел бы возвратиться. Или… или остаться здесь и жить в том самом городе у Каспийского моря, где мне так хорошо работалось, где я подружился с хорошими людьми…

Понимаю, это невозможно. Это отступничество. Да, да, понимаю. Это вырвалось в минуту слабости…

Но пойми и ты, Учитель: все, что я делаю с лучшими намерениями, почему-то оборачивается против меня же. Я сам не могу уследить, как оказываюсь втянутым в какие-то сложные события. Вся жизнь здесь соткана из внезапностей, и мне не помогают твои уроки — от внезапностей просто нет спасения.

Каждый раз приходится самому, не опираясь на общий разум, принимать решения. И часто они оказываются ошибочными.

Я начинаю бояться самого себя… Во мне будто бы дремлет кто-то другой, незнакомый мне, и когда он вдруг просыпается… так было во время этой ужасной драки… когда он просыпается, мне делается страшно…

Еще не отпустило его напряжение, еще он был как бы в полусне, как вдруг сквозь уходящие, расступающиеся полотна тумана увидел его — человека из засады. Вот он щурит свирепые рыжие глазки… сейчас натянет тетиву лука… Шагнул вперед…

— А-а-а-а! — закричал Ур во всю мочь, забившись в угол и беспамятно шаря рукой по смятому одеялу в поисках пращи.

— Что с вами, Уриэль? — услышал он голос вошедшего. — Вы не узнаете меня?

Оцепенело смотрел Ур на его желтые глаза под черными треугольничками бровей. Сон уходил…

— Я Себастиан. — Человек в легком кремовом костюме под ступил улыбаясь. — Ваш знакомый Гуго Себастиан из Базеля. Теперь узнали?

Ур отлепился мокрой спиной от стены, опустился на койку.

— Как вы меня напугали, Уриэль, — продолжал тот, участливо глядя на Ура желтыми своими глазами. — Боже, что они с вами сделали! Я вам искренне сочувствую, бедный мой друг…

— Откуда вы взялись? — чуть слышно спросил Ур, вытирая уголкам простыни мокрый лоб.

— Это так просто, — улыбнулся Себастиан. — Я узнал из газет, что вы попали в беду, и помчался в Одерон. Помогать друг другу — разве не в этом состоит истинно человеческое на значение?

Услышав знакомый проповеднический тон, Ур окончательно успокоился. Только голова очень болела. Этот окаянный электрический свет, не гаснущий ни днем, ни ночью…

Себастиан сел на стул. Его загорелое красивое лицо выражало печаль и сочувствие.

— Если не трудно, налейте мне стакан воды, — сказал Ур.

— О, конечно! — Себастиан схватил со стола графин. Покачивая головой, он смотрел, как Ур осушил два стакана кряду. — Когда я прочел о вас в газетах, — продолжал он, — я сразу понял, что должен ехать вам на помощь. Я здесь третий день. К счастью, Прувэ оказался столь же покладистым, сколь и влиятельным человеком, он и устроил мне это свидание. Я рассказал о своем знакомстве с вами, и можете мне поверить, что изобразил вас в наилучшем свете. Более того: думаю, что мне удалось склонить Прувэ пренебречь газетной шумихой, склонить к милосердию к вам. — Себастиан придвинулся на стуле ближе к койке Ура. Наклонясь вперед, сказал, понизив голос: — Я очень хотел бы, чтобы вы поверили в мое искреннее расположение к вам.

— Верю, — сказал Ур. Этот швейцарец был ему симпатичен.

— Вот и прекрасно! — Себастиан придвинулся еще ближе. — Уриэль, вы помните наш разговор там, на черноморском пляже?

— Помню. Что-то такое о втором пришествии…

— Если можно, говорите потише — не нужно, чтобы нас услышали. Да, о втором пришествии… Цивилизация, создававшаяся тысячелетиями, идет к гибели, Уриэль. То, что не смогли сделать чума и война, теперь быстро делает потребление. Слишком много соблазнов. Всепоглощающая жажда денег, успеха и наслаждений развратила мир. Душа забыта, торжествует тело…

— Я помню, Себастиан, вы говорили что-то в этом роде. Вы ждете спасителя, за которым пойдут миллионы, и все такое.

