"Неугасимый огонь" - читать интересную книгу автора (Бирн Биверли)

4

Софья стала женой Пако, когда цветущий миндаль покрыл нежно-розовым ковром Андалузию. Это было в феврале, в четверг, за три дня до наступления карнавала в канун Великого поста 1799 года. Их помолвка окончилась неделей раньше – Зокали не стал упорствовать, но церковь не давала согласия на освящение этого брака в период Великого поста, длившегося сорок дней. Пако не желал ждать полных два месяца, которые грозили затянуться на три с лишним.

Свадебные торжества длились два дня. Здесь, среди гостей, можно было встретить цыган как из далекой восточной Гранады, так и из Кадиса, что на западе. Они приехали на свадьбу к Зокали, который слыл одним из самых уважаемых предводителей, прослышав о той огромной цене, которая была заплачена за чужачку и ожидали торжества, пышность которого соответствовала бы этому огромному выкупу. И Зокали их не разочаровал.

Женщины табора зажарили на вертелах сорок козлят и приготовили жаркое из сотни ежей. Мужчины где-то украли свинью и разделали ее, затем обобрали капусту с целого поля и сварили ее вместе со свежей свининой. Натушили двадцать котлов риса с рыбой, пойманной в Гвадалквивире, а двадцать других заполнили кукурузной кашей. В то время кукуруза являлась привозным деликатесом, который, однако, трианские цыгане уже успели должным образом оценить. Осушались бесчисленные бочки вина, звучали песни, танцевали все.

– Можно подумать, что замуж выдают любимую дочку Зокали, а не какую-то чужачку, – ухмылялся Хоселито.

– Но это правда, что за невесту он получил две сотни реалов? – спросил кто-то.

Хоселито согласно кивнул.

– А почему Пако согласился столько заплатить?

– Пако – старый дурак. У него меж ног свербит, поэтому и согласился, – с недовольным видом заявил Хоселито.

Мужчина, который спрашивал, молча пожал плечами, значит правда, как ни трудно в это поверить. Но по нему было видно, что все это никак не укладывается в его голове: две сотни реалов за чужачку или Пако совсем уж действительно потерял из-за нее голову…

Ни жениха, ни невесты на свадебном торжестве не было. По старым цыганским обычаям невесте полагалось последние сутки перед свадьбой провести в одиночестве. Затем являлся жених и свадебная церемония начиналась. Кое-кто из стариков эти свадьбы помнил, но молодежь их уже не видела. В последние годы церковь и инквизиция заставляла и цыган, как прочих испанцев, венчаться в церкви и тех, кто осмелился бы вместо католического ритуала следовать своим национальным обычаям, ожидало суровое наказание.

Пако и Софья венчались в часовне церкви Святой Анны. Обряд начался утром и прошел быстро – всего несколько минут. Когда церемония венчания закончилась, Пако препроводил свою молодую жену к себе в пещеру. Весь табор тем временем уже вовсю пировал. Новобрачные были одни, за исключением старой Фанты, которая отвела Софью в церковь и сопровождала молодую пару назад в Триану.

За целое утро Софья не произнесла ни слова, она не обращалась ни к Фанте, ни к Пако. В церкви, на вопрос пастора выходит ли она, раба Божья, замуж по собственной воле и берет ли в мужья Пако, в ответ слышался едва различимый шепот. Сейчас Софья тупо смотрела на вход в пещеру Пако и не обращала внимания на присутствие Фанты. О чем ей было с ней говорить? Старуха не помогла ей раньше, а теперь было поздно уже. Женщина-цыганка, ослушавшаяся мужа, могла быть изгнана из табора и ей оставалась лишь улица.

– Здесь теперь твой дом, – пробормотала Фанта. – Будь счастлива и роди своему мужу много детей.

Софья по-прежнему молчала. Вход в пещеру Пако мало чем отличался от других входных щелей, но Софья подозревал, что внутри эта пещера отличается от многих. Фанта сняла мантилью с головы невесты и подала Пако. Улыбаясь до ушей он, едва взяв ее, сразу исчез в пещере. Софья уже было пошла за ним, но Фанта ее остановила. «Погоди, ты должна пойти к мужу в том виде, в котором появилась на свет». Старыми ревматическими пальцами Фанта стала быстро расстегивать застежки на свадебном платье Софьи. Та и оглянуться не успела, как старуха раздела ее догола.

«Вот теперь иди к нему. Когда я услышу, как ты кричишь и когда он вернет мне фату с пятнами крови, вот тогда я буду знать, что ты не нарушила наш закон», – сообщила ей Фанта.

Крики не заставили себя долго ждать и стихли далеко не сразу. Прошло не меньше часа, когда Пако наконец-то появился и подал мантилью Фанте в руки.

«Не смотри на меня так, старуха. Мне пришлось ей как следует поддать. Страх – лучшее средство для женщины. Он учит ее подчиняться».

Фанта пригляделась к нему. На бороде у него поблескивали капли пота, массивная грудь вздымалась и от него несло потом как от зверюги. Но свою службу старуха знала. Единственным ее вопросом был: «Она девственница и она удовлетворила тебя?»

«Да», – прозвучал ответ.

Фанта кивнула и удалилась. На ее лице от озабоченности даже морщин стало больше. Старая гадалка направилась туда, где вовсю катил пир горой. Весь праздник происходил напротив пещеры Зокали, на ровной поляне меж двух холмов Трианы. Она пробралась через расщелину в известняке и остановилась, чтобы осмотреться.

Воздух был наполнен дымом костров, на которых варили и жарили пищу. Повсюду звучала музыка. Аккорды десятка гитар, большого числа тамбуринов, неистовый перестук кастаньет, пение – все сливалось в огромный разноголосый оркестр.

Глазам было на что посмотреть: там и тут развевались ярко-красные, синие, зеленые одежды женщин – все кружилось в неудержимом вихре постоянно сменяющих друг друга красок. У мужчин преобладали сдержанно темные тона, они расхаживали в окружении женщин, как Боги.

Завершив путь от пещеры Пако к празднующей толпе, Фанта ощущала прилив гордости. Но, обернувшись назад и посмотрев на новое обиталище Софьи, она почувствовала в сердце тоску. Крики девушки, совсем ребенка, до сих пор стояли в ее ушах. Старуха позволила себе даже нечто вроде сожаления по поводу алчности и бессердечия мужчин. И Зокали, мудрый Зокали не был исключением. И вот она с высоко поднятой головой и победным кличем устремилась навстречу толпе, размахивая своим окровавленным трофеем. Что ни говори, закон оставался законом и правила его должны соблюдаться.

