РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ

Введение к первому французскому изданию

Двойная революция

Политика и экономика

Октябрь был социалистическим

От "военного коммунизма" к НЭПу

Победа контрреволюции

Развитие капитализма в России

Контрреволюция в действии

Примечания

Все более резкое нарастание межимпериалистических противоречий в международном масштабе не обходится без разоблачения, с каждым днем все большим, природы СССР, столь же империалистической, как и природа западных держав. Последним по времени примером была, без сомнения, прямая военная интервенция СССР в Афганистане. Мы предоставляем, следовательно, ревизионистким партиям made in Москва и троцкистам, которые все еще считают русское государство "деформированным рабочим государством" право на неблагодарный труд по представлению экономики и политики России как некапиталистических.

Повсюду в мире буржуазия постаралась воспользоваться поражением революционной волны 1917-1923 годов и перерождением Октябрьской революции в России для того, чтобы побудить пролетариат отказаться от борьбы за пролетарскую революцию и социализм, поскольку пример «реального социализма» якобы наглядно показал ему невозможность выхода из сферы действия законов рынка, отношений найма и прибыли, и что эта тщетная попытка привела лишь к новой форме политического угнетения.

В капиталистических странах Запада буржуазная пропаганда сводится к тому, что призывает пролетариат ограничиться борьбой за проведение реформ в рамках капиталистического способа производства и расширения демократии.

В большинстве так называемых «неприсоединившихся» государств «национальная» буржуазия, особенно в тех случаях, когда она выполнила задачи национального антиимпериалистического периода, использует политическую и идеологическую потрепанность пропаганды русского социал-империализма для проповеди так называемого «третьего пути», который не был бы ни капиталистическим ни коммунистическим. В этих странах пропаганда мелкобуржуазных и необуржуазных движений сводится к призыву к пролетариату и массам угнетенных вести их борьбу в рамках строительства «национального социализма», учитывающего «особенности каждой страны». Все это, конечно, под предлогом, что Октябрьская революция привела к «новой форме» эксплуатации и «новой форме» империализма.

В данном случае мы имеем дело с грубой ложью, имеющей целью парализовать действия пролетариата, его освободительную борьбу. В действительности, не Октябрьская революция породила русский социал-империализм, но скорее сталинская контрреволюция, победа которой в России означала физическое уничтожение старой большевистской гвардии и ликвидацию политических завоеваний Октября, которая дала жизнь великорусскому капиталистическому государству, доводя до логического конца старые империалистические тенденции царской России.

Революционые активисты, желающие бороться за настоящий, т.е.научный социализм, и молодежь, у которой пробуждается интерес к теоретическтим и историческим вопросам эмансипации пролетариата, жаждут сегодня понять, как самая победоносная революция в мире, которую когда-либо смог совершить пролетариат, оказалась, в конечном итоге уничтожена контрреволюцией, самой большой подлостью которой было представлять себя трудящимся всего мира в обличье социализма.

В ожидании переиздания наших партийных документов, посвященных этой теме и тираж которых на сегодняшний день к сожалению разошелся, мы надеемся дать нашим читателям обобщенный ответ на вопросы, которые они себе ставят, воспроизводя здесь серию статей, опубликованных в нашей газете "Le Proletaire", выходящей два раза в месяц на французском языке.

февраль 1981 г.

В начале века в России явно сложилась революционная ситуация. Но все марксисты соглашались в том, что революция, стоящая на повестке дня в России, вначале будет буржуазно-демократической.

Сама потребность выживания диктовала царскому самодержавию необходимость допущения и даже поощрения определенного развития капитализма в недрах государственного феодализма. В сельском хозяйстве общинные формы «мира» были подорваны отменой крепостного права и развитием товарного производства, и, как показал Ленин в 1894 г., введение частной собственности, меркантилизм и классовое расслоение крестьянства стали отныне необратимыми. Однако это развитие оставалось фрагментарным, будучи стесненным путами феодального права, старыми формами собственности и ответственности, в силу паразитизма земельных собственников и т.д. Русскому крестьянству нужно было смести все эти препятствия, твердо охраняемые самодержавием.

В промышленности само царское государство поощряло определенное развитие для обеспечения хотя бы минимального производства вооружений. Однако внедрение промышленности ограничивалось несколькими крупными центрами. Буржуазия получала определенную выгоду от угнетения рабочих феодальным государством, но в свою очередь страдала от недостатка свободы действий, недостатка автономии и отсутствия контроля над властью и администрацией.

Одним словом, развитие капитализма уже подорвало и разложило старые формы производства и социальные структуры, однако развитие новых было блокировано царизмом. В результате возникла такая ситуация перманентного социального и политического кризиса, что все классы жаждали перемен: «Сегодня даже великие князья становятся революционерами», - скажет Ленин в 1905 году.

Однако если разные классы были революционными, то были они таковыми в разной степени и преследовали при этом различные цели. Дело в том, что в данной обстановке буржуазной революции пролетариат имел такой вес и такую степень самостоятельности, какую он не имел ни в Англии XVII века, ни во Франции XVIII-го, ни даже в Германии в 1848 г. Следовательно, не удивительно, что русская буржуазия показала себя еще более трусливой и нерешительной, чем немецкая. Она, конечно, хотела избавиться от царизма, феодальных собственников, паразитической бюрократии и т.д. и располагать властью. Но она боялась, что не сможет удержать под своим контролем крестьянство, а тем более пролетариат: она отступала перед опасностью революции, которая вовлечет в борьбу народные массы, она мечтала о постепенном «реформировании» феодального государства в буржуазном направлении. Только поражение царизма в войне приведет ее к революции и она постарается удержать ее под своим контролем для того, чтобы установить буржуазную республику.

Трусливость буржуазии, ее отказ от выполнения собственных революционных задач сделали ее неспособной удержать под своим руководством радикальные мелкобуржуазные, прежде всего крестьянские, массы, которые стремились освободиться от ига помещиков и царской бюрократии, которые хотели земли и свободы и которые действительно были революционными, но вопреки иллюзиям их политических руководителей, они были таковыми только по отношению к докапиталистическим структурам и отношениям.

В этой ситуации русская социал-демократическая партия раскололась на три течения. Поскольку Россия еще не созрела для социализма, а революция, стоявшая в повестке дня, еще должна была выполнить задачи революции буржуазной, меньшевики отсюда делали вывод, что руководить революцией должна буржуазия, что пролетариат обязан эту революционную борьбу буржуазии поддержать, помочь ей свергнуть царизм, привести ее к власти... а затем перейти в оппозицию. До этого они отвергали всякую самостоятельную политическую(!) деятельность пролетариата под предлогом, что она может расколоть «единство» революционеров и толкнуть буржуазию на сторону царя.

Троцкий был прав, противопоставляя их доводам слабость, трусливость и, в конечном итоге, бессилие русской буржуазии и выступая за руководящую роль пролетариата даже в буржуазно-демократической революции. Отметим, в тоже время, что он был неправ, когда делал отсюда вывод, что отныне буржуазия была совершенно неспособной возглавить любую буржуазную революцию. К тому же подавление и ликвидация самостоятельного классового движения пролетариата со времен пятидесятилетней давности повсюду отстранили его от руководства демократическими революциями, что не помешало буржуазии или ее предшественникам возглавить эти революции повсюду, даже несмотря на свою слабость и непоследовательность. Доводя позицию Троцкого до абсурда, некоторые из его последователей доходят до того, что вообще отрицают существование национально-демократических революций в 20-м веке или произвольно приписывают им пролетарский характер. Трудно сказать, какая из этих двух глупостей имеет более пагубные последствия!

