"Конспект" - читать интересную книгу автора (Огурцов Павел Андреевич)РОМАН Г.В. Семенов Огурцов П. А. О-39 Конспект: Роман. – Харьков: Права людини, 2010. – 512 с. ISBN 978-966-8919-86-2 5.Петр Трифонович к потере состояния отнесся спокойно, говорил — к этому шло, уезжать не собирался, рассуждая так: дети — грамотные, на жизнь заработают и их, отца и мать, прокормят. Но с установлением Советской власти его сразу же арестовали и держали в тюрьме столько, сколько держалась власть. Отец вернулся в конце 17-го года больным: язва желудка, воспаление легких и сильное нервное расстройство. Больным его и арестовали вместе с дедом. Отец был очень плох и в тюрьме вряд ли бы выжил, но после усиленных хлопот его перевели в больницу. Болел он долго, и были периоды, когда никто, кроме Ульяны Гавриловны, не надеялся на его выздоровление. Вышел отец из больницы в конце лета 19-го года, и потом сразу его мобилизовали в белую армию. Арестовали и отца Николая. Некоторые из тех, кто видел, как его вели, сопровождали его, пытаясь за него заступиться, другие бросились хлопотать, а возле тюрьмы их ждала группа основянских рабочих, которая и добилась, чтобы отца Николая отпустили. При отступлении белых Гореловы и Кропилины на этот раз уехали, как тогда говорили — бежали. Лишь вышедшая замуж за Федю Майорова Нина Горелова осталась с ним в Харькове. Мама и я — на одном диване в купе мягкого вагона. Завидую деду Коле, который сидит в коридоре на скамеечке. На одной из остановок кто-то говорит: «Лозовая». Едем по Соборной — главной улице Новочеркасска, поворачиваем налево в Почтовый переулок, едем чуть вниз и останавливаемся возле длинного белого глинобитного дома. Потом мама, Катя и я живем в самом конце Соборной улицы, в кирпичном одноэтажном доме по правой ее стороне, а за домом — степь. Впервые в кинематографе. Нашумевшая, как тогда говорили, фильма с участием Мозжухина и Лысенко. Сидим в ложе. После каждой части — антракт, зажигают свет. Мне неинтересно и скучно. Потом — комедия в двух частях «Волшебные перчатки» с участием Макса Линдера. Так хохотал, что мама все время пыталась меня останавливать. Сюжет и отдельные сцены могу рассказывать и сейчас. Знаю — мама болела тифом, и помню ее стриженую под машинку. Зима. Один гуляю возле дома. Тепло и тихо. По синему небу очень быстро, без ветра несутся со степи через город белые облака. В степи видны вспышки огня и дыма, слышны выстрелы, свист снарядов и где-то в городе их разрывы. Знаю: наступают красные. Очень интересно и совсем не страшно. В сумерках один расхаживаю по комнате. Мама и Катя гадают у хозяйки дома Раисы Михайловны. Вдруг — страшный грохот, и я завопил. Прибежали мама и Катя. Оказывается — в дом попал снаряд. Едем на арбе с сеном, рядом в тележке, запряженной осликом, едет пожилой смуглый человек, о котором говорят — армянин. Сколько нас и кто едет на арбе — не помню. Ровная степь и очень широкая дорога. Эту дорогу я видел перед собой, когда несколько лет спустя читал чеховскую «Степь». Что-то варили на костре и спали на арбе. Всю жизнь хотелось совершить такую же поездку. Уже пожилым, собираясь в очередную командировку из Запорожья в Харьков, говорил: — Ну что это за поездка! Поехать бы на арбе с сеном, а под сеном арбузы и тарань. Приезжаем на площадь Дзержинского, из Госпрома высыпают люди: «Запорожцы приехали!»... Приехали в город Сулин — здесь отец Николай получил приход. Церковь посреди площади, напротив паперти — кирпичный дом на две квартиры, в одной из них будем жить мы, в другой живет второй священник этой же церкви. Палисадник перед домом и по его бокам, за домом — двор с сараями, за двором — фруктовый сад. Деревянная темно-серая некрашеная терраса со стороны двора, на ней кое-как сложены привезенные вещи. Прикорнул на свернутом ковре, а проснувшись, был уверен, что мы приехали вчера, не мог поверить, что это было сегодня, и спорил об этом с Катей. У Кропилиных жили все их дочки, с Верой маленький Коля и бонна, прибалтийская немка Юлия Карловна. Теперь понимаю, что в Сулине во главе этой большой семьи стояли отец Николай и Вера — всегда спокойная, рассудительная и занятая делами: завела корову, поросенка, кур, сама за ними ходила, сама доила корову. Позже, бывая с кем-то на базаре, подходил к лавке, в которой Вера торговала. Откуда-то знали, что ее муж на Кубани попал в плен, отправлен в Архангельск и погиб. В Сулине, но отдельно от нас, жила сестра погибшего Вериного мужа Екатерина Николаевна с сыном — моим сверстником и компаньоном в играх. Через городок протекала речка, на одном берегу которой был городской общедоступный парк, на другом, со стороны металлургического завода — заводской парк, закрытый для посторонних, и в нем несколько жилых домов для заводского персонала. Моя старшая тетка Женя вышла замуж за главного инженера этого завода. Василий Гаврилович Торонько — невысокий молчаливый человек, разведенный с первой женой, крестьянский сын, получивший образование в России и Бельгии. Раз я в отсутствие Торонько побывал у Жени и заметил насколько заводской парк красивее и ухоженней городского. А в квартире Торонько очень чисто, очень тихо, очень скучно, и привлекла мое внимание только кухонная плита, которая (с духовкой), как сказала