– Добро пожаловать, Роберт, – этими словами приветствовал Доминго Мендоза своего двоюродного брата. – Добро пожаловать в родной дом в родной стране. Мне говорили, что ты прекрасно говоришь по-испански, поэтому я могу повторить это на своем родном языке.

Роберт Мендоза обнял своего кузена скорее формально, нежели тепло и уселся в предложенное ему кресло. Ореховое с обивкой из красного бархата, оно было покрыто искусной резьбой. Но ягодицы Роберта, впрочем, как и его спина, не ощутили того привычного комфорта, который он ощущал, сидя в родном лондонском кресле. Почти все испанское представлялось ему изготовленным скорее для того, чтобы ублажать глаза, но не ради удобства. Но только не эта комната. Она была небольшой и почти лишенной каких-либо украшений, за исключением, пожалуй, уставленных книгами в прекрасных переплетах полок. Меблировка ее ограничивалась двумя креслами, в которых сидели его кузен и он, и разделявшим их внушительных размеров столом.

Скрыть свой оценивающий взгляд от Доминго, молодой человек не смог. «Ты сейчас размышляешь о том, что все, что тебе пришлось слышать о дворце Палаццо Мендоза ложь, не так ли? – спросил он. – Но эта часть дворца не типична для него – это место предназначено исключительно для решения деловых вопросов. Сейчас мы находимся в самом старом крыле здания, эта часть дворца никогда не разрушалась и не перестраивалась». Доминго огляделся. – «Это, быть может, прозвучит смешно, но иногда мне приходит в голову, что мои предки выбирали для своих переговоров именно это помещение и никакое другое».

Точная дата постройки дворца никому известна не была. До Роберта доходили полуфантастические истории о том, что их род происходил от древних финикийцев. Может быть, в этих россказнях не было и доли правды, но одно обстоятельство ни у кого сомнений не вызывало – Мендоза были старейшими жителями города.

Доминго недавно исполнилось пятьдесят лет. Выглядел он значительно моложе: ни на голове, ни в бороде не было ни одного седого волоса, его лицо, фигура источали энергию и уверенность в себе. Он, конечно, щеголь, – подумал Роберт, – одет, как одеваются французы, несколько легкомысленно, скажем так: синий широкий сюртук из поплина поверх вычурного алого шелкового жилета и красные штаны до колен. Далее следовали белые чулки и туфли с бросающимися в глаза золотыми пряжками. Попугай, да и только, как и все эти, с континента. Впрочем, и среди англичан таких сейчас хоть пруд пруди… Черт возьми, не должен мужчина уподобляться павлину. Роберт невольно взялся за отворот своего темного сюртука, под которым виднелась рубашка с белым стоячим воротничком. Его кузен все еще что-то говорил.

– Позже у тебя будет возможность детально осмотреть весь дворец. Не думаю, что ты будешь им разочарован. Но сейчас нам лучше побыть здесь. Прислуга сюда не допускается, а то, что нам предстоит с тобой обсудить – не для чужих ушей. Первое, я могу называть тебя Роберто? Ведь так звучит твое имя на нашем родном языке.

– Если тебя не затруднит, то я предпочел бы, чтобы ты меня называл все-таки Роберт.

Доминго кисло улыбнулся.

– Хорошо, Роберт, так Роберт. Как поездка прошла?

– Признаться, она оказалась слишком долгой. Благодаря нашему «другу» Наполеону, мне пришлось пересечь Канал на рыбацкой шхуне, а остаток пути проделать по суше.

– Ах, да, Наполеон. Вот какая досада, – согласился Доминго. – Он вмешивается в судоходство, следовательно в торговлю. Может рано или поздно он поймет, что правительство должно заниматься делом, а не военными авантюрами.

– Он ваш союзник, – сухо заметил Роберт.

Это замечание, казалось, Доминго слегка озадачило.

– Наш? Мой? Я не знаю этого человека… Ах, ты имеешь в виду – он союзник Испании?

– Именно.

– Малыш, – мягко произнес Доминго, – твой отец мне много раз говорил, что твой ум – ум не молодого человека, а гораздо более старшего. Не уверен, что сделав это заявление ты хорошо подумал.

«Черт возьми, не надо было его задевать», – понял свою оплошность Роберт.

– Я лишь имел в виду… – попытался он сгладить невольную резкость, но испанец сделал протестующий жест рукой.

– Я понимаю, что ты имел в виду. Шесть лет назад ваш мистер Питт втягивал Испанию в войну против Франции. Затем, три года спустя, этот идиот Чарльз IV, который, да поможет нам Господь Бог, имеет возможность стать королем Испании, заключил сепаратный мир с этим выскочкой Бонапартом и объявил войну Англии, – Доминго пожал плечами. – А как в войну оказались втянутыми остальные?.. Россия, Австрия, Неаполь…? Полагаю, что это одному Богу известно, а что касается меня, то я перестал в этой кутерьме разбираться. – Он усмехнулся. – Даже за то время, пока мы здесь с тобой беседуем, ситуация может измениться.

– Это спорные вопросы, – тон Роберта не смягчился.

Настроение Доминго резко изменилось и он стукнул кулаком по столу.

– Семья. И это – единственный спорный вопрос для нас… Я не испанец, мой дорогой кузен, а ты… Ты можешь настаивать, чтобы тебя называли Робертом, но англичанин из тебя все равно не получится. Мы – Мендоза, а это вещь гораздо более важная, она переживет и генералов, и королей и всех остальных дураков, которые, сами того не ведая, пляшут под чужую дудку.

Доминго помолчал немного, затем поднялся и возложил обе свои руки на плечи молодого человека.

– Ты понимаешь о чем я говорю?

Роберт кивнул. Он все прекрасно понимал, но не головой – она у него была до отказа набита патриотизмом и гордостью за свою великую державу, как и у остальных англичан, – а душой. Именно поэтому Роберт не стал отказываться, когда отец решил послать его в Испанию. Англия и родина его предков Испания могут воевать друг с другом, но две ветви рода Мендоза – этой мощной империи – не имели права себе этого позволить.

– Да, дон Доминго. Прости меня.

– Да нечего прощать, малыш. Ты молод и тебя обязали восхищаться героями вроде адмирала Нельсона. Ведь вся Англия им восхищается, не правда ли?

