Анри Труайя
Слава

Знаменитая писательница Соланж Виоланс подняла глаза, выдвинула вперед нижнюю челюсть, затрепетала левой ноздрей и заговорила, как в последней главе своей предпоследней книги:

— Мой дорогой, я люблю тебя всей моей женственной плотью!

— Ха, Соло! Зарычал мужчина, валявшийся в её ногах.

А поскольку он не относился к литературной среде, то более ничего не смог добавить к этому примитивному и оскопленному выражению, обращенному к своей пассии.

Речевая скудость у Жака Бруйеду являлась самой неотразимой чертой его обаяния. Молчание играло ему на пользу, что не сделало бы чрезмерное красноречие. Итак, Соланж Виоланс имела возможность говорить за двоих.

-Скажи мне! — прокричала она, взяв его голову в свои прославленные руки, — разве ты не чувствуешь очаровательную странность этого свидания в моем кабинете? Ты находишься в сердцевине моей жизни, в трепещущем лоне моего таланта, в тайном алькове моих романов! Они будут к тебе ревновать, очаровательное чудовище!

И она поцеловала его за ушком, как в «Благоухающей утрате», её первом бестселлере.

-Ха! Соло! — сказал ей опять Бруйеду. Она приложила тонкий палец к его губам, прошептав, — Молчи, роковой ангел, теперь я поняла, на что ты надеялся. Когда ты говоришь, мне кажется, что твои губы шевелятся и ласкают мое сердце. Возьми меня в свои огромные мужские объятия, вспомни о моем целомудрии, укроти мою ярость, и я буду тебе признательна за всё, что ты утаишь от моей бдительности!

-А ты уверена, что твой муж вернется только в конце недели? — спросил Бруйеду.

-Мой муж? Разве у меня есть муж? — изумилась Соланж, — Нет, раз ты здесь! Нет, потому что я тебя люблю! Нет, потому что мы счастливы!

— Он точно уехал поездом в 7- 17, да?

— Возможно, я не знаю! Не мучай меня своими расспросами! Не напоминай мне о расписании, о маршрутах, о статистиках, о седулярных* налогах и о пешеходных переходах!

— Как ты красиво говоришь, Соло, как я тобой восхищаюсь! Ты ему сказала, что в его отсутствие закроешься у себя и доработаешь свою следующую книгу?

— Моя будущая книга это ты, мое черное солнце, мой любовник, прокравшийся по веревочной лестнице, крылышки дикой бабочки, луч и слеза!

— Ха! Соло! Ты меня чаруешь, — заскулил Бруйеду.

Он любовался в экстазе на это красивое существо, высокое, плотное и светловолосое, лицо её светилось в полутьме комнаты, как лампа. После шестимесячной связи с женой своего директора фирмы «Измерительные инструменты — МИНУС», Жак Бруйеду не верил своему счастью. Да, он был худ, черноволос и холост, но он никогда не предполагал, что такие посредственных качеств хватало для завоевания любви великой Соланж Виоланс, имя и фото которой не сходили со страниц парижских газет. Тем не менее, всё произошло очень банально на пресс-конференции Соланж, устроенной на тему «феминизм» и развитие торговых отношений со странами Северной Африки». В связи с этим событием в гостинице её мужа- предпринимателя был устроен банкет. Толстяк Леон Виоланс пригласил своего маленького секретаря Бруйеду присутствовать на торжестве. И маленький секретарь пал жертвой роскошного обаяния сочинительницы романов. Ему хватило трех дней, чтобы мечты превратились в осязаемую сладострастную реальность.

За эти шесть месяцев он был удовлетворен гораздо больше, чем мечтал.

Поездка толстяка Виоланса в Брюссель на конгресс оказалась, приятной неожиданностью.

— Наконец-то, — предвкушала Соланж, — мы сможем испить переполненную чашу нашей страсти в достойной обстановке.

Она отпустила всю обслугу. И после обмена поцелуями и мимолетными фразами, увлекла Бруйеду на изысканный ужин, сервированный в ее китайском будуаре на циновках с ароматом черной ночи.

— Точно как в «Драгоценностях во плоти», закричал Бруйеду, входя в будуар. И он обнял её перед зрителями — партером креветок и кружками задумчивых помидоров.

— Мужчина! Нехороший мужчина! Противный воин в священных доспехах, — ворковала Соланж.

— Соло! Соло! — бормотал Бруйеду, — Я не голоден…

— Извольте помолчать и вести себя достойно сервированному столу, большущий толстяк небесных пастбищ!

— Соло! Соло!