— Да, Уриэль, — торжественно сказал Себастиан, выпрямившись на стуле. — И мы дождались. Спаситель явился.

— Вот как? — без особого интереса спросил Ур. — И где же он?.

— Он здесь. В этой жалкой камере, которая завтра раздвинется и вместит в себя весь мир.

Приподняв голову с подушки, Ур воззрился на швейцарца.

— Я понял это еще там, когда увидел впервые вас в цирке, — горячо шептал Себастиан. — Ни одному смертному недоступно то, что делали вы. Необычайность ваших способностей…

— Вы с ума сошли, Себастиан. Что за чушь вы несете?

— Я понимаю ваше нежелание до поры открыто о себе заявить. Печальный опыт прошлого заставляет быть осторожным. О, как убедить вас, что мне вы можете смело довериться? Я ваш друг, ваш верный последователь до конца…

Себастиан вдруг ополз со стула. Стоя на коленях, молитвенно воздев руки, он смотрел своими желтыми глазами на Ура — глазами преданной собаки.

— Прекратите! — Ур сел на койке, больно кольнуло в ребрах. — Сейчас же встаньте, ну!

Себастиан легко поднялся, отряхнул колени.

— Простите мой невольный порыв, Уриэль…

— Что все это значит? Вы что же — всерьез считаете меня Иисусом Христом?

— Дело не в имени. — Себастиан опять сел на стул, лицо у него было строгим, печальным. — Я говорил уже вам, если помните, что неоадвентизм не имеет ничего общего со средневековой схоластикой. Мы понимаем, что высший разум, управляющий мирозданием, не нуждается в мифах. Но — массы, Уриэль! Для масс чрезвычайно важна традиция, имя для них имеет первостепенное значение. Второе пришествие Христа всколыхнет планету. Вы возглавите движение, равного которому не знала история человечества, — могучее очистительное движение, которое сметет всяческую скверну и утвердит в качестве единственного и непреложного закона христианскую мораль. Изменится само лицо мира. Завидная, великая миссия!

— Как вы представляете себе это движение? — спросил Ур. — Крестовый поход на танках? Заповеди Христовы, начертанные на корпусах бомб?

— Понимаю, Уриэль… вы меня испытываете… — Себастиан встал, смиренно наклонив седоватую голову. — Но поскольку вопрос задан… Разумеется, движение не осквернит себя насилием. Единственным оружием нашим будет ваше имя, ваше слово, ваши страдания… Я предвижу, как эта одеронская камера станет местом паломничества… Господствующие церкви склонятся перед вами! Исчезнут злоучения, уступив место единственному правильному — учению неоадвентистов, и сам папа будет вынужден уступить святой престол достойному… И над всем этим, над царством божьим на Земле, будет ваше имя, Уриэль!

Ур засмеялся. Страшновато, гулко прозвучал в тюремной камере его отрывистый смех.

— Я готов выдержать любое испытание, Уриэль. Вы вольны сами назначить день и час, когда пожелаете объявиться. Но осмелюсь напомнить: нет смысла тянуть. Все-таки сейчас не библейские времена, ни к чему затяжное мученичество… Вас продержат тут долго. Прувэ, насколько я знаю, не намерен торопиться. Прошу вас подумать. Одно ваше слово — и я начинаю действовать, и в тот же день вы на свободе.

— Уходите, Себастиан.

— Ухожу. Еще раз прошу все обдумать. Доверьтесь мне, Уриэль. Завтра, если разрешите, я приду снова.

Он подошел к двери и постучал. Дверь отворилась. Себастиан с поклоном вышел.

Некоторое время Ур сидел неподвижно. Болела голова, хотелось пить. И опять возникло неясное ощущение беды, случившейся не с ним, но с близким человеком. Уж не с матерью ли произошло что-то?.. Пока не поздно, надо уходить.