Роберт решил вытянуть ноги перед собой, но у него ничего не получилось. Черт бы побрал это проклятое кресло, оно не предназначалось для таких поз. Высоченное, какое-то худосочное…

– Да, Англия от него в восторге, это правда. Все просто в экстазе от его побед. – Роберт осекся, опять ляпнул невпопад. – Ведь последним таким триумфом стала победа над испанским флотом у Санта-Круса на Канарских островах.

Доминго опять успокоил его жестом руки. Бог ты мой, у него на пальцах, по меньшей мере, три перстня – рубины и два изумруда, – в очередной раз отметил про себя Роберт. Несомненно, это попугай, однако надо его послушать, он, кажется, собирается прочесть мне еще одну нотацию.

– Роберт, у тебя такой обескураженный вид. Не надо, прошу тебя. Как я только что сказал, все эти победы, поражения нас не должны касаться. – Он снова рассмеялся. – Кроме всего прочего Мендоза – патриоты и поддерживают испанский престол. Мы дали в долг Чарльзу денег, чтобы он починил корабли, в которых ваш Нельсон наделал столько пробоин. И Наполеон брал у нас в долг. Да и в Англии время от времени в банках выдаются наличные по выписанным нами чекам. Понимаешь, если есть ум, то даже война может приносить выгоду. – Еще один жест руки предвосхитил перемену темы разговора. – Расскажи мне лучше об Англии, вашем доме. Это куда интереснее и важнее.

Роберт вздохнул свободнее и даже слегка расслабился. Ну, теперь хоть есть твердая почва, под ногами.

– Мой брат женился на женщине толстой словно колбаса. Через три месяца она должна родить ему ребенка. У отца все хорошо. За исключением, пожалуй, того, что мать умоляет его уехать из Лондона. Она спит и видит, как поменять бы Кричард Лейн на какое-нибудь грандиозное имение в деревне. Отец об этом и слышать не хочет.

– Я целиком и полностью его поддерживаю. Да, в деревне дышится легко, но дела делаются в городах, а на первом месте всегда должно быть дело. Именно поэтому и мы остаемся здесь, в сердце Кордовы. – Доминго наполнил два массивных бокала тяжелым, сладким хересом и подал один из них молодому человеку. – Давай выпьем за нашу встречу и еще раз: добро пожаловать в Испанию.

Роберт поднял свой бокал.

– У меня тоже есть тост. За шерри,[5] которое нас объединяет. Доброго тебе здоровья и успехов, идальго!

Прежде чем выпить, Доминго добавил:

– Спасибо тебе за тост но, прости, нас объединяет нечто большее, чем херес, Роберт. И это – наша кровь.

– Понимаю. Именно поэтому я здесь.

– Хорошо, а теперь выпьем.

Оба осушили свои бокалы одним глотком и Доминго их вновь наполнил.

– До твоего отъезда ты обязательно должен осмотреть виноградники и погреба в Хересе. Ты не будешь разочарован. Четыре года подряд был отличный урожай винограда, хвала Деве Марии.

Англичанин ответил не сразу. И уж, конечно, не перекрестился, как этот набожный испанец.

– Пути древних сохранились, – вкрадчиво сказал Доминго.

Роберт пристально посмотрел Доминго прямо в глаза. Они у него были того же золотисто-коричневого оттенка, что и у англичанина, но слегка поблекшие от времени.

– Если мы говорим начистоту, идальго – это очень хорошо. Среди нас набожных людей нет. Но на каком-то уровне, я не могу точно объяснить это тебе, пути древних в нас действительно сохранились. И, пока я здесь, за это я спокоен. Я пришел не ради того, чтобы быть для тебя своего рода инквизитором.

– Я не совсем это имел в виду, – задумчиво произнес дон Доминго. – Да и инквизиция сегодня не такая зубастая, как раньше. Большинство инквизиторов ныне посвятили себя тому, чтобы выявлять людей, читающих книги, стоящие в их проскрипционных списках. Конечно, они по-прежнему не спускают глаз с «заблудших» евреев – «марранос» – свиньи, так они их называют. Но вот уже минуло сорок лет с тех пор, как их жгли на костре в последний раз. Такого уже не было с 1759 года.

– Но они вполне могут обречь их на самосожжение, если пожелают, – высказался Роберт.

– Несомненно, – согласился Доминго. – Но, скажу откровенно, инквизиция никогда не обнаружит «марранос» в моем доме. Вы, английские Мендоза, имеете возможность прикидываться протестантами, а втихомолку считать себя евреями. Здесь, в Испании, это не пройдет никогда. Даже если мы все этого очень захотим. А что касается лично меня, то я никогда особенно о Боге не задумывался, но коль скоро он существует, то я предпочитаю обретать его в лоне католической церкви. И, что особенно важно, Роберт, так это то, что Испания, страна, являющая собой образец религиозности и веры всему христианскому миру. Здесь религиозные ритуалы соперничают по своей важности с хлебом насущным у всех сословий, кончая самым беднейшим крестьянином.

Настал вечер, солнце клонилось к закату. Доминго подошел к окну, выглянул на улицу, после чего закрыл ставни и вновь обратился к гостю.

– Я хочу рассказать тебе одну историю, – начал Доминго. – В шестьдесят шестом году в Сарагосе вспыхнул мятеж. Сотни людей высыпали на улицы – они грабили, поджигали дома. В разгар мятежа через город шествовала религиозная процессия, во главе которой шел епископ, несший святые дары. Все до единого мятежники вмиг прекратили то, чем бы они ни занимались, и опустились на колени. Когда процессия миновала их, они поднялись на ноги и решили продолжить мятеж, да было поздно. К тому времени городские власти Сарагосы собрали солдат, которые погасили мятеж. Вероятно такая история была бы невозможной где-нибудь, но не здесь, не в Испании. Я думаю, мы оба понимаем друг друга, мой молодой кузен?

Роберт кивнул головой.

– Меня это радует. Ну, а теперь о деле Месты. – Вдруг Доминго осекся и схватился за грудь. Роберт быстро налил ему еще вина и тот с благодарностью его принял. – Ничего страшного, – спустя немного времени произнес Доминго, – наверное я уже не так молод, как когда-то. Мне хотелось бы знать, насколько подробно твой отец объяснил тебе ситуацию?

– Относительно Месты? Это гильдия, контролирующая торговлю шерстью.

Доминго смотрел куда-то в сторону, его пальцы сосредоточенно барабанили по столу.