— Извольте развернуть эту салфетку, взять вилку и забыть про любовь! Ах! Какой праздник! Какой праздник! Я мечтаю танцевать на цыпочках! Я желаю…

Она затихла с отвисшей челюстью, взгляд стал рассеянным, кончик носа побледнел от ужаса. Ключ повернулся в замке входной двери. И шаги мужа заполнили тишину. Это были тяжелые и размеренные шаги. Хозяйские шаги. В комнате от них содрогался воздух. Наконец, дверь отворилась, и Леон Виоланс предстал перед ними как шкаф.

У него был длинный, «вытянутый до упора» нос, Бледные и мягкие отвислые щеки и ужасно мрачный рот, подрагивавший под рыжими усами. Он поднял руку и уперся пальцами в бедро, как связкой сарделек.

— Что вы тут делаете? — удивился он.

— Леон, — пробормотала Соланж. И она подумала: «Это ведь как в «Мести самца».

— Что вы тут делаете, Бруйеду? — повторил Леон Виоланс, и в его голосе послышалось раздражение.

Бруйеду, вялый и бледненький, шевелил губами, выпуская маленькие пузырьки молчания. Он представил конец этого ужасного вечера в страшном грохоте разломанных стульев, перебитой посуды и пощечин. Он скомпрометирован. Соланж потеряна навсегда. Не считая, что толстяк Виоланс может вызвать его на дуэль. Он был способен на все, этот Виоланс. Бруйеду, удрученный, бросил умоляющий взгляд на свою пассию. И заметил, что она также была растеряна. Голова поникла и взгляд потух, как будто ее вывернули наизнанку, она погрузилась в раздумье.

— Ну? Я с вами разговариваю! — завопил Виоланс.

Соланж вздрогнула. Еще несколько мгновений и отвечать будет поздно! Но что сказать? Отчаянно призывала она на помощь все свои плодотворные выдумки писательницы. Но её героини, начиная с баронессы Д,Андиньи и до крошки Сюзи Амбруаз, от утонченной Элиан Болли до трепетной Наны Гратада, не спешили на её зов. Это слишком глупо, в конце концов! Она, Соланж Виоланс, которая в своих романах спасала столько выдуманных героинь от вульгарных бытовых сцен, она одурачивала стольких бешеных мужей, мирила столько распадавшихся пар, не может ничего сделать, чтобы спасти себя и достойно выйти из этой глупой ситуации? Как будто она весь свой рассудок израсходовала на романы, и его осталось чуть-чуть для повседневного употребления. И этот дурак Бруйеду, который теребил свои запонки на манжетах. И этот толстяк Леон, который размеренно вздыхал и надувался как баллон. Скоро он лопнет. Точно! Чтобы выиграть время, она пролепетала:

— Ты…Ты не уехал в Брюссель?

Вот этого не следовало говорить. Бруйеду перекосило. Толстяк Виоланс гомерически расхохотался и зарычал:

— Я никому не отчитываюсь. Я сам требую отчета. Телеграмма пришла в последний момент…отменили…Но что он здесь делает???

— Ну, это так просто, — заикался Бруйеду

— Да, это очень просто, — подтвердила Соланж

— Вы так полагаете? — закричал Виоланс, — Что он тут делает, у меня, за этим столом с едой, с моей женой в хламиде мусульманского отшельника?

— Да, вот, — продолжила Соланж, — Месье Бруйеду проходил мимо…и, кстати, когда он проходил…я с моей стороны…

Брови Виоланса сошлись вместе на переносице. Его глаза становились белыми и круглыми как стеклянные шарики. Рот исказился и он сжал кулаки:

— Что ты воображаешь, Леон? — закричала Соланж, — Осторожно, есть такие подозрения, которых целомудрие женщины не приемлет. Всему есть предел, который не дозволено переходить. Я требую минимального уважения и адекватного понимания. Месье Бруйеду зашел ко мне, это так…

— Рад, что ты признаешь…

— Он зашел ко мне для…для…

— Да, зачем? — спросил Виоланс.

— Ну, это так деликатно… по поводу…

— Я понятия не имею, какой повод может быть у моего личного секретаря?

— Есть повод…по поводу…

С месье Бруйеду пот лил градом. Соланж вся порозовела, волосы растрепались, её глаза наполнялись слезами. А Виоланс страшно скрипел зубами и ругался:

— Подлецы! Подлецы!

— Это по поводу…Я не хотела тебе говорить…он меня попросил не упоминать об этом…об…

Вдруг ангельская улыбка засияла на лице взволнованной Соланж. Она глубоко вздохнула и сказала медовым голосом:

— Ты все хочешь узнать? Ладно! Мой бедный Бруйеду, я должна открыть ему наш маленький секрет.

У Бруйеду сердце ушло в пятки.

— Ах, — сказал он слабым голосом.