Женя, работала на электричестве. Что делали мои младшие тетки — понятия не имею. К ним приезжали мужья, раз или два, вместе или порознь — не знаю. Юля с мужем уехала в Кривой Рог, потом вернулась. Впоследствии я узнал, что Вербицкий оказался наркоманом, и Юля от него сбежала. В 20-м году Вера, а вслед за ней Катя, родили. У обеих — дочки, и обе — Наташи. Чем-то тяжело и долго болел отец Николай. Мама ходила на службу — печатала на машинке. В Сулин пришло три письма от моего отца, первое — из Турции, остальные — из Болгарии. Получение каждого письма, судя по общему возбуждению, было событием. Из их содержания знаю только одно: в Болгарии папа болел тифом и больным лежал в сарае. По приезде меня определили на детскую площадку в городском саду. С начала учебного года пошел в первый приготовительный класс гимназии. Теперь я думаю — что значит первый? Были ли параллельные приготовительные классы или подготовка велась два года? Не уверен — были ли учебники, но что тетрадей не было — знаю хорошо: писал на чем приходилось, больше всего — на картонках от коробок, которые выпрашивал у мамы. Для тех детей, чьи родители хотели, чтобы их дети знали Закон божий, эти уроки вел мой дед. Класс всегда полон. Дед рассказывал ярко, интересно, и в классе стояла тишина. Содержание Ветхого и Нового завета запомнил на всю жизнь. Не знаю, почему из трех лет, прожитых в Сулине, я учился только год, потом был предоставлен самому себе. Была компания мальчишек, гоняли по городу и за городом, играли в обычные мальчишеские игры. Когда играли в войну, слова «враг» и «Врангель» для нас означали одно и то же: можно было сказать — «ты мой враг» и «ты мой Врангель». Строили снежные крепости и брали их приступом, катались с горы на санках, мальчишки бегали на одном деревянном коньке, и мне дед смастерил такой же. В степи выуживали из нор тарантулов. Как-то осенью на окраине услышали крики взрослых: «Волк, волк!» И увидели, как по противоположному, высокому и крутому, берегу речки вверх бежала и скрылась в овраге большая серая собака. В углу нашего двора — большая куча битого кирпича — половинки, четвертушки, совсем маленькие кусочки, попадались и почти целые. Из этого кирпича я строил город — с улицами, кварталами, церквами, школами, больницами, базаром. В центре помещал большие кирпичи, дальше — поменьше, на окраине — совсем маленькие. Когда город разрастался и мешал ходить, его сгребали в кучу, а я терпеливо начинал сначала — мне больше нравился сам процесс строительства, чем его результат. Это было моим любимым занятием. Разговоры о том, что с весны — ни одного дождя. Потрескавшаяся земля, выгоревшая трава, пожухлые листья, пыльные толстые крутящиеся столбы — смерчи на немощеных улицах. Наконец, гроза: туча, молнии, гром, порывы ветра, а дождя все равно нет, если не считать нескольких капель, даже не прибивших пыль. Отец Николай в поле молит Бога о ниспослании дождя, я — рядом. Толпы людей. Красиво поет церковный хор. Потом поют все, опустившись на колени. Потом под пение хора отец Николай идет по краю поля и кропит его водой, опуская кропило в большую чашу, которую кто-то несет. Потом мы стоим на опушке леса, и отец Николай кропит стада и табуны, которые прогоняют мимо нас. Потом мы вдвоем в лесу сидим возле родника. Дед кружкой черпает в ключе воду и протягивает мне. — А мне не позволяют пить сырую воду. — Пей, Петя, — здесь кипяченая. Пить хочется. Понимаю, что вода никакая не кипяченая, но раз дед разрешил, буду пить. Вижу, с какой жадностью и он пьет. Зима. Бабушка на буржуйке варит борщ из конины. Возле нее на корточках маленький Коля и я. Бабушка ложкой снимает пену и по очереди дает нам. Старательно вылизываем ложку и терпеливо ждем своей очереди. На крыльце женщина с маленьким ребенком на руках просит ради Христа «хоч крихiтку». Мы только что поели, вбегаю в столовую, сметаю крошки в ладонь, выбегаю и протягиваю ей. Она не берет, кланяется и просит «хоч крихiтку». — Та ось же, ось! Не берет, кланяется и просит «хоч крихiтку». Конечно, я и не думал издеваться — дети все понимают буквально. Но и теперь, когда вспоминаю об этом, меня бросает в жар. Большая нарядная елка у окна с зажженными свечами. Чтобы лучше ее рассмотреть, взобрался на подоконник. За мной потянулся Коля. Вера поставила его рядом со мной и придерживала за талию. У Коли — кудрявая золотистая шевелюра. Он нагнулся к елке, и шевелюра вспыхнула. Я сорвал с плеч Веры пуховой платок, накинул на голову Коли и прижал ее к себе. Все обошлось, если не считать Колиного рева. Мой поступок был не по возрасту, наверное, я слышал о чем-либо подобном. Не знаю — поэтому ли, или независимо от этого, Вера относилась ко мне заботливо и после Сулина. Мы на веранде. Показывая руками размер арбуза, говорю: — А я вот купил. — Ты водку пил? — строгим голосом спрашивает деда Коля. — Нет, я вот такой арбуз купил. — Нет, ты сказал, что водку пил. — Нет, это я такой арбуз купил. — Нет, ты сказал, что водку пил. — Перестань дразнить ребенка, — вмешивается бабушка. К террасе подходит корова, нагибает голову и мычит. Двухлетняя Наташа, дочка Веры, топает ногой и кричит: — Не смей меня бодать! Я маме скажу. Катя дает мне деньги — сорок тысяч, и посылает купить стакан семечек. |
||||
|