"Свобода, равная для всех" - читать интересную книгу автора (Таккер Бенджамин Рикетсон)

Отношение государства к личности

Будущее тарифа, налогов, финансов, собственности, женщины, брака, семьи, избирательного права, народного образования, изобретений, литературы, искусства, личных привычек, особенностей характера, нравственности, религии, – все это определяется выводом, к которому человечество придет по кардинальному вопросу: обязан ли и в какой мере обязан индивид повиновением государству.

Приступая к этому вопросу, анархизм считает необходимым прежде всего дать точные определения терминам. Возьмем для примера термин «государство». Мы обозначаем словом «государство» учреждения, воплощающие в себе самый крайний абсолютизм, и учреждения, смягчающие его большей или меньшей дозой либерализма. Мы применяем это слово к таким агрессивным учреждениям, которые только нападают, и к таким учреждениям, которые до некоторой степени также покровительствуют и защищают. Но в чем сущность государства, в нападении или в защите, по-видимому, мало кто знает или желает знать. Сталкиваясь со столь различными взглядами, анархисты, призванные в мир для упразднения нападения и всех зол, из него вытекающих, приходят к выводу, что их поймут лишь в том случае, если они придадут определенный и общепризнанный смысл терминам, которыми приходится пользоваться, особенно словам «государство» и «правление». Отыскивая элементы, общие всем учреждениям, к которым применяется название «государственные», они нашли следующее: во-первых, нападение; во-вторых, присвоение исключительной власти над данной территорией и в ее пределах, обыкновенно осуществляемой с двоякой целью – наиболее полного угнетения подданных и расширения границ. Государство родилось из нападения и со дня рождения своего было агрессивным учреждением. Защита появилась впоследствии, под влиянием необходимости; и принятие государством на себя этой функции, несомненно предпринятое с целью усиления государства, в действительности и по существу было началом его разрушения. Возрастающее значение этой функции лишь свидетельствует о назревающем стремлении к упразднению государства. Поэтому анархисты утверждают, что не защита является существенным признаком государства, а нападение, посягательство. Но что такое нападение? Это просто другое название управления. Нападение, захват, управление – все это однозначащие термины. Сущность управления заключается в контроле, в руководстве, или в покушении на контроль. Тот, кто пытается контролировать другого, есть правитель, нападающий, захватчик. Природа такого нападения отнюдь не изменяется, будет ли оно произведено одним человеком на другого в духе обыкновенного преступления, или же одним человеком на всех других людей, по способу абсолютной монархии, или всеми людьми на одного по способу современной демократии. С другой стороны тот, кто сопротивляется покушениям ближнего руководить им, не есть ни нападающий, ни захватчик, ни правитель, а есть защитник, страж, покровитель. Внутренний характер такого сопротивления остается неизменным, будет ли оно оказано одним человеком другому человеку, наподобие самозащиты от преступника; или же одним человеком всем другим людям, когда он отказывается повиноваться деспотизму закона; или же всеми людьми одному человеку, когда народ восстает против тирана, либо члены общины добровольно соединяются, чтобы отразить преступника. Это различие между нападением и сопротивлением, между правлением и защитой представляет первостепенную важность. Без него не может быть построена правильная философия политики. На этом различии и других вышесказанных соображениях анархисты и строят необходимые определения. Вот, например, анархическое определение правления: подчинение ненападающего индивида внешней воле. А вот анархическое определение государства: воплощение принципа нападения в одной личности или банде людей, дерзающих действовать в качестве представителей или господ всего народа, живущего на данной территории.

Итак, вернемся к вопросу: какие отношения должны существовать между индивидом и государством? Обыкновенно он разрешается при помощи какой-нибудь этической теории, оперирующей понятием нравственного долга. Но анархисты не питают доверия к такому методу. Они совершенно не признают идеи нравственного долга, прирожденных прав и обязанностей. Все обязанности они считают не моральными, а социальными, да и то признают их обязательность лишь в том случае, если они приняты на себя человеком вполне добровольно и сознательно. Если человек входит в соглашение с несколькими людьми, то они вправе совместными силами заставить его выполнить условленное; но помимо таких соглашений ни один человек, насколько анархистам известно, не заключал еще договоров с Богом, или какой бы то ни было другой силой. Анархисты не только утилитаристы, но эгоисты в наиболее полном и крайнем значении этого слова. Единственной мерой прирожденного права является только сила. Всякий человек, называется ли он Биллом Сайксом или Александром Романовым, и всякая группа людей, будь то китайские головорезы или конгресс Соединенных Штатов, – имеют право, если в их руках сила, убивать или принуждать других людей, или подчинить весь мир своим целям. Право общества на порабощение индивида и право индивида на порабощение общества неравны между собою только потому, что их силы неодинаковы.