– Да, каждая овца, остриженная где угодно, будь то Арагона или Андалузия, отдает свою шерсть на милость Месты и так повелось с незапамятных времен. Не случайно ваш лорд канцлер восседает на мешке с шерстью. Шерсть наравне с золотом – показатель благосостояния нации.

Роберт откашлялся.

– Шерсть когда-то была показателем благосостояния нации, идальго. Все уже давно не так.

Доминго резко повернулся к своему кузену и направил на него острый взгляд.

– Но ты, надеюсь, не думаешь, что меня интересует лишь их шерсть. – Это был не вопрос, а утверждение.

– Я не подвергаю сомнению ваши слова, дон Доминго.

«Это лишь свидетельство того, что ты не глуп, и я был не прав, приняв тебя за глупца». – Доминго наклонился к нему. – Бенджамин говорил мне, что по уму ты вдвое старше. Твой отец, видимо, имеет все основания так думать. И я скажу тебе то, чего бы никому не стал говорить. Даже твоему отцу. Кое-кто в Мадриде, в чьих руках власть, были бы не прочь отделаться от Месты, но при этом остаться в тени. Я был их… Ну как бы это сказать…

– Подставным лицом, – подсказал Роберт.

– Ну да… А они, в свою очередь, если бы мне все удалось, конечно, предложили мне своего рода награду. – Взгляд Доминго встретился со взглядом Роберта. – Право образовать сеть банков при поддержке королевского двора. Официальный испанский банк, у которого не путались бы в ногах всякие там частные банки.

Роберт затаил дыхание.

– Вот… – продолжал Доминго, – думаю, что ты поймешь, о чем речь и это не пустые мечтания. Фактически каждый грамм золота или серебра из колоний будет проходить через наши руки, – Он опять налил себе вина и одним глотком осушил бокал.

От таких перспектив Роберт почувствовал легкое головокружение. Ведь если это дело пойдет, то поставит испанских Мендоза в один ряд с Английским банком.

– А есть возможность устранить Месту? – задал он вопрос Доминго.

– Малыш, сколько раз я пытался это сделать! Расходы на борьбу с ними были гигантские. Это и стало причиной того, что я решил обратиться за помощью к твоему отцу. Если бы мы победили… Но это пустые разговоры. Мы проиграли и Места по-прежнему контролирует торговлю шерстью.

Доминго откинулся на спинку кресла. Роберт заметил, как во время разговора тот не переставал потирать свою левую руку – жест, вошедший у него в привычку. Доминго продолжал:

– В эту гильдию, кроме многочисленных герцогов входит еще с десяток монастырей. Большинство самых влиятельных аббатов Испании превращают принадлежащие им монастыри в дворцы и живут не хуже королей на проценты от участия в Месте. Именно аббаты разбили меня наголову. И если твой отец для того, чтобы выяснить, могу ли я вернуть ему деньги, которые были вложены в катастрофу, посылает тебя в Кордову, то мой ответ прост и ясен – нет. Не могу, ни одного реала.

– Я понимаю и верю, – сказал Роберт, выслушав Доминго. Он решил не лгать этому идальго. – Да, это один из тех вопросов, на которые мой отец хотел бы получить ответы. Сожалею, что не смогу порадовать его иным ответом.

– И я сожалею. Ну, а что ты еще хотел узнать у меня? От души желаю, чтобы мы разделались со всем, что нас разделяет еще до того, как покинем эту комнату. Англия и Испания могут воевать между собой сколько им вздумается, но дом Мендозы должен являть миру единство. В этом наши спасение и наша мощь.

– Еще только один вопрос, дон Доминго. Я бы не стал его задавать, если бы ответ на предыдущий был бы иным. Но раз так сложилось, то ответь мне: ты согласен с тем, что следует изменить распределение прибыли?

– Я полагаю, что цифры нужно просто поменять местами – шестьдесят процентов вам и сорок нам.

Роберт покачал головой.

– Не совсем так. Отец предлагает семьдесят – тридцать в нашу пользу.

Доминго какое-то время молча смотрел на англичанина, потом захохотал, нет, даже загоготал.

– Да… мой дорогой кузен, пути древних для тебя – нечто большее, чем просто религия. В данный момент я просто не могу поверить, что это предложение Бенджамина. Он человек традиций, осторожный, иногда даже в ущерб себя. Вот поменять эти цифры местами он мог бы, так же как сделал это я. Но ты в последнюю минуту вообразил себе, что сможешь отхватить кусок побольше. Пока мы сидели здесь, ты решил, что я стар, болен и не так изворотлив, как когда-то. Правда? Так или нет?

«Это так, – подумал Роберт. – Это правда. И что твой единственный сын – урод – это тоже правда. И что его не заботят дела дома – правда».

– Да, это так, – решил признаться Роберт.

– Шестьдесят на сорок в вашу пользу, – сказал Доминго. – И ни реалом больше, но, тем не менее, я принимаю во внимание твое требование и рад, что твой отец оказался предусмотрительным человеком, когда выписал для тебя из Испании учителя и рад тому, что он прислал тебя сюда. Ты хороший сын.

Последние слова испанца, интонация, с которой Доминго сказал их, несли в себе что-то такое, что можно было бы назвать то ли завистью, то ли грустью. Роберт не стал углубляться. Если Доминго пожелает в разговоре затронуть тему Пабло Луиса, он сделает это и без его помощи.

Доминго поднялся, цвет его лица стал лучше, пепельный оттенок исчез. Несомненно этому способствовало и то, что такая щекотливая тема, как Места, осталась позади. «Идем», – пригласил Роберта Доминго, – «посмотрим дворец, который тебе не терпится увидеть».

Переход, отделявший служебный кабинет от главного здания, располагался под землей. В руке Доминго держал фонарь, который освещал темное прохладное помещение.

– Это место служило когда-то хранилищем золота, тайником, – пояснял Доминго Роберту. – Бог знает сколько лет прошло с тех пор. Потом золото перенесли к воротам в Патио де ла Рехат. Еще позже, согласно легенде, была сооружена или найдена какая-то потайная пещера и золото решили держать в ней. Сегодня никому не известно, где она располагается и была ли вообще. – Он помолчал немого. – Но мне не следует утомлять тебя всеми этими сказками.

У Роберта мелькнула мысль о том, что неплохо было бы поинтересоваться, где Доминго теперь прячет свое золото, но он счел неподходящим спрашивать об этом сейчас.