— Да, — продолжала Соланж, — Бруйеду зашел ко мне потому, что недавно закончил книгу и нуждался в моей поддержке, для представления своего романа издателю.

— Как? — выдохнул Бруйеду.

— Что за сказки? — переспросил Виоланс.

— Чистая правда, дорогой.

Виоланс переводил свой взгляд то на жену, то на своего секретаря, то на носки своих туфель. Вдруг он взорвался смехом:

— Вот это да! Вот это да!

— Нечего смеяться, сказала Соланж. Роман Бруйеду заслуживает внимания. Но наш молодой автор скромен как скворец. Боялся показывать мне свою рукопись. Он не хотел, чтобы ты подозревал его в недобросовестном отношении к своим обязанностям секретаря в пользу литературных опусов.

— Что за вздор? — сказал Виоланс, — я ведь не дикий человек!

-Я говорила ему то же самое, душа моя. Тем не менее, это его не успокоило. Он попросил держать в секрете нашу сделку. И пользуясь твоим отсутствием, я думала основательно обсудить с ним книгу.

Леон Виоланс позволил себя убаюкать этим объяснением. Свободный от всех подозрений, он почувствовал, что жизнь прекрасна. Лицо стало розовым, а взгляд уверенным, он похлопал своего секретаря по плечу:

— Какой скрытный! Значит, вы тоже занялись литературой? Какая зараза! Бруйеду пишет романы! Это надо же! Извините, но я еще не могу к этому привыкнуть!

— Я тоже, месье Виоланс, — сказал Бруйеду.

Виоланс громко от души расхохотался, открыв рот до ушей:

— Проказник! Пример моей супруги вскружил вам голову, да?

— Ах…да…да,…- пробормотал Бруйеду.

-Значит, она виновата и правильно сделала, что пригласила на ужин и пообещала вам посодействовать в издании книги. Да, кстати, скажите мне, голубчик, как называется ваш роман?

— Название? — переспросил Бруйеду и колени у него задрожали.

— Да, — сказал Виоланс.

— «Жгучие уста», — сказала Соланж с поражающей интуицией.

— «Жгучие уста»? Но это игриво, дорогая! — усмехнулся Виоланс, — Горячие уста! Ах, бездельник. С удовольствием прочту. Такой роман меня согреет длинными, зимними вечерами. Я вспомню свои двадцать лет. Жгучие уста!…

Измученный Бруйеду с трудом улыбался.

— А сюжет? — спросил Виоланс.

— Ну, это очень простая история, — сказал Бруйеду, — о мужчине и женщине.

— Которые любят друг друга? — подсказал Виоланс

— Да!

— Ну, это очень оригинально, голубчик!

— Не совсем так. Они не любят друг друга… Или скорее, сначала они не знают, что любят друг друга, а в действительности они любят друг друга по — настоящему, а потом они думают, что любят друг друга, а они уже не любят друг друга и, в конце концов, они думали, что не любят, а они любят…

— Какая прозрачность!

— Не терзай бедного мальчика, Леон, — сказала Соланж, — Он очень робкий. Молодой автор покрыт пушком целомудрия с бахромой отвращения, волнением девственного страха. Это так чисто, так хрупко и так свежо, как леденец!

— Ну, тогда! — закричал Виоланс, — Я надеюсь, что леденец соизволит поужинать с нами сегодня. Мы будем пить за его роман! Добавь еще прибор для меня, Соланж.

За столом Виоланс вел себя отвратительно. Он подтрунивал над Бруйеду по поводу беспутного характера его вдохновений, он упрекал, что тот не увлекся поэзией и пророчил ему членство во французской Академии к 80 годам. Бруйеду терпел все нападки своего шефа с отсутствующим взглядом лунатика. Эмоции выплеснулись на скатерть. Он не мог ни соображать, ни говорить, ни правильно обращаться с вилкой. Его страдания были столь явны, что Соланж, время от времени, кидала ему сочувствующий нежный взгляд. Уходя из-за стола, она ловко шепнула ему на ухо:

— Завтра после работы буду ждать тебя в баре «Зеленый абрикос».

Бар «Зеленый абрикос» находился в красивом небольшом помещении с оранжевыми стенами и с маленькими столиками из каштанового дерева. Светильники стояли в зале, как застывшие сверкающие пузырьки шампанского. Приятная музыка изливалась сквозь завесу грез. За стойкой, среди разноцветных флажков, бутылок и фотографий, бармен сбивал коктейли, похожие на расплавленный металл.