Вторая ошибка Троцкого заключалась в его толковании «перманентности» революции. Если даже было верным признание за пролетариатом руководящей роли в буржуазной революции, то неверно было делать из этого вывод, что это руководство позволит ему непосредственно перейти к социализму. Фактически Троцкий в 1905 году совершил ту же ошибку, что и меньшевики, когда он поставил вопрос о русской революции в национальных терминах. Россия не созрела для социализма, говорили одни, следовательно, пролетариат должен уступить руководство революцией и власть буржуазии. Русская буржуазия не способна совершить свою собственную революцию, отвечали другие (т.е. Троцкий и его сторонники), следовательно, осуществить ее должен пролетариат, и когда он будет у власти, он не «самоограничится» буржуазными мерами, но перейдет к социализму.

Большевики, напротив, рассматривали участие пролетариата в русской революции как часть его международной борьбы, также как Маркс и Энгельс это делали в Германии 1848 года. Именно в этом смысле, а не в смысле непосредственного перехода к социализму, говорили они о «перманентности» революции: «Нашим долгом и в наших интересах было бы придать революции непрерывный характер до того момента, когда пролетариат захватит власть в ведущих странах во всемирном масштабе», - писал Маркс в своем «Обращении» 1850 года.[1]

В Германии в этот период, как и в России в 1917 году, революции еще предстояло устранить докапиталистические отношения и она не могла сразу перейти к социализму. Главной целью было усиление борьбы пролетариата и его победа в более передовых странах. Так же, как Маркс и Энгельс, Ленин настаивал на различии между целями «ближайшими и локальными» и целями «общими и интернациональными». В то же время он напоминает, что: «социальным содержанием (заметьте: социальным содержанием) будущей революции в России может быть лишь революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства». Он решительно утверждает: «Задача пролетариата России - довести до конца буржуазно-демократическую революцию в России, дабы разжечь социалистическую революцию в Европе» (ПСС, т.27, стр.49).

Мы можем процитировать здесь лишь некоторые из многочисленных высказываний (их десятки), в которых Ленин настаивает на «скромном» и несоциалистическом характере ближайших целей в России. На VII-ой партийной конференции в Петрограде в мае 1917 г. он заявляет: «Мы не можем стоять за то, чтобы социализм «вводить» - это было бы величайшей нелепостью. Мы должны социализм проповедовать» (заметьте: проповедовать). Вот от чего встанут дыбом волосы на головах у всех сторонников немедленного введения социализма: руководитель пролетариата ратует за взятие власти, но не за введение социализма! Но тогда, спрашивают они, зачем же брать власть? Ленин отвечает: «Советы Р. и С.Д. должны взять власть не для создания обычной буржуазной республики или непосредственного перехода к социализму. Этого быть не может. Для чего же? Они должны взять власть для того, чтобы сделать первые конкретные шаги к этому переходу, которые можно и должно делать.» (ПСС, т.31, стр.356-357). Впрочем, эти шаги являются не национальной, но интернациональной задачей, как это подчеркивает Ленин в своем «Прощальном письме швейцарским рабочим» (1917):

В течение многих лет до, во время и после революции большевики повторяли, таким образом, что невозможно перейти к социализму в одной России. Но тогда, спрашивают в один голос меньшевики, анархисты, сталинисты и т.д., если невозможно было осуществить социализм в России, нужно ли было брать власть? И почему октябрьская революция получила название «социалистическая»? Наш ответ прост: социалистический характер Октября следует искать не в экономической и социальной, а в политической сфере. В общем, и не только в России, различие между этими двумя уровнями достаточно важно, чтобы на нем стоило остановиться подробнее.

Марксизм показал, что в основе всех общественных отношений лежат отношения производственные, и что государство, инструмент господства одного класса над другим, находится, как правило, в руках того класса, который обладает и экономической властью. Однако, представлять государство лишь в качестве простого «отражения» или надстройки над экономическими отношениями, каким-либо образом воображать, что пролетарское или социалистическое государство должно базироваться на социалистической экономике подобно тому, как буржуазное государство базируется на капиталистической, было бы механистическим и анти-диалектическим искажением реальности. Подобная схема уводит от проблемы перехода от капитализма к социализму и отменяет основное положение марксизма - тезис о диктатуре пролетариата.

Для того, чтобы освободить себя и все человечество, пролетариат должен разрушить капиталистические производственные отношения. Для этого он должен прежде всего разрушить аппарат господства и принуждения, который защищает и охраняет эти производственные отношения - буржуазное государство. Но этого еще не достаточно. Ибо если эта политическая революция, т.е. разрушение капиталистического государства, может свершиться за очень короткий отрезок времени, то ликвидация капиталистических производственных отношений займет долгий период. В действительности, речь идет не только об «экспроприации экспроприаторов». Речь идет о действительном устранении всех имеющихся препятствий (рыночные отношения, оборот товаров, наемный труд, оборот капитала и его законы), которые не позволяют всему обществу в целом непосредственно распоряжаться производительными силами, производителями и продуктами общественного труда. Необходимо ликвидировать автономию предприятий и обмен, как способ связи между ними, отменить не только деньги, но и всякие стоимостные расчеты, уничтожить само понятие «фондоотдачи» для того, чтобы осуществить централизацию и планирование любой человеческой деятельности исключительно в интересах общественной пользы. Это потребует десятки и даже сотни лет.

В течение этого периода перехода от капитализма к коммунизму «государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата», - говорит Маркс в «Критике Готской программы». Почему? Именно потому, что этот период не знает устойчивых и последовательных экономических отношений, напротив, он характеризуется «противоречивой» экономикой, как об этом говорит «Манифест», экономикой, в которой одновременно действуют противоположные законы и которая держится лишь за счет своей динамической тенденции. Потому что в этот период капиталистические отношения продолжают действовать, имея тенденцию к расширению сферы своего действия, возрождая или усиливая общественные силы, которые отождествляют свои интересы с этими экономическими механизмами. Потому что, хотя пролетариат и выступает в качестве господствующего класса, законы капитала продолжают частично господствовать в экономике и необходимо ежедневное «деспотическое вмешательство» с тем, чтобы ограничить сферу их действия и подавить социальные тенденции, вызываемые действием этих законов.

Если пролетариату нужна государственная власть, то только потому и в той мере, в какой экономика не является еще социалистической. По мере того, как производственные отношения избавляются от капиталистических свойств и старых социальных привычек, изменяющихся по мере того, как необходимость в социальном принуждении также будет постепенно исчезать, государство будет постепенно отмирать. Пока оно существует, пролетарская власть базируется вовсе не на соответствующей экономике, она не имеет своей экономической основы, поэтому она стремится потрясти основы экономики. Именно поэтому она должна быть революционной, т.е. опираться на силу и террор.

Очевидно, что позиции пролетарского государства будут тем более прочными, чем скорее он приступит к уничтожению капиталистических производственных отношений, искореняя таким образом те социальные силы, которые ему противятся. Но не следует забывать, что переход к социализму в полном смысле этого слова возможен лишь во всемирном масштабе. Это вовсе не означает, что пролетарская диктатура, ограниченная в определенный момент одной частью света, не может проводить меры социалистического характера, напротив. Однако это означает, что борьба пролетариата является борьбой интернациональной и что действительное «взятие власти» произойдет тогда, когда она будет захвачена в ведущих странах мира.