– Да нет, меня это нисколько не утомляет. Старые истории всегда увлекательны.

– Да, это верно, – согласился Доминго. – В любом случае этот туннель очень удобен тем, что позволяет вернуться во дворец не выходя на улицу.

Они стояли перед дверью, расположенной в конце узкого длинного коридора, но Доминго не торопился ее открывать.

– Вот что, Роберт. Моя жена, донья Кармен, не совсем здорова. Она не сможет к нам выйти. Когда она заболела, я нанял домоправительницу. Ее зовут донья Мария Ортега. Позже она поужинает вместе с нами. Уверен, тебе понравится ее общество.

– Надеюсь, что так и будет, – ответил Роберт.

Вот старая лиса, подумал он. Уже по одному виду Доминго, по его выражению глаз можно было понять, что значила для него эта донья Мария. Он был готов отвалить этой донье годовую прибыль до последнего реала, лишь бы она время от времени согревала его в постели. А почему бы и нет? Доминго вдоволь наслушался баек и о своей омерзительной Кармен и о себе, как о коварном и мятежном супруге доньи. В конце концов, человеку необходимо, кроме денег, позаботиться и о своем душевном комфорте.

– Что у тебя болит? – спросил Пабло Карлоса.

– Ничего у меня не болит, – хмуро ответил цыган, отводя глаза в сторону от своего патрона. Пабло наклонился вперед, чтобы прикурить свою огромную сигару от пламени свечи, стоящей на столе.

– Слава Богу, что рана не загноилась. – Пабло был рад, что Карлос начал поправляться.

– Рана зажила, так говорит доктор.

– Да, он и мне говорил. И еще о том, что твое выздоровление – истинное чудо. Он считает необходимым для себя поучиться у тебя цыганской магии для того чтобы отточить свое собственное мастерство лекаря.

Карлос только покачал головой.

– Нет, не надо. Я тоже так думаю, – согласился с ним Пабло и продолжал, – но ведь среди вас есть женщины, которые варят всякие снадобья и знают, как ими лечить, не так ли? А загонщик утверждает, что ни одной цыганки здесь и в помине не было.

– Загонщик обращается со мной так, будто я в тюрьме, – голос Карлоса был безжизненным.

Пабло пожал плечами.

– Я велел ему присмотреть за тобой. Но он не смог удержать тебя от похода в Севилью? Разве не так?

Карлос поднял глаза на своего покровителя.

– Как вы об этом узнали? Ведь никому не было известно, что я туда ходил.

– Давай с самого начала установим взаимопонимание, молодой человек, – Пабло стряхнул пепел сигары в медный таз, стоявший на полу возле ног. – Есть достаточно глаз, чтобы следить за тем, что меня интересует. В данном случае меня интересуешь ты. На ранчо ты уже четырнадцать недель. Двенадцать из них за тобой нужен был постоянный уход – ты находился между смертью и жизнью. О еде, питье и постели я уже не говорю. Конечно, это не свобода, к которой ты привык, но о ней сейчас и речи не может быть.

– Я не просил вас платить за еду и уход за мной, – Карлос вскинул голову и глаза его ожили.

– Не просил, – согласился Пабло. – Но то, что я увидел там, в загоне: твою смелость, ловкость, расчетливость и то наслаждение, которое я испытал, обязало меня сделать все это. Пойми меня правильно. Дело не в деньгах – они для меня ничего не значат. Дело в том, что я собираюсь сделать из тебя самого великого матадора, которого когда-либо знала Испания. Ты этого хочешь?

Карлос не отвечал. Еще вчера он, не раздумывая, согласился бы. Его думы, с тех пор как он пришел в себя, только об этом и были. Мысль о том, что они с Софьей должны быть вместе, а это становилось возможным лишь при участии и готовности Пабло Луиса помочь ему стать матадором – именно эта мечта была для него самым лучшим лекарством. Карлос полностью отдался новому чувству надежды и оно его захватило всего. Теперь же он понимал – все было не более чем ловушка.

– Я жду ответа, – требовал Пабло.

– Я не знаю, – признался Карлос.

Сейчас он хотел как следует рассмотреть этого, Бог весть откуда взявшегося человека и вызвавшегося быть его покровителем и меценатом. Как всегда дон Пабло был одет во все черное, но на этот раз на нем отсутствовало сомбреро. Его лицо было худощавым, а маленькие черные глаза сидели так глубоко, что их затенял мощный лоб. В общем, красивый мужчина, если бы не горб, похожий на какую-то непонятную поклажу на спине. И никакие деньги на свете не могли освободить его от этой ноши – он был обречен никогда с нею не расставаться.

– А что даст мне то, что я стану матадором? – вопрос цыгана звучал требовательно.

Пабло в недоумении уставился на него. Если человек не в состоянии дать ответ на вопрос, являющий собой суть его жизни, его внутреннего содержания, то вряд ли его ждет судьба матадора. Но в Карлоса дон Пабло почему-то сразу поверил.

– Расскажи мне, что побудило тебя приехать сюда и, как безумного, перепрыгнуть через забор загона? Что-нибудь изменилось сейчас? Или улетучилась твоя храбрость после того, как бык пропорол рогами тебе грудь.

– Никуда моя храбрость не улетучилась.

– И мне тоже так кажется. Сюда ты явился на поиски чего-то. Теперь ты ничего не ищешь. А почему? Что изменилось? С кем ты встречался в Севилье? – Он нагнулся к Карлосу и его плащ раскрылся. Юноша увидел нечто отдаленно напоминающее руку.

– Может быть, это была женщина? – допрашивал его Пабло.

– Нет, один старый приятель, – Карлос опять помрачнел.

На столе стоял кувшин с вином и два кубка. Молодой цыган не стал наливать вино в кубок, а взял кувшин и сделал изрядный глоток вина прямо из него. Он не мог объяснить этому человеку своего состояния. Сегодня Карлос виделся с Хоселито и тот поведал ему о том, как эта свинья Пако отказался ждать положенных два года до свадьбы. Хоселито рассказал ему и о том, каким жадным оказался Зокали, и что обещанный вожаку выкуп за невесту не давал ему спать по ночам все время до венчания. Софья была замужем уже два месяца. Две недели назад «молодожены» отправились путешествовать и никто понятия не имел, куда лежит их путь. Сейчас Карлос был подавлен и ни о чем, кроме услышанного, думать был не в состоянии. А то, что сжигало его душу, не было светлым и ярким огнем любви, но зловонным тлением злости и ревности. Конечно же, этот дон Пабло не в состоянии понять его. Вряд ли человек, которого так жестоко обидела судьба, мог знать, что такое любовь, да притом цыганская.