«Зеленый абрикос» был излюбленным местом встреч тайных свиданий, свободных и скучающих молодых женщин, скрытных подростков, которые просыпаются в полдень, зрелых дам с опытными губами и атаксичных старичков. В этом маленьком обществе витал аромат любви и милого обмана. Соланж Виоланс в густой венецианской вуали, которая прятала её знаменитые черты, торжествовала перед своим любовником:

— Дорогой, я его обвела вокруг пальца, и он ничего не заметил. Но Леон хочет прочитать твою книгу. Я сказала ему, что «Жгучие уста» находятся в издательстве «Пацио» и книга выйдет максимум через два месяца.

— Но она не написана, моя Соло!

— Вот именно! Ты должен её написать!

— Я? — заскулил Бруйеду, — Я испытываю трудности при сочинении делового письма, а ты хотела бы…

Лицо Соланж стало сухим и твердым как хлеб.

— Ты меня любишь? — спросила она.

— Конечно, люблю.

— Тогда надо писать.

— Что?

— «Жгучие уста».

— Но это полный вздор!

— Я помогу тебе.

— А это название!

-Обстоятельства нас заставили.

— А этот двухмесячный срок!

— Он подстегнет наше вдохновение!

Бруйеду не соображая, качал головой над своим розовым коктейлем.

— Какая скверная история! Не хватало только этого! Ну и работенка! — заскулил он.

Соланж пронзила его острым взглядом.

— Ну и слюнтяй! — сказала она, — Я подключила свой талант, чтобы избавить тебя от смешного положения, чтобы сохранить наш союз, чтобы избежать любой опасности для наших встреч; я нашла эту чудесную уловку, давала объяснения, рискуя попасть под пулеметный огонь неприятных вопросов. Триумф! И все, что ты можешь сказать, это «ну и работенка» и «только этого не хватало»! Что ты сделал бы, если я не окрестила тебя романистом? Бруйеду опустил голову:

— Так и быть! — сказал он, — Тем не менее…я никогда этим не занимался…

Ангельская нежность разверзла уста писательнице:

— Да, действительно, нашему ремеслу нельзя научиться за один день, и ворон не может сымпровизировать соловья. Но любовь делает чудеса. Название книги я бросила вызовом глупой ревности Леона, оно меня вдохновляет, будит вереницу персонажей, кучу встреч, хрустящие маленькие диалоги. Я вижу, вижу… Ах, какое счастье! Я напишу эту книгу. Нет, мы напишем её. А подпись будет твоя! И честь будет спасена, мой Жак! Бери бумагу. Энтузиазм создателя стучит в мое сердце и это праздник. Пиши: «Однажды, весенним прохладным днем баронесса де Ла Улет….»

Время от времени Жак Бруйеду подкидывал идею, фразу, или слова, и их тут же включали в текст.

— Любовь дает тебе вдохновение, — говорила ему Соланж, — Я замечаю искрящуюся ауру вокруг твоей головы.

Сотрудничество оказалась плодотворней, чем предполагали. Каждый день Соланж и её любовник встречались в «Зеленом абрикосе», и каждый день они добавляли по главе в своей книге, и каждый день сожалели о том, что не могли додуматься до такого приятного времяпрепровождения раньше.

Прошел месяц, и книга была завершена. Через другой была издана в «Пацио»- автор — Бруйеду, предисловие — Соланж.

«Юноша, которого я нашла», говорилось в предисловии. Бруйеду подарил один экземпляр толстяку Виолансу с дарственной надписью. И Виоланс признался жене:

— А мне показалось, что это плохая шутка, чтобы оправдаться, и что Бруйеду такой же писатель, как и я!

— Если бы мужчины не были ревнивыми, женщины не были бы красивыми! — парировала Соланж.

Виоланс покрыл поцелуями уши и щечки своей жены и купил ей брошь — амурчика из драгоценных камней, чтобы доказать свою любовь.

Бруйеду, тем временем, терзался новыми волнениями. Вовлеченный поневоле в эту авантюру, он с беспокойством ждал отзывов прессы. Он воображал с ужасом все статьи, в которых неизвестные ему люди будут критиковать его, жонглировать именем и оставят его выпотрошенным, раздетым догола и исхлестанным в конце своих заметок. Он чувствовал, что страшная дыра образовалась в его душе и он обнажен на всеобщее обозрение со своими секретами, своими странностями, своими бородавками, своими грамматическими ошибками, своими подтяжками и со своей родинкой как у девицы. Он больше не принадлежал себе. Он стал собственностью всего общества. Он «пошел по рукам». Соланж старалась успокоить его мужское непонятное целомудрие. Она старалась показать престижность известности и светских связей. Но он глупо повторял: «Это проституция на столько-то страницах!». Появились первые отклики в прессе, это был грандиозный провал. Как будто все критики Франции посоветовались, прежде чем вынести свой вердикт не в пользу Бруйеду. От маститых критиков и до последних газетных писак, был слышен только один вопль тревоги и негодования: «этот роман настоящая безвкусица, написанная в спешке…беспорядочный, безумный «без царя в голове»…стиль безумного кондитера… картонные персонажи…». Один даже говорил о «рвоте из розовой эссенции!». Это было слишком.