По отношению к этой главной и первостепенной цели классовой борьбы даже столь грандиозные ее эпизоды, как завоевание власти в одной стране и даже в масштабах одного континента являются лишь боями местного значения, частичными победами, которые в любой момент могут быть поставлены под вопрос. Борьба за эти цели, сколь значимыми бы они ни были, никогда не должна рассматриваться как самоцель. Реальный результат подобных побед, сколь бы важными они ни были, является результатом всякой частичной борьбы: растущая организованность пролетариата для революционной борьбы, усиление борьбы за общие цели. Поэтому даже в стране зрелого капитализма переход к более или менее социалистическим формам экономики будет подчинен задачам интернациональной борьбы за власть; он никогда не должен мешать этой борьбе, напротив, должен способствовать ей. Пока пролетариат завоевал власть только в одной или нескольких странах он стремится создать здесь не «социалистический рай», а бастион мировой революции.

Следовательно, даже в передовой капиталистической стране "социалистический" характер государства определяется не столько непосредственными экономическими достижениями, сколько той ролью, которую она играет в международной классовой борьбе. Тем более если речь идет об отсталой стране, да еще опустошенной войной империалистической и войной гражданской. В каком смысле можно говорить, что федерация советских республик является социалистической? На X съезде РКП(б) в 1921 г. Ленин так отвечает на этот вопрос: "Ни один коммунист не отрицал, кажется, и того, что выражение "Социалистическая Советская Республика" означает решимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание данных экономических порядков социалистическими".[2]

Далекий от того, чтобы искать "социализм" в экономическом строе России, в национализации земли и крупной промышленности, государственном контроле или монополии внешней торговли, Ленин видел его в намерениях Советской власти, в ее планах, в ее программе, т.е. в ее политической природе.

Ибо если «социальным содержанием» Октября могла быть лишь «демократическая революционная диктатура пролетариата и крестьянства» именно потому, что она определялась условиями России, то его политическая форма далеко выходила за их рамки, именно потому, что класс, который возглавил эту революцию, был интернациональным, потому что российский пролетариат был непосредственно связан с условиями международной революции. Значит, пролетарская природа Октябрьской революции определяется ее политическими завоеваниями, о главных из которых мы вкратце скажем ниже, и которые показывают ее пролетарскую природу.

Первым, чисто пролетарским, аспектом Октября был прорыв фронта империалистической войны. После свержения царизма в феврале 1917 года русская буржуазия выдвигает лозунг «защиты революции и демократии», чтобы довести до конца империалистическую войну. Требование мира, выдвинутое большевиками, и которое было одним из лозунгов при взятии власти, отвечало, конечно, чаяниям солдат, в большинстве своем уставшим от войны крестьянам. Но это было нечто иное, чем просто пацифистское устремление. Власть Советов в Октябре выступила не против войны вообще, а именно против империалистической войны: отвергая эту войну, она призывает пролетариев всего мира к революционному пораженчеству. Она призывает их разбить Священный Союз (со своей национальной буржуазией - прим. перев.) и восстановить фронт интернациональной классовой борьбы, она призывает их превратить войну империалистическую в войну гражданскую, направленную на свержение буржуазии.

Вот что ясно указывает на то, какой класс стоял во главе советского государства: каков бы ни был его революционный потенциал, никакой другой класс кроме пролетариата не мог встать на эти позиции, позиции пролетарского интернационализма. Достаточно вспомнить о том, что народный Китай выдвинул лозунг «мирного сосуществования», чтобы понять разницу с властью советов, которая самим актом своего рождения выступила против предательства социал-демократов, против социал-патриотизма, провозглашая перед лицом пролетариата всего мира позицию левых марксистов: "Враг находится в собственной стране!".

Другой социалистический аспект Октября заключается как раз в том, что пролетариат, выйдя за рамки всех союзов, должен был один взять на себя руководство государством, что все другие партии были удалены с политической арены вплоть до установления диктатуры одной лишь коммунистической партии. Вооруженное восстание, разрушение существующего государства, диктатура и террор являются, несомненно, необходимыми сторонами пролетарской революции; однако их недостаточно для ее характеристики, поскольку они присущи всем революциям, даже буржуазным. А вот устранение всех других партий, политическая монополия классовой партии пролетариата свидетельствуют о том, что она вышла за пределы буржуазной революции.

Эта монополия пролетарской партии во главе государства тем более примечательна, что пролетариат не был единственным правящим классом. Ибо если государство, вышедшее из Октября, не имело ничего общего с «буржуазной республикой обычного типа», было бы, тем не менее, ошибочно рассматривать его как диктатуру пролетариата в чистом виде; его сущность была более сложной, как неоднократно подчеркивал Ленин.

Что сразу же отличает его от буржуазной республики, так это то, что оно открыто провозглашает свой классовый характер. Его основой служит не «Декларация прав человека и Гражданина»,а «Декларация прав трудового и эксплуатируемого народа», так как невозможно устранить эксплуатацию за короткий период. Далекое от признания одинаковых прав за всеми «гражданами», оно лишает эксплуататорские классы всех политических прав. Но в отличие от «чистой» диктатуры пролетариата, оно наделяет политическими правами не один лишь пролеиариат. Власть Советов опирается на два класса, которые оба наделяются политическими правами и вместе участвуют в жизни и деятельности государства: пролетариат и крестьянство. Следует, однако, заметить, что эти два класса, представленные в руководстве страны, неравноправны. Пролетариат преобладает над крестьянством. Это преобладание выражено в том различии, которое имеет вес голоса рабочего и крестьянина на выборах в Советы, оно выражается также в способе набора в Красную Армию, который не только исключает представителей имущих классов, но и осуществляет селективный и дифференцированный отбор среди рабочих и крестьян.

Революционный союз пролетариата и крестьянства (который выразился в том, что неэксплуататорские слои крестьянства являются получающей стороной в государстве) был нацелен на борьбу с прошлым, против феодально-буржуазно-империалистической контрреволюции; он не является классовым уравнением, определяющим путь в будущее. К тому же в ходе гражданской войны отношения между рабочим классом и различными слоями крестьянства были далеко не устойчивыми, пролетариату пришлось жестоко подавлять кулаков и нейтрализовывать постоянные колебания крестьянской массы, пытаясь при этом опираться на полупролетарские крестьянские слои. И, наконец, к концу гражданской войны ему пришлось подавить в Кронштадте вылазку мелкобуржуазной крестьянской контрреволюции. Именно потому, что класс, возглавивший революцию, целил намного дальше непосредственного содержания экономических и политических мер Октября 1917 г., усиливая тем самым мировой пролетариат и в то же время опираясь на него, этот класс и обеспечил себе главенствующую роль в государстве. Подъем революционной борьбы в Европе позволил бы ему еще более укрепить эту роль, постепенно урезая политические права, предоставляемые русскому крестьянству, позволил бы ему более непосредственно опереться на международный пролетариат и осуществить таким образом диктатуру пролетариата в чистом виде.