Итак, анархисты вопрос права считают исключительно вопросом силы. К счастью, здесь речь идет не о праве: рассматриваемая нами проблема – вопрос целесообразности, знания, науки – науки общежития, науки об обществе. История человечества в главных чертах представляет собой длительный процесс постепенного раскрывания того обстоятельства, что индивид выигрывает в обществе ровно постольку, поскольку оно свободно, и того закона, что необходимым условием долговечной и гармоничной общественной организации является величайшая индивидуальная свобода, в равной мере принадлежащая всем. В каждом поколении человек все с большим осознанием и убежденностью говорил себе: «Мой сосед не враг мне, а друг, и я ему буду другом, если мы оба признаем этот факт. Мы помогаем друг другу в устройстве лучшей, более полной и счастливой жизни; ценность этих взаимных услуг удесятерилась бы, если бы мы перестали притеснять, ограничивать и угнетать друг друга. Почему бы нам не условиться предоставить каждому жить на свой лад, но так, чтобы никто из нас не переступал границ чужой индивидуальности?» Путем таких рассуждений человечество приближается к истинному общественному договору, который отнюдь не был началом общества, как полагал Руссо, но еще только явится результатом долгого социального опыта, плодом его безумий и бедствий. Очевидно, такой договор, такой социальный закон в своем наиболее полном развитии исключает всякое нападение, всякое нарушение равенства свободы, всякий захват. Рассматривая этот договор параллельно с анархическим определением государства, как воплощения захватного начала, мы видим, что государство враждебно обществу; а так как общество является существенным элементом индивидуальной жизни и развития, то очевидно, что отношение государства к личности и личности к государству должно носить характер вражды, которая прекратится лишь с исчезновением государства. Но анархистов могут спросить: «А как же быть с теми лицами, которые несомненно будут нарушать социальный закон, нападая на своих соседей?» На это анархисты отвечают, что упразднение государства не мешает существованию оборонительного союза, построенного не на принуждении, а на добровольном соглашении, который и будет держать насильников в границах всеми необходимыми мерами. «Но ведь это то, что мы имеем сейчас – могут мне возразить, – вам важно, значит переменить название?» Нет, это не так. Можно ли с чистой совестью утверждать, что государство, даже в той форме, в какой оно существует в Америке, есть чисто оборонительное учреждение? Нет, скажет всякий, кроме тех, кто видит в государстве лишь самое осязательное его проявление – полицейского на перекрестке. Действительно, стоит лишь присмотреться к государству поближе, чтобы убедиться в ошибочности упомянутого утверждения. Самый первый акт государства, – принудительное обложение и взимание налогов, – уже является нападением, нарушением равенства свободы, и отравляет собою все последующие его акты (даже те, которые были бы чисто оборонительными, если бы оплачивались из казначейства, пополняемого добровольными приношениями). Можно ли, например, оправдать по закону равной свободы конфискацию у человека денег в уплату за покровительство, которого он не искал и не желает? И если это самоуправство, то как назвать такую конфискацию, когда жертве ее дается вместо хлеба камень, и вместо защиты притеснение? Заставлять человека платить за нарушение его же свободы поистине значит прибавлять оскорбление к насилию. Но именно это и делает государство. Прочтите «Архивы конгрессов», проследите протоколы законодательных собраний; просмотрите сборники законов; подвергните каждый акт критерию правила равной свободы, – и вы увидите, что добрые девять десятых существующего законодательства направлены не на укрепление основного социального закона, а либо на управление личными вкусами индивида, либо, что еще хуже, на создание и поддержку торговых, промышленных, финансовых и владельческих монополий, лишающих труженика значительной части вознаграждения, которое он получал бы на совершенно свободном рынке.

«Быть управляемым, – говорит Прудон, – значит быть выслеживаемым, находиться под наблюдением, надзором, руководством, под гнетом закона, подвергаться поучениям, вышколиванию, проповедям, вмешательству, одобрению, порицанию, приказам лиц, не имеющих на это полномочий, не обладающих ни надлежащими знаниями, ни добродетелью. Быть управляемым значит терпеть, чтобы каждое ваше действие, движение, сделка отмечались, заносились в реестр, учитывались, оценивались, измерялись, исчислялись, облагались, разрешались, отклонялись, получали соизволение, подвергались исправлению, переделке и т. д. Быть управляемым значит под предлогом общей пользы и интересов общества, быть вынужденным платить дань, терпеть вымогательства, эксплуатацию, монополии, надувательства, грабежи; а при малейшем сопротивлении, при первой попытке жаловаться – подвергнуться притеснениям, штрафу, унижению, издевательствам, преследованию; вас поволокут, побьют, обезоружат, свяжут, бросят в тюрьму, расстреляют, предадут суду, осудят, сошлют, замучают, продадут, обманут и в довершение всего насмеются, надругаются, опозорят».

Я думаю, мне нет надобности перечислить вам существующие законы, в точности соответствующие и подтверждающие почти каждый пункт длинного обвинительного акта Прудона. Кто станет теперь утверждать, что существующий политический строй носит чисто оборонительный характер, а не является агрессивным государством, которое анархисты желают упразднить!

Возникает другое соображение, имеющее прямое отношение к агрессивному индивиду, которого так боятся противники анархизма. Не описанное ли нами выше обращение главным образом и повинно в существовании таких индивидов. Не помню, где я прочел однажды такую надпись, сочиненную для некого благотворительного учреждения:

«Благочестивый муж воздвигнул сей приют,

Тех по миру пустив, что ныне в нем живут».

Такая надпись, мне кажется, вполне приличествовала бы нашим тюрьмам. Они наполнены преступниками, которых создало наше добродетельное государство своими несправедливыми законами, жестокими монополиями и ужасными социальными условиями, из них вытекающими. Мы издаем кучу законов, фабрикующих преступников, и затем несколько таких, которые их наказывают. Можно ли надеяться, что новые социальные условия, которые должны последовать за упразднением всякого вмешательства в производство и распределение богатства, в конце-концов настолько изменят привычки и склонности людей, что наши тюрьмы и участки, полицейские и солдаты – словом весь механизм и снаряжение защиты станет совершенно излишним? Анархисты, по крайней мере, твердо в этом уверены. Эта вера отдает утопией, но в сущности она покоится на строго экономических данных.