Бедный Бруйеду принимал всю эту ругань безропотно. Каждый день курьер приносил ему новую жатву издевательств и анафем. Он ведь ничего не просил. Он не хотел писать эту книгу. Не он спровоцировал этих журналистов- крикунов. Почему они так набросились на него? Почему они издевались над ним? Почему они сделали его несчастным? Он плакал по ночам, кусая свою подушку. Сорвал себе печень, и из-за этого несколько дней просидел дома.

Когда он вернулся на работу, коллеги обращались к нему с ехидством: «Мой бедный старик, — сказал один сотрудник, — я прочитал еще один капитальный разнос о твоей книге. Ах, как люди могут быть такими злыми!». А другой подхватил: «Когда они оставят тебя в покое? Все только о тебе и говорят. Да, еще в каких выражениях! Между нами, ты взял бы псевдоним».

Но больше всех его донимал шеф, толстяк Виоланс, своими коварными ухмылками и лицемерным возмущением. Виоланс был доволен неудачей своего секретаря. Он весь сиял, как котяра перед миской молока. Приходя утром на работу, он кидал взгляд сильного вожделения на жертву, затем, подойдя к Бруйеду, трепал его по плечу и по- отечески интересовался его здоровьем и здоровьем родителей. Бруйеду, раздраженный этими вступлениями, ожидал момента, когда Виоланс будет терзать его. Наконец, Виоланс выпускал вздох милосердия, доставал из кармана растрепанную газетку и торжественно бросал ему на стол:

-Я вам принес это, — говорил он голосом, который старался сделать безразличным,-

прочтите статью на последней странице.

И с плотоядным выражением он добавил:

— Какая низость!

Бруйеду разворачивал газету и, пока он знакомился со статьей, чувствовал, как Виоланс впивался в него взглядом, чтобы насладиться расстройством и стыдом.

Впрочем, Виоланс сам не знал, что его радует в ужасном положении Бруйеду. Ему казалось, что он брал реванш у своего секретаря, хотя не мог ничего инкриминировать этому бравому малому. Он ощущал победу над ним, а ведь между ними не было поединка. Это было одновременно абсурдно и восхитительно.

Соланж старалась урезонить своего мужа. Она объясняла ему, что мнение прессы имеет относительную ценность, и даже великие шедевры французской литературы были встречены в штыки, когда они издавались впервые. Но Виоланс ничего не хотел знать. И потихоньку, Соланж стала разделять мнение мужа. Конечно, зеленый Бруйеду никогда не претендовал на место среди литераторов. Конечно, Соланж в большей мере сочиняла и исправляла эту книгу. Разумеется, провал не уменьшал страстные качества молодца. Но, тем не менее, Бруйеду уже не тот светлый герой, а раздраженный писака без какого-либо размаха. Женщина, занимающаяся литературой, вправе иметь при себе воздыхателя, который не пишет, но никак не плохо сочиняющего воздыхателя. Соланж не могла удержаться от жалости и презрения к своему любовнику, ставшим неудачливым собратом по перу. Она чувствовала себя немножко униженной рядом с ним. Она стыдилась его. Воистину, она заслуживала большего!

Один из парижских критиков заметил, что великая Соланж унизила себя, написав предисловие к книге такого ничтожества, как Бруйеду. Она оскорбилась до глубины души. И назначила свидание Бруйеду в баре «Зеленый абрикос». Соланж явилась с опозданием, перекошенным лицом и пустым взглядом.

— Читай! — сказала она дрожащим голосом.

Бруйеду прочитал статью и, опустив голову, пробормотал:

— Что я могу поделать?

— Гениальный ответ! — засвистела Соланж, — Итак, по твоей милости уже набрасываются на меня. Я испытала унижение, возмущение, а ты не нашел в себе элементарной искры негодования.

— Ты могла бы и не писать предисловия.

— Прекрасно! Тогда ни один издатель не взялся бы за твою книгу.

— Тогда книга не вышла, и все было бы прекрасно, я полагаю.

Соланж всплеснула руками, хрупкими и тонкими как крылья:

— Великолепно! А мой муж? Что сказал бы мой муж, если бы мы не опубликовали книгу? Чтобы сохранить наш союз, чтобы ты не лишился меня, я согласилась покровительствовать чудовищу, и так-то ты благодаришь, отвергая мою жертву, которую я принесла! Ах! Вы, мужчины, роковое несоответствие! Ваш эгоизм растянут до бесконечности! Если бы я знала…

— Если бы ты знала что?