В самом деле, нужно отметить, что большевики никогда не изображали состав Советов как "идеальный" и неизменный. Наоборот, они всегда настаивали на его случайном и переходном характере. Так, например, Троцкий объясняет в своей работе "Терроризм и коммунизм", что социальная база Советов - корпорация, действующая как Коммуна, а не как "рабочий парламент", не могла быть раз и навсегда разграниченной, но всегда зависела от хода классовой борьбы; потому что целые социальные слои, в зависимости от позиции, которую они занимали в этой борьбе, были допущены к участию в работе Советов или, наоборот, насильственно изгнаны оттуда. Все это далеко не только от буржуазной демократии или демократии вообще, но и от формальных схем «рабочей демократии», которая никогда не может автоматически гарантировать путь революционных преобразований. Тот факт, что сам Троцкий впоследствии искал в этой формальной советской демократии гарантию против сталинизма, доказывает только то, что никто полностью не застрахован от политического давления контрреволюции.

Обратимся еще к одному характерному примеру, показывающему метод законотворчества большевиков. Коммунисты ведут дело к упразднению семьи, к ликвидации домашней экономики, взятию на себя обществом всех забот по удовлетворению материальных и духовных потребностей детей. Очевидно, что это было неосуществимо в России 1920 года. Не имея материальных возможностей растворить семейную экономику в системе общественного производства, большевики не смогли упразднить институт семьи; будучи не в состоянии силами общества заняться воспитанием всех детей,им пришлось возложить эту задачу на их родителей. Однако они устранили всю метафизику из понятия «семья - основа общества», они свели бракосочетание и развод к простой административной процедуре регистрации и заявили, что по мере возможности эти процедуры будут устранены. Они также пошли настолько далеко, насколько было возможно по пути освобождения женщины, реализовав ее полное юридическое равенство с мужчиной, разрешив аборты и т.д., не скрывая, что реальная эмансипация это не вопрос права, но вопрос полного переворота в общественных отношениях, не пытаясь чисто русские реалии выдать за образцы социализма.

Чтобы увидеть разницу между «двойной» революцией и революцией буржуазной достаточно сравнить организацию и деятельность государства, рожденного Октябрем, с государством, возникшем в результате китайской революции 1949 г. Эта разница станет еще более кричащей, если обратиться к международной деятельности советского государства. Именно революция и взятие власти в России позволили большевикам восстановить интернациональную партию пролетариата. Именно эти факторы позволили им осуществить перегруппировку в рядах левых течений социалистических партий и вернуть их к основам учения и принципам марксизма. Для большевиков целью русской революции было «разжечь социалистическую революцию в Европе». Сам факт русской революции решительно подталкивал их к этому, но одного его было недостаточно после краха II Интернационала. Необходимо было восстановить, подтвердить теоретические, программные и политические принципы коммунизма, осуществить перегруппировку сил, способных их востребовать и претворить в жизнь, необходимо было восстановить руководство этой революцией. Таким образом, можно сказать, что главным социалистическим завоеванием Октября был Коммунистический Интернационал.

По своему политическому содержанию Октябрь был социалистическим: пролетариат если и не овладел всей полнотой власти, то по крайней мере обеспечил себе политическое господство; это его партия единолично руководила государством и он ее использовал в целях своей интернациональной классовой борьбы.

В области экономики планы большевиков были намного скромнее. Первыми серьезными экономическими мерами были экспроприация земельных собственников, национализация земли и передача ее в руки крестьян. Какой бы радикальной и прогрессивной ни была эта мера, в ней не было ничего социалистического, как это не переставал повторять Ленин. Эта мера шла даже в русле пожеланий буржуазии, которая очень бы хотела избавиться от паразитарного класса земельных собственников и завладеть сообща земельной рентой. Но если, например, английская буржуазия превозносила эту меру устами своего теоретика Рикардо, то никакая буржуазия не решилась еще ее осуществить. Даже китайская революция не дошла до этого. Дело в том, что эта мера чревата мощным всплеском классовой борьбы, ставящей под вопрос все права собственности. Большевиков, естественно, это не пугало.

Может показаться, что в 1918-20 гг. экономические мероприятия Советской власти вышли за пределы капитализма в той мере, в какой они вышли за рамки капиталистических законов производства и обмена. В действительности же речь шла лишь о «военном» коммунизме. Эти меры проводились в соответствии не с экономическими планами, а с военной необходимостью и, как объяснял Троцкий, в чрезвычайных обстоятельствах любое государство способно принять меры подобного рода. В обстановке «осажденной крепости», в которой находилась Россия в эти годы, не было более устойчивых «производственных отношений». Все экономические законы подчинились закону военного времени, производство и потребление регулировалось в соответствии с нуждами обороны.

В России того времени отношения, например, между государством и крестьянами не соответствовали никакому «способу производства»: советская власть защищала крестьянина от белогвардейцев, поддерживаемых мировым империализмом и которые хотели отнять у него землю, а «в обмен» крестьянин должен был кормить города и Красную Армию. При необходимости Советы реквизировали зерно для рабочих, фураж для красной кавалерии, дрова для поездов и военных заводов и т.д. Распределение потребительских товаров также осуществлялось без учета законов рынка и отношений найма, в соответствии с военными нуждами.

Даже в промышленности военные потребности вынуждают большевиков идти дальше и быстрее, чем это позволяет «экономическая» целесообразность. С этой точки зрения было бы предпочтительно, чтобы заводами продолжали управлять капиталистические предприниматели под контролем рабочих и государства. Однако большинство из них перешло на сторону белых, а те, которые остались, саботировали производство, ориентированное, в основном, на производство вооружений; их необходимо было устранить и любой ценой создать аппарат для управления производством. Это сосредоточение производства в руках государства соответствовало не столько реальной концентрации промышленности, сколько самой ситуации гражданской войны (что, впрочем, будет одной из причин «бюрократизации» Советов).

Если большевики в этот период и отменили или смягчили законы рынка, то это было сделано не в целях "перехода к социализму", что было невозможно в одной России, а в силу военной необходимости. Окончание Гражданской войны и консолидация советской власти в то время,когда революция в Европе топчется на месте или отступает, поставили их перед необходимостью найти соответствующий экономический modus vivendi. Разумеется, победа пролетариата в Германии изменила бы ситуацию. Но в 1921 г. стало ясно, что эта победа в ближайшее время не неизбежна, что мировой капитализм вступил в период стабилизации, пусть и временной и относительной, конечно, но все-таки стабилизации, и что буржуазия повсюду переходит в наступление, а пролетариат ведет оборонительные бои. В ожидании нового наступления и работая для соэдания политических условий для него, нужно было не допустить полного распада российского общества, что привело бы к падению советской власти. Реквизиции и волевое распределение должны были уступить место "нормальным" экономическим отношениям.