Карлос поставил кувшин с вином на стол и тыльной стороной ладони вытер рот.

– Я встречался со старым приятелем, – признался он дону Пабло.

Тот налил себе вина в один из кубков и произнес:

– Все-таки следует пить вино, как подобает воспитанному человеку. Если не уважаешь себя и других, то хотя бы к вину прояви почтение… И твой старый приятель убедил тебя в том, что с быками ты сражаться не должен? – после секундной паузы продолжил Пабло.

Карлос сидел за столом понурив голову. Он понял, что вести себя по-хамски ему никто не позволил и кому какое дело до того, что у него на душе. В своих бедах, огорчениях, несостоявшейся любви винить некого.

– О боях с быками мы вообще не говорили, – опустив глаза пробормотал растерянно Карлос.

– Хорошо, пусть так. Но тема вашего разговора явно не улучшила твоего настроения. – Пабло встал и взял сомбреро, висевшее на вбитом в стену крючке.

– Ладно У меня нет больше времени на тебя. Я скажу загонщику, что ты завтра уходишь. – Пабло встал из-за стола и направился к выходу. Но как только он собрался закрыть за собой дверь, то услышал слова:

– Дон Пабло, не уходите. Я решил. Если вы мне поможете, я стану тореро.

Пабло ответил не сразу и далее не повернулся в его сторону.

– Ты уверен?

– Да уверен.

У юноши иного выхода не было. Но не это стало главным в принятом им решении. На него вдруг нахлынули чувства и воспоминания: загон, разъяренный бык и щемящий, тревожный холодок в сердце, когда на него, пригнув страшную морду к земле, неслось мощное животное… Страшный удар в грудь Карлоса внезапно озарил. Он понял, что все сказанное о нем в таборе было не что иное, как ложь. Он никогда не был трусом и был счастлив осознать это в себе. Ему страстно захотелось опять в загон, к быкам, еще раз пережить это чувство…

– Я уверен, – твердо повторил Карлос.

– Прекрасно, – мягко сказал Пабло, – я тоже уверен.

Он снова сел за стол.

– Послушай, Карлос, ты должен понимать, на что идешь и поэтому обязан знать и чувствовать быков. Бык – самое храброе животное на земле и самое благородное. Когда он в стаде, то спокоен и лишен всякой агрессивности.

Но вне его он готов сражаться с кем угодно. И никакие раны не способны его остановить, они лишь подвигают его на безумную храбрость. Бык не способен затаиться, как тигр, например, или напасть сзади. Его противник должен быть перед ним и стоять лицом к нему, и он будет сражаться с этим противником до тех пор, пока кто-нибудь не погибнет. В единоборстве ни одному зверю еще никогда не удавалось одолеть быка – ни льву, ни тигру. Подвластно это лишь человеку и то не всегда.

Пабло умолк. Он пристально смотрел на свой бокал с вином, будто в его красных переливах стремился разглядеть источник своей страсти и понять причины, всегда стоявшие на пути к осуществлению его сокровенных замыслов. Карлос чувствовал, что ему необходимо что-то сказать, но что именно – этого он не знал.

Пабло встал из-за стола.

– Мы начнем завтра. – Тон его голоса резко изменился: теперь в нем не было прежнего благоговения и чувственной страсти.

– Тебе предстоит многому научиться. На это требуется время, много времени, и если ты будешь мне во всем подчиняться, то через два года, а может быть и раньше, ты выступишь в Мадриде. И тот триумф, который тебя ждет, с лихвой оправдает все, Карлос, поверь мне. И что бы ни случалось, не переставай верить в это. Ничто в этой жизни не может сравниться с той сладостью, которую дают победы.

– Вот сюда, сэр, в бодегу[6] попадают винные ягоды, после того, как их сорвут с кустов.

Перед глазами Роберта раскинулась широкая терраса. Чуть в стороне стояло белое, словно вымытое, низкое строение.

– А для чего это? – спросил он, указывая на нечто, напоминающее небольшую скирду из свернутых соломенных ковриков.

– Это маты, синьор. Когда подходит время урожая, мы расстилаем их на террасе и гроздья раскладываем на них, чтобы ягоды вялились на солнце. – Сопровождавший его человек сделал паузу, очевидно для того, чтобы дать возможность его спутнику оценить произведенный его словами эффект. – Можно сказать именно здесь и рождается единственное в мире вино – херес. – Он указал на несколько большущих четырехугольных, деревянных чанов с отверстиями внизу.

– Когда гроздья полежат на солнце, их кладут в эти бадьи, а затем одевают особую обувь и начинают их давить.

Роберт понимающе кивнул: знать об изготовлении вина не помешает. Этот изящный, небольшого роста человечек говорил об этом с такой любовью, что складывалось впечатление, что это производство вина – его собственность. Но Роберт уже знал, как мужчины в беретах и туфлях с металлическими наконечниками ногами давят виноград – ему обо все поведал Доминго. Он также рассказал ему о песнях, которые поют работники, чтобы задать ритм этой чисто механической работе, и как из чанов начинал струиться сок, через некоторое время превращавшийся в рубиновую струю.

– Потом это молодое вино, или сусло, вы переливаете в бочки, не так ли? – Роберт испытывал удовольствие от того, что помнил это слово.

– Да, дон Роберт, – сказал человечек, – Некоторое время, до начала ферментации, бочки с вином лежат на солнце. – Его лицо расплылось в довольной улыбке. – Потом мы кладем их сюда в бодегу. – Он повернулся вперед и театральным жестом распахнул перед Робертом двери белой постройки. Роберт стоял и смотрел внутрь. Глаза его не сразу привыкли к резкой перемене света после яркого солнца. Зрелище было впечатляющим: громадное пространство, занятое дубовыми бочками, положенными в три ряда в белых, перекрытых арками коридорах.

– Это самая старая бодега из всех, – сообщил его проводник. – Та самая, с которой все и началось две сотни лет назад, – говоря это, он не скрывал гордости.

Роберт последовал за ним в прохладное, полутемное, чистое без единого пятнышка помещение.

– Конечно, – добавил проводник, – в те времена бодега не была такой большой, как сейчас. Всего лишь одна комната за домом бедняка. Но этот бедняк оказался гением, разве не так? Никто и никогда не пробовал изготовить вино таким способом, который он изобрел. Ему и вашей семье, дон Роберт, мир обязан хересом.