— Нет…ничего, — сказала Соланж, проглотив комок злости, — Я не пришла не для того, чтобы тебе насолить, а разработать план действия.

— Опять! — заскулил Бруйеду.

— Да! — закричала Соланж, — Ты думаешь, что я сдамся и не защищу своего любовника, свою любовь и свое реноме не сказав: «довольно, любезные!». Я взяла на себя ответственность за твой дебют в литературе. Ты проиграл первую партию. Надо выиграть следующую…

Бруйеду, моргнув глазами, тихо спросил:

— Что ты имеешь ввиду, моя Соло?

— Надо написать еще одну книгу, произведение, шедевр, чтобы заткнуть глотку нашим гонителям.

— Еще одну книгу?

— Да, — сказала Соланж, — И на этот раз ты напишешь ее сам.

— Но я не смогу, — сказал Бруйеду, и настоящие слезы навернулись ему на глаза.

— Или ты сочинишь новую книгу, или я навсегда исчезну из твоего окружения, выбирай, — объявила Соланж.

Бруйеду выбрал книгу.

В течение 37 дней Бруйеду искал новый сюжет. На 38 день он признал, что разумно было бы написать роман без сюжета. С неистовством он включился в работу. Произведение должно получиться странным и привлекательным. Бруйеду изображал все, что ему приходило в голову, презирая самую элементарную логику и синтаксис. Он безмятежно аккумулировал грамматические ошибки и незнание пунктуации. Он исследовал поочередно мысли коня-скакуна и утомленного микроба, застигнутого врасплох. Он плодил героев, умиравших через 10 страниц; героинь, меняющих имена и цвет кожи по обстоятельствам. Он в поэтических выражениях воспевал содержимое ночного горшка, а лексиконом сантехника — юную провинциалку, рвущую сирень для своей матери. Время от времени, он прерывал свой рассказ фармацевтической рекламой или припевом песни, или деловой перепиской, а также скабрезной руганью против общества, или уравнением с двенадцатью неизвестными. В общем, это выглядело абсурдно, дико, но очень ново и очень самобытно.

Не затрудняя себя черновиками, Бруйеду печатал текст прямо на пишущей машинке. Его захлестнуло вдохновение. Вспоминая недавнюю трудность в сочинении простого заявления, он удивлялся этой внезапной и великолепной словесной легкости — он подумал, что сам черт ему помогает. Иногда, ночью, словари шуршали над ухом. Листва наречий освежала его тихим шелестом. Эпитеты раскрывали в тени свои едкие запахи. Деепричастия падали ему прямо в рот как спелые фрукты. Весь мир становился для него архитектурой слов, точек и запятых. Бруйеду просыпался среди ночи и, шатаясь, накидывался на пишущую машинку и воспроизводил, черным по белому, свои фантасмагории. Барабаня по клавишам, как на пианино, он бормотал:

-Соло! Соло! Ты сделала из меня другого человека.

Самое трудное — остановить этот нескончаемый поток. Не следуя никакой интриге, никакому персонажу, не заботясь о плане романа, Бруйеду не мог остановиться. Это было сильнее него: все должно идти своим чередом. Однажды, когда он работал с большим увлечением, неосторожным жестом он уронил и сломал машинку. Усмотрев в этом перст провидения, он прекратил дальнейшую работу над книгой. Текст прервался на середине фразы. Может, оно и к лучшему? Бруйеду взял ручку и внизу листа написал: «конец».

Бруйеду написал свой новый роман за 18 месяцев. Он назвал его «Ничто». Это был знак скромности. Он его предложил издательству «Пацио», это был знак верности. И он его посвятил «Соланж Виоланс, бесспорному мастеру французской прозы», это был знак литературной признательности, и в этом никто не сомневался.

Вопреки всем предсказаниям пресса, успокоенная после первых приступов гнева, устроила благосклонный прием новому произведению Бруйеду. Некоторые критики нашли книгу «интересной по замыслу». Известный журнал наградил «Ничто» эпитетом: «перлы остроумия». С первых статей Бруйеду почувствовал, что надежда согревает его сердце. Конечно, это не сумасшедший успех но, тем не менее, эти повседневные похвалы и стандартные одобрения были очень существенны. Никто не издевался над ним на работе, Никто не оставлял газеты на его столе. Товарищи просили автограф. Бруйеду не был тщеславным человеком, однако он был не прочь восстановить репутацию перед Леоном Виолансом и своими коллегами. Особенно он надеялся этой маленькой победой вернуть горячую любовь и уважение его Соло. Она была очень занята после издания его второго романа «Ничто». Когда она соизволила встретиться с Бруйеду в баре «Зеленый абрикос», книга била все рекорды по продажам уже месяц.