Однако и без того отсталая экономика России была подорвана империалистической и гражданской войной; уровень производства был чрезвычайно низким, если не сказать нулевым. Этот факт еще более усиливал преобладание мелкого производства не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности. Было ли возможно в этих условиях обеспечить хотя бы минимальное развитие производства вне сферы рыночных отношений? На X съезде РКП(б) Ленин ставит альтернативу: «Либо пытаться запретить, запереть совершенно всякое развитие частного, негосударственного обмена,т.е. торговли, т.е. капитализма (заметьте, именно капитализма - прим. ред.), неизбежное при существовании миллионов мелких производителей. Такая политика была бы глупостью и самоубийством той партии, которая испробовала бы ее. Глупостью, ибо эта политика экономически невозможна; самоубийством, ибо партии, пробующие подобную политику терпят неминуемо крах... Либо... не пытаться запретить или запереть развитие капитализма, а стараться направить его в русло государственного капитализма».[3]

Ленин показывает, что в России имеется пять различных хозяйственных укладов: натуральное крестьянское хозяйство; простое товарное производство, сельскохозяйственное и ремесленное; частный капитализм; государственный капитализм; социализм. Но этот последний, говорит он, не существует в сущности экономических отношений, он существует только как «юридическая возможность», поскольку мы находимся у власти. Еще раз: он сушествует в политической области, а не в экономике! В этих условиях борьба, стоящая в повестке дня, это не борьба социализма против капитализма, но борьба политического социализма, вступившего в союз с самой передовой формой капитала, государственным капитализмом, против мелкого капиталистического и даже докапиталистического производства. Врагом является именно мелкое производство, так как его невозможно контролировать, ежедневно оно вновь и вновь воспроизводит капитализм, говорит Ленин. И тем не менее мы должны предоставить ему свободу действий, должны допустить частный товарообмен, рынок, потому что иначе невозможно обеспечить циркуляцию продукции миллионов мелких предприятий. Лишенные возможности вести атаку на капитализм, мы должны поощрять его, ибо при существующем положении дел, только в такой форме может развиваться российская экономика. Однако мы должны стараться контролировать его, ориентируя в сторону государственного капитализма с тем, чтобы облегчить дальнейший переход к социализму.

В то время как итальянские левые коммунисты одобрили эту установку большевиков без колебаний и оговорок, она встретила непонимание и оппозицию «ультралевых». На III конгрессе Коминтерна представительница русской «рабочей оппозиции» Коллонтай соперничала с КАПДистами в разъяснении необходимости или переходить к социализму... или отказаться от власти. Примечательно, что они, таким образом, примкнули, пусть и с другой стороны, к старой меньшевистской позиции: немедленный социализм или передача власти буржуазии. И не следует удивляться тому, что Сталин вернулся к этой альтернативе в 1926 г. для того, чтобы оправдать «строительство социализма» в одной России.

Ни те ни другие не понимали ни диалектической взаимосвязи между политической властью и экономикой, ни международной стратегии коммунизма. Они не понимали, что целью НЭПа было удержание политической власти, а не подъем производства в России. Большевики не считали развитие российской экономики самоцелью. Оно интересовало их лишь в той мере, в какой оно было необходимо для поддержания «юридической возможности», которая заставляла это капиталистическое развитие делать «шаги в направлении социализма» и которая позволяла им поставить все силы мощного государства на службу мировой революции, которая, в свою очередь, оказала бы помощь ему самому.

«Ультралевые» настаивали на опасности, которая таилась в предоставлении определенной свободы капитализму в России, однако смелой попытке большевиков они могли противопоставить лишь самоубийственную политику Грибуя.[4] Эти опасности Ленин видел лучше, чем кто-либо другой. В ходе XI съезда в 1922 г. он цитирует Устрялова, рупор кадетов-эмигрантов; последний утверждал, что посредством НЭПа большевики, хотят они того или нет, строят в России «обычное буржуазное государство», и что, следовательно, их необходимо поддерживать. Эту «классовую правду классового врага» Ленин предпочитал «сладенькому коммунистическому вранью» и он без обиняков заявлял: «Такие вещи возможны, надо сказать прямо».

Несомненно, что предоставляя свободу рынку, т.е. капитаизму, высвобождают динамичный процесс капиталистического развития и подпитку тех социальных сил, которые являются выразителями и защитниками капитализма. Это сделать было необходимо, но необходимо было также сдерживать и контролировать это развитие, помешать этим социальным силам одержать победу. Правда, это было рискованно, но необходимо было допустить этот риск или безоговорочно капитулировать. Большевики приняли этот бой, бой пролетарской власти с тем, чтобы сдерживать капиталистическое развитие и направлять его в нужное русло, поскольку полностью запереть его было нельзя. Увы, этот бой они проиграли; мы его проиграли.

Если они и проиграли этот бой, то именно потому, что «главный союзник» русского пролетариата не справился со своей задачей. Сила, способная противостоять натиску русского капитализма не могла быть обеспечена только за счет русского пролетариата, обескровленного и обессиленного гражданской войной, а только за счет международного пролетариата. Судьба советской власти решалась не столько в Петрограде и на полях сражений в России, сколько в Берлине! «Без помощи европейского пролетариата мы погибнем», не переставали повторять большевики.

Однако этот пролетариат не одержал революционной победы, его порыв иссяк, а революционная волна отхлынула. Что еще хуже, международное коммунистическое движение не смогло даже оказать большевикам политическую поддержку, и последние остались один на один перед давлением международного капитала и тех социальных сил, которые внутри России являлись носителями капиталистических тенденций.

Эти силы нашли свое политическое выражение в самой РКП(б). Это и понятно, поскольку революция устранила и ликвидировала все другие партии. Ни одна партия, какой бы самой лучшей и крепкой она ни была, не имеет иммунитета против подобного проникновения и подобной деформации, и надо видеть, что большевистская партия 1926 г. уже не была той партией, которая совершила Октябрьскую революцию. После победоносной революции и гражданской войны в ряды партии проникло множество людей, которые только называли себя коммунистами. Одни, несомненно, были карьеристами и стяжателями, соблазненными преимуществами, которые давала власть, но было также немало и таких, которые при всей своей честности и искренности не прошли той школы воспитания и закалки, которую прошли старые революционеры, многие из которых погибли в борьбе за революцию. Незадолго до смерти Ленин,поддержанный старой гвардией, призывал к суровой чистке партии. Предполагалось исключить примерно 100 000 членов, «некоторые говорят о 200 000 и эта цифра нравится мне еще больше», говорил Ленин. Эта чистка не состоялась. Наоборот, после смерти Ленина секретариат еще шире распахнет двери партии и достойным дополнением к мумификации Владимира Ильича станет «Ленинский призыв»: 250 тысяч новых членов!

В этой партии убежденные большевики оказывались все более и более изолированными и растворенными в массе элементов не имеющих серьезной политической базы, способных только глупо хихикать, когда Троцкий будет напоминать им элементарные принципы большевизма, людей без революционной закалки и подверженных настроениям момента. Эта партия, контроль над которой все больше и больше ускользал от старых большевиков, самым демократическим способом в мире приняла решение о построении социализма в одной России.

Мы утверждаем, что это решение заключало в себе подлинную контрреволюцию. Это тем более верно, что, для того чтобы действительно осуществить ее, сталинизм не сможет удовлетвориться лишь тем, что политически устранит старую большевистскую гвардию, но должен будет устранить ее физически, в застенках, в концлагерях, в ходе показательных процессов и растрелов без суда и следствия. Речь шла не только о лидерах, известных всему миру, но и о десятках тысяч неизвестных активистов, которые были истреблены в последующие годы.

Дело в том, что это решение перечеркивало в прямом смысле слова всю линию большевистской партии. Для большевиков целью русской революции был не "социализм в России", а мировая революция. Если характер их политической власти был социалистическим, то они не играли словами и называли капитализмом развитие российской экономики, развитие, руководство которым они были готовы взять на себя, лишь бы оно помогло им сохранить в своих руках политическую власть, чтобы поставить ее на службу международному пролетариату.