Роберт пристально изучал человечка:

– И вам приятно это осознавать?

– Чрезвычайно приятно, сеньор. Я – выходец из семьи Руэс. Мы живем в этих местах с тех пор, как возникло это предприятие. Наша семья имеет небольшую долю прибыли от продажи вина. Но вы ведь это знаете?

– Конечно. – Роберту все было хорошо известно. Но сейчас он думал не об увиденном здесь, в Хересе.

Поездку сюда чуть было не отменили из-за того, что Доминго почувствовал себя плохо и не мог его сопровождать. Во всяком случае так ему сообщили. Странная была болезнь у Доминго. Роберт провел в Испании уже шесть недель. Иногда он видел Доминго умным, решительным человеком, схватывающим все на лету. Но часто идальго казался Роберту каким-то рассеянным, погруженным в себя с отсутствующим взглядом. Роберту еще ни разу не приходилось сталкиваться с сумасшедшими, но у Доминго наступали такие эксцентричные и непонятные периоды, что Роберт невольно стал подумывать о его возможном безумии. Роберт не в силах был изменить что-либо, разве что поставить в известность своего отца, но писать он решил лишь после того, как побывает на виноградниках. Торговля вином была основой того, что Мендоза добились в Англии. Роберту пришлось отправляться в Херес одному, если не считать целого кортежа слуг, посланных с ним Доминго.

Чумы на них нет, на этих слуг! Они были настоящим бедствием, еще более навязчивыми и льстивыми, чем их английские собратья. Но, несмотря ни на что, ему в Хересе понравилось. Огромные виноградники, произраставшие на плотном, богатом известью грунте, единственная в своем роде трехступенчатая система розлива и смешивания, благодаря которой херес являлся отцом уникальной технологии производства вин особого сорта, которая не зависела от капризов урожая. В винных погребах-бодегах Роберт собственными глазами видел бурдюки, ожидавшие своей отправки на причалы Кадиса. Хвала Господу, Англия была крупнейшим потребителем этого вина – хереса или шерри. Кроме того, огромные партии вина отправлялись в английские колонии по всему свету. И, хвала Богу, Роберту удалось склонить Доминго изменить проценты распределения прибыли в пользу своей семьи. Его отец удовлетворился бы вариантом пятьдесят на пятьдесят. Эта мысль вызвала у Роберта улыбку.

– А теперь, сэр, спешу вас уведомить, что ленч готов, – услышал он голос своего сопровождавшего. – А после сиесты мы продолжим, я хочу показать вам еще несколько погребов.

– Нет. Я думаю на сегодня хватит. – Роберт достаточно увидел интересного.

Его утомляла роль человека, находящегося под постоянной опекой. Ни дать ни взять ребенок под бдительным оком гувернантки. Он, не говоря ни слова, повернулся и направился к выходу из заполненной винными бочками «пещеры». Сопровождавший суетливо поспешил за ним.

– Что-нибудь не так, сэр? Я чем-нибудь вам не угодил?

– Нет, конечно нет, старина. Вы все прекрасно организовали. Я доложу дону Доминго, как блестяще вы мне все объяснили. – Он взглянул на дожидавшийся его экипаж, затем, словно повинуясь какому-то импульсу, вновь обернулся к сопровождавшему его мужчине. – Вот что, скажите мне, есть ли у вас какое-нибудь приличное скаковое животное?

– Вы имеете в виду лошадь, сэр?

– Именно это я и хотел сказать. Не могу себя представить на одном из этих ваших осликов.

– Конечно, сэр. Только на лошади. Последовала спешная консультация с кучером и, через несколько минут, Роберту поставили вполне приличного жеребца. – Передайте этой своре слуг, пусть уложат мои вещи и отправляются в Кордову. Без меня. Я встречусь с ними там, во дворце.

Роберт добрался до постоялого двора «У четырех коней» на второй день. Его свита проехала мимо, он видел, как она двигалась дальше на запад. Роберт раздумывал, остаться ли ему здесь или последовать за ними. Еще два часа в седле и он был бы в Севилье, где можно рассчитывать на более приличные условия отдыха и хороший ужин. К дьяволу Севилью, он вымотался и изнемогал от жажды. Натянув поводья, Роберт направил коня в направлении «Четырех коней». Он еще насладится роскошью, вернувшись во дворец Пабло Мендозы.

Постоялый двор представлял собой прямоугольник, с четырех сторон ограниченный колоннами с нависавшими над ними арками. В центре располагался фонтан. Вывеска оповещала, что вода бесплатная как для людей, так и для животных, далее на ней следовало перечисление платных услуг. Постель, еда и питье составляли, в пересчете на английские деньги, всего несколько пенсов. Довольно дешево. В комнате, которую снял Роберт, находился звонок. Он нетерпеливо потянул его за веревку. Тут же появился слуга. «Слушаю, сеньор?»

– Вы хозяин этого заведения?

– Нет, сеньор.

– Хорошо, а где хозяин? Он здесь?

– Нет, сеньор. Хозяина здесь не бывает.

– Не бывает? А как же он зарабатывает? И как мне поесть и переночевать?

– Хозяин зарабатывает тем, что я ему выплачиваю. Дважды в год я отвожу деньги в Паласио Мендоза. На рождество и на Пасху. – Роберту удалось сдержать ухмылку. – Ну, а что до еды и как переночевать… – Человек изучал, во что одет Роберт. Пусть его костюм был чернее смолы, но это была одежда благородного человека.

– То, что у нас не очень уж… Вряд ли Ваша светлость привыкла к такой пище, но если Вы пожелаете…

– Я пожелаю.

– Очень рад. Можете расположиться вот там, вместе с остальными, – он кивнул в сторону большого помещения, – или же могу предложить отдельную постель наверху.

– Я предпочел бы отдельную постель наверху. Надеюсь, она будет окружена комнатой.

– Да, сеньор, – мрачный тон в каком это было сказано, не свидетельствовал об избытке юмора. Роберт поднялся на балкон и, дойдя до одной из дверей, открыл ее. Комната была небольшой, но очень опрятной. – Подойдет, – согласился Роберт. – А как насчет еды?

– Позже, сеньор. Моя жена позже сварит колбаски.

– Я предпочел бы не колбаски, а что-нибудь другое. – Открыто отказываться от свинины значило привлечь внимание инквизиции, но Доминго его уверял, что нынче все уже не так, как прежде.