— Ну что? Моя Соло, — сказал ей Бруйеду, освобождая место на сидении с оранжевой обивкой, — Возместил ли я тот ущерб, который тебе причинила моя первая книга?

Глаза Соланж были задумчивыми, а в уголках губ застыла разочарованность. Она лениво тряхнула гигантской шевелюрой. Затем заявила:

— Критика была очень мила. Но не стоит терять голову, мой дорогой.

— Я никогда не думал терять голову!

— Да, да, вы все одинаковы! Стоит кому-нибудь из вас сделать дежурные комплименты, и вы засияете как рыцарские доспехи. И задираете нос. Изгибаете брови. И ходите как по облакам…Воистину, очень забавно…!

— Что ты хочешь этим сказать, Соло?

— Я хочу сказать, что твоя книжка мила, не более того. И что твое маленькое задетое тщеславие неуместно.

— Но я не тщеславен и меня это нисколько не задевает.

— Подумать только! — закричала она с презрительной насмешкой, — Посмотри на себя в зеркало. Ты пыхтишь от удовольствия. Ты задыхаешься от радости. Ты…Ты…Кстати, в «Ничто» очень много ошибок. А седьмая глава совсем неудачная…

— Соло!

— И еще, — добавила она, — я вчера видела Огюстена Пиоша из французской Академии. Он мне сказал: «Ничто»? Эта книга не заслуживает иного названия!» Я сожалею, что передала тебе эти слова. Но это для твоей же пользы, голубчик…для твоей же пользы…

Бруйеду ничего не понимал в этом деструктивном бешенстве, которое исходило от Соланж.

— Ты хотела, чтобы «Ничто» провалилось, как «Жгучие уста»? — спросил он.

— Не задавай глупых вопросов, — отрезала Соланж, — Если ты хочешь меня раздражать, так и скажи! Я тут же исчезну. Месье строит из себя недотрогу, он не может принять неприятное замечание о своей книге! Очень хорошо! Очень хорошо! Очень весело! Это обнадеживает! Ха! Ха!

Бруйеду хотел поцеловать Соланж, но она уклонилась от него и, бросив недовольный взгляд, сказала:

— Мне пора.

Бруйеду остался один на один со своим аперитивом, размышляя о странностях женской души. После двух часов раздумья он признал, что поведение Соланж было совсем необъяснимым, и пошел домой в надежде увидеть её как можно скорее. Однако, следующие встречи не принесли ему ожидаемое спокойствие. Соланж становилась более нервной, вспыльчивой, злой. Она больше не составляла красивых фраз. Неохотно давала себя целовать. И даже говорила приятные слова о своем муже. Через некоторое время она выпустила книгу под названием «Индиго». Успех был ошеломляющий. Её фотографии красовались почти во всех газетах и литературных журналах. Имя звучало на всех раутах. Издатель выражал ей благодарность. Только о ней и упоминали, говоря о будущем заседании жюри

«Премии Рекамье». Под влиянием нового триумфа Соланж смягчилась, она теперь сожалела, что была груба со своим любовником. Они вновь встретились. Она не скупилась советами и материнскими ласками. Бруйеду думал, что это ему снится и благодарил небеса за возвращенный источник радостей.

Дамы из жюри «Премия Рекамье» заседали уже три четверти часа и Соланж Виоланс, укрывшаяся со своим мужем в китайском будуаре, ждала звонка, который возвестил бы ей победу. У неё не было серьезных конкурентов в этой литературной схватке. По последним опросам «Индиго» должен получить премию почти единогласно. Похвальные статьи были заранее готовы в типографиях. Издатель Соланж выпустил дополнительно сто пятьдесят тысяч экземпляров её романа на случай массовой продажи. Толстяк Виоланс заказал банкет в ресторане «Максим» для прессы и несчастных собратьев своей жены

Однако, Соланж с удовольствием изображала обеспокоенность и непредсказуемость.

— Как долго! — заметила она, — Что они там обсуждают, если заслуги моей книги признаны всеми?

— Так ведь это женщины, — сказал Виоланс, — а они любят болтать. Не догадываются, что ты тревожишься.

— Я не испытываю никакой тревоги, — возразила Соланж, — Просто хочется с этим быстрей покончить. И она посмотрела с отвращением на супруга, моргающего маленькими поросячьими глазками, сытого и спокойного, заполняющего все кресло и сосущего сигару.

— Ты уверен, что телефонная линия в порядке, хотя бы? — спросила она.

— Конечно.

— Проверь!

Виоланс поднял трубку, послушал длинный гудок и положил ее обратно.

— Ну что? — поинтересовалась Соланж.

— Работает нормально, — сказал он зевая.