Отказ от ожидания(!) мировой революции и переход к социализму в России, декретирование его скорого построения превращало то, что было для большевиков лишь средством, в цель и, фатальным образом, их цель в средство. Таким образом, развитие экономики России становилось самоцелью и, неизбежно, то влияние, которое русское государство через Коминтерн оказывало на международный пролетариат, использовалось для того, чтобы поставить его борьбу на службу этой цели.

Правда, в данном случае речь идет лишь о политическом перевороте. Однако, по мере осуществления этого переворота, его было достаточно для того, чтобы лишить СССР какого бы то ни было социалистического характера, поскольку его «социализм» всегда был исключительно политическим. Потому что его «социальное содержание» было содержанием буржуазной революции, доведенной до конца, т.е. радикальным разрушением всех докапиталистических форм и отношений, но вместе с тем, благодаря пролетарскому государству, руководимому коммунистической партией, общество было направлено через капитализм к коммунизму.

По отношению к непосредственному экономическому и социальному содержанию русской революции сталинизм, безусловно, не был контрреволюционным! Напротив, он был его политическим выражением, направленным против интернациональной пролетарской политики большевиков. Последние разрушили все феодальные барьеры, мешавшие развитию капитализма, но они стремились сдерживать это развитие, контролировать, направлять его, потому что они преследовали более широкие цели. Политическое и физическое устранение большевиков - это ликвидация пролетарских барьеров на пути бурного развития капитализма: как только их устранили, это развитие началось. Доказательством этому служит тот факт, что еще до того, как "планирующий гений" государства сыграл свою роль, экономика России стала развиваться невиданно высокими темпами, достичь которых затем не помогли ни сталинские методы "принуждения", ни послесталинское "соревнование".

"Социализм в одной России" - это буржуазная контрреволюция в России, потому что он означает разрушение всех пролетарских черт государства, означает, что государство не управляется больше пролетариатом, не отстаивает его классовые интересы, а защищает интересы капиталистического развития России.

Понятно, что эта контрреволюция не была единовременным актом; отстранение большевиков от власти осуществлялось в ходе сложной фракционной борьбы, связанной с перипетиями борьбы международной. В 1926 г. еще нельзя было сказать, что поражение стало фактом; новый подъем борьбы европейского пролетариата мог бы еще изменить соотношение сил в России. Тем не менее контрреволюция была уже реальностью, а политическое раэмежевание стало явным именно в 1926 г. В последующие годы оно станет свершившимся фактом и тогда, утратив власть в России, пролетариату уже нечего будет защищать в этой стране.

Троцкий утверждал в то время, что в России нужно было совершить лишь политическую революцию. Такая формулировка, конечно, не является ошибочной, но она звучит двусмысленно. Если под ней подразумевать, что в экономике социалистическая революция уже свершилась, то это заблуждение. Напротив, она верна в том смысле, что если бы даже мы смогли отобрать власть у сталинистов, мы не осуществили бы больше социализма чем они именно потому, что переход к социализму не стоял в повестке дня в России. Иными словами, мы вовсе не упрекаем сталинизм в том, что он не осуществил социализм в России: большевики на все лады повторяли, что это было невозможно!

Триумф буржуазной контрреволюции, следовательно, не сделал Россию обычным буржуазным государством. Контрреволюционный по отношению к пролетариату и мировому коммунистическому движению, он был выражением взлета капиталистического развития огромной царской империи и его инструментом, взлета, который, локально, был еще революционным в буржуазном смысле. Этот противоречивый аспект русского государства дает повод для ошибок. Некоторые, чувствительные на свой счет революционеры (буржуазные), любой ценой желают видеть в нем социализм; другие, находясь под впечатлением его контрреволюционной практики (по отношению к пролетариату) хотят идентифицировать его со старым буржуазным государством.

Но если было бы заблуждением видеть в России социализм, то не меньшим заблуждением было бы видеть в ней лишь «государственный капитализм». В самом деле, русская экономика была еще далека от госкапитализма, который является категорией экономической, а не юридической, хотя в результате бегства и экспроприации буржуазии собственность на крупные предприятия и оказалась в руках государства. Ленин это хорошо понимал, когда разъяснял, что осуществление настоящего госкапитализма в России было бы, при условии сохранения власти в руках пролетариата, шагом к социализму. Ибо, если государственный капитализм остается все же капитализмом, он, тем не менее, не является одним и тем же в государстве, возглавляемом пролетариатом и в буржуазном государстве.

После отстранения пролетариата от власти, русский капитализм, раздробленный, находящийся на низком исходном уровне, стремится принять развитые и концентрированные формы по крайней мере в промышленности. Для того, чтобы обеспечить себе нейтралитет со стороны крестьянства, сталинизм, после совершения им довольно катастрофических ошибок, оказался перед необходимостью заключить с ним компромисс в форме колхозов. Эта форма докапиталистической экономики, сочетающая в себе кооператив с мелким семейным хозяйством, является стабильной формой, не очень благоприятной для развития производства, которая и сегодня является тормозом для развития промышленности; она не только вынуждает государство импортировать зерно вместо компьютеров, но и закрепляет значительную часть экономически активного населения за сельской местностью.

Все использовавшиеся методы капиталистического накопления в России давили на пролетариат, который подвергался усиленной эксплуатации, в условиях которой наихудшие формы извлечения прибавочной стоимости, такие как сдельная оплата, подавались как «завоевания социализма». Может быть мы бы не осуществили в России больше социализма чем Сталин, но мы бы осуществили меньше капитализма!

В течение этого периода ускоренного первоначального накопления могло сложиться впечатление, что авторитарное вмешательство государства препятствовало свободной игре законов рынка, конкуренции и капитала. Это был один из так называемых социалистических аспектов политики, проводившейся в России. Однако, в той мере, в какой это вмешательство было реальным, оно вовсе не означало преодоления капитализма. Напротив, капитализм нуждался в этой государственной опеке именно потому, что он был слишком слабым и неразвитым. Он не выдержал бы прямого столкновения с мировым капиталистическим рынком, он не выдержал бы сопротивления рабочего класса; он не выдержал бы свободной рыночной конкуренции; он не смог бы развиваться столь быстро, если бы давление государства не обеспечило бы рост производства любой ценой. Если локально, на уровне отдельного предприятия, "план" требовал рост производства без учета рентабельности, то это потому, что вначале нужно довести общий объем производства и рентабельность до необходимого уровня; потому что русский капитализм был еще ниже того порога, при котором его функционирование обеспечивается свободной игрой экономических законов, потому что необходимо было форсировать общие темпы накопления с тем, чтобы как можно быстрей достичь этого порога.

С этого времени мы неоднократно показывали, что, с одной стороны, несмотря на «социалистические» претензии этого государственного вмешательства, развитие экономики в России следовало общим законам капитализма. С другой стороны, что само это развитие довело это вмешательство до такой стадии, когда ему уже было необходимо заботиться о рентабельности каждого предприятия и каждой части капитала; стадии, при которой кажущаяся целостность "государственной промышленности" должна была разрушиться, конкуренция между различными секторами экономики и отдельными предприятиями должна была открыто проявиться для того, чтобы можно было обеспечить максимальную рентабельность и бороться с понижением нормы прибыли, чтобы устранить менее рентабельные предприятия и таким образом взять курс на действительную концентрацию и централизацию капитала.