На очередной вечерний допрос комиссар, Прувэ вызвал Ура к себе в кабинет.

— Должен вас проинформировать, мсье, — начал он, — что все студенты, за исключением нескольких зачинщиков, выпущены. У нас не было бы особых оснований задерживать вас дольше, чем студентов, если бы не необходимость выяснить вашу личность. Между тем интерес к вашей личности большой. Газеты — ладно, им бы только пошуметь. Но вот обрывает у меня телефон доктор Русто. Завтра приедут из Парижа ученые, целая группа, они жаждут познакомиться с вами. И потом этот Себастиан… — Прувэ хитро прищурился. — Понимаю, как было приятно вам встретить тут старого знакомого, не так ли?

Он вел допрос со вкусом. В кои-то веки в сонном Одероне, ничем, кроме старинного кардинальского дворца и университета, не примечательном, произошло нечто из ряда вон выходящее. Это ничего, что парень упирается. Было бы даже жаль, если бы он сразу «раскололся». Кем бы он ни был — пришельцем или разведчиком, — он вытащит имя Прувэ из провинциальной безвестности…

— Итак, мсье, повторяю все те же вопросы: кто вы и откуда? С какой целью прибыли в Санта-Монику?

— Запишите, — сказал Ур, помолчав немного, и Прувэ с готовностью схватил ручку. — Пишите: я прибыл для того, чтобы попить оранжад.

— Изволите шутить? — Прувэ бросил ручку и откинулся на спинку кресла.

— Я не шучу. Если бы я захотел шутить, Прувэ, разговор у нас был бы совсем другой. Я хочу оранжад.

— Мало ли чего вы хотите… — Комиссар посмотрел на Ура, и ему стало не по себе. Жесткий взгляд, каменное лицо… Прувэ хлебнул из стакана неразбавленного виски. — Содовой налить вам? — спросил он.

— Нет. Только оранжаду. Немедленно.

— С ума вы сошли? Где я вам возьму оранжад? Здесь не бар…

— Так вы отказываете мне?

Еще жестче стал взгляд Ура. Прувэ вытер лоб платком и растерянно, одной щекой, улыбнулся. Внутри у него что-то мелко тряслось.

— Я… не отказываю вам, мсье… Просто хочу оказать…

— Ну, тогда поехали. — Ур поднялся.

— Куда? — еле слышно спросил Прувэ.

— Пить оранжад. Где ваш автомобиль?

Они вышли из кабинета, и пожилой надзиратель, стоявший у двери, проводил их недоуменным взглядом. Прошли мимо раскрытой двери дежурной комнаты. Во дворе они сели в серый «ситроен», и Прувэ подкатил к воротам. Тут было ярко освещено, и полицейский, отдав честь комиссару, наклонился посмотреть на человека в майке, сидящего на заднем сиденье.

— Отпирай поскорее! — крикнул Прувэ. — Мы едем пить оранжад.

— Слушаюсь, — пробормотал сбитый с толку полицейский. Машина выехала на улицу с освещенными витринами и редкими прохожими. Было около девяти вечера.

— В Санта-Монику, — сказал Ур. — Там самый лучший оранжад.

— Самый лучший оранжад, — понимающе кивнул Прувэ. Спустя час, когда замелькали среди темных садов фонари Санта-Моники, Ур велел остановиться.

— Я пойду поищу, где тут есть оранжад, — сказал он, выйдя из машины. — А вы поезжайте в Аннеси, поищите там. Поняли?

— В Аннеси… — кивнул Прувэ и принялся разворачивать машину.

Ур быстро зашагал прочь. Он ориентировался по силуэту горы, похожей на собачью голову, — эту гору он заприметил еще с моря, когда подплывал к Санта-Монике. На темном безлюдном пляже у подножия горы он, не останавливаясь, вошел в холодную воду и поплыл — поплыл навстречу спускающемуся, скупо освещенному луной веретенообразному телу своей летающей лодки.