— Что меня бесит, так это твое спокойствие! — добавила она, — Как будто мое будущее тебя совсем не интересует…

— Ты ошибаешься! Я просто уверен в тебе. Получишь ты свою «Премию Рекамье» Ты получишь…

— Заметь, даже если я её не получу…

— Тебе все равно!

— Вот именно…

Он улыбнулся. Воцарилась наэлектролизованная тишина. Соланж проверила перед зеркалом свое скромное превосходство туалета и вспомнила свою речь, приготовленную для радио. Она жаждала уважения, шума, света и это возбуждало её. В горле у нее пересохло. Руки становились воздушными. Ей казалось, что сейчас она впадет в нирвану.

— Который час? — пробормотала она.

— Два часа.

— Они с ума сошли! Сумасшедшие дамы! Ах, господи, я чувствую, что мои нервы накручены на барабан! Мое терпение на исходе! Ох, да! Я теряю сознание!

Её ресницы задрожали, и она рухнула на канапе с мягкостью облака.

— Два часа десять минут, — сказала Соланж. В этот момент зазвонил телефон.

— Небеса! — закричала Соланж и подскочила к телефону. Нервные руки стиснули трубку. Рот прилепился к черным губам микрофона.

— Алло! Алло! Что? Говорите громче…

Вдруг Виоланс заметил, что жена побледнела и её челюсть задрожала странным образом:

— Кого? Ну, кого же? — задыхалась Соланж

Скрытый голос жужжал на другом конце провода.

— Алло! Алло! — завопила Соланж, — Не кладите трубку! Кого? Бру…Бруйеду! Ах!

Она положила трубку: мрачная, потная и растрепанная фурия предстала перед Виолансом и известила унылым голосом:

— Бруйеду получил премию!

— Вот это да! — сказал Виоланс, — Он тоже выдвигался на …

— Придется поверить, хотя он никогда не говорил об этом. Ах! Вот это прекрасно! Премия такой важности присуждается этому бездарному роману, этому «Ничто»!

— Слушай, — сказал Виоланс, — мне жаль, что с тобой так обошлись, но последний роман Бруйеду, это вовсе не бездарность. Насколько мне не нравилась его первая книга, настолько данная, кажется, заслуживает внимания. Будем объективными…

Дикий визг прервал его речь. Соланж подняла свои угрожающие кулачки:

— Замолчи! Ты мне противен! — закричала она, — Книга Бруйеду это помойка, вибрион гнусной литературы! Каждый тебе это скажет! И без отвратительной интриги здесь не обошлось: как ему вручили премию? Может, он переспал с председательницей жюри?

— Но ей семьдесят лет!

— Меня ничто не удивит со стороны этого выскочки!

— Бруйеду выскочка?

— Именно, надо быть таким слепым как ты, чтобы не замечать этого! Ох! Какой позор! Какой позор!

Она удивлялась, как могла полюбить нечистоплотного обманщика Бруйеду. В ней осталась только женщина-литератор, задетая в своей славе. Она была готова растерзать объект своих мучений, покрыть его плевками и позором и потом разрыдаться в каком- нибудь тихом уголке. Виоланс, захваченный врасплох, не знал как себя вести. Он прошептал:

— Не злись. Ты получишь другую премию, дорогая.

— Я хотела именно эту премию, — сказала Соланж, — И никакой другой не хочу. Но этот Бруйеду! Я его ненавижу…! Я его ненавижу…!

— Он неплохой парень…

— Ты защищаешь его, что ли?

— А почему бы и нет? Ты топчешь бедного человека, который ничего плохого тебе не сделал. Я очень рад за него. Но так как, ты не жаждала этой премии, уж лучше, что он её получил…

— А я предпочла, чтобы это был кто угодно, только не он!

— Почему, моя Соланж?

— Да потому, что он…он…Ах! Леон, ты очень глуп! Ты меня утомляешь, защищая этого скрытного и похотливого монстра. Пора с этим кончать! Ты сейчас все узнаешь! Сам напросился!

Она пронзила мужа взглядом ненависти, доведенной до белого каления, и глухо сказала:

— Он мой любовник!

— Что? — зарычал Виоланс.

— Бруйеду мой любовник…Его книга это — отвод для глаз…Его…

Виоланс схватил её за кисти рук и так сильно затряс, чуть не сломав кости, она закричала:

— Все рушится…! Гром…! Молния…! Смерчи…! Водопад…! Затем она лишилась чувств.

На следующий день Леон Виоланс вызвал к себе в кабинет Бруйеду и ударил его по щекам свинячьей кожаной перчаткой. Состоялся обмен визитными карточками, тайное совещание секундантов и дуэль на пистолетах. Бруйеду был ранен в ягодицу. Этот скандал послужил росту его славе. Он только что напечатал третью книгу. Идут слухи, что у него есть все шансы стать членом французской Академии.