– Как пожелаете, сеньор. Я могу ей сказать, чтобы она приготовила цыпленка для вас, однако это займет время – птицу надо забить и поджарить, но к одиннадцати она будет готова, в этот час у нас обычно ужинают. Роберт так и не смог привыкнуть за время своего пребывания в Испании к их распорядку дня. Испанцы ели тогда, когда представители другой нации видели уже десятый сон.

– Хорошо, – он снял сюртук и начал снимать обувь. – Когда все будет готово, позови меня и посмотри за лошадью.

Звать Роберта не пришлось. Его разбудил аромат жарившегося мяса и звуки музыки. Он сразу же узнал мелодию. Его учитель-испанец познакомил его с испанское народной музыкой также хорошо, как и научил языку. Изгнанный инквизицией из Испании протестант, не много хорошего мог рассказать о своей родной стране, но музыку Испании он обожал. Нередко можно было слышать, как он играл на клавикордах в гостиной Мендоза. Роберт считал их самой интересной частью занятий и затемнил на всю жизнь. Сейчас исполнялось фанданго. И, какой голос! Никогда в жизни Роберту не приходилось слышать ничего подобного. Он надел туфли, и пошел туда, откуда доносилась музыка. Певица запела другую песню. Теперь исполнялась печальная песня об утраченной любви. Роберт пытался было разобрать слова, но лишь до того момента, пока не увидел певицу.

Она сидела в углу довольно большого помещения – где была харчевня. Слушая ее, Роберт представлял ее совсем другой. Певица оказалась молодой девушкой среднего роста и слишком хрупкой для голоса такого диапазона и глубины. Это была цыганка, судя по темным, спускавшимся вниз локонам и пестрой одежде. Ее шея была увешана ожерельями, золотыми цепями, уши украшали большие, тоже золотые, серьги. Ему не часто приходилось видеть цыган, а слышал он о них в основном плохое, но эта цыганка была настоящей красавицей и, кроме того, она прекрасно пела. Роберт был поражен.

Большинство постояльцев мало внимания обращали на певицу, потому что слишком много его уделили вину. Роберта не покидало ощущение, что ее песни глубоко запали ему в душу. Его потрясла ясность ее голоса, топа и то, как она брала верхние ноты. Ее пение приворожило его и он не сразу вспомнил, что пришел сюда ужинать.

Стол для него был накрыт в отдельной угловой комнате.

– Кто эта девушка? – спросил он у женщины, подававшей ему ужин. – Она часто здесь поет?

– Никогда раньше мы их не видели, сеньор. Они вместе с мужем зашли и попросили разрешения развлекать гостей. Говорят, что ее зовут Софья, а ее мужа Пако. Они цыгане. Я думаю, что он таскает ее по всем постоялым дворам этой местности.

– Мора, моя жена поет везде, – произнес вошедший мужчина.

Ему было, как минимум, вдвое больше, чем его жене. Взглянув на него, можно было без труда определить, что это за человек – этот цыган выглядел неопрятно и доверия не вызывал.

– Вам повезло, у вас такая талантливая жена, – произнес Роберт.

– Да, сеньор, это так. Но мы люди бедные… – Мужчина держал в руках перед собой потрепанную шляпу.

Роберт открыл кошелек и бросил в нее две монетки, затем, повинуясь внезапному порыву, еще одну покрупнее.

– Купите своей жене что-нибудь красивое. Ее голос мне очень понравился.

– Я так и сделаю, сеньор. Благослови вас Бог за вашу доброту. Да улыбнется вам небо, сеньор.

Эти слова сопровождались многочисленными поклонами, но этим и ограничивалась его способность разыгрывать подобострастие. На выражение глаз она не распространялась. В них Роберт ничего не видел, кроме низости под маркой стыдливости. Вот дурак, подумал он, мягкосердечный идиот, дал этому мерзкому цыгану еще денег и вообразил, что он способен потратить их на жену. Да он их пропьет тут же, на постоялом дворе. Роберт припомнил все, что слышал о цыганах. Тот попятился из комнаты, словно Роберт был каким-то восточным божеством, повернуться задом, к которому считалось величайшим грехом. Англичанин склонился над уже остывшим ужином.

Судьба бессмысленна, – размышлял Роберт. Родись эта девушка в другой семье, но не в бедной и цыганской, ее внешность и голос позволили бы ей стать женой дворянина. Вместо этого она вышла замуж за человека, годившегося ей в отцы и вынуждена петь перед пьяной чернью, которая не в состоянии по достоинству оценить ее талант. Не желая занимать себя этими размышлениями, Роберт энергично потряс головой, отгоняя мысли об увиденном, как отгоняют мух и ринулся в атаку на цыпленка. Птица оказалась вкуснейшей. О том, что цыпленок мог быть зажарен на свином сале, Роберт не позволил себе и думать.

Девушку-цыганку англичанину пришлось увидеть еще раз. После ужина Роберт направился в конюшню, чтобы посмотреть в порядке ли лошадь. Коня почистили, накормили и поставили в приличное стойло. Роберт, довольный увиденным, возвращался в свою комнату, размышляя о том, что сейчас он ляжет спать, а завтра, ранним утром продолжит свой путь. Цыганская пара собиралась уходить. Девушка накинула на голову пеструю шаль – ночи стояли прохладные. Роберт разглядел лишь ее лицо и поразительные синие глаза. Она шла в нескольких шагах позади мужа. Роберт должен был пересечь им дорогу. «Пожалуйста, проходите», – пробормотала она и посторонилась, уступая ему дорогу.

– После Вас, сеньора, – Роберт приостановился и сделал приглашающий жест рукой.

Она улыбнулась ему едва заметной, покорной улыбкой и прошла вперед.

– Сеньора, – вдруг вырвалось у него, – спасибо за ваши песни. Я восхищен вашим голосом.

– Вы очень любезны, сеньор, – услышал Роберт в ответ.

Ее муж, заслышав этот обмен любезностями, повернулся к ним.

– Да это тот самый господин, о котором я тебе говорил. Самый благородный человек во всей Андалузии! – Он отвесил Роберту серию поклонов, как и во время ужина.

– Пошли, нам нельзя задерживать их светлость, – проговорил цыган и схватил жену за руку.

Несмотря на то, что он все еще не вышел из своей роли и раболепно подскуливал, от Роберта не укрылся его взгляд, завистливый и недобрый. Бедное создание, ты заслуживало гораздо лучшей участи.