Пресловутая хрущевская «либерализация», далекая от реального возвращения к Марксу и Ленину, точно выразила требования этой новой стадии. Так на XXII съезде Хрущев заявил: «Нужно, чтобы каждый вложенный рубль приносил максимум прибыли». Маoисты хотят увидеть в этом «реставрацию капитализма», но нельзя реставрировать то, что никогда не было ликвидировано. Просто речь идет о переходе к более высокой стадии капитализма в России, стадии, когда нельзя больше создавать иллюзий. Фактически, и экономисты и государственные деятели России все более открыто признавали, что механизмы, которые управляют русской экономикой, являются ничем иным как категориями капитала. За исключением прилагательного: в России заработная плата является «социалистической», рынок является «социалистическим», прибыль является «социалистической», короче... капитал является «социалистическим» по определению. Это, разумеется, ничего не меняет в принципах его функционирования, а если и имеются какие-либо различия между капитализмом Востока и капитализмом Запада, то они сводятся к тому, что первый только формирует свой внутренний рынок, еще слабо связан с рынком мировым, развивается еще по восходящей линии, одним словом, является еще относительно молодым (см., например, наш недавний анализ системы планирования в России, данный в журнале «Коммунистическая программа» N 71).

Тот факт, что русское государство осуществляло и осуществляет руководство развитием капитализма, создавая тем самым материальную базу коммунизма (обобществляя производство) и социальную силу, которая призвана его осуществить (превращая русского мужика и татарского кочевника в современного пролетария), есть безусловно положительный исторический факт. Достаточно ли всего этого для преобразования его в социалистическое государство? Нет. Это только показывает, что на ее территории было выполнено то, что является исторической задачей именно буржуазии и капитализма.

Этого недостаточно также и для того, чтобы превратить его в капиталистическое государство. Мы были готовы взять на себя выполнение этой буржуазной задачи, которая осталась бы буржуазной, но была бы осуществлена менее жестокими и кровавыми методами.

Что наилучшим образом демонстрирует классовую природу русского государства, так это то, что ради выполнения своей буржуазной задачи оно разрушило не только государство, рожденное Октябрем, но и, особенно, международное коммунистическое движение, что оно на протяжении уже полувека работает ради сохранения мирового капитализма и поддержания его устойчивости.

Мы уже говорили, что буржуазная контрреволюция в России свершилась в течение нескольких лет. В 1936 г. она уже чувствует себя настолько уверенно, что открыто истребляет руководителей революции и штаб Красной Армии. В то же время она отменяет Конституцию 1918 г., чтобы даровать России «самую демократическую конституцию в мире», конституцию, которая заслуживает свое название, так как устанавливает в России «буржуазную республику обычного типа». Может быть несколько более откровенно полицейскую и террористическую, но это и понятно, если учесть, что она только что ликвидировала власть пролетариата и должна была навязать всем классам общества форсированные методы первоначального накопления капитала.

Эта конституция превращает Советы в ассамблеи парламентского типа. Она провозглашает политическое равенство всех граждан, одинаковые права и обязанности. Как и государство в целом армия утрачивает свой классовый характер для того, чтобы стать национальной армией «всего народа». Закон перестает быть временным и переходным, а претендует на создание законодательной базы для идеальной и вечной организации общественной жизни. Она освящает институт семьи, патриотизм (великорусский, конечно), восхваляет русский язык, национальную культуру и т.д. Короче говоря, она отменяет все то, что делает русское государство чем-либо иным, чем является обычная буржуазная республика.

Но так же как революционная деятельность большевиков была в основном нацелена на мировую революцию, контрреволюционная деятельность сталинизма особенно проявилась в сфере международной классовой борьбы. Знаменательно, что 1926 год, год «социализма в одной стране», стал также годом саботажа забастовки английских шахтеров, отданных англорусским комитетом под опеку тредъюнионистских профбоссов и годом шанхайской бойни и ликвидации китайской компартии, которой навязали меньшевистскую политику подчинения Гоминьдану.

Слабость мирового коммунистического движения, европейского в первую очередь, сделала возможной победу контрреволюции в России. Последняя бумерангом ударила по коммунистическому движению, чтобы, используя его слабость, превратить его отступление в катастрофу. Там она тоже действовала постепенно. Она опиралась на ошибки и колебания Коминтерна, увеличивая эти ошибки и усиливая колебания до точки разрыва, где безвозвратно прерывалась политическая линия, которая делала Коминтерн центром мирового революционного движения.

Можно сказать, что после сдачи без боя Германской компартии в 1933-м и перехода к политике Народных фронтов в 1934-45 годах этот разрыв произошел окончательно. С этого времени Коммунистические Партии работают лишь на сохранение мирового капитализма, подчинение ему пролетариата, также как и угнетенных народов колоний и полуколоний.

Правда, они остаются связанными с Москвой, и в течение всего этого периода русское государство могло использовать их на службе своей дипломатии и в деле своей национальной обороны. Тот факт, что оно прибрало к своим рукам Коминтерн и возможность направлять деятельность коммунистических партий, представлял из себя, очевидно, серьезный козырь для русского государства перед лицом других буржуазных государств; оно не хотело его лишиться! Китай, напротив, не смог создать себе подобную вспомогательную организацию, и это не удивительно: революционный Интернационал может переродиться и попасть в руки буржуазии, но трудно «сфабриковать» Интернационал оппортунистический от рождения.

Впрочем, связь с Москвой отчасти послужила маскировкой перехода компартий на позиции классового коллаборационизма. Они служили целям сохранения капитализма в мировом масштабе через Россию, это позволяло им сохранять определенную дистанцию по отношению к буржуазии своих стран. В течение всего периода коммунистические партии колебались, таким образом, между открытой защитой интересов собственной буржуазии и ее национальной экономики и «оппозицией», которая хоть и была временами жесткой, никогда не вставала на почву классовой борьбы, а исходила из политики союзов и дипломатических маневров России. Исключительно в качестве примера приведем пародию на тактику «революционного пораженчества», которую приняла Французская компартия в 1939 г. в момент заключения германо-советского пакта, открыто порвав со своей ура-патриотической и воинственной политикой предыдущих лет.

Этот пример показывает, однако, пределы этой оппозиции и неотвратимость эволюции компартий. Для того чтобы уничтожить революционные положения и традиции, сталинизм опирался на самые сомнительные элементы компартий, на едва покрасневших социал-демократов, которым позволил туда войти недостаточно суровый отбор. Сам этот факт, усиленный его откровенно антикоммунистической политической линией, поощрял в этих партиях тенденцию к сотрудничеству с их собственной буржуазией. Таким образом, в 1939 г. ФКП уже полностью шовинизировалась, она крайне отрицательно восприняла германо-советский пакт и вновь обрела уверенность лишь тогда, когда смогла безоговорочно включиться в движение Сопротивления и впасть в ультрапатриотизм.

Во время и после второй империалистической войны сдерживание борьбы пролетариата было обеспечено двумя группами оппортунистических партий, социалистическими и коммунистическими партиями, связанными, соответственно, с двумя центрами капиталистического господства в мире, США и СССР. Эти партии работали то рука об руку, то друг против друга, в зависимости от степени согласия или вражды между их патронами, в зависимости от того, общие ли интересы сохранения капитализма или частные интересы держав-соперников выходили на первый план.

Но роль агента буржуазии в рядах пролетариата имеет свою собственную динамику, и она сочетается сегодня с центробежными тенденциями, которые были порождены обострением конкуренции в этих двух блоках. Эти партии вынуждены все в большей и большей степени служить капиталистическим интересам на уровне своей буржуазии, своей национальной экономики, своего государства. Коммунистические партии неизбежно вынуждены отрываться от России и ставить на первое место пресловутый «национальный путь к социализму», т.е. национальный, а уже не наднациональный путь к классовому сотрудничеству.

В то время, когда они практически подчиняли пролетариат интересам капитала во время войны и послевоенного восстановления, в колониальных войнах и «деколонизации», как в период послевоенной экспансии, так и в начальный период настоящего кризиса, сталинизм и его последователи осуществили полную теоретическую и политическую ликвидацию коммунистического движения. Чтобы представить развитие капитализма в России как «строительство социализма», они были вынуждены полностью фальсифицировать марксизм, исказить не только понятие социализма, но и само понятие капитализма. Этот исторический способ производства, который характеризуется в первую очередь товарным производством посредством использования наемного труда, а все остальные категории при этом проистекают из этой основы, они свели к «индивидуальной собственности» на средства производства. Тогда как Маркс и Энгельс показали, что капитал сам стремится к деперсонификации, они утверждали, что «переход к социализму» - это просто полная деперсонификация капитала посредством его огосударствления при том, что все отношения и все механизмы функционирования капитала остаются в силе.

В действительности же эта деперсонификация и высочайшая концентрация есть только диалектическое преддверие социализма и оно является таковым лишь в той мере, в какой пролетарская власть осуществляет разрушение этих отношений и механизмов. Напротив, объявляя их естесственными и вечными, сталинисты отвергли историческую необходимость революции и диктатуры пролетариата. Рано или поздно они должны были прийти к этому не только на практике, что они сделали уже давно, но и отречься также и в теории, они должны были дойти до открытого отрицания революции и классовой диктатуры в пользу «всенародного фронта», «народной», «передовой» или «истинной» демократии. Соответственно, их видение «мирного и демократического перехода» к «социализму в цветах Югославии, Франции или Лихтенштейна», «социализма», который является ничем иным, как мифическим капитализмом без противоречий, эксплуатации и угнетения, оправдывает фактическое подчинение пролетариата интересам своего национального капитала.

Следствием контрреволюции, которая претендовала на строительство социализма в России, стало то, что пролетариат как самостоятельная сила отсутствует на исторической сцене вот уже в течение полувека. Он не только не смог вести борьбу за свое историческое освобождение, он даже был не в состоянии эффективно защищать свои непосредственные интересы. Еще и сегодня, когда первые удары кризиса уже поколебали процветание и экспансию капитализма, когда заработная плата падает, тогда как безработица растет и когда буржуазия усиливает повсюду свое экономическое и политическое давление на пролетариат, последний реагирует лишь спорадическими и разрозненными вспышками борьбы.

В то время, когда кое-кто говорит о «революционной ситуации» или даже провозглашает, что «пролетарская революция в Европе началась», пролетариат, к несчастью, даже не нашел в себе еще сил вести достаточно эффективным способом оборонительную борьбу и на ее базе создать и свою классовую организацию на широкой и прочной основе. Для того, чтобы разбить оковы оппортунизма, стесняющего и блокирующего борьбу рабочего класса, будет необходимо, и мы говорим об этом уже много лет, сочетание двух факторов: мощная вспышка пролетарской борьбы, вызванной экономическим и социальным кризисом капитализма и восстановление классовой партии и ее влияния, по крайней мере, на авангард пролетариата. Однако, на пути тяжелой борьбы по воссозданию такой партии русский псевдосоциализм (тем более китайский или какой-либо иной) создал грозное препятствие одновременно и в теоретическом и в практическом плане.

Практически все, кто сколько-нибудь верит в существование элементов социализма в России, по-прежнему остаются в той или иной степени связанными с СССР и коммунистическими партиями. В самом деле, они фатально приходят к тому утверждению, что русское государство и коммунистические партии всегда защищают «в какой-то степени», «плохо», «недостаточно» и т.д., но несмотря ни на что защищают дело социализма. И даже те из них, кто не доходит до признания нынешнего русского государства в качестве «формы диктатуры пролетариата», всегда останавливаются на полдороге в своей критике России и коммунистических партий. Они не доходят до полного разрыва с ними. Напротив, они приводят к оппортунизму и подчиняют ему авангардные элементы, которые пытаются его избежать. Эти люди, которые неустанно требуют от компартий «порвать с буржуазией», наглядно показывая тем самым собственную неспособность порвать с оппортунизмом, оправдывая себя двумя сериями аргументов; одна ложно отождествляет социал-шовинизм, агента буржуазии в рядах пролетариата, с наивным реформизмом, выражающим непосредственные интересы рабочих; другая прямо вытекает из их анализа России.

Однако этот анализ прямо приводит их к соучастию в разрушении и отрицании революционной теории, фальсифицируя марксистское видение социализма и перехода к нему. В их построениях можно найти все возможные варианты «теоретических монстров». Начиная от тех, кто верит, что в русской экономике есть «социализм», тогда как власть не находится в руках пролетариата, что означало бы, что переход к социализму может осуществить кто угодно, и кончая теми, кто утверждает, что русская экономика не только является социалистической и не подвержена противоречиям капитализма (в момент, когда руководители России вынуждены признавать, что они им полностью подвержены!), но также, что речь идет об истинной форме диктатуры пролетариата; что означало бы, что диктатура пролетариата, осуществленная в одной стране, могла бы использовать себя для подавления международного движения пролетариата!

От фундаментального марксистского понятия диктатуры пролетариата у этих людей ничего не остается, так же как у тех, кто отождествляет последнюю с каким-либо межклассовым блоком. Мы предпочтем иметь дело с анархистами и всякого рода анархиствующими, которые полностью отрицают социалистический характер и самой Октябрьской революции. Это нормально со стороны людей, которые игнорируют или презирают политическую борьбу, которые оспаривают необходимость пролетарского государства, диктатуры и партии, которая должна им руководить. Они, по крайней мере, последовательны в своих взглядах.

Вопреки тем и другим мы показали, что революция, как и контрреволюция, победа, как и поражение подтверждают правоту марксизма, единственно возможную основу для возрождения классового движения. В отличие от всех приверженцев какой-либо демократии, мы извлекли главный урок как из одной, так и из другой: единственная «гарантия» успеха как в наступлении, так и при сопротивлении в обороне, заключается в теоретической, политической и организационной прочности и твердости партии.

[1] В русском издании предложение, из которого взята цитата, звучит так:

[2] Цитата взята не из выступлений Ленина на X съезде РКП(б), а из его брошюры «О продовольственном налоге», вышедшей посе съезда (см. ПСС, т.43, стр.206). Причем в данном случае Ленин приводит отрывок (включающий рассматриваемую цитату) из своей более ранней работы «О «левом» ребячестве и мелкобуржуазнос-ти», напечатанной 9, 10 и 11 мая 1918 г. в газете «Правда». (ПСС, т.36, стр.283-314)

[3] Как и в случае примечания [2] цитата взята из брошюры «О продовольственном налоге». (ПСС, т.43, стр.222)

[4] Грибуй - персонаж французской басни для детей, известный тем, что он, спасаясь от угрозы намокнуть под дождем, погрузился в озеро. Это имя стало нарицательным и в разговорной речи означает простак, простофиля. В статье политикой Грибуя называется такая политика, которая, исходя из отказа от любых компромиссов с капитализмом, предпочитает, в данном случае, оставить власть в руках буржуазии.